Как завещал Хемингуэй (гет)

Только войдя в лифт, я поднесла к носу телефон, лихорадочно листая вкладки открытых программ, и поправила на голове съехавшие наушники. Где-то наверху уже заскрипел трос, и сердце тут же рухнуло куда-то вниз, против направления поднимающейся вверх кабины.

Трос заскрежетал, и кабина забилась стенками об узкий тоннель, чуть дергаясь, будто трос был готов вот-вот оборваться.

Каждый день я прохожу через этот аттракцион, каждый день снова выходя из него на площадку своего этажа. И каждый день, когда я нахожусь внутри, меня не покидает чувство, что в следующую секунду я полечу вниз.

Я звонила в управляющую компанию несколько раз, несколько раз они присылали монтера. Каждый раз он говорил, что лифт исправен.

Но почему же, черт подери, он так громыхает…

Лифт остановился, задрожав, а я напряглась всем телом, сосредоточенно вглядываясь в узкую щель между сомкнутыми дверьми.

Лифт застрял, он никогда не откроется.

Целая вечность прошла, прежде чем двери распахнулись.

Я вылетела на площадку девятого этажа, и напряжение, только было охватившее все мое тело, растворилось, развеялось, будто было лишь шуткой.

Я потянулась к рюкзаку за ключами, краем глаза выхватив мерцание экрана айфона, и с удивлением обнаружила, что палец все еще мечется вправо-влево, листая вкладки. Словно в насмешку, нужная вкладка с музыкой выскочила, когда мне удалось нащупать в кармане рюкзака холодную позвякивающую связку с брелком в виде черепа.

Я решила, проворачивая ключ в замке, что, в конце концов, никто мне не виноват, что я не позаботилась о том, чтобы включить плейлист прежде, чем вошла в эту «цитадель смерти».

Музыка способна творить чудеса.

«Сплин» одурманивает, разжигая до предела любое чувство, что затаилось внутри. Впрочем, только если это чувство хоть сколько-то связано с любым видом безысходности. «My Chemical Romance» заставляет бежать вперед, так, что даже время оказывается позади. «Placebo» настолько «плацебо», что излечивает душу без лекарств, хотя прежде и протаскивает тебя через все круги ада. Тарья, все еще неотделимая от старого «ансамбля», способна выбросить тебя на самую дальнюю планету галактики, стоит закрыть глаза.

И все они, их много, куда больше, делают самое важное дело — заглушают скрежет троса.

Я захлопнула за собой дверь, скинула ботинки и положила айфон на полку. Не Тарья виновата, что я не успела найти нужную вкладку и снова прошла через этот ужас.

А я сама до сих пор не понимаю, чего я боюсь больше: того, что кабина упадет вниз и раздавит меня своим весом; того, что, беспомощная, окажусь взаперти; или того, что паника, нерациональная, первобытная, окажется страшнее всего предыдущего.

Пожалуй, больше всего на свете я боюсь самого страха.

В квартире как всегда было тихо и темно, пока я не прошла по коридору, щелкая всеми выключателями, но меня не покидало чувство, что здесь есть кто-то еще, кто-то, кого я здесь точно не ждала.

Кто-то, кого здесь просто не могло быть.

Я застыла перед приоткрытой дверью спальни. Из прорези на меня смотрела тьма, и свет за моей спиной от нее не спасал.

Но ведь нет ничего проще: каждый вечер я так же захожу и включаю свет в коридоре, после — на углу, где тот поворачивает влево, на ходу клацаю выключателем, разжигающим свет в открытой двери ванной комнаты, и добираюсь до кухни. А уже потом иду в спальню, где свет так же загорается, только моя нога переступает порог. Рука сама находит выступ в стене, на автомате.

Но я замерла, не решаясь двинуться с места. Чувствовала: за дверью меня ждут.

Сначала, против моей воли… само подсознание подсунуло мне отгадку: на крючке в прихожей я бросила свой рюкзак. В нем не было ничего, кроме затертых страниц книги о страшном клоуне Пеннивайзе, так отчаянно тянущих его своим весом вниз. Но подсознание ошиблось, я знала, что это не мистер Кинг держит меня на пороге внушенным мне страхом.

