Врата Бальдура (новеллизация) (джен)

Глава 5

Имоен радовалась. Шестеро — это уже шайка, отряд, маленькое войско!

За избавление Динахейр из плена Минск обещал расплатиться собственной службой. Это значило, что в следующий раз он даром предоставит свой клинок в распоряжение Линха, после чего сможет уйти. Но рашеманская ведьма твердо сказала:

— Ты не торгуясь помог попавшим в беду чужеземцам, ты рисковал собой, подобно другу, а не наемнику, Линх. Мы с Минском точно так же не покинем тебя в трудный час и не станем торговаться о цене.

Итого, соображала Имоен, эти двое рашеми, да еще двое — так вовремя подоспевшие друидка и ее муж. Теперь где бы взять щедрого заказчика? А то можно самим отправиться на какие-нибудь раскопки! От Винтропа Имоен слыхала, что есть такие — «черные копатели» — которые роются в заброшках и обиталищах нечисти. Ведь большинство искателей наживы боится совать туда нос, и там много чего еще не разграблено.

— У меня есть для нас работа, — сообщила Джахейра. — Послушайте, мэр Нашкеля Беррун Гасткилл — мой старый знакомый. Когда мы с Халидом прибыли в Нашкель, я повидалась с Берруном…

У Имоен округлились глаза:

— Ого! Мэр?..

— Он не всю жизнь мэр, — терпеливо объяснила Джихейра. — В молодости Беррун был бродячим следопытом, по прозвищу Гроза Вурдалаков, и частенько наведывался в нашу друидскую общину. Теперь ему нужно, чтобы мы кое-что сделали для него.

В кресле мэра Беррун Гасткилл потолстел и, главное, побледнел. Он помнил себя всегда обветренным, медно-коричневым от загара, удивлявшимся белизне кожи горожан. Но теперь мэр привык к своему облику и к тому, что стал просто пожилым мужчиной, удрученным многочисленными заботами.

Разработка железной руды в Нашкеле держалась на волоске. Мэр убедил Эмерсона, владельца рудников, во что бы то ни стало сохранить рабочие места: для шахтерского города это был вопрос выживания. Основная масса поднятой на поверхность руды была покрыта странными, на ощупь слизистыми, ржавыми пятнами, словно понемногу разъедавшими кусок породы. Но иногда попадалась не тронутая «болезнью» жила. За время кризиса железо на Побережье бешено взлетело в цене, и каждая подобная находка поддерживала рудник на плаву, как и периодические вливания из городского бюджета.

Очистить руду от «железной чумы», как ее окрестили шахтеры, не удавалось никакой магией. Нашкельская молодежь подавалась на заработки в другие места, и оживленный город на глазах превращался в захолустье.

На этом, однако, несчастья не завершились, а приобрели какой-то неопределенный, но зловещий душок.

В городе пошли слухи о побеге нескольких шахтеров, сильно задолжавших компании. В этом не было ничего подозрительного, если бы не то, что все беглецы бросили в Нашкеле свои семьи.

Кроме того, недавно Эмерсон приостанавливал работы, и в шахты спускалась охрана. Предлог тоже был вполне обычный: кобольды.

Кобольды, карлики с крысиными хвостами, испокон веков населяли горные выработки. Их привлекало туда огромное количество различных укрытий и возможность подбирать за шахтерами остатки пищи. Несмотря на шкодливый и вороватый нрав, кобольды не считались большой угрозой: как правило, они сами боялись людей и пакостили исподтишка, стараясь что-нибудь утащить или испортить.

Если кобольдам удавалось расплодиться, они мочились в подземные воды, делая их непригодными для питья, подтачивали перекрытия, вызывали обвалы. Бывалые рудокопы пугали молодых байками, что бездельникам, прикорнувшим где-нибудь в безлюдной сбойке, кобольды отгрызают пальцы. Поговаривали, хвостатые карлики и до смерти могли заесть ослабевшего от дрянной кормежки и каторжного труда шахтера.

Таким образом, если кобольдов разводилось через край, рудничная охрана и вооруженные рабочие-добровольцы, по приказу начальства, устраивали на них облавы.

И все же Берруну Гасткиллу не давало покоя ощущение, что Эмерсон что-то скрывает. Краем уха он улавливал какие-то мрачные кривотолки. Но именно мэр являлся тем самым лицом, от которого прятали концы.

