Иной взгляд: Бескровная жертва (джен)

Вечером мы играли в карты. Дикарка совершенно не умеет играть, поэтому без зазрения совести я обыгрывала ее.

— Ты жулик, — рассмеялась я, когда она снова пошла не с той карты.

— Дарья Павловна, к вам господин Миронов пожаловал, — горничная прервала мою атмосферу веселья. Не люблю посторонних.

— Проси, — улыбнулась Дарья. Петр Иванович был любезен, но я нехотя протянула ему руку для поцелуя. Мне не нравится его любезность. Надеюсь, что он не заберет Анну с собой. Дело еще не закончено.

— Спасибо, дамы и господа, за приятный вечер. Но я спать, — мама поняла деликатный момент.

— Я тоже, — Дарья любит поддакивать. Мы встали.

— Не хочется уходить, — Петр Иванович несносен.

— Боюсь, не найдется у меня для вас комнат, Петр Иванович, — произнесла Дарья с улыбкой.

— Пожалуйста, не уезжай. Я боюсь, — шепнула я Анне, проходя мимо неё.

Я смотрела, как они тихо разговаривают, но понять разговор не смогла. Даже немного растерялась, когда ее дядя так быстро капитулировал. Я улыбнулась его вежливому кивку.

— Спасибо, что остался. Мне так спокойно, — мой план не собирался никуда проваливаться.

— Чего ты боишься?

— Я боюсь преступники.

— Но я буду рядом, в соседней комнате.

Я не верю в ее способности, она просто чудачка:

— Почему не спросить девушка, кто убить?

— А я спрашивала, но она не говорит. Наверное, она не видела убийцу.

— Очень плохо. Нам бы знать. Спокойной ночи, — с еле заметно иронией сказала я.

— Gute Nacht!

Но спать я так и не легла. Девушка представляла для меня опасность. Если она действительно медиум, то с минуты на минуты может вычислить меня. Нельзя… нельзя, это слово постоянно звучало в моей голове, когда прошла мимо стола и взяла ножик для фруктов, забытый горничной, и когда дернула ручку двери Анны.

Она там заперлась. Я несколько раз тщетно подергала и отступила. Ничего. Как там говорят русские… не мытьем, так катаньем возьмем.

Утром я предложила Анне покататься на лошади. План был готов с ночи.

Костюм немного жал под мышками, но я довольно покрутилась перед Анной.

— Ох, как тебе идет этот костюм, — Анна сделала мне комплимент.

— Да, — гордо улыбнулась я. — Я буду садиться на конь.

— Ты не боишься запачкаться?

— Для этого у меня… Сапоги, — я приподняла ногу. И тут Анна странно посмотрела на меня. Догадалась? В этом я не уверена.

На конюшне я подошла к черному коню и ласкового погладила его.

— Что? Что с тобой? — повернулась я к Анне. Она шла точно так же, как тогда, когда ходила по ночам.

Она отрицательно покачала головой. Я сняла с гвоздя уздечку. Девушка стояла, будто пришибленная.

— Что? — снова спросила я ее. Она затрясла головой. С ней все хорошо, уверила себя я и откинула веревку с шеи лошади, а затем повернулась к Анне. Ее не было, она отошла куда-то к бочкам.

— Анна! — позвала я ее.

Она указала на меня пальцем, ее глаза стали испуганными.

— Что? Опять призрак?

— Ты… Это вы… Сапоги.

Пречистая Дева! Она догадалась! Я толкнула ее и выбежала из конюшни. В спешке с моей головы слетела шапка. Я закрыла ворота, с трудом подняв тяжелый засов.

Конюшня надежно заперта! Никак не могу отдышаться.

— Каролина, что ты делаешь? — глухо из-за дверей крикнула Анна.

Я огляделась в поисках сена. Оно было легкое и быстро закрывала щель под воротами.

— Что ты делаешь? Каролина! Открой!

Ее крики меня перестали волновать. Двух охапок хватит.

— Каролина, что ты делаешь? Каролина. Каролина! Остановись! Послушай меня! Зачем ты это делаешь? Каролина!

Из конюшни раздался глухой стук.

Теперь огня. Я, ничего не слушая, выхватила из горевшего неподлеку костра головню.

— Стой!

Это ко мне? Я хотела было обернуться.

Жуткая боль пронзила мою руку, я подскользнулась и больно ударилась. И заплакала, как младенец. Какая гадость! Я дура! Совершенно забыла про этого Штольмана. Тут еще и дикарка суется. Я отпихнула ее.

Доктор Милц быстро перевязал мою больную руку, и полицейские ввели меня в кабинет.

— Следы крови обнаружены между швов на ваших сапогах, — говорил Яков Платонович.

— Не трудитесь, господин Штольман, — ответила я с презрением. — Это я убила ту девчонку.

— Но почему? Неужели из ревности к этому конюху?

Если можно было, то я бы рассмеялась.

— Вы идиот, господин Штольман. Как вы могли предположить такое? Моя безумная мать решила вернуться на родину. Она сказала мне, что отец оставил нам только долги. Замок заложен. И теперь мы будем жить здесь. Я возненавидела эту чертову страну, как только мы пересекли границу. Я ненавижу эту грязную дикарку, которая оказалась моей теткой. Я ненавижу этот вонючий дом и эту вонючую конюшню.

Чувство ненависти к этой России захлестнуло меня, но я говорила монотонно, что будет со мной, это меня не интересовало.

— И Вы убили девушку, чтобы все подумали на мать?

— Против нее нет улик, — ответила я. — Я надеялось только, что после этого убийства наша жизнь здесь станет невозможной. И мы вернемся в Вену.

— Вы никогда не увидите Вены, вам грозит пожизненная каторга. И Вы даже не представляете, какова эта страна там, во глубине сибирских руд, куда Вас сошлют.

Зачем вы мне все это говорите? Теперь это не имеет значение. Моя жизнь кончена, я это знаю и без вас, господин Штольман.