Бражелон. Новая жизнь (джен)

Свадьба маркиза де Лавальера отнюдь не являлась хоть сколько-нибудь выдающимся событием для Орлеане, но зато эта была прекрасная возможность для местной знати развлечься. Поэтому в каждом доме, хозяева которого были приглашены, царило воодушевление в ожидании праздника: дамы готовили туалеты, желая перещеголять друг друга в красоте и элегантности, мужчины предвкушали интересные беседы и обсуждение последних новостей. И лишь хозяин Бражелона, отгородившийся от всего остального мира, как считали его соседи, не разделял общих настроений и абсолютно не горел желанием присутствовать на торжестве. Но желания желаниями, а обстоятельства и этикет — совсем другое, и иной раз они не оставляют возможности к отступательному маневру.

Приглашение от маркиза пришло во время поездки в Ла Фер, а по прочтении несколько дней ощутимо действовало Атосу на нервы. Он затягивал с ответом, нарушив тем самым все правила приличия и хорошего тона, и собственная нерешительность выбивала из душевного равновесия. В другое время он бы без всяких колебаний ответил отказом: лицезреть «блестящее» местное дворянство было весьма сомнительным удовольствием. Однако не принять приглашение было невозможно, и отнюдь не из вежливости или симпатии к маркизу, которую, к слову сказать, граф абсолютно не испытывал. Отныне ему следовало переступить через себя и снова стать частью светского общества ради будущего Рауля. Атос прекрасно понимал это и в конце концов заставил себя написать несколько любезно-вежливых строк, подтверждающих согласие.

Бракосочетание было назначено на конец июня, и в Бражелоне дни до церемонии текли спокойно и размеренно, ничто не нарушало заведенный уклад. Граф, как обычно, занимался делами, но никуда не выезжал, гостей и визитеров также привычно не было, если не считать портного, приглашенного пошить новый костюм для его сиятельства по случаю его первого появления в блуасском обществе.

Единственным местом в замке, где царило оживление была, как обычно, кухня, где ввиду отсутствия других новостей и развлечений прислуга обсуждала предстоящее событие. Сам виновник торжества и его будущая супруга особо никого не интересовали, зато их собственный хозяин находился в центре внимания. Все сходились на том, что господину графу просто необходимо было развеяться, и свадьба маркиза являлась для этого прекрасным поводом, а еще возможностью на людей посмотреть и себя показать. Последнее утверждение принадлежало Марион, которая с обычной своей горячностью уверяла всех, что его сиятельству непременно нужно извлечь пользу, а может быть и выгоду из знакомства с какой-нибудь добропорядочной семьей из числа приглашенных, где есть хорошенькая дочка на выданье. Правда, говоря это, Марион вздыхала и неизменно добавляла, что провинциальные барышни, даже обладающие весьма миловидной внешностью, обычно, имеют куриные мозги и никак не могут составить пару господину графу.

Мнение Атоса на этот счет было прямо противоположным. Откровенно говоря, подобные светские сборища, званые вечера или балы никогда особо не привлекали его, а иной раз даже вызывали стойкое неприятие. Для него всегда было сродни пытке присутствовать и тем более веселиться на празднике, к которому не лежит душа. Но, как говориться, положение обязывало, а потому ему не оставалось ничего иного, как стоически вытерпеть всё происходящее вокруг.

Предстоящее торжество, можно сказать, не рождало у графа никаких чувств, кроме безразличия, если бы не одна вещь, от которой невозможно было уклониться, и которая весьма ощутимо раздражала. Его личность уже давно вызывала в округе всеобщий интерес, Атос прекрасно знал об этом и не питал никаких иллюзий насчет того, что местная знать откажет себе в удовольствии познакомиться с тем, кто до сей поры игнорировал ее общество. Нет, такой шанс, конечно, не мог быть упущен, и он был готов в этому.

Маркиз де Лавальер, желая придать своей персоне побольше значимости, устроил торжество с размахом — приглашенных было много, однако не все удостоились чести присутствовать в церкви на венчании. Совершенно неожиданно для себя Атос оказался в числе избранных, и эта новость всколыхнула в сердце какую-то непонятную тревогу. В данной ситуации это было лишено всякой логики, но в голову упрямо лезла мысль о том, что он давно, слишком давно не был в церкви. И хотя эта церемония, где он будет лишь гостем, не имела ничего общего с чем-то личным и сокровенным, воспоминание всплыло из глубин сознания и резануло разум.