Появление в городе Джахейры из друидской общины Тетира пришлось как нельзя более кстати. Беррун знал, что друиды по-особому понимают свое предназначение: их цель — поддержание справедливого равновесия между людьми и природой. В случае природных катаклизмов дуриды охотно помогали людям, а когда от аппетитов цивилизации страдала природа, со всей яростью вставали на ее защиту. «Железная чума» и скопление под землей кобольдов должны были послужить для Джахейры веской причиной на сей раз принять сторону горожан.

Нашкельцев ничуть не смутила горстка искателей приключений, остановившаяся в дешевом трактире. Последнее время разных авантюристов стало как блох: кризис разорял народ, и все, кто похрабрее, кидались ловить удачу на дорогах.

Эта шайка выспрашивала о местных новостях, что, впрочем, было неудивительно: отщепенцы, жившие за счет клинка и заклинания, вечно вынюхивали, кому могут понадобиться их услуги и не завалялся ли в окрестностях старинный клад. Шестерка наемников торчала в трактире, шлялась по улицам и заглядывала в лавки.

У Джахейры и Халида хватило средств, чтобы недели на две оплатить комнаты для своих спутников, и они решили сосредоточиться на просьбе мэра, не гоняясь за другой добычей.

Имоен с Динахейр отправились к портному, чтобы купить для рашеманской ведьмы мантию. Среди готовой одежды мантия нашлась лишь одна — коричневая, со скромным серебряным узором. Сделав примерку, портной начерно подшил и подколол ее со всех сторон, обещав подогнать по фигуре.

— Эта мантия непохожа на мою старую, — выходя из лавки, огорченно вздохнула ведьма.

— А что, твоя была какой-то особенной? — спросила Имоен.

— Совсем нет... — Динахейр задумчиво помолчала. — Все волшебницы в моей стране носят такие. Их шьют из хлопка, а иногда из шелка или бархата, расшитого золотом. У нас не любят темные цвета: считается, что они навлекают беду. Поэтому мантии наших заклинательниц покрыты вышивкой, пестрые и яркие. Здесь нигде не купишь такую же.

Вскоре выяснилась необыкновенная вещь: жители шахтерского города избегали говорить о шахтах. Местные чесали языками о предстоящей войне с Амном, о дороговизне, о распущенности молодежи и о погоде. Но стоило коснуться рудников, как шахтеры теряли словоохотливость, а немногие горожане, не связанные с работой на Эмерсона, похоже, сами ничего не знали и делились лишь домыслами.

В глубине шахт гнездится какое-то зло. Начали пропадать люди…

Но ведь охрана совсем недавно спускалась вниз, и что же, ничего не нашла?

Лишь кучку кобольдов…

Неужели таинственное зло не оставило никаких следов пропавших шахтеров: ни тел, ни клочка одежды, ни пятен крови? Вдруг исчезнувшие рабочие действительно бежали из города из-за своих долгов?

Боги ведают, как оно там: глядишь, что и осталось — кровь или какие-нибудь клочки. Шахтеры об этом помалкивают...

Все звучало очень туманно, еще и потому что слухи не поддавались никакой проверке. Правдой могло оказаться что угодно, как и не быть вовсе никакой страшной правды. Нашкельские рудники приходили в запустение. Вскоре им суждено превратиться в заброшенные подземелья, источник суеверий и ночных кошмаров для города. Нынешние байки о затаившемся под землей зле и пропавших людях лишь предвосхищали будущие страхи.

— Я сам пойду работать на рудники, — предложил Линх.

Халид поморщился:

— С-слишком опасно. Ты будешь безоружен, в к-кромешной тьме. Это очень плохой расклад для т-тебя, если придется драться.

— Минск тоже пойдет в шахту и приглядит за Линхом, — вызвался рашеми. — Из какой бы щели ни выползло зло, Минск сапогом вобьет его обратно!

В тот же вечер Динахейр с тревожной складкой между бровей попросила Линха поговорить с ней наедине. Они вышли на задний двор трактира, где лежала только сытая объедками собака, маявшаяся от безделья. Черные глаза ведьмы поблескивали, как угольки.

— Признайся: Минск никогда не казался тебе… несколько странным? — осторожно осведомилась Динахейр.

Линх слегка повел широким плечом:

— Мне все люди кажутся странными.

Динахейр невольно улыбнулась:

— Вот как? А я?

С неуклюжей прямотой Линх рубанул:

— Да кто же страннее магов!

