Мир тщеславия и разочарований (гет)

Вереница черных карет, поскрипывая колесами, медленно катилась к замку по размокшей дороге. Это было мое последнее возвращение в Хогвартс — последний семестр последнего курса. Семь лет назад я ступила на тропинку взросления и тогда даже предположить не могла, что конец учебы будет омрачен войной…

Замок-исполин упирался башнями в тяжелые, вечерние тучи. Дубовые двери главного входа были отворены настежь, и на лестницу падал свет, лившийся изнутри.

В этот раз нас всех поджидало нововведение: все прибывшие в Хогвартс ученики обязаны были пройти досмотр своих сумок и чемоданов. В холле собралась вся школа. Брат и сестра Кэрроу стояли около мраморной лестницы и наблюдали, как по их приказу старшеклассники-слизеринцы из Инспекционной дружины роются в вещах других школьников.

— Что это? Удлинители ушей? Дурацкие штуки из магазина вонючих предателей крови Уизли запрещены! — и Гойл потащил какого-то мальчишку из Гриффиндора прямиком к Кэрроу. Мальчик попытался вырваться, начал брыкаться, но участь его была неминуема.

— В темницу его на всю ночь! — распорядилась Алекто.

Теодор тоже участвовал в досмотре, проверяя чужие вещи. Ожидая в толпе, когда подойдет моя очередь, я глядела на него и ощущала груз на сердце. Как же ему, должно быть, неприятно это делать, думала я.

Тем, кто оценит содержимое моей сумки на предмет чего-то запрещенного, оказалась Панси Паркинсон. Я расстегнула сумку и протянула ее, удерживая за ручки. Пока Панси копалась в ней, я снова отвлеклась на Теодора, который в этот момент досматривал первокурсника из Пуффендуя.

— Обморочные орешки из набора забастовочных завтраков? — хмыкнул Теодор, извлекая наружу маленькую коробочку. — Пойдем, поделишься с профессорами Кэрроу. Ты им орешки, а они тебе абонемент в темницу на всю ночь.

— Нет, пожалуйста! — испугался мальчик. — Там всего пара штук осталась! Я прямо сейчас выкину!

Но Теодор не отпустил его. Он схватил мальчика за плечо и со всей уверенностью поволок к Кэрроу. Я не могла поверить своим глазам и ушам. Тео ведь мог просто сделать вид, что не заметил эти несчастные орешки! Зачем же вести к Кэрроу и доводить дело до наказания?

— Эй! — Паркинсон щелкнула пальцами у меня перед носом. — Здесь тебе не время мечтать. Забирай своё барахло! Ты не одна в очереди!

Машинально взяв сумку, я на негнущихся ногах побрела к себе в спальню. После ужина я обязательно поговорю с Теодором.

...Легкий сквозняк змейкой пробирался через ткань одежды и дотрагивался до кожи. В коридоре было тускло и холодно. Спрятавшись за массивной колонной, я незаметно наблюдала за Теодором. Он сидел на подоконнике, одну ногу вытянув, другую согнув в колене, и курил, выпуская в пространство серый дым. Теодор отправился сюда — в малолюдное северное крыло замка — сразу из Большого зала, и я тихо проследовала за ним, не выдав себя ни единым звуком. Мне хотелось подойти к Теодору и расспросить, почему он так поступил с пуффендуйским мальчишкой, но отчего-то я медлила.

Меня словно откинуло на несчётное количество шагов назад — я снова наблюдала за Теодором с расстояния, и он снова казался таким далеким и недосягаемым… Блеклый свет коридора, темные пятна окон и невидимая преграда между нами. Между мной и Тео. Как мне дотянуться до него? Когда наконец он по-настоящему будет рядом? Зачем он опять пытается быть хуже, чем он есть? Почему не дает себе шанса? Каждый раз, когда я приближаюсь, когда пытаюсь растопить тот лед, что сковывает его сердце, он наглухо закрывается. Неужели именно это и происходит снова?

С противоположного конца коридора раздались одинокие шаги, и из-за поворота показался незнакомый мне гриффиндорец лет пятнадцати. Я приготовилась полностью спрятаться за колонну, чтобы он не заметил меня, когда будет идти мимо, но парень, миновав окно, на подоконнике которого сидел Теодор, вдруг остановился и развернулся.

