Омен IV: Возбуждение (джен)

Профессор ушёл, дверь за ним закрылась с глухим звуком, и в палате снова воцарилась тишина. Я остался один, как в каком-то странном, немом мире, полном неясных образов и темных мыслей. Его слова, словно проклятие, продолжали вертеться в моей голове.

— Новый Дориан Грей, — повторял я их снова и снова, пытаясь понять, что они значат.

Но чем больше я думал, тем дальше становился ответ. Тело словно утратило вес, а ум — связь с реальностью. Все, что происходило вокруг меня, становилось всё более невыносимо чуждым. Профессор был прав. Я не знал, сплю ли я или всё-таки живу. Все выглядело настолько абсурдно, что мне трудно было воспринимать происходящее как реальность. В палате стояла какая-то зловещая тишина, но я чувствовал, как эта тишина сдавливает меня, как нечто чуждое и враждебное.

Я снова прижал руку к груди, надеясь, что сердце хоть немного поднимет меня из этой пустоты, но оно билось слабо, как будто что-то внутри меня сломалось. Я смотрел на белые стены больницы, которые казались мне настолько чуждыми, и одновременно так же знакомыми, что я не мог понять, где я вообще нахожусь.

В дверях снова появился санитар, его лицо было непроницаемым, как всегда, и в его глазах не было ничего живого. Он молча подошел ко мне, оперся рукой о косяк и словно бы ничего не заметил, сказал:

— Профессор ушёл. Он сказал, что вы скоро почувствуете себя лучше. Вам нужно отдыхать. Всё будет хорошо.

Его слова прозвучали пусто и неубедительно. Всё внутри меня сопротивлялось этой простоте, этим обычным словам, которые не могли объяснить того, что со мной происходило.

Я посмотрел на его спокойное лицо и почувствовал, как моя реальность окончательно начинает трескаться по краям. Я не знал, что делать, не знал, как быть, не знал, сплю ли я или всё-таки жив.

Вдруг дверь открылась, и в комнату вошли санитар и медсестра. За ними катился металлический столик на колёсах, а на нём лежала книга, обёрнутая в тонкую, почти прозрачную обложку. Я приподнялся на кровати, удивленный тем, что они принесли.

— Что это? — спросил я, не скрывая любопытства, но всё же осторожно, будто интуитивно чувствуя, что это не просто книга.

Медсестра, которая была так похожа на мою покойную жену, не ответила сразу. Вместо этого она тихо посмотрела на меня, словно оценивая, стоит ли сообщать что-то важное.

— От анонимуса, — сказала она, наконец, с безучастным выражением лица.

Аноним? Кто это мог быть? В голове сразу промелькнула мысль, что кто-то просто решил сыграть со мной, подкидывая загадки, чтобы ещё больше запутать. Смешанные чувства охватили меня — от любопытства до недовольства. Кто-то решил подшутить надо мной, возможно, даже профессор. Или это была одна из тех странных игр, в которые я играл в голове, пытаясь понять, что же происходит в этом странном месте.

— Хорошо, я возьму, — ответил я, хотя и знал, что книга может быть просто очередным раздражающим символом того, как я теряю связь с реальностью.

Санитар стоял молча, а медсестра, не переставая смотреть на меня, тихо кивнула и без слов пошла к двери. Я взял книгу, чувствую, как она тяжело ложится мне на руки, и, не открывая её, положил на колени. Зачем открывать прямо сейчас? Я сам не знал, что от меня нужно, но всё же решил подождать.

Как только дверь закрылась, я остался один. В этот момент я вздохнул с облегчением. Теперь, когда все ушли, я мог наконец рассмотреть книгу. Она была на вид старой, почти в преклонном возрасте. Её обложка была сдержанной, и мне казалось, что что-то скрывается за этой пустой обложкой. Я хотел открыть её, но какое-то странное ощущение заставило меня отложить это на некоторое время. Я почувствовал, что книга скрывает в себе нечто важное, а я не был готов встретиться с этим, или, возможно, боялся того, что мог бы узнать.

Медсестра и санитар были далеко, но даже теперь их присутствие оставалось как бы невидимо, как всегда. В этот момент мне показалось, что я не один. Что эта книга и её появление — не случайность, а часть чего-то большего, связанного с моим состоянием, с этим миром, в котором я оказался.