Смуглолицая ведьма пристально посмотрела на него, уже без улыбки.

— Прежде чем ты отправишься с Минском в эти жуткие копи, тебе следует кое-что услышать. Знай, мой добрый друг, что Минск был третьим сыном в знатной семье. Его родовое поместье стояло в темной пуще, где я сама никогда не бывала. Лишь Минск рассказывал, что среди чащобы там сгрудились избы с соломенными крышами, в окружении заросших осокой озер и болот. По обычаю, младший из детей обязан присматривать за усадьбой и заботиться о родителях. Поэтому Минск продолжал жить дома, хотя его братья покинули родную глушь.

На свое вечное несчастье, Рашеман граничит с рабовладельческой империей Тэй, — продолжала рассказ Динахейр. — И когда в очередной раз тэйцы преступили наши границы, на их пути оказалось маленькое поместье, обнесенное деревянным частоколом. Минск послал гонца за помощью в столицу — в Иммилмар. Но Рашеман слишком велик, и гонцы редко успевают в срок, а еще чаще гибнут в дороге. И все же захватчиков ждал крепкий орешек. Минск со своими крестьянами валили деревья, сооружая непроходимые засеки, устраивали засады и продержались месяц, пока не были, наконец, побеждены…

— Что?! — вырвалось в Линха. — Я думал, ты скажешь: и тэйцы бежали!

— Тэйцы бежали, — подтвердила Динахейр. — Они ужаснулись, видя, что какой-то, по их мерке, деревенщина так дорого продал им победу. Когда из Иммилмара пришла на подмогу дружина, в поместье уже понемногу налаживалась мирная жизнь. Выжившие вернулись из чащоб, даже Минск понемногу выздоравливал, лежа в одной уцелевшей избушке: его собственная усадьба сгорела дотла. Воевода из столицы был намерен оказать ему почести. Только тогда стало ясно, что Минск… — ведьма запнулась. — Он не спал много ночей и получил тяжелые раны. Когда он вышел из избы с окровавленной повязкой на голове, беспечно улыбаясь… Скоро стало очевидно, что его рассудок неизлечимо поврежден. С тех пор Минск словно ребенок.

Линх молча кивнул. Теперь он начинал понимать.

Со стороны Минск выглядел впечатляюще. Рашеми не только был превосходно сложен, но и его лицо вполне можно было назвать красивым: правильные, смелые черты, широкий насмешливый рот, прямые ровные брови. Однако за этим мужественным обликом скрывалась детская душа, звучавшая в его наивных речах и являвшая себя в простоватых гримасах и жестах.

— Почему Минска отпустили в паломничество? — удивился Линх. — Разве ему не лучше было бы дома?

— Я рассказала не все, — проронила Динахейр. — Главное, что ты должен запомнить: у Минска случаются неукротимые приступы слепого бешенства. Он перестает сознавать, что делает, и крушит все подряд. Минск опасен, в неистовстве он убьет любого, даже если в ясном уме отдал бы за этого человека жизнь. Как ты, наверное, догадываешься, любезный друг, по этой причине Минска не очень-то стремились удержать дома… Почему я согласилась странствовать с ним? Я была не осведомлена. Тебе трудно вообразить паутину рашеманской бюрократии, но сама я даже не удивляюсь, что ко мне умудрились приставить… безумного телохранителя.

— Часто его накрывает? — озабоченно полюбопытствовал Линх.

— К счастью, у Минска доброе сердце, он легко прощает задир. Я убедилась, что с ним можно путешествовать, не боясь, что он накинется с кулаками за неосторожное слово, или убьет глупого выскочку. Но когда его… как ты выразился? — накрывает, не попадайся ему под руку.

— Ты хочешь, чтобы я не брал его с собой в шахты, Динахейр? — прямо спросил Линх.

Ведьма вздохнула:

— За тебя я тоже беспокоюсь. Эта молва про зло, обитающее под землей… Тебе не стоит спускаться туда одному. Но я не вижу, кто из нас, кроме Минска, мог бы пойти с тобой.

Контора Эмерсона располагалась в бревенчатом доме возле самых шахт. Линх рассказал управляющему, что родом отсюда же, с Побережья, по ремеслу кузнец. Прогорел из-за кризиса и, отправившись на подработки, встретил приятеля — рашеми, которого ограбили на дороге. До Нашкеля они добрались вместе с шайкой наемников, но бродяжничать им не по душе, лучше уж в шахты.