Последний раз он был в церкви на собственном венчании, а накануне на исповеди. Последовавшие же события словно не позволяли ему обратиться к Богу. Его слепая любовь и глупое счастье затмили для него все и лишили его желания присутствовать на мессе или прийти на исповедь, а когда случилась трагедия, желание появилось, но не было сил — никаких, совсем. А потом не осталось ни того, ни другого, только боль и пустота, от которых его спасли друзья, но не смогли возродить в нем прежние желания и силы. Но это убеждение было ложью, самой настоящей ложью. До сей поры Атос просто не осмеливался признаться самому себе в этом. Нет, обстоятельства, безусловно, сыгравшие свою роль, повинны не были, вина была на нем. Это ему не хватило силы духа, а может быть, и трезвого взгляда на вещи. Всё, что он имел на данный момент, было им заслужено, и только в его руках было изменить свою дальнейшую жизнь. И он сделает это, черт возьми! Но надо дать себе время… Время и спокойствие — вот то, что ему нужно.

За несколько дней до бракосочетания соседа графу удалось избавиться от ненужных размышлений и в назначенный день, входя вместе с другими гостями в церковь Святого Николая в Блуа, он не вспоминал о них. При других обстоятельствах, даже если бы он волею судьбы оказался в доме Божием, он бы предпочел уединение и поэтому занял одно из дальних боковых мест возле массивной каменной колонны, откуда открывался неплохой вид на интерьер храма.

Церемония началась с мессы, гул голосов стих, и тишину храма заполнили торжественные песнопения и молитвы. Слушая хор, Атос не мог не оценить красоту звучания и гармонию стиха, но постепенно смысл священных текстов стал ускользать, словно становясь тише. Граф сидел, рассеянно рассматривая внутреннее убранство храма и скользя взглядом по рядам скамей, а разум жил своей жизнью. И вот перед мысленным взором возник полумрак маленькой церквушки в Берри. Перед ним стояло лицо молодого кюре со странным блеском в глазах, а еще — он мог поклясться в том, что не помнил этого — лицо Филиппа де Пеллетье, закусывающего чуть не до крови губу. Звуки литургии смолкли, растворившись где-то под зонтичным куполом церкви, и сменились словами начавшейся проповеди. Голос священника прозвучал неожиданно громко, и Атос перевел взгляд на алтарь, напротив которого стояли молодожены. Луч солнца проник сквозь витраж, осветил пару и переливчато заиграл в белокурых волосах невесты. Граф, застыв, смотрел на эту картину и не видел… Он видел ее. Снова. В подвенечном платье. Она говорила ему «да» и улыбалась счастливо и открыто, а на самом деле торжествовала, торжествовала над ним. В груди тупо заныло, рука непроизвольно сжалась в кулак. Атос поморщился и чуть тряхнул головой, прогоняя наваждение, беря себя в руки. Да, брать себя в руки он умел всегда, а за последнее десятилетие овладел этим искусством в совершенстве.

Через несколько мгновений лицо графа да Ла Фер не выражало ничего кроме спокойного достоинства. Однако это было то, что было видно снаружи, а внутри плескалась боль. Желание покинуть церковь сию же минуту возрастало, желание не просто уйти, а рвануть отсюда прочь, куда угодно, только не домой. В эту минуту он, наверное, хотел бы окунуться с головой в ледяную воду или, с разбега прыгнув в реку, плыть, пока хватит сил, пока не иссякнет поток воспоминаний. Но это было невозможно, и Атос был вынужден подняться и влиться вместе с другими гостями в процессию, следовавшую за новоиспеченными супругами, чтобы отправиться в Лавальер.

В гостиных и парадной зале замка было не протолкнуться. Пестрая толпа в ожидании приглашения к столу перетекала из одной комнаты в другую, разбиваясь на пары, собираясь в небольшие группы и рассеиваясь вновь. В одной стороне слышался приглушенный гул голосов, в другой что-то оживленно обсуждали, доносился смех. Как и ожидалось, фигура графа де Ла Фер, вызвала живейший интерес, которому поспособствовал маркиз де Лавальер, лично представив графа некоторым из гостей. И Атос, оказавшись под прицелом любопытных глаз, безупречно отыгрывал роль светского человека и галантного кавалера, поддерживая непринужденную беседу, отпуская лестные комплименты дамам и получая в ответ фальшивые улыбки. И в какой-то момент, погрузившись во всю эту суету, обычно вызывающую раздражение, граф поймал себя на мысли, что испытывает какое-то странное удовлетворение. Нет, он по-прежнему не мог причислить себя к любителям подобных развлечений, но сейчас все это позволяло ему отвлечься от раздумий.