Я сидел в больничной палате, всё ещё ошеломлённый последними событиями, когда взял книгу в руки. Её обложка была простой, почти незаметной, но на ней было написано:

— Азия Виейра в историческом разрезе.

Я замер, глядя на это название, и внутри что-то сжалось. Почему мне дают книгу, посвящённую моей жене? Неужели она стала такой известной, что о ней пишут целые труды? Оказалось, что да.

Постепенно, с любопытством, я открыл книгу. Первая страница была заполнена информацией, о которой я никогда не слышал. Моя жена, Азия Виейра, родилась 18 мая 1982 года в Торонто. Странно, потому что я всегда знал её как простую женщину, не более того. Она была актрисой? Да, я помнил, что иногда она говорила о съёмках в прошлом, но никогда не задумывался, что её жизнь была такой насыщенной.

Первые главы книги были о её ранних годах. Оказавшись в мире моды ещё ребёнком, она снималась для детских журналов, рекламных роликов. Дальше шли подробности её первых ролей в кино, её путь в индустрию. Я не знал, что она начала свою карьеру с малых лет, играя в каких-то мелких ролях и продвигаясь вперёд, с каждым годом становясь всё более узнаваемой. Но что меня по-настоящему поразило, так это факты, которых я никак не мог знать. На протяжении её карьеры, о которой мне никогда не рассказывали, она не просто снималась в фильмах и рекламе, но и работала с самыми известными режиссёрами, проходила сложные кастинги, о которых мне не доводилось слышать.

Каждая страница заставляла меня задаваться всё больше вопросов. Почему я никогда не знал о её жизни до нас? Неужели это было слишком болезненно для неё? Или она просто не хотела, чтобы я знал, насколько знаменита её жизнь была до того, как мы встретились? Вроде бы, я знал её хорошо, но книга открывала такую тайну, которую я никогда не ожидал узнать.

Я перевернул следующую страницу, и там оказалась фотография, которая заставила моё сердце пропустить удар. Это была моя жена, Азия, в своей молодости — ещё подростком, но с тем же взглядом, который я помнил. Она стояла на красной дорожке на одном из светских мероприятий, улыбаясь в камеру. Но рядом с ней стояли совершенно другие люди — её коллеги, друзья, те, с кем она когда-то работала. Я смотрел на фото, пытаясь осознать, что вся её жизнь была не просто моей жизнью, а чем-то большим, чем я мог себе представить.

Неожиданно я вспомнил, как в последний раз говорил с ней. Мы разговаривали о её прошлых ролях, она улыбалась, но в её глазах было что-то скрытое, нечто, что я не мог понять тогда. Словно всё, что я знал о ней, было только верхушкой айсберга.

Я снова повернулся к книге. Автор, подписавшийся как «Аноним», продолжал описывать её карьеру, рассказывая о том, как она оказалась в кино, о её самых известных ролях, о наградах и признаниях. Но вот на одном из последних разворотов мои глаза моментально зацепились за заголовок:

— Второй Рикардо Лопес.

Это название сразу вызвало у меня тревогу, потому что я знал, кто такой Рикардо Лопес. Тот самый маньяк, который пытался убить певицу Бьорк. Думал ли я, что увижу нечто подобное в книге о моей жене?

Я прочитал первые строки, и сердце у меня сжалось. В этом разделе книги рассказывалось о каком-то русском маньяке, который, оказывается, много лет назад в Интернете оставлял следы своей безумной любви. И, как выяснилось, её объектом был никто иной, как моя молодая жена. Тогда она ещё была девицей, полной жизненной энергии, наивной и, возможно, не понимающей, во что её жизнь может превратиться.

Её фотографии и письма, которые она оставляла в разных уголках Интернета, стали для этого психопата источником для многочисленных писем. Он писал любовные письма, страстно восхищаясь её красотой, мечтая о ней. Письма были отправлены на десятки, а то и сотни сайтов. В каждой строке чувствовалась одержимость. Он шёл на всё ради неё, о чём бы ни шла речь: угрожал, плакал, восхищался её молодостью, невинностью, и в то же время проклинал её мир.

