Кирие Элейсон. Книга 6. Его высочество Буриданов осел. (гет)

Эпизод 41. 1695-й год с даты основания Рима, 21-й год правления базилевса Романа Лакапина

(27 июня 941 года от Рождества Христова)

«Эта стена служит к спасению и ворота ее неприступны; они закрыты для нечестивых и открыты верующим. Войдите, знатные люди, и вы, старцы и юноши простого звания, войди весь христианский народ, ищущий святого храма. Его с благоговением соорудил служитель Господа Иоанн, который отличался возвышенным духом и великими достоинствами. Прозванный по имени папы Иоанна VIII, досточтимый город зовется Иоаннополисом. Да сохранят навсегда св. Ангел Господень и апостол Павел ворота от злого врага. Красуясь, возвышаются они среди далеко раскинувшейся стены, и радостно строил их папа апостольского престола Иоанн, дабы по смерти его самого Христос умилосердился над ним и отверз ему врата Небесного Царства ».

Именно эти слова, высеченные в камне, встречали каждого переступавшего в то время порог крепости, окружавшей уже почти век великую базилику Сан Паоло Фуори Ле Мура. Эта церковь, построенная во времена императоров Константина и Феодосия на месте погребения Апостола, долгое время являлась самым вместительным храмом в мире, опережая собор Святого Петра. Уже при Феодосии она представляла собой строение из пяти кораблей, а по богатству убранства не уступала Латеранской базилике, восхищая людской глаз колоннами паросского мрамора и бронзовой, с позолотой, кровлей. В отличие от Латерана и собора Святого Петра, базилика Апостола Павла долгое время не претерпевала значительных реконструкций пока пожар, произошедший в ее стенах 15 июля 1823 года, не уничтожил ее почти полностью. В огне сгорели великолепные мозаики за исключением той, что была создана по заказу самой Галлы Плацидии . Технологии девятнадцатого века позволили сравнительно быстро и достоверно восстановить базилику, которая в наши дни привлекает туристов и паломников более всего благодаря двум факторам — недавней идентификацией останков апостола Павла и галереей с портретами всех римских пап, где незанятыми остались всего лишь несколько мест. Согласно легенде, Конец Света случится в годы, когда последняя ниша с медальоном папы будет занята.

В середине десятого века галереи пап в базилике Апостола Павла еще не существовало и все страхи людей, подверженных апокалиптическим настроениям, были связаны с пока весьма далеким 1000-м годом. Магия чисел, как правило, сильна, но обманчива: христианство в целом и базилика Святого Павла в частности счастливо пережили 666 год, а беду принес внешне ничем не примечательный 846 год от Рождества Христова, когда Рим неожиданно был атакован сарацинами. Осквернение святынь привело к постройке вокруг собора Святого Петра Города Льва, а спустя четверть века крепостной стеной решили окружить и базилику второго апостола. Новый город-крепость получил название Иоаннополис, в честь папы Иоанна Восьмого, инициатора грандиозного по тем временам строительства, о чем и свидетельствовала упомянутая выше табличка, прибитая к входным воротам.

Появление итальянского короля у ворот крепости базилики было встречено шумным ликованием. Его высочество был приятно удивлен встречей, поскольку не был осведомлен на тему сложных взаимоотношений римлян со своими ревнивыми пригородами. Первым короля, еще до въезда в крепость, встретил его архонт Адалард, подставив своему господину колено для того, чтобы его высочество мог спешиться.

— Ваше высочество! Простите великодушно, мы не сразу узнали вас, — виновато и испуганно затараторил архонт.

— Клянусь Небом, это прекрасно! — к удивлению архонта, воскликнул Гуго. — Я не виню вас, мой доблестный Адалард. Я только радуюсь своей идее, так вовремя посетившей меня. Если вы не узнали меня, стало быть, не узнают и те, кто встречал меня гораздо реже, — загадочно ответил король.

К королю тем временем подоспел декарх римской милиции. Все утро он дожидался короля и, надо же, таки упустил момент его прибытия.

