Through a Mirror, Darkly (гет)

Никогда больше не проси меня об этом!

Проснувшись следующим утром, я позавтракала свежими булочками и клубникой со сливками. Эрик снова отказался есть вместе со мной, впрочем, но все же составил мне компанию. Рауль, как я узнала из слов Эрика, все еще бесился снаружи, требуя, чтобы директора вызвали жандармов для моих поисков.

— По его словам, ты была похищена загадочным невидимым мужчиной, притворяющемся ангелом, — Эрик усмехнулся. — Если он продолжит в том же духе, то, даже несмотря на высокое положение своего рода, его отправят в уютную белую комнату с мягкими стенами, — кажется, эта идея показалась Эрику очень забавной.

— Ужасные заведения, — меня передернуло, — я бы не пожелала оказаться там даже худшему врагу.

— Нет? — он склонил голову набок, с любопытством разглядывая меня. — В этом мы отличаемся. И какое наказание ты бы пожелала своему худшему врагу?

— Я не знаю. Наверное, у меня нет таких врагов. Возможно, только Карлотта. И наихудшим наказанием, которое приходит мне в голову…

— Да?

— Публичное унижение, — решила я.

— Хм, — Эрик усмехнулся, — полагаю, это было бы для нее действительно хуже смерти. Очень изобретательно, моя дорогая.

Я улыбнулась в ответ и опустила глаза. Я не видела Эрика без маски с момента нашего поцелуя, но от его голоса до сих в моем животе начинали порхать бабочки.

— Я должен взять на вооружение эту идею, — тем временем продолжил мужчина.

— Ты же не собираешься ничего делать? — уточнила немного нервно.

— О, нет. Только если она действительно это заслужит.

Я как раз собиралась спросить, что он подразумевает под «заслужит», как Эрик поднялся.

— Я вижу, что ты уже закончила, моя дорогая. Прекрасно, тогда, возможно, мы немного порепетируем? Роль Маргариты требует практики.

Я последовала за ним к фортепиано, и следующие несколько часов мы работали над «Маргаритой». Я уже знала большую часть ее арий так же, как и пару дуэтов, но остальные дуэты и арии все еще представляли для меня сложность. Эрик снова превратился в строгого наставника, и по окончании репетиции я была выжата, как лимон.

— Пока достаточно.

Я облегченно выдохнула и упала на ближайший стул.

— Кажется, я вымотал тебя, — произнес Эрик без тени раскаяния в голосе и обернулся ко мне.

— Я устала, — призналась. Он действительно заставил меня поработать. Я оказалась права в своем предположении, и сейчас мне стало намного сложнее следовать его указаниям. Когда он говорил: «Сделай это», мне хотелось услышать из его уст совершенно другую просьбу. Мне требовалось вся моя выдержка и сила воли, чтобы сконцентрироваться и держать себя в руках. Как же я все-таки устала!

Эрик встал из-за фортепиано и вышел из комнаты, только чтобы через несколько секунд появиться со стаканом чистой воды, который я с благодарностью приняла. Заняв соседний с моим стул, мужчина продолжил:

— Наши занятия будут и дальше проходить в таком режиме. Нам предоставили прекрасную возможность продолжить обучение, и я намереваюсь воспользоваться тем временем, которое нам отведено, — мое сердце пропустило удар, а Эрик тем временем продолжил: — ты уже готова принять титул примадонны. И скоро тебе предложат его.

— Но… сколько же времени у нас есть? Я не могу остаться здесь навсегда.

— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь, — произнес он как нечто само собой разумеющееся.

Это звучало крайне заманчиво, но…

— А как же матушка Валериус? Я не могу оставить ее одну слишком надолго, даже если за ней и присматривают. И что насчет репетиций?

— А что насчет Рауля? — парировал Эрик.

— Конечно же, я не хочу снова столкнуться с ним, но я также не могу пропускать репетиции. Они выставят меня из Оперы, если я не вернусь.

— Его корабль уплывает двадцать девятого, останься до этого времени.