— Вообще-то в школе нельзя курить. Или вам, любимчикам Кэрроу, можно всё? — бросил он Теодору.

Теодор демонстративно затянулся, потом лениво слез с подоконника.

— Даже если и нельзя, то что ты сделаешь? — насмешливо спросил он.

— Например, доложу о твоем проступке профессору Макгонагалл, — с чисто гриффиндорской бравадой ответил тот.

— Как смело, — хохотнул Теодор, после чего лицо его вдруг переменилось, сделавшись жестким. — Депульсо! — резко произнес он.

Отбрасывающие чары вмиг припечатали гриффиндорца к стене, причем встреча с каменной поверхностью для того явно была болезненной. Я охнула, прижав ладонь ко рту. Пока парень приходил в себя от внезапного удара, Теодор подошел к нему вплотную и, схватив за одежду у горла, приподнял на уровень своего лица.

— Думаю, мне стоит затушить сигарету о твой лоб, чтобы у тебя хотя бы доказательства были, когда ты храбро побежишь жаловаться старой кошке, — сквозь зубы процедил Теодор.

— Ага. Давай, попробуй! — пропыхтел прижатый гриффиндорец. Он не мог двигаться и был вынужден стоять на цыпочках, потому что ростом не дотягивал до Теодора.

У меня по позвоночнику побежал мороз, и, повинуясь внутреннему чувству потрясения, я сама не заметила, как выскочила из своего укрытия.

— Что ты делаешь, Теодор?! — выдохнула я.

Оба взгляда устремились на меня. Теодор вскинул одну бровь, и губы его вновь переломились в усмешке. Создалось впечатление, что гриффиндорец со всеми своими угрозами донести о курении Макгонагалл резко перестал волновать Теодора. Всё его внимание переключилось на меня. Но то был какой-то нехороший интерес — будто Теодору наскучила прежняя игрушка в виде гриффиндорца и в моем лице он нашел другую.

— Тебе повезло, — обратился он к гриффиндорцу, отпуская его. Парень сполз по стене и шмякнулся на ноги. — Скажешь потом спасибо Ханне Аббот из Пуффендуя. А теперь проваливай, скоро комендантский час, — Теодор пинком прогнал гриффиндорца из коридора.

Тот, хотя и выглядел явно раздосадованным своим фиаско, всё же благоразумно поспешил уйти. Оставшись с Теодором наедине, я вдруг почувствовала… страх. Только вот я боялась не Теодора.

Какая-то догадка на самом краю сознания. Вот что меня пугало. Словно рассыпавшиеся на ветру мелкие, блестящие осколки. Они кружились, и кружились, и кружились, желая собраться в какой-то образ, во что-то целое, чтобы я поняла.

— А вот и наша малышка Ханна, — улыбаясь в угол рта, проговорил Теодор, медленно направившись ко мне. — Не заставила себя долго ждать.

Он никогда не называл меня малышкой, и сейчас это звучало не иначе как издёвка.

— Что происходит, Теодор? — вся словно бы сжавшись, непонимающе спросила я. — Сначала ты отдаешь Кэрроу мальчика, у которого нашел орешки, потом накидываешься на гриффиндорца…

Теодор лишь склонил голову набок.

— А как ты думаешь? — задал он вопрос, гипнотизируя меня своим холодным, как лезвие, взглядом. — Ну же. Мне всегда казалось, что ты чуткая. Ты должна догадаться.

Снова в сознании закружился вихрь.

Должна догадаться…

И из осколков вдруг возникла тонкая колбочка с зеленой жидкостью и как наяву застыла перед глазами. Догадка оглушила меня.

— Ты выпил… зелье? — я едва смогла произнести эти ужасные слова. — Нет… Только не это…

Словно статуя, я стояла, примерзшая к полу.

— Именно, — подтвердил Теодор, подходя ближе. — Именно это, малышка Ханна. Что такое? Ты расстроена? Ну не переживай так. Может тебе станет легче, если я скажу, что выпил его не сам? Отцу пришлось пойти на хитрость и подлить мне его. Видишь ли, прежний Теодор всегда был слабаком, и у него никогда не хватило бы духу выпить зелье.