Управляющий смерил взглядом обоих здоровенных молодцов и без канители велел приступать нынче в ночную смену.

Линха и Минска зачислили в проходчики. На самом деле только когда их спустили в шахту, они узнали, что это значит. Оказалось — прокладывать в недрах ходы, все эти штольни и штреки. Горный мастер сразу повел новичков в забой.

Они шли по извилистым выработкам, вдоль которых были развешены лампы. Под ногами была различима дорога, сделанная из деревянных плах — по ней откатчики возили руду.

Когда уткнулись в тупик, означало, что пришли, и мастер объяснил, что делать.

— Пока начинайте проходку, как отгрузите, крепильщики подойдут, — напоследок приказал он.

Кувалды и кайла дожидались прямо тут, оставленные прежней сменой.

Так и пошло. Работенка в рудниках впрямь была на износ. В шахтах постоянно держалась одна и та же умеренная прохлада, но от взмахов кирок бросало в жар. По примеру других рудокопов, Линх с Минском разделись до пояса.

Еще в клети, в которой шахтеров спускают под землю, Минск в своей обычной дружелюбной манере объявил, ни к кому не обращаясь:

— Обманешь меня раз — стыдись, обманешь дважды — страшись!

В итоге, когда в забое один из рабочих для смеха начал было заливать свежеиспеченным проходчикам какую-то лабуду, мастер велел ему заткнуться и не разыгрывать новичков. Уж больно внушительно перекатывались у обоих под кожей мускулы.

Но о пропажах людей шахтеры судачили без всяких шуток. По их словам, Эмерсон запретил болтать об этом в городе.

— Он талдычит, что это все суеверия. Если будем трепаться, рудник закроется, — объяснил один из крепильщиков на перекусе. — И мы останемся без места, да и из Нашкеля поразъедется народ. Только неделя как пропал парнишка-ламповщик…

Однако ни тогда, ни в последующие дни Линху не удалось выведать что-нибудь толком. В темных переплетениях подземных ходов человек действительно мог кануть с концами.

Они с Минском несколько раз видели кобольдов. Карлики с рожками, в красных куртёнках, ростом с трех-четырехлетнего ребенка любопытно выглядывали из мрака и тут же прятались назад, взмахнув крысиным хвостом. Мастер сказал, чтобы Линх и его товарищ подвешивали свой узелок со снедью на верхнюю балку перекрытия. Иначе кобольды обязательно сопрут, а так не достанут.

Спустя неделю Линх и Минск вышли в дневную смену. Как обычно, Джахейра завернула им с собой снедь: по горсти какого-то изюма и хлеб. В первый раз Линх был удивлен таким пайком, хлеб-то ладно, а вместо ягод бы добрый кусок сала.

— Что это? — кисло спросил он.

Джахейра ответила:

— Нечего морщиться. Это волшебные ягоды Сильвануса. Ешьте, как только почувствуете, что теряете силы.

Позже, отведав ягод в забое, Линх с Минском по достоинству оценили друидские чудеса: дары Сильвануса не только утоляли голод, но действительно оказались так полезны, что после них прямо на глазах затягивались царапины и переставали болеть усталые мышцы.

Накануне проходчики наткнулись на пласт твердой породы, который не удавалось пройти вручную. Мастер велел им прорубить гнезда для взрывчатки и обещал прислать опытного взрывника.

Старый взрывник притащил со склада бутылки, запечатанные магическим глифом. Внутри находилась какая-то зачарованная реактивная эссенция.

— Уронишь бутылек, и хана, со стенок будут соскребать, — с гордостью сообщил взрывник.

После того как он заложил взрывчатку и бабахнуло, Линху и Минску предстояло убирать отвалившуюся породу. И эта канитель закончилась как раз нынче. Дальше опять предстояла проходка вручную.

От души махнув кайлом, Линх едва не упал. Камни так и посыпались со стены, пропуская кирку в пустоту.

— Смотри-ка! — воскликнул Минск. — Значит, дальше нам не надо копать, раз там уже есть дыра?

Линх, сколько хватало руки, сунул лампу в брешь, но ничего не разглядел. Тогда, подняв лампу над головой, он осторожно пролез в проем и осмотрелся. Тусклый свет смутно выхватывал неровный нависающий потолок, усеянные острыми выступами темно-серые стены. Похоже, это была уже не шахта, а настоящая естественная пещера, не знавшая обработки инструментами.