— Но сейчас только тринадцатое! Я не могу так злоупотреблять твоим гостеприимством. И это будет слишком долго для матушки Валериус.

— Она верит, что ты находишься на Небесах со своим Ангелом, — мягко напомнил мне Эрик. — И, пожалуйста, поверь, что я более чем счастлив принимать тебя в своем доме.

Я не сомневалась в его искренности, но все же:

— Я не могу пропустить так много репетиций, а тем более я не могу пропускать выступления!

Он задумчиво склонил голову:

— Я могу позаботиться, чтобы мальчишке закрыли вход за кулисы. Ты можешь оставаться здесь, а наверх я буду сопровождать тебя сам.

— Не думаю, что они смогут хоть что-то запретить члену настолько богатой семьи, — пробормотала с сомнением. — Его брат — щедрый патрон Оперы.

— Что ж, тогда мы просто поставим их перед фактом, что ты уехала навестить больного родственника, — резко произнес Эрик. — И не переживай, они не посмеет уволить тебя.

— Хорошо, — я склонила голову, — я останусь с тобой на несколько дней, и мы посмотрим, смогу ли я подниматься наверх, не натыкаюсь при этом на Рауля.

Эрик вздохнул:

— Как пожелаешь, — он помолчал, а затем поднялся, — в таком случае, я собираюсь извлечь максимум из каждой минуты. Отдохни немного, я приготовлю тебе обед, а затем мы будем репетировать.

* * *

И мы действительно репетировали. Следующие дни мы занимались практически без перерывов. Даже в Консерватории я не работала так много. Но, стоит признать, прогресс также был удивительным.

Но вот то, что не имело отношения к занятиям… Я практически отчаялась. Эрик все еще отказывался снять маску. Я не просила — но, Господи, как же я надеялась — что, находясь в одном помещении в непосредственной близости друг от друга, он, возможно, привыкнет к моему присутствию и начнет доверять мне достаточно, чтобы снять ее. Хотя бы только во время приема пищи! Но даже когда я просыпалась очень поздно ночью и видела тусклую полоску света под дверью, ведущей в его комнату, и тихо заглядывала внутрь, даже тогда маска была на нем.

И он избегал моих прикосновений. Вначале я думала, что это просто совпадения. О, он всегда предлагал мне руку и помогал подняться, но никогда не касался меня просто так, не позволяя даже обычных дружеских прикосновений. А когда я пыталась коснуться его сама, например, невинно положив руку ему на плечо, когда я стояла позади него и склонялась к партитуре, я всегда почему-то промахивалась. Мужчина никогда не показывал, что замечает мои попытки, но как-то ему всегда удавалось уклониться, не прилагая для этого никаких усилий. И это расстраивало меня.

Слышать его голос, видеть его так близко практически весь день напролет и при этом не иметь возможности коснуться. Воспоминания о том поцелуе, о вкусе его губ сводили меня с ума.

По прошествии трех дней, я больше не могла выносить этого. Мой взгляд остановился на Эрике, удобно расположившемся в другом конце комнаты возле камина. Казалось, он и вовсе не замечал моего пристального внимания.

— Эрик, — начала я неуверенно, — я тут подумала… — я замялась, а мужчина наконец оторвался от книги.

— Да?

— Я думала, почему ты избегаешь меня?

— Неужели? — он казался озадаченным, — последние дни я практически не отходил от тебя ни на шаг.

— Да, но ты не позволял мне касаться тебя.

Эрик напрягся:

— Уже поздно, — проговорил он, закрывая книгу, — тебе следует отдохнуть.

— Пожалуйста, Эрик, мне нужно знать.

Он отвернулся, и я испугалась, что он сейчас уйдет, поэтому я поднялась и встала перед его креслом.

— Эрик…

— Пожалуйста, не проси меня снять маску. Я не могу, даже для тебя.

— Эрик, — тихо проговорила, — я понимаю, почему ты не хочешь снимать маску, я правда понимаю, но почему ты лишаешь нас наслаждения, которые приносят поцелуи?