Первые секунды потрясения прошли, и постепенно ко мне вернулось самообладание, зыбкое и неуверенное, но его хватило, чтобы я смогла возразить:

— Зелье не изменило тебя, и ты это знаешь. Оно лишь отключило твои чувства. Но внутри ты всё еще прежний Теодор, который, к слову, никогда не был слабаком.

Теодор помрачнел.

— Вот только не надо этого пафоса! — поморщившись, прервал он. — Звучит так, будто ты уже спланировала целую операцию по спасению моей души. Ведь именно с этой целью ты сейчас изрекла фразу про прежнего Теодора внутри меня? Я сразу тебя предостерегу: не надо всего этого. Не путайся у меня под ногами. Лучше иди играйся в свой кружок сопротивленцев.

В этот момент в коридоре раздался звонок, напоминающий о наступлении комендантского часа.

— Я считаю до пяти. Если ты сейчас же не уберешься отсюда, то ночь тебе придется провести не в постельке, а в темнице, — прищурившись, улыбнулся Теодор. — Там не будет подушки, чтобы рыдать в нее, так что поторопись.

Все силы, какие остались во мне, пришлось потратить на то, чтобы не заплакать у него на глазах. Сжав зубы, я пошла прочь. Он бы не сказал такого, если бы не зелье, но слышать все эти жестокие слова всё равно было больно. Ведь они были произнесены его голосом.

Ночью, скрутившись в кровати, я корила Теодора за то, что он был недостаточно бдительным и позволил отцу себя обмануть, хоть я и не знала, в чем конкретно заключала та хитрость, которую использовал Нотт-старший. Мне хотелось возложить вину за выпитое зелье именно на Теодора. Это нужно было для того, чтобы снова не скатиться в чувство жалости к нему. Чтобы в наши последующие стычки не быть и не выглядеть размазнёй перед ним.

В книжке Марти было написано: действие зелья можно разрушить, если вынудить того, кто его принял, испытать сильные чувства, что практически невозможно, ибо всякие чувства пребывают в глубоком сне.

Так вот жалостью я не вызову в Теодоре сильные чувства — скорее снова рассмешу...

В ту же ночь ко мне впервые пришел новый кошмар.

Загнанная, упавшая на колени у холодной, сырой стены, я смотрела на Теодора снизу вверх, а он стоял напротив в паре-тройке шагов от меня. То ли темница, то ли подвал — здесь было бы совсем темно, если бы не один тусклый факел около входа. Дыхание вырывалось из груди рваными вздохами-выдохами.

Теодор присел рядом на корточки и, протянув руку, аккуратно приподнял мне голову, легко дотронувшись до подбородка. Темные волосы ниспадали на его лоб и бросали тень на глаза, так что они казались черными, а не серо-голубыми, как обычно. Он смотрел на меня мягко, словно не желая напугать, а я сидела на грязном полу, вся дрожащая, теряющая последний шанс всё изменить, и погибала от этого фальшивого, издевательского сочувствия на его лице.

— А ты, малышка Ханна, всё пытаешься меня спасти? — его шепот был ласковым, почти нежным. — Наверное, ты очень устала носить в сердце эту любовь, ведь так? Право дело, сколько можно переживать из-за моей души? Я помогу тебе это исправить. Не бойся. Один Круциатус, и всё закончится. Ты навсегда запомнишь эту боль. Боль, которую я тебе причинил.

Он выпрямился и поднял волшебную палочку…

Паника пополам с отчаянием накрыла меня, и на этом моменте я проснулась от собственного крика, сразу же резко сев на постели. Сердце в груди колотилось как сумасшедшее.

Один из тех самых снов.

Из тех, которые сбываются.

* * *

Шлейф приснившегося кошмара преследовал меня словно невидимая тень. Где бы я не была, чем бы не занималась, я всё время думала о том, что видела во сне. Что за обстоятельства должны были довести до такого?.. Нити судьбы похожи были на лабиринт, в котором так легко застрять.

Находиться в школе день ото дня становилось всё сложнее. Уставшие, вымотанные сопротивленцы продолжали бороться, частенько получая за это наказания. Старшеклассники старались помогать младшим, чтобы в трудных ситуациях те не чувствовали себя брошенными. Не всегда всё удавалось. Майкл Корнер был пойман, когда пытался освободить первокурсников, которых Кэрроу с Филчем заковали в цепи за провинность. Конечно же, Майклу не поздоровилось.