— Мессер Андреа, если не ошибаюсь?

— Да, ваше высочество. К вашим услугам и с упованием на вашу милость. Мой сеньор, мессер Константин, предупредил меня о вашем приезде, но не говорил, что с вами будут римские штандарты, а потому…

— Это не важно, мессер Андреа, — прервал декарха король, — вы целиком загладите свою вину, если сей же час направите своего человека в Рим, к вашему хозяину, мессеру Константину Теофилакту, и сообщите, что я, хвала Господу, Подающему свет и Хранящему нас в дороге, прибыл в благословенную базилику, где намерен оставаться до завтрашнего утра.

— До утра? — удивился Андреа.

— Да, верный сын Рима, до утра. Что поделать, грехи мои слишком велики и многочисленны, что не позволяет мне рассчитывать на скорое прощение их!

— Хвала вашему благочестию, ваше высочество. Мой человек уже находится на полпути к Риму.

— Быстро, у Константина расторопные слуги. Но вряд ли вы в письме своем предугадали мои намерения остаться здесь до утра.

— Увы, нет… Святое небо, святые апостолы! Что же мне делать? Ведь мой гонец был единственным в моей дружине, кто умел писать. Придется просить составить письмо кого-то из отцов монастыря Цезаря и Стефана.

— Право слово, не стоит отвлекать святых отцов от их служения Тому, кто выше всех в этом мире. Я помогу вам, я сегодня многим помогаю. Мой слуга Ланфранк составит письмо, которое вам останется только скрепить своей печатью и направить с верным человеком.

— Как мне отблагодарить вас, ваше высочество?! Располагайте мной и моей дружиной равно как своими людьми. Я уже безмерно признателен вам за помощь, которую здесь с самого утра мне оказывает ваш архонт, мессер Адалард. Любое ваше пожелание для меня будет приказом, который я с радостию и прилежанием исполню! Я…

Королю потребовалось немало усилий, чтобы терпеливо выслушать все велеречивые рулады растроганного спасением своей карьеры римского декарха. Оставив того наедине с Ланфранком, Гуго поспешил в базилику, где начиналась служба девятого часа. Славный мессер Андреа даже после ухода короля еще долго не мог прийти в себя, по-прежнему восторгаясь великодушием итальянского монарха и даже упрекая себя за то, что, вероятно, утомил венценосную особу своей ничтожной персоной. Его причитания изрядно мешали Ланфранку собраться с мыслями, тем не менее юный паж довольно быстро состряпал небольшое послание в Рим, и римский декарх восхитился снова, на сей раз тому, как споро работают королевские слуги. Ланфранк предложил Андреа дать письмо для прочтения постороннему лицу, дабы декарх убедился, что письмо не содержит в себе иного толкования. Андреа долго сопротивлялся, боясь обидеть своим недоверием слугу, а значит, его господина, а в лице последнего всю Италию в целом, но под конец здравый смысл возобладал, и они на пару с Ланфранком отыскали во дворе базилики одного из асикритов архидиакона. Последний, для начала густо покраснев от оказанного ему внимания, громко и с пафосом прочел письмо вслух.

Ответственность мессера Андреа на поверку вновь грозила тому большими неприятностями. Осознав это, он чуть ли не упал перед королевским пажом на колени.

— Прошу вашего господина снова простить меня, мессер Ланфранк! С моей стороны непозволительной дерзостью было усомниться в словах человека, направляющегося с покаянием в базилику Святого Апостола!

Ланфранк принял вид важный и беспристрастный.

— Я думаю, будет верным, если эти слова вы произнесете моему господину лично.

Лицо Андреа побледнело и вытянулось. Он рассчитывал на заступничество пажа и заочное прощение короля.

— Святое небо! Могу ли я прервать его молитву?

— Напротив, сейчас, когда его сердце смягчено собственным раскаянием и страхом в стенах великой базилики, вам не грозит гнев и наказание с его стороны.

