Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Тенескал действительно оказался близко, его они увидали с высоты, и идти к нему оказалось легко, вниз-вниз-вниз подле реки по тропкам и берегу. Залезли в сено на окраине, на лугу, зарывшись вовсю. Ничего Мауна не провестала, не могло быть и речи — спали вместе, завернувшись во всё, что было; со львом рядом вестать невозможно, никакой Вестающей, присутствие самца разрушает любое вестание. Арзису было жарко спать с Мауной, как и все львицы, она ютилась к нему и так, и сяк, надоедала, ну невозможные дела.

— Сойдёшь за полоумную, — поутру решил Арзис, разглядывая её наряд. Штаны пришлось стащить и соорудить нечто вроде юбки из шерстяной ткани, и затянуть её очень высоко, чтоб пояс скрыть, а узоры свиры затереть грязью. Снялись и попрятались золотые серьги; тщательно перемотали шею, чтоб — не дай Ваал — увидалась инсигния. Забрал у неё лук со стрелами (Мауна отметила, что лук плохой, слабоватый натяг, а стрелы так вообще ужасны); подумав, выбросил его прочь. Арзису не нравились её кнемиды — дорого выглядят; пообматывать б их тряпьём, но у них не осталось. Всё бы ничего, но Мауна ходила, смотрела, стояла, двигалась вообще не так, как это делает обычная львица. Сам выглядел ничего, пойдёт — какой-то непонятный бандюган и проходимец, как раз для Тенескала.

Утро вечера мудренее, и Мауна холодно поутру решила:

— Тайная Служба. Это всё они. Только так.

— Мда, я ж говорю — не надо было этого убивать, толсто получилось, — согласился Арзис.

— Арзис, нужно вот что: любой ценой добраться к моим сёстрам.

У реки четыре львицы стирали всякое, Арзису пришла в голову идея украсть у них что придётся, но не вышло. А так, всё шло как по маслу, они зашли в Тенескал, и вроде как всем было плевать на них. Тенескал Арзису сразу понравился — в таких приграничных селениях легко раствориться, тут всех подряд увидеть можно.

Как-то и называлась эта то ли таверна, то ли харчевня, то ли что, но непонятно — надпись по-гельсиански; если по-мрамрийски Арзис уже знал на слух два слова, то по-гельсиански — неа, ни на слух, ни на читать.

— Идём, — сказал Мауне.

— Давай снаружи сядем.

— Нет. Нечего светиться.

— Там душно, Арзис, — закапризничала Мауна, внезапно вот так.

— Нормально там. Иди сюда. Давай, заходи, — вёл он её.

Хорошо, зашли.

— Доброго вам дня. Вы сунгские или гельсаи? — пошёл акцент от львицы.

— Сунги мы, а что? — осматривал Арзис то, куда вошли.

— Первый раз? Очень просим. Для Сунгов всегда можно и положено: львам — войная настойка, львицам — месмерин, — у прислужницы сего заведения оказался невероятно хитрый тон, будто каждое слово просто прыгало от нетерпения тебя обмануть.

Мауна попыталась нырнуть в неё эмпатией, но не вышло; та крутилась, взгляд не давался, да и вообще.

— Да, это всё будет кстати, — сразу освоился Арзис и сел.

— Можно метрику, торговый, имперское отличие?

— Что? Не, не взяли с собой.

— Как же вы кордон проехали?

— Границу, что ли? Проехали. Ладно, что можно поесть?

Немного погодив, львица ответила, приморгнув Арзису, и это разозлило Мауну:

— Всё есть.

Вот бы плеть — она бы паскуду высекла.

— Отлично, львица даёт всё.

Всё принесли.

— Видишь, всё хвостато. Рада, что всё кончилось? — пожирал всё Арзис, мгновенно подобрев.

— Ещё не кончилось. Я должна знать, что там произошло.

— Узнаем. Это, у нас в Кругу был такой Драк, он когда-то в Легате дренгиром был, так он всё любил… — Арзис зажевал медленнее, и Мауна увидела, как он весь выхищился, собрался, учуял опасное. — …говорить… — Арзис жевать перестал, и сильно почесал переносицу.

В то же время слышалось, как сзади входила добрая такая толпа, со смехом и гельсианским слогом. Мауна их не видела, но Арзис — видел.

— _Хо-хой, старый друг, заходи, заходи._

— _Принимай, Маэсту, принимай…_

Арзис продолжил жевать. Натурально, Мауна захотела обернуться, но Арзис всё упредил: он пнул её под столом, и так больно, что она тихо взрычала. Он покачал головой. Не оборачивайся. Улучив момент, приклонился ближе, она навострила уши.

— Нам надо… — сказал. И всё.