Апрель принёс первые ранние грозы. Шел второй урок, а за окнами было темно из-за туч, поэтому в кабинете был зажжен свет. Тонкие свечи на люстрах под потолком медленно истекали восковыми каплями. Алекто тем временем распиналась на любимую тему: о предателях крови.

— Маглолюбцам не должно быть места среди нас. Вся мерзость должна быть изничтожена на корню!

Она говорила и дальше, но я уже не слушала — я смотрела на Сьюзен. Стиснув добела губы, сжав руки в кулаки на парте, она вне всяких сомнений думала об убитом Пожирателями смерти отце. Он поплатился жизнью за то, что помогал маглорожденным. Его смелость, его благородство Алекто сейчас втаптывала в грязь, оскорбляла память о нем.

Внутри меня все органы скрутились в узел от ненависти к Пожирателям смерти, и взгляд сам собой метнулся к Теодору. Он не может, не имеет права быть частью всего этого! Но как вытащить его, я не знала… Уже неделю он был под действием этого ужасного зелья; я наблюдала за ним и молилась, чтобы он ничего не натворил. Лелея надежду, что, может быть, я невнимательно прочитала статью в книге Марти, чего-то не заметила, я взяла у него книгу еще раз и перечитала ее. Ничего нового. Никакого контрзаклятия или зелья с отменяющим эффектом. Способ по-прежнему был один — заставить человека испытать сильные чувства. Если же этого не сделать, то всё, что остается, — это ждать, когда чары разрушатся сами, но для этого должен пройти не месяц, и даже не два месяца, а целых полгода. Слишком долгий срок, чтобы за это время Тео не совершил что-нибудь плохое...

Вечером разыгралась гроза. Капли настойчиво барабанили в окошки пуффендуйской спальни. Мне было не по себе. Натянув кофту поверх школьной рубашки, я отправилась в гостиную. Некоторые из студентов всё еще корпели над домашним заданием. Я ожидала увидеть среди них Сьюзен, потому что ее не было в спальне, но нигде ее не заметила. Внутреннее чувство тревоги усилилось.

Около получаса я просидела в кресле у камина, ожидая возвращения Сьюзен, но она так и не появилась. На послание, отправленное ей с помощью зачарованного галеона, никакого ответа не последовало. Монотонное тиканье секундной стрелки вытеснило все другие звуки. Шелест пергаментов, скрип перьев, тихие разговоры — всё вокруг стало фоном, отдалилось. Комендантский час неумолимо приближался, и волнение в груди нарастало. Нужно было действовать.

Прицепив к рубашке значок старосты, я покинула гостиную. Значок был нужен на случай, если я кому-нибудь попадусь, ведь, продемонстрировав его, я могла списать свое нахождение вне пуффендуйской гостиной на обязанность дежурить.

Коридоры Хогвартса отзывались вслед эхом шагов. Я проверила холл. Взметнулась вверх по мраморной лестнице, оглядела левый коридор, потом правый. Побежала на следующий этаж. В какой-то момент из-за поворота стали доноситься приглушенные всхлипы. Я сразу же устремилась туда и уже издали заметила фигуру Сьюзен. Она сидела на полу рядом с кабинетом, в котором Алекто Кэрроу вела магловедение.

Когда я подбежала к Сьюзен, мимолетное облегчение от того, что подруга быстро нашлась, тут же сменилось паникой. Ладони Сьюзен были измазаны, рядом стояло ведро с той самой краской, с помощью которой Отряд Дамблдора наносил на стены трудносмываемые лозунги в поддержку Гарри Поттера. На полу валялась кисть. А на двери кабинета магловедения огромными, неаккуратными буквами была выведена надпись: «НЕНАВИЖУ ПОЖИРАТЕЛЕЙ СМЕРТИ! ВЫ ВСЕ УБИЙЦЫ!»

— Господи, Сьюзен, зачем ты это сделала?! — прошептала я в ужасе.

— Я ненавижу их! Как же я их ненавижу! — Сьюзен плакала, размазывая слезы по лицу. — Все эти вещи, которые Кэрроу говорила сегодня на уроке… Мне казалось, что у меня остановится сердце… Как же мне плохо без папы… Как же мне плохо, Ханна…

Волна сострадания смела меня с места. Я кинулась к Сьюзен, упала рядом на колени и обняла ее. Сьюзен вся тряслась. Истерика рвалась из нее, будто вода из прорвавшей плотины. Только не прогоняй, дай помочь.