Минск тоже пролез в дыру и встал рядом, теперь темноту рассеяли уже две лампы.

— Бу думает, что там-то и таится зло! — серьезно сказал следопыт, держа своего хомяка на раскрытой ладони.

Зверек с необыкновенной быстротой шевелил усами и носом, сжавшись в комочек и выражая сильное беспокойство.

Согнувшись под низким сводом, Линх двинулся дальше, придерживаясь за стену. Внезапно пещера сильно расширилась, парень свободно выпрямился во весь свой немалый рост. Ладонь коснулась чего-то липкого. Линх с удивлением пощупал и поднес лампу.

— Какие-то пыльные белые лохмотья! — в недоумении сказал он Минску.

И тут под пальцами очутилось нечто твердое, что очень легко отделилось и осталось у Линха. Он поднес находку к глазам и сразу же непроизвольно отбросил: высушенная до капли голова кобольда с разинутым до предела ртом отлетела во мрак.

— Уф!.. Дохлый кобольд! — выдохнул Линх.

Неожиданно вся пещера наполнилась то ли постукиванием, то ли пощелкиванием. Сначала Линху почудилось, что вокруг замелькали тени, но свет лампы выхватил одну из них: коричневого паука, быстро бежавшего по стене. «Белые лохмотья» были чехлами из паутины — их своеобразными гнездами.

Линх хрипло вскрикнул. Паук был размером с крупного пса. Казалось, задвигалась сама пещера, так много откуда-то выползло восьминогих.

Позади зарычал Минск. Обернувшись, Линх увидел, что рашеми не выпуская лампы, изо всех сил вырывается из облепившей его паутины. Пауки с непостижимой быстротой опутывали его. Минск с тошнотворным «хрясь» проломил кайлом панцирь ближайшего, но сородичи даже не заметили этого.

Повсюду во мраке мелькали горящие точки — расположенные в два ряда по четыре паучьи глаза.

Линх кинулся на помощь рашеми, но едва не упал: ноги его были спутаны, и к рукам уже цеплялись клейкие нити. Он тоже очутился в плену.

Напрягая мышцы, Линх отчаянно пытался разорвать паутину, все плотнее облеплявшую его. Рядом что-то орал Минск, похоже, на своем родном языке, Линх не мог разобрать слова.

Смерть дохнула в лицо. Но каким бы от нее ни веяло ужасом, еще сильнее было чувство горькой досады: погибнуть вот так, даже не успев ничего сделать, замахнуться, попытаться спасти товарища!

Наверное, Минск ощутил нечто подобное, потому что издал такой вопль, что задрожали своды. Линху хотя и было не до того, он не мог не оглянуться.

Рашеми разорвал путы. Он выронил наконец лампу, так что Линх единственный теперь исполнял роль фонарного столба — ничего другого ему не оставалось. Поняв, что свободен, Минск снова заревел в восторге бешенства. Хрясь — рогом кайла он снова пробил панцирь восьминогой бестии так глубоко, что рог застрял. Не растерявшись, рашеми вскинул кайло вместе с пауком и шваркнул о стену.

Разбрасывая хищных созданий, он с хрустом топтал сбитых с ног пауков, в исступлении обрывая новые паутинные лассо, которыми те пытались сковать гиганта. Его голос и выражение лица утратили все человеческое, и Линх вспомнил, что говорила Динахейр о приступах слепого буйства у ее телохранителя.

Опутанного Линха пауки оставили в покое, их привлекла борющаяся жертва. Сейчас он мог бы помолиться Ильматеру о своем освобождении. Но Линх думал лишь об осажденном пауками Минске и начал читать подряд все благословляющие молитвы, какие знал:

— Да будет верна твоя рука, даруется тебе твердость духа, осияет надежда! Да превозможешь ты яд, да устоишь в неравном бою! Да умножится твое рвение… ох, кажется, я зря это сказал…

Линх осекся, заметив громадного паука на потолке прямо над головой Минска.

— О Ильматер, ниспошли мне что-нибудь! — воззвал Линх, хотя что это, строго говоря, была за молитва? Просто вопль отчаяния.

Но в своей воздетой руке он ощутил тяжесть: в ней появился окутанный пламенем булыжник, не обжигавший его ладонь. Со всей мочи Линх швырнул его в паука, почему-то ничуть не сомневаясь в своей меткости. С шипением поджаренный восьминогий хищник свалился под ноги рашеми, а булыжник исчез, едва коснувшись цели.