Прежде, когда я вздрагивала, встретив на страницах Пеннивайза, страх отступал, стоило слуху уловить хлопок. Звук закрывшейся книги изгонял его из нарисованной гением мнимой реальности. Флэгг разлетался по воздуху пеплом, а Энни Уилкс сгустком слизи расползалась по стене… стоило книге захлопнуться в моих руках.

Пусть и безотчетные, мои страхи всегда оставались привязанными к реальности.

Но я чувствовала: то, что ждет меня там, в спальне, сродни эфемерности злобного клоуна.

Страхи реальные, пусть и не совсем оправданные, душат оттого, что реальностью могут стать. Никогда прежде я не сталкивалась со страхом мнимым, ненастоящим.

Я оглянулась назад, туда, где на крючке висел Пеннивайз. Черный кожаный рюкзак не шевелился.

«Это не-на-сто-я-щее», — с уверенностью сказала я себе и толкнула дверь.

Я заметила контур прорисовывающейся на фоне раскрытого окна фигуры прежде, чем рука дотянулась до выключателя.

Человек, которого не могло быть в квартире, ключи от которой есть только у меня, вальяжно развалился на моей кровати.

Мои пальцы нащупали гладкую клавишу выключателя, и зажегся свет.

Он лежал, согнув одну ногу в колене, и с улыбкой смотрел на меня. Его черные волосы разметались по плечам, такие же курчавые, какими я всегда их представляла. Локон упал ему на лоб, и он сдул его, чуть прищурившись, с усмешкой.

— Том… — выдохнула я, даже не замечая, как осела на пол перед ним.

Том еще шире улыбнулся, оттолкнулся локтем от матраца и поднялся, опустив ноги в грязных истертых кроссовках на чистый пол.

— Ты про меня забыла, — не то спросил, не то заключил он. И что-то в его лице переменилось от этих слов.

— Нет… — замотала головой я будто в тумане, но это движение в миг, не отличающийся от вечности, сделалось таким отчаянным, что в шее что-то хрустнуло, и я поняла, что солоноватый привкус — слезы, заливающие мое лицо. — Я не забыла! Я не забыла, Том! — уже кричала я.

— Да ну? — спокойно сказал он. Улыбку как смахнуло с его лица, и теперь он смотрел на меня так испытующе и пронзительно, что слезы перестали литься, а тело сковал страх. И этот страх оказался хуже возможного заключения в упавшем лифте. Хуже крепко держащей за ворот руки в белой перчатке. Этот страх был страхом предательства. Моего предательства.

— Я заключен в мнимой Зете! — выплюнул он, и его лицо в мгновение перекосило от гнева. — Я пытаюсь, но снова и снова я оказываюсь в Зете! Или в джунглях. Или на дне океана. На чертовом космическом корабле!

Последние слова он уже кричал, уверенно стоя на ногах, нависнув надо мною.

— Том…

— Я застрял! Полковник все твердит прекратить! — кричал он с каждым словом все громче, и его щеки раскраснелись, кулаки непроизвольно сжались, а глаза блестели.

— Том, я…

— Я не могу найти дорогу!!!

— Том, у меня просто не было… времени…

Я не заметила, как невольно отползла назад. Поняла это только тогда, когда плечи уперлись в дверцу платяного шкафа. Но Том подходил ближе, сверля меня взглядом, полным беспощадного гнева. Взглядом брошенного, покинутого ребенка.

— Я понимаю твою ненависть… — наконец сказала я.

Да, я понимала. Мне знакомо это чувство. Чувство ненужности. Мой бедный Том, это не тот случай. Ведь я тебя люблю. Я не забыла о тебе, просто у меня не было времени.

— Элли исчезла! — закричал Том.

Не гнев, только неизмеримая боль пронзила воздух вокруг меня. В нем не осталось злости. Лишь отчаяние и горечь утраты. Ярость — то, что я приняла за ярость вначале, — оказалась болью. Обычной человеческой болью.

— Ее нет… — прошептал он, опускаясь на пол напротив меня, словно меня больше и не видя. — Ее нигде нет. Где я только не искал…

Я протянула руку, желая обнять его, успокоить, но вовремя поняла, что не смогу это сделать. И только провела ладонью так близко к его щеке, как могла.

— Она в Забытье, — сказала я.

Он вскинул голову, посмотрев на меня полным непонимания взглядом.