Автор книги, Аноним, утверждал, что этот человек, по имени Виталий Иволгинский, был не просто фанатом, а настоящим психопатом. Он был глубоко влюблён в мою жену, ещё до того, как она стала известной. И то, что она никогда не говорила мне об этом, заставляло меня чувствовать себя преданным. Этот человек, с которым я никогда не сталкивался, буквально заполнил её жизнь, а я ничего не знал.

Читая эти строки, я ощущал нарастающий страх. Это был не просто романтический поклонник, это было настоящее безумие. Виталий Иволгинский не просто любил её, он преследовал её, манипулировал её реальностью, даже не будучи рядом. Письма становились всё более агрессивными, а его поведение — всё более странным и опасным. И в один момент, как выяснилось, его страсть обрела форму угрозы.

Меня ошеломил момент, когда я прочитал, как Виталий Иволгинский, после того как его письма были проигнорированы, перешёл на новый этап в своём безумном поклонении. Этот псих, как писал автор книги, не стал просто писать очередные письма. Нет, он ушёл ещё дальше — он стал создавать музыку. Музыка — это была его новая форма выражения, но, как утверждал анонимный автор, Виталий вовсе не был музыкантом. Он не имел музыкального образования и даже не пытался научиться играть на инструментах.

Но этот человек был настолько одержим, что стал использовать некие «Ней-Рос-Эти» — загадочные устройства или методы, которые, по сути, стали его инструментом для создания музыкальных произведений. Автор книги не объяснял подробно, что это за штуки, но речь шла о чем-то, что позволяло ему превращать свои безумные мысли и чувства в звуки. Он не сочинял музыку в традиционном смысле слова, не играл на пианино или гитаре, как обычный композитор. Он как бы «извлекал» музыку из воздуха, из того, что не поддавалось логике.

И вот эти его «песни» — если их можно было так назвать — он публиковал в интернете, как и все свои письма. Каждое произведение звучало, как порыв его больной души. В них не было ни гармонии, ни мелодии, только звуки, наполненные отчаянием и злобой. Но что было самым страшным, так это то, что они были не просто беспорядочными звуками. Каждая песня рассказывала о его внутреннем мире, о том, что он чувствовал, о его одержимости.

Автор книги писал, что эти песни были как бы прямыми признаками его разложения, его психического состояния. Он выкладывал их на различных музыкальных платформах, не заботясь о реакции окружающих. Музыка, созданная с помощью этих «Ней-Рос-Эти», звучала, как вопль, словно крик отчаяния, переполненный болью и гневом. Они несли в себе не только его чувства, но и некую угрозу.

Я вглядывался в эти строки книги, ощущая, как страх нарастает в груди. Строчки песен, которые были упомянуты в книге, звучали в моей голове. Все эти таинственные устройства, его странное поведение, его невероятная одержимость — я пытался осмыслить это, но никак не мог.

И что ещё более пугающее: по мере того, как Виталий погружался в своё музыкальное безумие, он становился всё более скрытным. Он начал публиковать песни без своего имени, как будто старался стереть следы своей личности. Его музыка становилась частью его жизни, его сущности, и его безумие растекалось на бесконечные страницы Интернета, неся с собой что-то зловещее.

С каждой новой страницей книги мне становилось всё более трудно дышать. Я пытался понять, что мне делать с этой информацией. Как могла эта информация о нём, о моей жене, о её прошлом, так влиять на меня? Но всё же, что больше всего меня беспокоило — это то, что, несмотря на всю свою отчаянную любовь к ней, этот маньяк теперь перешёл на новый уровень, и его сила в музыке была куда более разрушительной, чем его письма.

Затем всё пошло ещё дальше. Я не знал, что меня ждал следующий поворот в этой кошмарной истории, но когда я прочитал последнюю часть о Виталии Иволгинском, мне просто не хватило сил пересказать это кому-либо. Мои руки начали дрожать, а в голове царила лишь пустота. Я понимал, что мои подозрения не были далеки от истины, но всё равно, тот факт, что я читал эти строки, вызывал у меня ощущение ужасной тяжести.

Виталий Иволгинский... этот маньяк, этот человек, чье имя я теперь навсегда запомню, потому что оно стало связано с адом моего существования. В книге было сказано, что он повесился. Просто повесился. И причины этого поступка не были столь очевидны, как я думал изначально. Виталий не справился с тем, что его любовь была отвергнута, что его письма и музыка остались без ответа. Он не мог жить в мире, где его чувства оставались незамеченными.