Она не прогоняла. Она безудержно рыдала, как человек, который слишком долго держался и пытался быть сильным. Эти слова, написанные синей краской на двери ненавистного кабинета, были не просто словами. То была боль, переполнявшая Сьюзен. Боль, облеченная в форму. Меня снова придавило ощущением вины. Столько дней меня не было рядом. Столько дней Сьюзен оставалась один на один со своим горем! Решение оградить Сьюзен от моего общества уже не казалось таким правильным.

Оставаться посреди коридора во время комендантского часа было невероятно опасно. И, как в подтверждение этого, где-то неподалеку раздался отчетливый шум шагов и голосов.

— Должно быть, это патрулирующие! — встрепенулась я. — Наверное, нас услышали! Надо уходить, иначе они поймают нас! — я привстала и потянула Сьюзен за собой. Она растерянно кивнула и с моей помощью неловко поднялась с колен.

Голоса послышались уже совсем близко, я инстинктивно оглянулась назад — из-за поворота вот-вот должны были показаться люди.

— Ну же! Бежим! — воскликнула я.

Мы ринулись бежать, но стоило сделать шаг, как я споткнулась о ведро, краска вылилась на пол, и, поскользнувшись на ней, я упала прямо в синюю лужу. Сьюзен, увидев всё это, прервала побег, поспешила ко мне и подала руку. Я быстро вскарабкалась на ноги, попутно еще раз оглядываясь в сторону поворота — и в эту же самую секунду оттуда вышли двое слизеринцев из Инспекционной дружины. Взгляд сразу же опознал в одном из них Теодора. Компанию ему составил Грегори Гойл.

Краем сознания я поняла, что нам со Сьюзен уже не убежать. Сердце ёкнуло в отчаянии. Мы успели преодолеть от силы пару метров перед тем, как нас схватили.

— Куда-то собралась? — шепнул Теодор мне на ухо. Он остановился у меня за спиной и крепко стиснул мои руки.

Гойл удерживал Сьюзен.

— Пусти! — брыкнулась я, пытаясь вырваться. Не то чтобы я верила, что смогу освободиться, но представать перед Теодором перепуганной и жалкой я тоже не собиралась.

Я снова дёрнулась, и на этот раз Теодор отпустил меня, но сделал это так неожиданно и резко, что, оказавшись на свободе, я практически потеряла равновесие.

— Кто из вас автор этих художеств на двери? — спросил он, наклоняя голову набок. — Дай угадаю. Это была Боунс, да? Ведь у глупышки Аббот на такое никогда не хватило бы духу, — глядя мне в глаза, усмехнулся он.

— А вот и нет! — возразила я, уверенно выдерживая его взгляд. — Это была я! Ведь именно так я и отношусь к Пожирателям смерти. Я их ненавижу! Только такого отношения они и заслуживают! — твердым голосом объявила я.

Самым важным сейчас было защитить Сьюзен и не допустить, чтобы ее наказали. Уж слишком много она натерпелась в последнее время. Сьюзен сзади охнула, и я, боясь, что она начнет брать ответственность на себя, продолжила:

— Сьюзен здесь ни при чем. Она пыталась отговорить меня, поэтому отпустите ее!

Учитывая, что вся моя одежда была в краске, особенно рубашка, а Сьюзен по сравнению со мной была испачкана лишь чуть-чуть, мои слова звучали более чем правдоподобно. Хотя по ухмылке Теодора можно было заподозрить, что он догадывается о моем стремлении выгородить подругу.

— Ну тогда и отвечать тебе, раз ты у нас такая маленькая и смелая, — улыбнулся он. — Боунс пускай проваливает отсюда, а Аббот отведем к Кэрроу.

Гойл уже давно привык выполнять чужие указания. Обычно команды ему отдавал Малфой, но приказа Теодора он тоже послушался. Гойл грубо отпихнул от себя Сьюзен, так что она едва устояла на ногах. Меня же потащили с собой.

— Нет! Всё не так! — опомнилась Сьюзен, оказавшись позади. — Ханна! Ханна! Не смейте трогать ее! — она повисла было на руке Гойла, но тот толкнул ее, не став слушать, и Сьюзен упала на пол.