Атос не мог не признать, что местное общество произвело на него более благоприятное впечатление, чем он ожидал. Оно не было утонченным, что было вполне естественно для провинции, но откровенной чванливости, глупости или вызывающего высокомерия он не заметил, хотя в действительности подобных «добродетелей» наверняка было в избытке. Он прекрасно знал это, помнил по собственному опыту — никто не будет показывать себя на людях во всей красе, ведь чтобы так проявить себя нужно обладать или дерзостью, или попросту не обладать достаточным умом, и, как правило, большинство умело держать лицо и марку. Однако опытный глаз завсегдатая светских салонов мог бы безошибочно угадать признаки пороков, живущих даже в высокородных господах.

Граф, разумеется, не был столь искушен в подобных наблюдениях, но в силу своей природной проницательности отлично видел, как в глазах некоторых из гостей мелькает зависть или презрение, пробивается чувство превосходства или еле сдерживаемая насмешка, а их визави делают вид, что ничего не происходит. Сам же он пока ни снискал себе никакой славы среди местного дворянства и мог относительно спокойно наслаждаться праздником. Но ни о каком наслаждении речи, конечно, не шло. Поток жестов вежливости, знакомств и пустых разговоров иссякал, и Атос начинал чувствовать что-то похожее на разочарование, замечая, что мыслями опять возвращается к сцене в церкви. Вновь появилось желание покинуть этот сверкающий сотнями свечей зал, просто развернуться и уйти, наплевав на все приличия. Но это, понятное дело, было исключено. В лучшем случае он сможет уехать после застолья, когда наступит время танцев. Развлекать себя таким образом он уж точно не собирался.

Атос садился за стол с твердым намерением откланяться, как только закончиться праздничный обед, который обещал быть одним из самый скучных, на которых ему доводилось присутствовать. Его, безусловно, нельзя было сравнивать с дружескими застольями или с обедами, на которые он был зван капитаном де Тревилем. Но дело было не в отсутствии хороших знакомых, а в отсутствии хорошего собеседника. Однако, как известно, человеку свойственно ошибаться, а его настроение часто подвержено влиянию окружающих, а в данном случае — влиянию соседа по столу. И таким соседом оказался герцог де Барбье — один из немногих гостей, которым маркиз лично представил графа, весьма достойный господин, какие встречаются все реже и реже.

Герцог уже много лет был в дружбе с семьей Лавальер. В Орлеане он слыл человеком благородным и порядочным и пользовался среди местной знати авторитетом и уважением. Ему было уже за пятьдесят, но его моложавый вид и жизнелюбие никак не позволяли считать его мужчиной преклонных лет. Позже, при более близком знакомстве Атос узнал герцога как человека простого и в то же время деликатного.

— Господин граф, я надеюсь, вы не примите мои слова за некоторую бестактность, — слегка наклонившись к нему, произнес Барбье, — но развейте мои сомнения. Если я правильно помню, лет так двадцать тому назад граф де Бражелон устраивал у себя в замке прием, и среди приглашенных гостей были вы. Вы тогда еще поспорили с моим племянником об этикете охоты с ловчими птицами и выиграли спор, процитировав по памяти отрывок из трактата «Искусство охоты с птицами» (1), проявив великолепную осведомленность. Скажите, я прав? Не может быть, чтобы я ошибся. Без лишней скромности могу сказать, что у меня неплохая память на лица, однако прошло столько лет…

Атос в изумлении посмотрел на герцога. По правде сказать, он совершенно забыл об этом эпизоде, но сейчас вспомнил тот спор, все-таки сохранившийся в укромном уголке памяти, должно быть, потому что тогда ему было четырнадцать лет, и вся его натура жаждала знаний, стремилась воплотить их в жизнь и не терпела неточностей и ошибок. А вот подробности этого вечера, как и лица, и имена гостей он, к своему стыду, запомнил не все. Герцога он тоже не помнил.

— Это, действительно, был я, — ответил граф. — У вас прекрасная память, ваша светлость, а вот моя, вероятно, меня подводит, я не могу вспомнить вас, но возможно это оттого, что я не имел тогда чести быть представленным вам. Так или иначе, прошу простить мою забывчивость.