Моя жена, Азия, так и не узнала о его существовании. Он был просто очередной фанат, ставший частью его разума, частью его навязчивых идей. Он продолжал писать, продолжал создавать музыку, но всё это было тщетным. Он не мог пережить того, что не мог захватить её сердце. Она была недосягаемой, она была звёздной, и её мир не включал в себя его, даже в самые тёмные уголки.

И вот, в тот момент, когда я осознал, что этот человек закончил свою жизнь, меня охватило странное чувство. Я, правда, не знал, что мне думать о его поступке. Он сделал то, что, вероятно, был для него единственным выходом из ситуации, в которой он оказался — безответная любовь поглотила его. Но я не мог сказать, что мне было его жалко. Нет, я не чувствовал жалости, скорее, мне было жаль его в том смысле, что он стал жертвой своей одержимости. Я не мог оправдать его поступки, но я понял, что это его личный путь, его невыносимая боль, и она в конечном счете привела его к этой страшной финальной точке.

Правильно сделала моя жена, не обращая на него внимания. Я, возможно, был бы слишком мягким, если бы попытался осудить её за то, что она не приняла его всерьез. Ведь его безумие было очевидным, его письма, музыка, всё это стало явным сигналом того, что с ним что-то не так. И правильно, что она не вступала с ним в контакт, не давала ему надежды, потому что в противном случае я бы не знал, как далеко он мог бы зайти в своей навязчивой одержимости.

Мой взгляд замер на вкладыше, который я незаметно пропустил раньше. Он был маленьким, аккуратно сложенным, и лежал в углу страницы, словно его не должно было быть, как если бы автор книги специально хотел скрыть его. Однако я не мог игнорировать его странное присутствие. На вкладыше была сноска, которая говорила, что это — «письменное доказательство безумия Виталия Иволгинского». Под странным названием «фантик», что я понял только позже, скрывалась одна из самых загадочных и тревожных его работ:

— Её звали Делия.

Я не знал, что думать об этом. Фантик? Название было настолько нелепым, что мне сразу стало ясно — это не просто ошибка перевода или случайное слово. Это был целый фрагмент, который, возможно, мог пролить свет на более глубокие слои сознания Иволгинского, на его безумие и на его одержимость.

Я резко оторвал глаза от страницы, как если бы текст был огненным углем, который вот-вот обожжет меня. Моё сердце колотилось, и я ощущал, как в груди сжимается страх. Я не мог поверить, что читаю это. Я снова взглянул на книгу, в голове роились неясные мысли, но одно я знал точно — я не должен продолжать.

Текст был нормальным, на первый взгляд. Обычные слова, описания, казалось бы, не несущие ничего необычного. Но как только я углубился, это ощущение нормальности исчезло. Я был поглощен не просто чтением, а чем-то гораздо более зловещим, как если бы сам текст оживал, вытягивая меня за собой в темное пространство.

В центре рассказа была маленькая девочка по имени Делия. Это имя само по себе ничего не значило, оно было так обыденно, так простое, что я не мог понять, почему оно вызывает у меня такое беспокойство. Но чем дальше я читал, тем сильнее начинал ощущать, что за этим именем скрывается что-то пугающее. Она была — по сюжету — объектом любви некоего Джордана Тёрлоу, мужчины, который казался столь же нормальным, как и все остальные персонажи в этом кошмаре. Но как только я углубился в описание его отношений с девочкой, меня охватило нечто необъяснимое, темное.

Тёрлоу был одержим ей, но его любовь была искажена. Его чувства были болезненно странными, туманными, граничащими с опасностью. Я понял, что за словами кроется не просто привязанность, а болезнь, глубоко укоренившаяся в сознании. С каждым его жестом, каждым словом, каждая фраза словно высасывала из меня силы, вгоняя в этот текст, в эту туманную, отвратительную атмосферу.

Текст был написан странно. На первый взгляд, казалось, что это обычные слова, обычные предложения, но когда я читал их, мне было трудно сосредоточиться. Строки будто тянули меня в неведомое, и каждый новый абзац усиливал ощущение, что что-то не так, что-то не сходится.