Сплясав на хитиновых останках последней твари, Минск не утратил куража. Он неукротимо огляделся, как сорвавшийся с привязи бык. Теперь Линх снова оказался в смертельной опасности. До сих пор ему некогда было самому выпутываться из паутины, потому что он держал лампу и молился. А Минск не собирался утихомириваться, пока видит хоть кого-то еще живого.

Линх погасил лампу и затаил дыхание.

Без единой искры света в пещере стало черней, чем в чернильнице. До Линха доносилось лишь тяжелое дыхание рашеми и угрожающее бормотание на родном языке. Потом воцарилась короткая тишина, и вдруг Минск отчаянно взревел снова:

— Нет, Бу! Нет!.. Скажи, что мы с тобой не убили Линха!

Поначалу Имоен маялась от безделья. В комнате «У моста» Джахейра целыми днями разбирала свои дорожные сумки, набитые сушеными травами, корешками, мазями и микстурами. Она считала, что опрометчиво полагаться на одни только воззывания к богам: а если целитель сам свалился со стрелой в груди? Халид помогал жене: терпеливо смешивал что-то, растирал в ступке.

Динахейр тоже сидела, забившись в угол и уткнувшись носом в новую записную книжку. Ее книгу заклинаний разорвали гноллы. Теперь ведьма пыталась восстановить по памяти формулы на магическом языке.

Имоен решила поупражняться и три раза подбросила Халиду в карман, а потом снова стащила монетку. На четвертый Халид поймал ее за руку. Девушка поспешила объяснить, что это ее собственная монета, и надо же на ком-нибудь тренироваться!

— Мне к-кажется, чему-то не т-тому ты учишься, — вздохнул калишит.

— Тому-тому! — заспорила Имоен. — Необязательно же красть у хороших людей. Представь, Халид, нас упекут за решетку, но по дороге я сопру у стражника ключ, и мы сбежим.

Халид скептически изогнул бровь:

— С чего бы нас посадят в т-тюрьму, если мы не будем к-красть?

— Плохие стражники! — воскликнула Имоен. — Которые крышуют бандюганов, берут взятки и сажают честных людей.

Сощурив свои по-южному красивые, задумчивые глаза, Халид усмехнулся:

— Будет уместнее, мне кажется, если я научу тебя паре б-боевых п-приемов. Жизнь наемника — вечная в-война, пусть даже наше сердце не желает этого.

— Трактирщик Винтроп в Кэндлкипе показал мне несколько обманных ударов, — похвасталась Имоен. — Пошли!

Но упражнения с мечом на заднем дворе лишний раз дали Имоен почувствовать, насколько ей еще не хватает ни умения, ни силы. Куда ближе юной хулиганке были наставления Винтропа: «Брось ему соль в глаза, и ножом по горлу! Глаза, горло, пах — вот куда меть».

Вместе с тем Имоен признавалась себе, что это не совсем подходящий стиль для будущей знаменитой авантюристки и уважаемой совладелицы кошачьего приюта. Нет, кроме шуток. Это годится, когда ты можешь напасть исподтишка, а в открытом бою Имоен пока еще хорошо владела только одним приемом — «беги и прячься».

Это заставило ее сунуть нос в угол, где с пером и бумагой притаилась ведьма из Рашемана. Ведь Имоен в детстве училась магии! Горион выгнал ее вовсе не из-за недостатка способностей: просто она ужасно себя вела. Трудно ожидать благонравия от ребенка, росшего без матери при постоялом дворе. Меньше чем через год Горион вернул девчонку Винтропу, сердито заявив: «Я с ней не справляюсь!»

Теперь Имоен жалела, что издевалась над бедолагой Линхом, вместо того чтобы вникать в магический синтаксис и грамматику. Здорово было бы уметь прожигать врагам штаны и называться Имоен Повелительница Огня.

— Динахейр, а ты не могла бы позаниматься со мной магией? — вкрадчиво спросила она. — Если я вызубрю одно-два заклинания, я же смогу швыряться ими прямо сейчас?

Ведьма медленно подняла взгляд от исписанной мелким волнистым почерком страницы своей записной книжки.

— Вначале девочки всегда просят об этом своих наставниц-хатран. Милая Имоен, опасно читать заклятия, пока в совершенстве не выучишь магическое плетение слов.