— Оставьте, граф, — герцог добродушно взглянул на него, — скажу вам откровенно, когда я был в таком же юном возрасте, в каком были вы в то время, я также не всегда хорошо запоминал всех, с кем меня знакомили. Меня мало интересовали разговоры о политике и прочих подобных вещах, гораздо увлекательнее было побеседовать со своими ровесниками или же молоденькими барышнями. Надо полагать, все дело в этом.

— Думаю, вы правы, герцог. Однако мне все же неловко, и я хотел бы еще раз попросить прощения за легкомысленность того юноши, которого вы встретили в Бражелоне.

— Это, ей-богу, пустое, граф. Но если это так важно для вас, я принимаю извинения, — улыбнулся Барбье.

— Благодарю вас, ваша светлость.

— Скажите, граф, вы все так же увлечены охотой? — спросил герцог, меняя тему разговора.

Атос почувствовал, как что-то внутри неприятно сжалось и екнуло, а в голове пронеслось: «Если бы герцог знал, чем закончилась моя последняя охота, он бы не стал задавать такой вопрос».

— Нет, знаете, как бывает, то, что нас увлекает в юности или молодости, уже не кажется привлекательным в зрелом возрасте, — ответил он, едва сдерживая мрачную усмешку.

— Вот как! А я, признаться, так и остался заядлым охотником, — словно в подтверждении этих слов в глазах Барбье зажегся азартный огонек. — Честно говоря, граф, я спросил вас не из праздного любопытства. Охота в наших краях богатая, а вот что касается, компаньонов, достаточно сведущих в этом искусстве — тут дело сложнее. И если бы вы оказали мне честь, я бы приказал затравить кабана.

Соблазн ответить «нет» был велик, но отказать казалось неучтивым, герцог вне всякого сомнения вызывал симпатию, да и где-то глубоко в душе зарождалось что-то похожее на протест — нельзя всю жизнь бояться теней прошлого, и Атос ответил:

— Благодарю вас, ваша светлость, я с удовольствием приму ваше приглашение.

— Я буду вам весьма признателен, граф. А если вы предпочитаете соколиную охоту, мои ловчие птицы в вашем распоряжении.

— Как вам будет угодно, герцог, — улыбнулся бывший мушкетер. — Но в таком случае, нам придется подождать до середины августа, чтобы увидеть ваших сапсанов (2) в деле.

— О, граф, нам некуда спешить, к тому же вы можете оценить не только сапсанов, мои ястребы великолепно обучены, и я никогда не возвращаюсь без дичи.

— А случалось вам добывать с их помощью зайца?

— Никогда! Думаю, что даже крупным самкам (3) такое не под силу.

— Отнюдь, правда, это довольно хлопотно. Они могут лишь держаться за добычу, а не убивать ее, так что охотнику приходится завершать начатое.

— Клянусь честью, я впервые слышу, что эти птицы способны на такое! — воскликнул герцог. — Я хочу увидеть это своими глазами. Непременно нужно будет устроить охоту на зайца. Так я могу рассчитывать на вас, граф?

— Я к вашим услугам, герцог.

Обед подошел к концу, и когда зазвучали скрипки, приглашая желающих танцевать, гости потянулись в соседнюю залу.

— Не буду вас задерживать, граф, — произнес Барбье, — сейчас начнется первый танец, вы, должно быть, захотите присоединиться.

— Нет, — усмехнулся Атос, — я давно уже отвык от танцев. Да и десять лет военной службы не добавляют изящества, и боюсь, я буду выглядеть нелепо. К тому же я никогда не был большим любителем таких развлечений.

— По правде сказать, я тоже. Мне никогда не доставало утонченности, чтобы танцевать павану (4), и ловкости — для паспье (5). Поэтому я предпочту прогуляться по саду. Не желаете составить мне компанию? — герцог поднялся из-за стола.

— Охотно, ваша светлость.

Они покинули душный зал и, спустившись вниз, оказались в тенистой аллее. Какое-то время шли молча, все больше удаляясь от дома, звуки музыки становились тише и вскоре их сменило стрекотание кузнечиков.

— Сегодня хороший вечер, — нарушил молчание герцог, — уже почти смеркается. Я люблю такие вечера — в такое время хорошо думается и преимущественно о чем-то приятном.