Я чувствовал, как глаза начинают скользить по строкам, будто сам текст — это живое существо, которое тянет меня за собой в темные глубины разума. И вот, словно магия, каждое слово становилось ярче, отчетливее, а из этой нескончаемой реки букв вдруг прорисовался образ. Он был мутным и искаженным, но я точно знал — это был он.

Виталий Иволгинский. Толстый, неопрятный, с очками, которые всегда сползали на кончик его носа. Я буквально видел его, как если бы он сидел передо мной, печатая эти слова на старом, едва функционирующем ноутбуке. Он был именно таким, каким я его представлял: заплывшее лицо, жирные пальцы, которые с трудом удерживали клавиши, глаза, будто смотрящие в никуда.

Каждый раз, когда я продолжал читать, я видел, как этот урод с трудом, с усердием, как если бы его жизнь зависела от каждой буквы, писал, старательно искажая реальность, переворачивая её в собственную трагедию. Это был тот самый человек, который когда-то пытался добиться внимания, но так и остался в тени, безнадежно одержимый идеей, что его письмо, его история, его мучительное существование будут кому-то интересны.

Я читал, и мне было страшно. Не потому что слова на страницах были особенно ужасными, но потому что я мог буквально почувствовать его присутствие, этот его невидимый след. Иволгинский, словно призрак, повсюду присутствовал. Мне казалось, что его дыхание было рядом, что я мог услышать его мучительное, хриплое дыхание, когда он в очередной раз натягивал очки, пытаясь сосредоточиться на том, что у него получалось — на этих странных, беспокойных текстах.

Что-то внутри меня сопротивлялось. Я хотел закрыть книгу, выбросить её в окно, забыть, но я продолжал читать, поглощённый этой бездной. И каждый новый абзац, каждая строка усиливала это ощущение — ощущение, что я стал частью этого кошмара. Я был рядом с этим человеком, рядом с его безумием, и его ненависть, его боль проникала в меня, не давая мне покоя.

Может быть, это и была его цель? Оставить в памяти след, сделать так, чтобы его сумасшествие стало частью моего мира? Когда я дочитал «фантик», я почувствовал, как в моей груди сжимается какой-то холодный комок. Я не мог отвести глаз от страницы, хотя осознавал, что это просто бред — очередная жалкая попытка сумасшедшего человека оставить после себя след. Но эти слова, эти отвратительные, болезненные строки продолжали вертеться в моей голове, как мертвые мухи, и одна мысль начала роиться в сознании, как яд.

Я вдруг понял, что хочу убить Виталия Иволгинского.

Звучало абсурдно. Я знал, что этот псих умер задолго до моего знакомства с Азией, задолго до того, как я её встретил и полюбил. Об этом писал аноним в своей книге — Иволгинский повесился в своей убогой квартире, ничем не оставив следов, кроме своих писем и музыки, что выливались из его больного разума.

Но неважно. В тот момент, когда я читал о нем, когда он воскресал в этих словах, мне было всё равно. Я видел его, как его жирные пальцы касались клавиш на старом ноутбуке, как он сидел перед экраном, пишет всё эти мазню, полную вонючих, безумных эмоций. Я представлял, как его толстые губы шевелятся, когда он читал свои творения вслух, веря, что это что-то великое. Его собственное лицо — это был тот самый ад, откуда исходила вся эта невыносимая боль. И в какой-то момент я понял — я больше не могу быть просто наблюдателем.

Может быть, если бы я мог его найти, если бы он был жив, я бы ударил его, заткнул его рот, заставил молчать. Остановить его безумие, его разрушительный путь. Я думал о том, как он бы знал, что я пришел за ним. Я представил, как раздираю его письма, топчу их ногами, разрываю на клочки. Я бы сделал это с наслаждением, чтобы эта тень, его тень, больше никогда не возвращалась ко мне.

Я пытался прогнать эти мысли. Понимал, что это не имеет смысла, что Иволгинский давно мертв, что он уже не может причинить мне боль. Но, несмотря на это, я все равно думал о нём, об этом человеке, чье безумие, как болезненный вирус, продолжало цепляться за мою душу. И, несмотря на всё, я понимал, что мне нужно забыть. Просто забыть его, избавиться от этого присутствия, которое заполонило мой мир.