Вопрос явно поставил его в неловкое положение. Он не мог уйти, физически не убрав меня со своего пути, но он подтянул свои острые колени к груди, и, обхватив их руками, отвернулся.

— Кристина, пожалуйста, не проси меня об этом, — прошептал он.

— Но я прошу, Эрик, — проговорила, опускаясь на колени. — Я не могу прекратить думать о том поцелуе, вспоминать, каким он был.

— Как и я, — пробормотал он, все еще избегая моего взгляда. Я осторожно протянула к нему руку, но он вздрогнул, и я так и не притронулась к нему, вместо этого опускаясь рядом с ним на подушку.

— Пожалуйста, Эрик, — попросила снова, — поцелуй меня.

Он ничего не ответил, только спрятал свою бедную голову в ладонях, и я продолжила:

— Хотя бы через маску. Пожалуйста, если ты хочешь оставить ее, я пойму. Шелк — тонкая преграда. Или мы можем потушить свет.

Он как-то сухо горько рассмеялся.

— Не в этом дело. Боже, ты что, думаешь, что я не хочу? Я не могу! Это все закончится разочарованием для нас обоих, — кажется, он подавил всхлип, — я не смогу жить дальше после этого. Не смогу видеть это выражение на твоем лице.

— Какое выражение, Эрик?

Он ничего не ответил, но содрогнулся. Обеспокоенная, я осмелилась накрыть его руку своей и повторила:

— Эрик, какое выражение? Что ты боишься увидеть?

— Жалость, — выплюнул он. — Боже, Кристина, прошу тебя, оставь меня.

Действительно обеспокоенная, я выполнила его просьбу и ушла в свою комнату, тихо прикрыв за собой дверь.

Я уже целовала его. Я видела его глаза, смотрела на него без маски и целовала. Одна только мысль об этом поцелуе заставляла мое сердце трепетать. А он признал, что чувствует то же самое. Тогда почему он боялся повторения? Почему это должно закончиться разочарованием? Внезапно, поток моих мыслей оборвали грохочущие звуки органа. Вначале это казалось просто набором яростных звуков, производимых как будто хаотичными ударами кулаком по клавишам, но медленно, постепенно это превратилось в музыку, музыку, подобную которой я никогда не слышала до этого и больше никогда не услышала после. В ней заключались все страдания человечества. Мои глаза защипало от подступивших слез. Звучащая в этой музыке безнадежность — то, что я никогда не хотела бы пережить снова. Я разрывалась между желанием подойти и утешить, и дать мужчине время побыть одному. Клянусь, в тот момент я не знала, что мне делать. Музыка, казалось, сковала меня невидимыми цепями.

Наконец, после долгой, безутешной ноты, все стихло. Тогда я решилась выйти. Я обнаружила Эрика в его комнате. Он сидел, не двигаясь, возле органа со склоненной головой. Вначале он не подал знака, что заметил меня, но потом стал тихо говорить, будто сам с собой.

— Понимаешь, Кристина, — начал он так, будто наш разговор и не прерывался, — возможно, ты не знаешь этого, но в молодости я путешествовал с цыганами. Это не было, — он невесело усмехнулся, — полностью добровольным решением. В конце концов я сбежал, но моя слава уже распространилась, дойдя аж до персидского шаха. Но в то время я еще не знал об этом. Только спустя годы, моему другу Дароге — возможно, ты уже видела его — это тот самый Перс, ошивающийся поблизости сцены — удалось выследить меня в России. Но это уже другая история.

Возможно, ты слышала обо мне? Ты должна была быть очень юной в то время, хотя нет, ты была тогда слишком маленькой. И все же, возможно, до тебя доходили слухи. «Живой труп» — так они называли меня, — он слегка склонил голову, все еще глядя в сторону. — Я не… Они не позволяли мне, — было видно, насколько тяжело дается ему каждое слово, но затем он взял себя в руки и безэмоционально, как будто мы обсуждали погоду, продолжил: — Они выставляли меня не как «Голову мертвеца» или нечто подобное, а как «Живой труп». Посетители чувствовали бы себя обманутыми, если бы им не позволяли удовлетворить свое любопытство полностью и убедиться, что такое существо действительно полностью соткано из смерти. Поэтому Эрику позволяли надевать только то, чего требовали приличия и закон, и ничего больше.