— Ты еще не знаешь, что это за место, — сказала я, желая перебить череду разрастающихся в его сознании мыслей. — Я это исправлю, обещаю. Ты ее найдешь.

Что-то в его лице дрогнуло, но он тут же поднялся, посмотрев на меня не то с мольбой, не то с угрозой, и отступил на шаг.

— Ты найдешь ее там, — увереннее повторила я и тоже поднялась на ноги.

Он стоял передо мной. Высокий, худощавый. Долговязый, каким я его и писала. Большие черные глаза смотрели, будто сквозь меня, не замечая. Но видели меня до последней частички.

«Слишком пронзительный, — подумала я, растворяясь в его взгляде. — Я придумала тебе слишком пронзительный взгляд».

Мне хотелось подойти ближе, еще ближе рассмотреть его чувственный рот, очертить пальцем его скулы, вспоминая, как рисовала их впервые, его впалые щеки и чересчур большой для его лица нос, вырисовывающий дугой его профиль. И я сдалась. Моя рука устремилась к черным, как смоль, волосам, пружинами локонов обрамляющим его точеное лицо…

— Когда? — глухо спросил он.

Слово, голос, как удар под дых, вернул меня в реальность.

Рука застыла перед его лицом, а в лице не читалось ничего кроме разочарования… во мне.

— Родной, я очень тебя люблю, — вдруг сказала я, сама себе удивившись.

— Ты меня бросила, — отрывисто сказал он. — Ты нас всех бросила.

— У меня… У меня было слишком много других дел…

Он молчал. Смотрел как будто испытующе, а я все не могла оторвать взгляд от его черных глаз, глубоких, как океан.

— Возвращайся туда, — наконец, смогла я сказать. — В тот институт. Следующим рейсом ты попадешь куда надо, я тебе обещаю.

Он отстранился, продолжая сверлить меня недоверчивым взглядом.

— У тебя веснушки на носу! — удивилась я и расхохоталась так не к месту. — Как я о них не знала?

Светлые, еле заметные веснушки разлетались по его лицу.

Он молчал, не отрывая от меня тяжелый взгляд. Я заметила, что его футболка разорвалась у рукава и, видно, уже была очень давно не стирана. Пластмассовые разноцветные бусы оказались темнее, чем я их описывала. И я поняла, что он не заходил в реку с тех пор, как Элли исчезла. Поняла, что только моя вина в том, что он забыл о сне, о еде, что бежал в любой новый мир на поиски, забыв даже о себе. Вдруг осознала, что действительно люблю его, будто своего ребенка, которого сама же, впрочем, обрекла на страдания.

— Ты найдешь, — лихорадочно закивала я, отвернулась от него и направилась к письменному столу, все еще кивая, будто по инерции. — Ты найдешь. Ты справишься, потому что ты совершенен. Со всеми твоими изъянами, ты — совершенство. Ведь ты — мое творение. Я исправлю. Я продолжу твой путь.

Он в молчании следил за тем, как загорается мой ноутбук. Он не шевелился, когда я села за стол и опустила руки на клавиатуру. И только когда я распрямила плечи, готовая писать, я услышала его голос:

— Что это — Забытье?

Указательные пальцы на «пупочках» с нанесенными на них буквами «а» и «о» дрогнули.

— Это — мир, — сказала я, не оборачиваясь. Пальцы затрепетали, прыгая по клавишам. На мониторе когда-то оборванный текст ожил. Буквы появлялись одна за другой, образуя слова. Предложения полились волной абзацев.

Я все еще чувствовала его дыхание за своей спиной. Оно подгоняло меня, заставляло печатать еще быстрее с каждым новым словом. И вдруг до меня донесся запах подгоревшего томатного супа, а следом за ним долетел шум переполненной столовой для бродяжек. Я услышала басовитый голос Полковника и тут же перебивший его громкий смех Шпака.

— Его не было в капсулах… того мира… он и есть — Забытье, — снова заговорила я, все еще смотря на монитор, не оборачиваясь, не обращая внимания, как пальцы сами собой скачут по клавишам, с легкостью их касаясь. Я только ловила взглядом разрастающиеся строки. — Но ты доберешься туда, обещаю. И как бы страшно и опасно там ни было, ты справишься.

Пальцы замерли над клавиатурой, и по ушам ударила тишина.

Я обернулась.

В комнате было пусто.