Вечер в самом деле был чудесный — тихий и безветренный, напоенный свежестью и ароматом жасмина. Казалось, что мир и покой царят всюду, что нигде на земле нет места печалям и бедам, и сердце просто не может не откликнуться на это чистотой помыслов и надеждой на лучшее. Вот только когда он в последний раз замечал такие вечера, любовался ими, вот так просто и безмятежно? Атос не помнил. Много лет назад все вечера словно слились для него в один, бесцветный и монотонный, особенно летние. И только недавно он стал понемногу обращать внимание на окружающий мир, осторожно впуская его в свой собственный, такой привычный и обыкновенный, но уже начавший рушиться и меняться. Когда и почему так случилось? Граф не единожды задавал себе этот вопрос, и каждый раз у него не было четкого ответа, но он и не искал, ясно осознавая, что он изменится благодаря или вопреки чему-то пока ему неизвестному.

— Пожалуй, вы правы, — через короткую паузу проговорил Атос. — Сегодня действительно прекрасный вечер, таких не бывает в городе.

— О, разумеется, — отозвался Барбье. — Знаете, я всю жизнь прожил здесь, в деревне, если угодно. И у меня никогда не возникало желания обосноваться в городе. Я чувствую себя как в тисках среди этих узких улочек. А эти ужасные запахи! Если вам, не дай Бог, посчастливится оказаться недалеко от городского рынка, то этот жуткий смрад будет преследовать вас до самого вечера.

— Это верно, — усмехнулся граф, — но человек так странно устроен, что привыкает, кажется, ко всему на свете.

— А вам удалось это? Вы довольно долгое время прожили в Париже, не так ли?

— Да, все правильно, и могу сказать, что со временем на некоторые вещи смотришь по-другому, и они уже не вызывают отторжения — их просто не замечаешь.

Герцог покачал головой и продолжил:

— А как вам нравится в наших краях? Тихо, спокойно, никакой суеты.

— Орлеане напоминает мне о моих родных местах, — улыбнулся Атос, — так что на новом месте мне не пришлось ни к чему привыкать.

— Вот как! Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, откуда вы родом?

— Отчего же? Я из Берри.

— О, я бывал там. Так значит, мы с вами самые настоящие соседи, — рассмеялся герцог. — И мне было бы приятно, граф, если бы между нами сложились добрососедские отношения.

— Я не вижу к этому никаких препятствий, ваша светлость, — Атос отвесил легкий поклон.

Дорожка делала круг, огибая замок Лавальер, и через короткое время они подошли к дому и остановились возле крыльца, освещенного специально выставленными на нем канделябрами. На подъездной аллее стояло несколько экипажей с кучерами на козлах, ожидающих господ — некоторые из гостей уже собирались разъезжаться. Это было весьма удачно: несмотря на то, что Атос уже принял решение откланяться, лишний раз как-то выделяться и привлекать к себе внимание ему не хотелось.

— Если позволите, герцог, я оставлю вас, — произнес он. — Уже довольно поздно, и перед отъездом мне бы хотелось еще раз засвидетельствовать мое почтение маркизу и его супруге.

— В таком случае, давайте прощаться, — Барбье протянул руку для рукопожатия. — Мне было приятно беседовать с вами, граф, и я буду рад видеть вас в моем доме в качестве гостя.

— Благодарю вас, герцог, для меня честь познакомиться с вами. Двери моего дома всегда открыты для вас.

— Тогда, до свидания, граф. Я еще немного пройдусь, подышу свежим воздухом.

— Всего хорошего, ваша светлость.

Войдя в зал, Атос попал как раз на самый конец танца. Пары вышли из круга, и кавалеры провожали своих дам. Чета де Лавальер также направилась к своим местам, и граф двинулся вслед за ними.

На лицах супругов ожидаемо нельзя было увидеть каких-либо признаков искренней радости, но если новоиспеченная маркиза неплохо справлялась со своей ролью, и весь ее облик выражал кротость и благодушие, подобающие случаю, то Лавальер сидел с откровенно кислой физиономией и видом человека, обреченного на тяжкую повинность. Не было никаких сомнений, что если бы ему сейчас представилась счастливая возможность исчезнуть из этого зала, то он не преминул бы ей воспользоваться без всякого зазрения совести, а потому появление графа де Ла Фер было воспринято им как удобный случай хотя бы на краткое время отвлечься от своей дражайшей спутницы. Не дав раскрыть и рта подошедшему графу, маркиз воскликнул:

— А вот и вы, дорогой граф! Вас не было видно чуть не весь вечер. Куда это вы запропастились?