Слова Ланфранка приободрили стражника, и они, предварительно отправив гонца в Рим, вдвоем с Ланфранком направились к дверям базилики. Как оказалось, король уже закончил с покаянием либо не начинал его вовсе, так как расхаживал в притворе базилики, очевидно поджидая кого-то. Может быть, их?

А может быть, пытаясь унять суету, внезапно поднявшуюся внутри церковной крепости. По всему двору базилики сновали люди, раздавались отрывистые команды, и, главное, почему-то запирались входные ворота. Король, заметив приближающихся Ланфранка и Андреа, перестал выхаживать возле дверей базилики и, насмешливо прищурясь, смотрел на то, как римский декарх все чаще и беспокойнее оглядывается по сторонам.

— Хвала тебе, верный страж! Хвала тому, кто доверил тебе нести охрану этих святых стен! Никогда я еще не чувствовал такого благоволения к себе со стороны небесного воинства, как в храме Апостола Павла.

— Велик Господь, и безмерно велика милость Его! Но, ваше высочество… а что происходит?

— Ровным счетом ничего из того, что может вас встревожить. Благость неба коснулась не только меня, но и моих людей, даже самого закоснелого грешника. Мы останемся здесь до утра и просим вас быть также рядом с нами до тех пор, пока солнце не осветит эту святую обитель снова.

— Остаться с вами? Но у меня…

— У вас, я полагаю, тоже за душой имеется нечто, за что перед Создателем придется держать ответ. Проведите эту ночь в кротости, за постом и молитвой, тогда утро следующего дня вы встретите в здравии, смирении и радости, что черные беды обошли вас стороной.

Даже до такого классического вояки-тугодума постепенно начал доходить смысл происходящего в крепости. Он еще раз огляделся: да, так и есть, всем и всюду распоряжаются бургундские пришельцы-пилигримы, переодетые в римских воинов, либо пришедшие накануне с Адалардом, двор базилики освобождается от лишних людей, а воины его собственной дружины сгоняются внутрь храма. Андреа поднял вопросительно-жалобный взгляд на короля. Лицо короля уже ничего, кроме презрения, не излучало.

— Довольно мне тратить на тебя и твоих плебеев время. Будете сидеть в храме всю ночь, утром мои люди выпустят вас без ущерба для жизни. Далее вам предстоит держать ответ за свою услужливую тупость перед тем, кто нынче возьмет верх в Риме. Прощайте!

Всю дружину римской милиции, безоружную и напуганную, втолкнули внутрь базилики и заперли за ней дверь. Во дворе остались сторожами человек тридцать бургундцев под верховенством Адаларда. Сам король со свитой и Ланфранком в том числе очень скоро покинули Иоаннополис и продолжили свой путь в направлении Альбанских гор.

* * *

Ее милость римская сенатриса Теодора Тускуланская только-только закончила плотный, изобилующий мясными блюдами и восточными сладостями обед, когда ее препозит доложил, что на горизонте, со стороны римской дороги показалась дружина ее мужа. Теодора скорчила недовольную гримаску, предвидя возможные и надоевшие упреки супруга в лености и обжорстве, но в следующую секунду сообразила, что Кресченций наверняка везет с собой какие-нибудь животрепещущие новости из Рима. Всю эту весну она провела в терзаниях, она то приказывала слугам собрать ее поезд, то, вздыхая, требовала вернуть вещи в дом. Любопытство и лень сражались между собой денно и нощно, пока на помощь последней не пришло жаркое июньское солнце. Окончательно же любопытство капитулировало, когда в Тускул вновь явился племянник Константин, который сначала намеками, а потом, ввиду их безуспешности, прямым текстом заявил, что будет для всех лучше, если она останется в своем замке и будет ждать исхода дела. Теодору такой поворот событий вполне устраивал, она спешно прикинулась больной, но, на ее удивление, Кресченций также не проявил горячего желания увидеть ее в Риме.