— Да, но… — приуныла Имоен. — Пока я толком выучу язык волшебства, пройдет та-а-акая куча времени! А заклинание могло бы пригодиться уже завтра.

— В твоих словах есть доля истины, — помолчав, согласилась Динахейр. — Мы не в том положении, чтобы позволять себе чисто книжное знание! Что ж, если ты пообещаешь быть осторожной, я постараюсь обучать тебя так, чтобы учение быстрее приносило плоды.

В спешке толком не смыв с лиц каменную пыль, Линх с Минском ввалились в трактир. Горячие новости: Эмерсон снова закрывает шахты из-за нашествия гигантских пауков!

— Мы разорили их гнездо, но, может, там есть еще. Мы же не облазили все, — рассказал Линх.

— Вот почему п-пропадали люди… — нахмурился Халид.

— Это земляные пауки, — размышляла Джахейра. — Они не плетут ловчих сетей заранее, а кружат около добычи, опутывая ее паутиной. Ночные охотники. Неудивительно, что в шахтах они прижились. Если брать в расчет кобольдов, пищи им хватало. Почему пауки принялись за шахтеров? Возможно, их численность разрослась, и они осмелели. Я сейчас же иду к Берруну Гасткиллу!

Даже не подумав сменить будничную одежду, без всяких прикрас, друидка отправилась в мэрию.

Линх и Минск собирались пару часов поспать: сегодняшний день для них и так был богат событиями.

Растянувшись на голой лавке в дешевой комнатушке, наскоро завернувшись в плащ, Линх погрузился в странное сновидение.

Ему привиделось, что глубокой ночью он очутился под стенами Кэндлкипа. Крепость была погружена во мрак, лишь горел маленький огонек в жилой башне. Линху чудилось, что это светится окошко в его собственной келье, как бывало, когда он затемно переписывал библиотечные каталоги. Уютный, домашний огонек, внушавший доверие.

Вдруг на глазах каменные стены со стуком сомкнулись, запечатав светящееся окно. Линх почувствовал себя так, словно ему велели убираться. Еще миг он постоял, ощущая огромную досаду и несправедливость, потом развернулся к Кэндлкипу спиной.

Перед ним стояла тень Гориона. Даже во сне отец был мертв, однако его бледный прозрачный дух не напугал Линха. Он был по-прежнему добр. От крепости вел широкий торговый тракт, но Линху вспомнилось, как отец говорил: по тракту мы не пойдем, а пойдем через лес. Впрямь, призрак Гориона стоял у кромки леса, и возле него начиналась узкая, полузаросшая стежка. «Ладно, прорвемся как-нибудь», — подумал Линх и шагнул на тропу. Коротко оглянувшись через плечо, он увидел, что отец не идет за ним, но смотрит вслед с одобрительной улыбкой.

Вскоре Джахейра вернулась в трактир с запиской от Гасткилла к Эмерсону с просьбой оказать полное содействие шестерке наемников.

Только что разбуженный Линх слушал ее рассеянно, все еще под впечатлением от своего сна. Добрая улыбка Гориона до сих пор казалась ему обнадёживающей, но само видение вызывало смутную тревогу и грусть.

Для вылазки под землю маленькому отряду были нужны шахтерские лампы: пользоваться факелами, само собой, в шахтах не стоило из-за угрозы взрыва рудничного газа. Просить у Эмерсона проводника было незачем, Линх с Минском сами могли отвести товарищей в забой, где открылся ведущий в пещеру провал. Дальше шестерке авантюристов предстояло положиться на удачу.

Спустя некоторое время наемники очутились в конторе, где вместе с управляющим увидели и хозяина рудников Эмерсона. Сухощавый, высокий, усатый, первый богач Нашкеля безостановочно брюзжал:

— Эта шарашка стоит у меня поперек горла, я давно работаю себе в убыток! А теперь треклятые шахтеры еще и требуют от меня надбавки за пауков. Охрана, бесы ее дери, тоже просит здоровенной надбавки! Я и так из милости всем плачу!

Но услышав, что мэр Гасткилл прислал нанятых им лично людей, Эмерсон взял деловой тон.

— Лампы? Конечно, господа. Сколько вы там собираетесь пробыть? Просто, извините меня, если вы пропадете с концами, я категорически закрываю это убыточное предприятие, и никакой Гасткилл меня больше не остановит.