По крайней мере удалось спасти ее от наказания. А вот собственное обозримое будущее маячило впереди клеткой со львом...

В кабинете Кэрроу я сжалась в комок. Сердце в груди билось часто-часто, трепетало пойманной птицей. В приступе шальной, отчаянной надежды мне хотелось верить, что Теодор сейчас очнется от чар и сделает что-нибудь, чтобы выручить меня. Но зелье, разлитое по его венам, крепко сковало все его чувства. Он был безразличен к моим страданиям, равнодушен к моей беспомощности.

Алекто Кэрроу сидела за письменным столом, ее брат отсутствовал.

— Попался кто-то из шайки, что уродует стены надписями? — Алекто встала и обошла стол, направляясь ко мне. — Глупая девка! Думала остаться безнаказанной? Завтра ты у меня эту надпись будешь отдирать от стены своими руками, а пока что... КРУЦИО!

В первое мгновение это было как удар плетью, сбивший с ног. Кажется, я вскрикнула, а в следующую секунду невыносимая, запредельная боль скрутила меня, обожгла огнем, вонзилась во внутренности тысячей острейших шипов. И из всех мыслей осталась только одна.

Перестаньте...

Перестаньте...

Пожалуйста, перестаньте!

Пытка закончилась так же резко, как и началась. Перед глазами всё плыло, в ушах звенело. Я попыталась приподняться с пола, но это далось мне с трудом — руки тряслись и не слушались. Я взглянула на Теодора... И в этот момент поняла, что всё. Я больше не могу терпеть и держаться. Мне хотелось плакать от обиды. От того, что он стоит безучастный и такой чужой. От того, что обстоятельства всегда оказывались сильнее и отбирали его у меня. Отбирали у нас с ним наше хрупкое «мы». Это разрывало на части не меньше, чем Круциатус полминуты назад.

— Отведи паршивку в темницу, — выплюнула Алекто, обращаясь к Теодору, — и брось там на всю ночь.

Теодор поднял меня за руку выше локтя — едва живая и абсолютно подавленная, я не была в состоянии даже сопротивляться. Пока он вёл меня куда-то в подземелья, я путалась в ногах и спотыкалась. Мне вспомнился мой сон. Это происходило. Кошмар сбывался наяву, утягивая меня в бездну неотвратимости. Рвано всхлипывая, я хватала ртом воздух. Что же делать?

Что же мне делать?

В узком, слабо освещенном коридоре, стены которого были сплошь в подтёках, в ряд тянулись одинаковые дверцы. Теодор остановился у одной из них, отворил заклинанием и завел меня внутрь, бросив у стены напротив выхода. Я упала на колени. Темница была маленькой и практически непроглядной.

— Пожалуйста, Теодор... Это ведь только зелье... — прошептала я, стараясь достучаться до него. — Ты сильнее... Ты сможешь перебороть это в себе!

Теодор уже готов был уйти, но после моих слов остановился. Взмахом палочки он зажег одинокий факел на стене у выхода и обернулся ко мне. Тусклый свет позволял видеть его лицо.

— А ты, малышка Ханна, всё пытаешься меня спасти? — он коротко и тихо рассмеялся, после чего покачал головой, возводя взгляд к потолку. — Всё веришь, что мне это нужно?

Всё в точности, как в том кошмарном сне: загнанная, упавшая на колени у холодной, сырой стены, я смотрела на Теодора снизу вверх, а он стоял напротив, в паре-тройке шагов и усмехался... Как не допустить того, чтобы сон сбылся?..

— Мне никогда не было это нужно. Ни до зелья, ни после. И в глубине души ты это знаешь. — Теодор присел рядом на корточки, заглядывая мне в лицо. — Сейчас я настоящий Нотт. И я не хочу, чтобы что-то изменилось, — темные волосы ниспадали на его лоб и бросали тень на глаза, так что они казались черными, а не серо-голубыми, как обычно. Он смотрел на меня мягко, словно не желая напугать, а я сидела на грязном полу, вся дрожащая, теряющая последний шанс всё изменить...

— Н-неправда... — я запнулась. Мой голос был тонким. — Ты не такой!..