Протрубили горны с обеих сторон, стража тускуланского замка без помех пропустила во двор дружину, державшую в руках штандарты великого Рима. Никто не заподозрил ничего дурного: штандарты принадлежали хозяину замка, сам он также был узнаваем по своему старомодному вендельскому шлему, и только накинутые на головы воинов кольчужные капюшоны выглядели в такую жару не слишком уместными.

Теодора, как примерная хозяйка и любящая супруга, поспешила навстречу сенатору. С грехом пополам надетая на ее лицо улыбка сползла в тот же момент, когда хозяин дружины спешился и направился к ней. Ни статью своей, ни походкой он ничуть не походил на ее мужа.

Человек обнажил голову, передав шлем молодому оруженосцу, и, опережая всеобщий крик удивления, приложил палец к своим устам. Стража Теодоры моментально обнажила мечи и вопросительно уставилась на хозяйку, ожидая приказа. Человек сладко улыбнулся, и Теодору внезапно атаковала сильная одышка. Она с трудом нашла в себе силы сделать страже успокаивающий жест.

— Вот наконец мы и встретились без посторонних, милейшая сенатриса. Как долго судьба не позволяла нам это, какие мощные силы противодействовали нам! Как много минуло лет, — добавил гость, оглядывая раскрасневшуюся толстуху и призывая к себе на помощь все дремавшие силы, чтобы сохранить на лице выражение радости от встречи и открытой симпатии к хозяйке.

У Теодоры на время отнялся язык. Она не могла даже выдавить из себя обычные в таких случаях слова приветствия и только беззвучно шевелила ртом, как рыба, выброшенная на берег.

— Надеюсь, в вашем великолепном доме найдется пара кувшинов вина для меня и моих людей?

Дежурный вопрос вернул Теодоре дар речи.

— Д-да, конечно, ваше высочество. Мой дом свом кровом и пищей постарается заслужить ваше расположение. Однако что с моим мужем, почему у ваших людей его штандарты, что все это значит, наконец?

— О, это очень долго объяснять, несравненная Теодора. С вашим мужем все в порядке, клянусь всеми святыми, за него нечего переживать. Себе же я прошу лишь глоток вина, и мы проследуем дальше. Мне и моим людям предстоит далекий путь, но я не мог не воспользоваться случаем, чтобы не повидать вас. Вас, мое тайное желание, так и оставшееся несбыточным.

Для любой другой такой, с позволения сказать, комплимент прозвучал бы громоздко и неискренне. Но для некогда прекрасной, а сейчас окуклившейся в своем замке немолодой женщины эти слова стали универсальной отмычкой всех ее чувств, сознания и сердца. Она схватила длинные пальцы Гуго своей потной ладошкой и повела короля в триклиний замка, слуги короля при этом остались во дворе. Усадив короля на низкий и чрезвычайно мягкий диван, в котором при желании можно было утонуть, она заметалась по всему дому, торопя кухню приготовить угощение, достойное титула гостя и скликая к себе служанок для спешного наведения марафета на своем давно забывшем про уход лице. Спустя четверть часа к Гуго выпорхнула уже совсем другая Теодора — с подобранными волосами, торопливо раскрашенными губами, в расшитом золотом греческом платье и в густом ореоле восточных ароматов. Гуго едва удержался от смеха, однако в следующее мгновение похотливого короля, в свое время не побрезговавшего старой плотью Виллы Бургундской или сомнительными прелестями Берты Швабской, посетила идея восполнить пробел, давно зияющий в его летописи амурных побед.

— Прелестная Теодора, время меняет все и вся, и только вы не меняетесь с годами.

Ответом королю было глупое короткое хихиканье. Если в чем Теодора и осталась прежней, то в неиссякаемой жажде мужского внимания.

— Мне очень лестно, что вы нашли время посетить мой замок ради того, чтобы увидеть меня.

Лицо короля вдруг покрылось легкой пеленой грусти.

— Милая Теодора, боюсь, что за свои следующие слова я буду справедливо проклят вами.

Теодора в недоумении захлопала глазами.