— Ты справишься со всеми испытаниями, — сказала я воздуху. — Ведь я так тебя полюбила. Мой первый ребенок.

Я снова повернулась к монитору, и пальцы вновь пришли в движение.

Страница «Microsoft Word» поползла вниз, съедаемая буквами:

«Том огляделся. Он сощурил глаза, пока они привыкали к окружающему ему мраку. Небо было темное, чуть розоватое, как в последние мгновения заката. И пустое. И Тому подумалось, что звезд здесь никогда не бывает. Над головой слабо светили высокие фонари, их лампы, венчающие проржавевшие столбы, беспрерывно мигали, чуть потрескивая. Но после яркого света ИЦТ даже эти фонари, скальпелями желтых линий разрезающие воздух, не помогали хотя бы что-то разглядеть. Было тихо. Чуть слышное жужжание ламп не растворяло охватившую все вокруг тишину, сливалось с ней воедино.

Том поежился. Слишком тихо.

Он понял, что стоит на асфальте, чем-то напоминающем дорожки в промышленном квадранте. Не слишком гладкий, мелкие камушки, мурашками выпирающие из темно-серого полотна. Кое-где виднелись дыры и провалы, местами шли трещины, сквозь которые вырывалась тусклые новые травинки. Будто бы замершие во времени. Словно вырасти они могли как вчера, так и сотню лет назад.

Том снова посмотрел по сторонам. Глаза почти привыкли к мраку.

В этом месте он еще не был и не слышал о нем, он был уверен. Том стоял на узкой дорожке, по бокам окаймленной низкими полуразвалившимися полосами бордюрных плит. За ними распластались будто бы выжженные газоны с увядшими цветочными кустами. А дальше к небу поднимались дома. Со всех сторон монументами стояли дома. Черные окна, лишенные света, зияли в бетоне дырами. По фасадам тонкими змейками ползли трещины. Узкие обветшалые балконы распахивались алчными звериными пастями с зубами-прутьями. На некоторых из них тряпьем висела одежда, как будто ее вывесили просушить… несколько десятков лет назад. Что-то в этой одежде заставило Тома насторожиться. Он внимательно вглядывался вверх, пока не понял: здесь нет и ветра. Все кругом будто замерло. Лишь фонари изредка мигали.

Двери подъездов были распахнуты настежь. За ними не было видно ничего кроме сосущей черноты, как и в окнах. У асфальтированных подъездных дорожек развалились на неровных ногах кривые скамейки, их дерево потемнело от времени, металл пошел ржавчиной.

В груди кольнуло. Нарастающий страх отступил и расплылся по телу теплом. Надежда. Он нашел. Вот оно, то самое место. Том зашарил по карманам в поисках пульта. Слишком много мест он обошел в ее поисках. Сразу нужно было понять, что ни в одном из них ее не будет. Она должна быть здесь. В месте, которого нет. Ошибка в их системе. В которую наконец-то попал и он.

Том достал пульт и щелкнул кнопкой, уставился в горящий слабым синим светом циферблат, и его плечи умиротворенно опустились. На циферблате черными черточками выстраивалась цифра «два».

— Элли… — выдохнул он.

Звук его голоса разошелся от него волной и тут же стих. Не было даже эха. Том еще раз огляделся и уверенным шагом направился вдоль домов.

— Элли! — крикнул он. Так громко, как только мог.

И снова стихло. Будто что-то поглотило каждый звук. Том поежился. Что-то внутри подсказывало, что кричать здесь не стоит».

Я обернулась, зная, что комната все еще пуста и таковой останется.

«Ты справишься», — подумала я, оглядывая эту пустоту с горечью утраты, от которой, я знала, мне не избавиться никогда.

Разве что я снова брошу писать…

«Не-ет, — улыбнулась я себе, поднимаясь из-за стола. Я вышла в освещенный коридор, не заметив, как слабо дернулся висящий на крючке рюкзак. Открыла холодильник и достала банку пива, на ходу откупорив ее одним пальцем. — Больше я тебя не брошу».

Я плюхнулась в кресло и придвинулась к столу, тут же опустив руки на клавиатуру. Я снова набирала текст так быстро, как несколько лет назад, когда только начинала писать роман о Томе и Элли. За звуком клацающих кнопок клавиатуры я не могла услышать, как в прихожей с крючка сорвался черный кожаный рюкзак.