Наверное, я как-то выдала свой ужас, так как он и произнес:

— Это было очень давно, и те, кто выставлял Эрика, уже заплатили за свои преступления.

— Эрик, — прошептала я, полная сострадания, но он предупреждающе поднял руку и продолжил: — Кристина, не слушай историю жизни, которую рассказывает тебе Эрик. Она слишком темная для тебя. Слушай то, что он говорит. Ты понимаешь? Ты понимаешь, почему Эрик не может?

Я прокрутила в памяти его слова, тщательно взвешивая все, что он сказал. А затем я поняла, что он имел в виду.

— Когда ты сказал, что не можешь, — я сглотнула и продолжила, — ты говорил буквально.

Он облегченно выдохнул. Значит, я не ошиблась.

— Я бы хотел, — проговорил он тяжело, помолчал, а затем снова начал: — Я бы хотел, чтобы все было по-другому. Я бы хотел быть молодым и красивым для тебя. Но жизнь распорядилась иначе. «Движущийся палец пишет…» Мне ли этого не знать?

— Я не слышала этой цитаты, Эрик. О чем она?

Наконец, он развернулся на скамеечке ко мне лицом, все еще не поднимаясь и не глядя мне в глаза.

— «Движущийся палец пишет и, написав, двигается дальше. Все твои ум и набожность не заставят его отменить и полстроки, все твои слёзы не смоют ни слова».*(1) Я устал от слез, Кристина. Я устал от отчаяния. Я просто хочу быть таким, как все. Я буду хорошим другом, если ты мне позволишь. Я знаю десятки, сотни фокусов, которые смогут развеселить тебя ненастным днем. Но, боюсь… Мне жаль. Я не смогу стать для тебя чем-то большим.

— О, Эрик, — я выдохнула, подходя ближе. Нежно, я обвила его руками. — Если это все, что ты можешь мне предложить, то я приму это. Но… Эрик, ты мне веришь?

— Больше, чем самому себе, — просто ответил он.

— Может быть способ…

Он напрягся:

— Не мучай меня этим, — проговорил он резко, отстраняясь. — Неужели ты думаешь, что я не знаю свое тело, каким бы отвратительным и ненормальным оно ни было бы? Или ты полагаешь, что обладаешь более глубокими познаниями о мужской физиологии?

— Нет, конечно, нет. Во всяком случае, не буквально. Но я провожу довольно много времени наверху в Опере. И, знаешь, это иногда случается с мужчинами. Девушки говорят…

— Неужели, — проговорил он сухо, — и что же именно они говорят?

— Ну, — я покраснела, — существуют... другие способы. И еще я слышала, что женщины тоже могут стать… партнерами. Я не знаю, что ты знаешь о женском организме, но могу тебя заверить, что у нас… этого нет вообще.

— Хм, — он отвернулся, — я должен подумать.

«О чем здесь можно думать?» — хотела спросить я, но не стала. А он мягко продолжил:

— А сейчас, пожалуйста, оставь меня. Мне необходимо побыть в одиночестве и подумать.

Было тяжело судить, так как его глаза были спрятаны, но он казался отстраненным, задумчивым. Я кивнула и повернулась, чтобы уйти. Но когда я уже взялась за ручку двери, он тихо позвал меня:

— Кристина.

Я развернула. Он все еще не сдвинулся с места.

— Спасибо тебе за это.

Я еще раз кивнула и вышла из комнаты.

Примечания:

(1) — здесь приводятся строки из рубаи Омара Хайяма, наиболее известный их перевод на английский. На русский дословно их перевести весьма сложно.

The Moving Finger writes; and, having writ,

Moves on: nor all thy Piety nor Wit

Shall lure it back to cancel half a Line,

Nor all thy Tears wash out a Word of it