— Что случилось? Отчего же?

— Я же говорил вам, что следую в далекий путь.

Теодора те слова пропустила мимо ушей, ибо была слишком растревожена на тот момент визитом нежданного гостя.

— Куда же?

— На юг… На остров Искья. И мне нужна твоя помощь.

Теодора переживала широкую гамму чувств. Здесь была и грусть постаревшей женщины, и ревность к успешной сестре, и волнение от предстоящих грандиозных свершений, и наслаждение от выхода из спячки и возвращения к авантюрной, веселой жизни.

— Значит, все уже свершилось?

— Вовсе нет, все только начинается.

— Ты едешь… за ней?

— Да, но без тебя мне не освободить ее. Без твоего присутствия мне не разрешат пристать к острову.

— Я что-то ничего уже не понимаю… И сам Кресченций дал тебе для этого римские штандарты?

— Дал, но не для этого. Дал, хотя очень боялся, что я ими воспользуюсь именно для этой цели. Не скрою, мне удалось обмануть твоего мужа, прелестница.

В разговоре с Теодорой вкрапление комплиментов было жизненно необходимо. Они сразу на порядок снижали у нее способность соображать.

— А что, что будет далее?

— Твоя сестра простит тебя, я стану первым, кто будет хлопотать об этом. Ничего не грозит и твоему мужу, если он сложит оружие. Мне нравится его простодушие и верность, и сегодня он мне здорово помог и еще поможет. Освободив Мароцию и короновавшись с ней в Риме, мы затем уедем в Павию, а Рим останется твоим.

— А Альберих? Что будет с ним?

— Вот ему я ничего обещать не могу. Но я рад, что его судьба решится не моими руками. Ты ведь знаешь, кто готовит заговор против него.

— Да! Но свергнув Альбериха, Константин, а не я, будет править Римом.

— Вовсе нет, ибо он станет герцогом Сполетским. Разве он не хвастался тебе об этом?

— Нет.

— Просто потому, что он на редкость благоразумен и выдержан.

— А мы… мы не сможем быть вместе? Ведь когда-то мы этого страстно желали.

Гуго постарался сделать вид, что так оно и было. Он потихоньку входил во вкус давно не разыгрываемой, но так хорошо знакомой ему роли.

— Ты знаешь, все эти годы я беспрестанно вспоминал об этом. Но, увы, небо распорядилось иначе.

Произнеся это, король замер, не сводя очарованных, как казалось Теодоре, глаз с ее обширной и начинающей штормить груди.

— И ты, и я связаны узами брака. И нам дано лишь это краткое мгновение быть рядом. Пусть это смертный грех, пусть он целиком ляжет на мою душу, но я не прощу себе, если теперь упущу этот сладкий миг.

Спустя полчаса хозяйка замка и итальянский король, с довольными от одержанных побед лицами, появились на пороге сенаторского дворца. Теодора отдала необходимые распоряжения слугам, взяв в дорогу небольшую свиту, не более пяти служанок, от большего числа сопровождающих любовник ее отговорил. Король время от времени торопил ее, игриво пощипывая за зад, а та при этом подкудахтывала, польщенная таким необыкновенным вниманием и чувствуя себя счастливейшею из женщин.

— Скорее же, моя пышечка! Нам предстоит гнать лошадей всю ночь, чтобы к утру увидеть Амальфитанский залив.

Вновь зазвучали горны, ворота Тускулума разверзлись, чтобы исторгнуть из пределов замка королевскую дружину и носилки своей госпожи. Теодора светилась ярче полновесной луны, озаряя своей улыбкой лица подданных. Она вновь вернулась к жизни, она вновь была влюблена и сама была желанной и значимой. Выезжая из ворот замка, она оглянулась на дворец, выстроенный ею. А что? Эти годы ведь также не прошли совсем уж впустую, стены этого замка еще долгие десятилетия будут помнить свою прекрасную беспутную создательницу. Будут помнить, но никогда уже не увидят ее вновь.