— Герцог де Барбье был столь любезен и показал мне ваш сад, и мы совершили с ним чудесную прогулку. У вас все замечательно устроено, маркиз.

Атос легко поклонился маркизу и его супруге.

— Ах вот оно что! Его светлость похищает моих гостей, — с не совсем притворным недовольством произнес маркиз. — Я попеняю ему за это.

— Я думаю, вы несправедливы, маркиз, герцог достойнейший человек и прекрасный собеседник, и я искренне рад, что удостоился чести познакомиться с ним.

— Да-да, конечно, герцог милейший человек и старинный друг нашей семьи, — поспешил оправдаться Лавальер. — Но все же мы с госпожой маркизой были лишены удовольствия пообщаться с вами, да и остальные гости несомненно были бы этому рады. Ведь вы впервые почтили нас своим присутствием.

— О, маркиз, вы преувеличиваете. Моя скромная персона не заслуживает такого внимания, — голос графа звучал безупречно вежливо, но те, кто хорошо знал его, могли бы безошибочно уловить стальные нотки, говорящие о том, что мнение его неизменно и какие-либо возражения бессмысленны.

Лавальер не мог похвастаться проницательностью и уже тем более не входил в число близких графу людей, и потому продолжил:

— Я полагаю все-таки, что вы неправы. Однако я не буду настаивать, это было бы невежливо с моей стороны. Скажу только, что не ошибусь, если выражу всеобщее мнение, что вы всегда будете почетным и желанным гостем в любом из домов Орлеане.

— Это слишком лестно для меня, маркиз, и, возможно, вы сделали поспешные выводы. Однако я хотел бы выразить вам признательность за оказанную мне честь быть среди приглашенных на вашу свадьбу.

— Право, не стоит, дорогой граф! — воскликнул маркиз. — Разве могло быть иначе? Мы с вами соседи, пусть и видимся крайне редко. И я осмелюсь сказать еще раз, что надеюсь видеть вас своим искренним другом.

— Маркиз, я всегда относился к вам с уважением, — уклончиво ответил Атос. — Между нами нет никаких недоразумений и разногласий.

Было совершенно очевидно, что граф не намерен демонстрировать свое дружеское расположение больше, чем того требовали приличия, и Лавальер это хорошо видел. Вздохнув, он произнес:

— Разумеется, и я очень рад этому.

— Взаимно, маркиз. Мне бы хотелось еще раз поздравить вас и вашу супругу и поблагодарить за оказанный прием. С вашего позволения я покину вас, время уже позднее.

— Что ж, граф, — на лице маркиза нарисовалось почти разочарование — за время их короткого знакомства он уже успел понять, что решения соседа, принятые один раз, не меняются, — не стану скрывать, что нам жаль, что вы уезжаете так скоро. Но я не смею задерживать вас, граф. Мы были счастливы видеть вас среди наших гостей.

— Ваше сиятельство, — подала голос молчавшая все это время маркиза де Лавальер, — позвольте мне также поблагодарить вас и выразить надежду на добрую дружбу между нашими домами.

— Я буду искренне рад этому, сударыня.

Отвесив изящный поклон чете де Лавальер, Атос направился к выходу.

Гримо отыскался быстро. Верный слуга, видевший графа, возвращавшегося с прогулки, точно угадал желание своего господина уехать как можно быстрее и теперь ждал его во дворе, держа под уздцы лошадей. Через минуту они уже выезжали из ворот.

Миновав ограду замка, Атос почувствовал себя так, будто он вырвался из клетки и теперь может дышать полной грудью. Он и в самом деле непроизвольно сделал глубокий вдох. Прохладный ночной воздух наполнил легкие, проникая в каждую клеточку, снимая напряжение, успокаивая. Что ж, он в который раз убедился, что разного рода благородные собрания действуют на него угнетающе.

До Бражелона было рукой подать, если бы не сгустившиеся сумерки, можно было бы даже рассмотреть и сам замок. Еще несколько минут, и они уже будут дома. Но возвращаться прямо сейчас отчего-то не хотелось, Атос отпустил Гримо и пустил коня шагом. Внизу под холмами блестела широкая лента Луары. Съехав с дороги, бывший мушкетер спустился к берегу, заросшему сочной и густой травой, почти доходящей до пояса. Чтобы добраться до воды, нужно было преодолеть эту преграду, и граф, не задумываясь о том, что он в парадном костюме, пробрался сквозь осоку. В зеркальной глади реки отражалась лунная дорожка и склонившиеся к воде ветлы. Вокруг было тихо, лишь изредка слышались тихие всплески рыбы, оставляя после себя серебристые вспышки на поверхности.

