Scarlet storm (гет)

В воздухе пахнет смертью.

Так пахнет перед грозой.

Рядом в руках карту вертит та-что-всегда-с-косой.

Август тянет осенним сплином,

Предсентябрьским тихим блюзом.

Листья — желтые пилигримы,

Исчезают в небесных шлюзах.

Я держу волшебство под курткой,

Там, где в клетке закрыта птица.

Сердце бьется быстро и гулко.

Приходи ко мне,

Юным принцем,

Элли Смит, безрассудным Томом.

Самым честным и злым ребенком.

Приходи.

И я выйду из дома.

Волшебство зазвенит негромко.

Что ты ищешь, мой юный странник?

Понимание, верность, веру?

Все мы бродим в одном тумане,

И у каждого — струны, нервы.

Будь свободным, пока не поздно.

Будь спокойным, как должно Будде.

Укради, спрячь в карманы звезды.

Знай — все будет,

Все точно

Будет.

У кого-то — семья и дети.

У тебя — волшебство под курткой,

За плечами — попутный ветер

И в наушниках голос Курта.

Смерть с косой усмехнется криво:

''Топай, глупый, своей дорогой''.

Ищешь силу? В тебе есть сила.

В каждом бьется частица Бога.

Так и верь в себя, словно в Бога —

Без сомнений, непогрешимо.

Помни: где-то твоя дорога.

Отыщи ее.

Горьким дымом

Пахнет август, костром и светом.

Я твой друг, протяни мне руку.

Капюшон на глаза — от ветра.

И укрой волшебство под курткой.

Джио Россо

2004 год

— Ты смогла, ты смогла выбраться! — Вернер фон Штрукер смотрит на нее, как на призрака.

Ванда откидывает с лица промокший до нитки капюшон старого пальто, проходя в тускло освещенный коридор квартиры. Слава богу, герр Штрукер уехал из Соковии и вернется только через неделю. Слава богу, гипноз получается у нее все лучше и лучше, иначе шестнадцатилетней девочке было бы крайне сложно выбраться из страны, прозябающей в гражданской войне, и пересечь румынскую границу.

— Как она?

— Катарина умерла утром.

— Вернер, мне так жаль! — Ванда сжимает в ладонях руки друга, сожалея, что не может облегчить его боль, но сама смерть ее не пугает — она уже видела столько смертей.

— Я должен тебе кое-кого показать, идем. — Вернер заставляет ее вымыть руки, а потом ведет в комнату, так же бедно обставленную, как и вся квартира. — Поклянись, что никому не скажешь, даже брату, — он не просит, а требует, и Ванда не находит в себе сил отказать.

Вернер отодвигает полог кровати: там, под пледом, спит маленькая девочка, но, почувствовав чужое присутствие, открывает глаза. Смотрит на Ванду так, будто прямо в сердце. А глаза у нее такие синие, как ночное небо. Ванде кажется, что ее душу только что вывернули наизнанку.

— Познакомься, это Илина — наша с Катариной дочь, ей недавно исполнилось три. Ванда, я хочу, чтобы ты поклялась. Не позволяй отцу добраться до нее. Катарины больше нет, и меня он скоро убьет. У Илины не останется никого, кроме тебя. Поклянись, что ты сделаешь для нее, ради нее все что угодно.

Малышка тянет к Ванде свои крохотные ручки и улыбается так открыто и доверчиво. Устоять просто невозможно. Прижимая к себе маленькую дочку Вернера, ощущая ее тепло, Ванда клянется — она все сделает.

2015 год, настоящее время

Ей тепло, отмечает Ванда, а кровать мягкая, и мелькает отчаянная мысль: может, это все приснилось? Она в Соковии, в своей комнате и постели, сейчас откроет глаза и пойдет будить Пьетро, чтобы вместе пойти на завтрак, а брат будет притворяться спящим до последнего…

Распахнув глаза, Ванда видит светло-голубые шторы и море за окном.

Пьетро мертв. Комната не ее, здесь все чужое. Брат мертв, его убили, а она, Ванда, понятия не имеет, кто. Пьетро никогда больше не будет доводить ее до белого каления своими шутками, никогда больше не произнесет так не любимое ею «Ви»… Его больше нет.

— Алая Ведьма? — Услышав чужой — неожиданно — детский голос, Ванда замечает, что она не одна, чувствует чей-то взгляд. Посреди комнаты стоит девочка-подросток и наблюдает за ней, не решаясь заговорить. У девочки длинные темно-рыжие волосы и синие глаза… Догадка пронзает ударом тока.

— Илина?

— Лила, — поправляет девочка и делает шаг к кровати.

Какая же она красивая. Ирония судьбы, но она совсем не похожа на Катарину. Все в ней — черты Штрукеров, удивительно, как они сложились в такую прелестную красоту. Глаза Вернера смотрят на Ванду с лица его дочери, и в них столько света, что Максимофф не может сдержать слез. Заметив это, Лила вдруг бросается к ней и заключает в своих объятиях. Одиннадцать лет назад Ванда обнимала ее, теперь все наоборот.

— Ты моя мама? — тихо шепчет Лила, чуть отстранившись, и смотрит на нее широко распахнутыми глазами. От этого взгляда все в душе переворачивается.

— Что? — Ванде кажется, она ослышалась. Еще не пришла в себя от стресса.