— Знаешь, в чем твоя проблема, малышка Ханна? Вот в этом, — он указал пальцем на мое сердце. — Наверное, ты очень устала носить в сердце эту любовь? — прошептал он с фальшивым сочувствием. — Ведь так? Право дело, сколько можно переживать из-за моей души? Я помогу тебе это исправить. Не бойся. Один Круциатус, и всё закончится. Ты навсегда запомнишь эту боль. Боль, которую я тебе причинил.

На этих словах Теодор выпрямился и устремил кончик волшебной палочки на меня. Но он не применил заклинание тотчас же. Вместо этого он просто стоял и молчал, непонятно для чего оттягивая момент.

И пока он молчал, я подумала о том, что Круциатус — это очень больно. Едва ли кто-то, кому доводилось терпеть пытку непростительным заклятием, скажет, что в его жизни была боль сильнее. Но то касается физической боли.

А бывает боль другая. Когда смотришь в глаза человека, что направил на тебя палочку, и не можешь поверить, что сейчас он произнесет запретное слово «Круцио».

Я отказывалась верить, а он медлил. Всё внутри меня будто обмерло.

— Это не ты, Тео... Это не ты… Во всем виновато зелье... Не надо, пожалуйста!.. Я люблю тебя!

Теодор стоял прямо и по-прежнему ничего не предпринимал. Секунды отщелкивались, одна, вторая — и его рука с волшебной палочкой начала мелко дрожать. Лицо исказилось, будто внутри него шла какая-то борьба.

— Замолчи! — сквозь зубы прохрипел он. — Сейчас же замолчи!

Третья секунда, четвертая, пятая... Рука с направленной на меня палочкой тряслась всё сильнее. Теодор зарычал, хватаясь за голову, и вдруг рухнул на колени.

— Прекрати это! — сжимая голову, закричал он и поднял на меня отчаянный взгляд. — Всё, что ты наговорила мне, — чушь! Слышишь? Это чушь! Почему же тогда у меня не получается пытать тебя?!

...действие зелья можно разрушить, если вынудить того, кто его принял, испытать сильные чувства...

Память снова подкинула мне строчки из книги. Что-то внутри Теодора сопротивлялось темным чарам. Значит, не всё потеряно.

У меня была только одна попытка. И ее нельзя было упустить. Я подползла к Теодору, потянулась к его лицу и прильнула к его губам.

Если наше «мы» еще возможно...

Если у этой любви еще есть шанс...

То это сработает.

Отдавшись поцелую, я ощутила, как вокруг нас вдруг порывом взметнулся ветер. Оглянувшись, я ахнула от невероятного зрелища: мы были в самом эпицентре, волна магии кружилась вокруг мерцающим вихрем, пока не растворилась, разойдясь, словно след от камня, брошенного в воду. Я посмотрела на Теодора. Его волосы всё еще легонько развевались, как и мои собственные.

— Теодор? — несмело позвала я и затаила дыхание.

Он медленно открыл глаза. На лице читалось смятение и непонимание.

— Что сейчас произошло?.. — растерянно прошептал он. — Такое чувство, что... — он слегка качнул головой, словно пытался утрясти свои мысли, и вдруг взглянул на меня с ещё большим удивлением: — Зелье... Оно больше не действует!.. — пораженно произнес он, и взгляд его восторженно просиял.

— Ты вернулся... — еле слышно прошептала я, сцепив руки у него на шее и едва веря своему счастью. — Ты вернулся. Нам удалось!

Теодор смотрел на меня еще несколько мгновений, после чего привлек к себе, заключая в объятия. Я почувствовала, что дрожу от переполнявших меня эмоций и пережитых событий.

— Ханна... — бормотал Теодор, гладя меня по волосам. — Тише... Всё позади... — потом он отстранился и с тревогой выдохнул: — Как ты? Тебя же пытала Кэрроу! Всё хорошо? Ничего не болит?

Он даже принялся ощупывать меня — голову, плечи, руки, будто проверяя, целы ли мои кости.

— Всё хорошо. Не бойся, — мягко заверила я, останавливая его и ощущая, как его забота согревает сердце и унимает в теле всю ту боль, что осталась после полученного в кабинете Кэрроу наказания.

Мы с Теодором всё еще сидели на коленях. В сырой темнице. Но теперь мы были рядом.