Подойдя ближе, Атос опустился на траву, любуясь ночным пейзажем. Он всегда любил воду, она одинаково манила и притягивала его, будь то река, лесное озеро или море у побережья Бретани, славившееся своим буйным нравом. Ему нравилось просто смотреть на чистое и спокойное водное зеркало или наблюдать за его меняющимся настроением. А еще возле воды почти всегда можно было найти идеальное место для уединения.

В Берри у него было такое место. Недалеко от дороги, ведущей к родовому замку, на опушке леса то ли пруд, то ли небольшое озерцо, почти заросшее камышом. Он частенько останавливался там, возвращаясь с охоты, или заезжал по дороге домой, когда располагал временем. Он был там много лет назад почти таким же поздним летним вечером. Тогда он возвращался от нее и, пребывая в каком-то странном, почти безумном восторге, еще долго не спешил домой, оставив коня и бесцельно бродя по окрестностям. Ноги сами принесли его к любимому месту. Как глупо и наивно он выглядел, слепо веря и мечтая о счастье. И чем все закончилось? Атос вздрогнул и чертыхнулся. Почему даже такие простые вещи способны причинить боль? Неужели недостаточно того, что призраки прошлого сегодня уже напомнили о себе? Сколько же еще должно пройти времени, чтобы забыть? Красота момента вмиг исчезла. Граф мрачно смотрел перед собой, стиснув зубы, потом встал и, резко развернувшись, продрался сквозь травяные заросли, запрыгнул в седло и дал шпоры коню.

В доме было тихо и темно. Граф было подумал, что Гримо тоже лег спать. Это было, конечно, немыслимо, и старый слуга, позволив себе такое, без сомнения, получил бы от графа нагоняй. Больше всего Атосу сейчас хотелось никого не видеть, и он был бы даже благодарен своему управляющему, если бы тот не предстал пред его очи. Но его желаниям не суждено было сбыться: слуга уже шел к нему навстречу с зажженной свечой. Тяжело вздохнув, граф поднялся в спальню и тут же отпустил Гримо, предпочтя не прибегать к его услугам. Стянув с себя камзол, он рухнул на кровать и сразу же провалился в сон.

Ближе к рассвету Атос со стоном распахнул глаза и сел на постели, нервным жестом отбросив со лба спутанные волосы. Ему приснилась Анна. Он не видел ее уже давно. И тогда это был один и тот же повторяющийся кошмар. А этой ночью… Он не мог найти объяснение, почему так… Они стоят у алтаря, и священник задает вопрос: «Готовы ли вы хранить верность друг другу в болезни и здравии, в счастье и в несчастии, пока смерть не разлучит вас?» Он отвечает «да», а Анна кричит зло и истерично, что это ложь, что он лгал ей всегда и никогда не останется ей верен. Бред. Немыслимый бред…

* * *

Несколько дней спустя привычная атмосфера уюта и умиротворения, не так уж и давно установившаяся в Бражелоне, дала трещину, а потом и вовсе была разрушена, без всякого видимого на то повода. И причиной тому стало состояние графа. На кухонном совете челядь тщетно ломала голову о причинах непонятного превращения.

За графом и раньше отмечали резкие перемены в настроении, когда он ни с того, ни с сего словно впадал в мрачное оцепенение, а поглощаемое им вино только ухудшало положение. Впрочем, после возращения из Шотландии ничего подобного не наблюдалось и даже почти забылось. Поэтому произошедшее сейчас стало для всех полной неожиданностью. В этот раз это не было ни апатией, ни меланхолией, наоборот, Атос был мрачен и раздражителен, и прислуга не раз замечала, как губы хозяина, сидевшего в гостиной в полном одиночестве, не раз кривила странная усмешка, предназначавшаяся неизвестно кому. Граф не пил, вел дела как и прежде, занимаясь, правда, только теми, которые невозможно было перепоручить, все остальные были переданы Гримо. К Раулю он заглядывал регулярно, неизменно утром и вечером, но это было больше похоже на исполнение неких обязательств. Было видно, что нервы графа на пределе, и хотя радость от общения с сыном была вполне искренней, внутреннее напряжение, рвущееся наружу, портило все.