— Ты моя мама. Папа искал тебя десять лет, а ты помогала ему. Я знаю. Ты Алая Ведьма, и ты моя мать. — Теперь уже слезы бегут и по нежным щекам Лилы.

— Девочка моя… — Ванда пальцами касается темно-рыжих прядей, убирая их с красивого детского лица, а у самой рука дрожит. — Это не так. Я не могу быть твоей мамой.

Страшно видеть, как меняется — гаснет — взгляд глаз цвета сумеречного неба. Отчего-то Лила-Илина решила, что Ванда ее мать. Надеялась, хотела этого? Что она знает? Очевидно, не много. Знай она правду, ни за что бы не выбрала в матери чудовище.

— Твой отец был моим другом. Я помню тебя совсем маленькой, я держала тебя на руках… — «И клялась защищать». — Ты никак не хотела спать, и я пела тебе… — Слова и слезы льются потоком против ее воли, но Ванда не может остановиться.

Столько всего произошло за десять лет, но в ее жизни не было места ни для чего, кроме ненависти и жажды мести, а в Лиле столько света — ослепляет, что больно смотреть. Лила обнимает ее, цепляясь за шею, плача, уткнувшись лицом в ее плечо. Она хотела, действительно хотела, чтобы Ванда оказалась ее матерью.

— Ты знала моих родителей? Какие они? — Лила впивается в нее глазами с новой надеждой, жадно ждет ответа. Она ведь ничего не знает о своей семье. Бартон ничего не знал о ее родителях, а для нее это так важно.

— Я не знала твою маму, — с сожалением вынуждена ответить Ванда, — но твой отец был моим другом. Я расскажу о нем.

«Однажды, моя милая девочка, мне придется смотреть в твои глаза, рассказывая, как умер твой настоящий отец. Однажды, но не сегодня».

— Лила, я же просил тебя! — Клинт Бартон застывает на пороге комнаты, пораженный увиденным. Его дочь опускает руки, но уходить не собирается, пока не слышит просьбу уже в смягчившемся голосе отца: — Милая, займись ужином.

— Ужином? Сколько же я проспала?

Ванда опускает ноги на пол, ощущая босыми ступнями приятный ворс ковра. Бартон наблюдает за ней, скрестив руки на груди, и его вид вносит еще больше сумбура в ее и без того спутанные мысли. Она привыкла видеть в нем солдата, лучшего снайпера Фьюри, который не колеблясь убьет врага. Но этот мужчина перед ней совершенно обычный. Весь его облик так отличается от того, к чему привыкла Ванда: потертые джинсы, футболка, взгляд, которым он проводил Лилу, когда она уходила, — так смотрит родитель на своего ребенка. Такое ощущение, что она попала в другой мир — в мир, где нет Штрукера и того зла, что оно олицетворяет. Так и есть, внезапно понимает Ванда, Бартон потерял свою жену и двух родных детей, оставшись вдвоем с Лилой, которую ни за что на свете не назовет неродной (чужой?), подарил ей светлый мир. Малышка ничего не знает о том, что из себя представляет ее дед, да и какой он ей родственник? Он никто, бездушный монстр.

— Ванда? — Слезы льются по щекам против воли, и Ванда принимается вытирать их ладонями. Слышать звуки своего имени в голосе Бартона так непривычно, иррационально.

— Капитан Америка, серьезно? — Попытка придать голосу интонации шутки проваливается, когда Ванда замечает, что на ней надето: футболка, которая ей явно широка — сползла с плеча, обнажив его, — с рисунком, не узнать который просто нельзя. Ванда спешит вернуть рукав футболки на место и натянуть подол как можно больше на ноги.

— Лила обожает Роджерса, а он ее.

«Лила обожает Роджерса…» — эхом отдается в сознании.

— Ты проспала почти сутки. Это все Лила, — продолжает Бартон, не глядя на непрошеную гостью, его взгляд устремлен в распахнутое окно — к морю. — Она погрузила тебя в сон.

— Это ее способности?

— Не совсем. Она умеет исцелять, а способность успыпить, видимо, идет впридачу. Подозреваю, это не все, но ничего другого пока не проявлялось.

Поразительно! Ванда только утерла слезы, но в глазах снова предательски щиплет. Из всех способностей у этой прелестной девочки — самые светлые. Разве это не чудо?

— Бартон? — Ванда поднимается на ноги и делает шаг ему навстречу, и Соколиный глаз, наконец, позволяет себе взглянуть на нее. Она помнит, даже спустя десять лет, цвет его глаз: небесно-голубой, но сейчас эти глаза потемнели. В них предупреждение, граничащее с угрозой.

— Вот что, ведьма, мне совершенно не важно, чья кровь течет в жилах этой девочки. Илины нет. Она Лила Бартон — моя дочь! — Тот, кто всегда находился по другую сторону баррикад, приближается к Ванде, настроенный решительно и серьезно. Ей не удается удержать новый поток слез.

— Конечно, Лила твоя дочь. Ты — лучшее, что могло с ней произойти. Позволяя тебе забрать ее, я и подумать не могла, что все так обернется, но, боже, я рада этому! — Бартон явно ошарашен ее словами, не просто ошарашен — разоружен. Его глаза светлеют, выражение лица смягчается.

— Идем, ведьма, у нас мало времени.

— Ведьма? Почему ты зовешь меня Алой Ведьмой?

— А кто ты? — Бартон вдруг ухмыляется. — Ведьма и есть.