Атос понимал, что с ним происходит. Почти сразу после свадьбы маркиза, в нем зародилось чувство, что он балансирует на грани и снова не сумеет справиться с собой, когда прошлое вновь заявит на него свои права, не желая отпускать из своих цепких лап. Ах, как же наивно он позволил себе забыть, что иные раны, нанесенные однажды, никогда не затянутся и, кровоточа, будут напоминать о былом. Действительно надеялся, что избавление почти наступило. Как же он ошибался. Он вновь потерпел поражение. Его оказавшийся таким хрупким внутренний покой был разбит вдребезги. Нахлынувшие воспоминания и лето, звенящее, жаркое и удушливое, с прозрачной синевой небес, как в тот проклятый год, настигли его и вновь тянули ко дну. В который раз он задавал себе вопрос, есть ли на свете такая сила, которая была бы способна излечить его. Ответа не было, но хотелось верить, что есть.

Так прошел почти месяц, и в конце июля Атос понял, что больше не может оставаться здесь в четырех стенах. Ему казалось, что бездействие равносильно самоубийству, по крайней мере, душевному. Решение пришло быстро. Руссильон. Просто великолепный повод уехать. Мысль пришла яркой вспышкой и заставила графа невесело усмехнуться. Это уже третий раз, когда он прибегает к такому простому средству как побег. Было ли это трусостью или малодушием? Что ж, возможно, но человек так слаб по природе своей, а он так бесконечно устал за все эти годы. Правда, приходилось признать, что в первый раз это не сильно ему помогло, но в тот момент это был единственный выход, а вот во второй сработало. Так почему же не попытаться теперь? Определенно, стоило. Тем более, что он и планировал посетить Сабатер, где в середине августа должен был начаться сбор винограда.

Через неделю граф в сопровождении Гримо уже ехал по дороге на Лимож.

(1) Трактат «Искусство охоты с птицами» — наиболее систематическое средневековое сочинение на тему соколиной охоты, написанное в 1240-е годы императором Священной Римской империи Фридрихом II Гогенштауфеном. Это и ценный исторический документ, и фундаментальное руководство по соколиной охоте, не потерявшее своего значения и сейчас.

Начиная с XV века из-за больших затрат на содержание и тренировку ловчих птиц и перехода земель в частные владения, соколиная охота постепенно становится привилегией знати, будучи не только развлечением, но и частью этикета (проще говоря, приличнее было появится в светском обществе без панталон, чем без ловчей птицы на руке). Так, этикет предписывал королю охотиться с кречетом, принцу или герцогу — с соколом сапсаном, а вассал мог охотиться с ястребом.

(2) Речь идет о начале сезона охоты на уток, а сокол-сапсан используется преимущественно для охоты на эту птицу.

(3) Речь идет о ястребах-тетеревятниках (самый крупный вид ястребов), самки которых больше самцов, и охотники часто предпочитают именно их.

(4) Павана или Важный танец — торжественный медленный танец, возникший в Европе в XVI веке. Считается придворным, аристократическим танцем, который давал возможность показать изящество манер и движений; в народе его не танцевали. Кавалеры исполняли павану при шпаге, в плащах, дамы — в парадных платьях со шлейфами. В паване не только темп объединяет танцующих, но и фигуры соответствуют музыкальным фразам. Павану танцевали одновременно одна или две пары. При дворе бал открывался исполнением паваны королём и королевой, затем танцевал дофин, вслед за ним — другие знатные особы.

(5) Паспье — старинный французский танец, близкий к менуэту, но исполняющийся в несколько более живом темпе. Изначально это был подвижный и жизнерадостный танец, известный в крестьянском быту Верхней Бретани ещё в Средние века, который постепенно проник и в быт столицы. В конце XVI — первой половине XVII века паспье получает придворный статус и становится весьма популярным не только в салонах, но и на придворных балах Франции.

Куртуазные манеры и зарождающаяся эстетика галантного века не могли не сказаться на характере и содержании паспье. Из лихой деревенской пляски он превратился в изысканный, грациозный танец, наполненный множеством мелких, подчёркнуто ритмичных движений. Теперь он требовал от танцора серьёзного обучения, навыков и сноровки. Одно из танцевальных па выглядело как эквилибристический, почти цирковой трюк: танцуя, кавалер должен был одновременно снимать и надевать шляпу в такт музыке, демонстрируя необыкновенную лёгкость и непринуждённое выражение лица.