Он так и застыл, закрыв глаза. Потом открыл. Глядел на неё, дыша через рот, потом посмотрел в окно, справа (ему — слева).

— Что? — обречённо спросила Мауна, очень тихо; в то же время съела с ложки, даже не поняв вкуса, дабы притвориться, что просто себе ест.

Арзис молчал, и это молчание — этого не узнает никто и никогда — ввергло её в страх, как ничто иное. Арзис молчал. Это было плохо…

…это действительно было плохо.

Вот в чём штука. Первое, что ему пришло в голову: дать _ей_ знать, что они-де здесь; но, к счастью, Арзис быстр на мысль, и сразу отсёк эту нить. Кому ей, о ком речь? Да кто бы мог подумать — невероятно, но Арзис увидел Тою. Она среди эти львов, и с ошейником.

Он думал быстро, и очень быстро чернело понимание, что дело дрянь. Вытащить Тою. Сей же миг. Но реальность. Как её взять, как её забрать, как её спасти? Никак. Силы слишком неравны, всё не в пользу. Всё против. Невозможность хорошего решения. На миг — признаться — ему захотелось встать и просто уйти отсюда. Он Мауне всё сделал, пусть сидит и дожидается своих спасителей, что должны спешить, сбиваясь с лап (пропала Вестающая Империи!). Тоя… а что, а как? Да, всё верно: вытащить, спасти, забрать себе; он прекрасно знал, что этого и хочет, но Арзис — лев реальности, он всегда видит её огромную крепостную стену перед собой — и понимал безнадёгу этого желания. Силы слишком неравны, время слишком коротко, возможности слишком малы, нет пространства и времени ни на что. Кроме того…

Ах да, здесь ещё есть Мауна.

Дхааром или дхааркой стать просто. Нужно просто приехать в Империю, не будучи Сунгом (или гельсианцем), и сказать, что ты хочешь тут жить и служить Сунгам (кому ж ещё). Всё. Если ты львица, тебе сделают большие такие кольца в уши, железные, по две-три штуки в ухо, иногда четыре, иногда аж пять; похожие ещё носят мастерицы жизни (только на левом), но о них не будем, они нам неинтересны, совсем неинтересны, с ними не происходит ничего интересного. Если ты лев — тебе точно остригут гриву, очень тщательно (и потом ты сам её стриги, так же тщательно), и тоже засуют кольца в уши, или в нос, или и туда, и туда, или не будут особо настаивать на кольцах и куда-то их совать; но всё это зависит от прайда Империи.

Есть такой закон в Империи Сунгов, называется просто: «О дхаарах». Он старый. Наверное, он такой же старый, как и Кодекс Ашаи-Китрах. И меняется он так же часто и бессистемно, как и Кодекс Ашаи-Китрах (ну нет, тут преувеличение, не так часто и не так бессистемно). Есть много вещей, которые дхаарам запрещены; есть много вещей, которые с ними позволено делать. Есть даже некоторые вещи, что им позволено делать; можно, например, купить ведро, если вдруг потребовалось ведро (только не дом, это нельзя).

Да, любая совершеннолетняя Ашаи-Китрах может убить любого дхаара или дхаарку без особых церемоний, разбирательств, судов и прочих таких излишеств. Патриций тоже.

Ну ладно, зачем же сразу к таким жестокостям. О шерсть дхааров можно вытирать руки, так и прописано. Но вот торговать дхаарами в Империи нельзя, и уже давно, и многие из Сунгов морщились на такое — хорошее дело пропадает; вот раньше-то были времена (все, кто их помнит, умерли — времена были лет сто назад). В Империи вообще львинородом торговать нельзя; учёные Сунги считают, что это мудро, имеет смысл; на улицах Хустру считают, что это глупо.

А в Гельсии — можно. И гельсианцы, протекторат Империи («почти Сунги», как они себя считают; «почти дхаары», как их считают Сунги), вполне себе приторговывают. А вот убивать дхааров просто так нельзя вроде никому, в отличие от Империи, даже жрецам Огня (удивительная гельсианская вера, невероятная смесь из всего вокруг: жрецы Огня почитают богиню-мать, богиню плодородия): товар же, кто товары просто так портит. И казалось бы, лучше быть живым товаром, а не мёртвой жертвой какой-нибудь Ашаи-Китрах, алчной к крови и злобе. Но нет: все дхаары в Империи (да и вне её) боялись и ненавидели Гельсию, и вполне себе неплохо уживались в гостях у Сунгов. Но почему? Да потому что Ашаи и патриции практически никогда не убивают дхааров, это исключительнейшая редкость, картинная экзотика; они о дхаарах просто даже не думают, у них дела поважнее. А вот если попасть в Гельсию с дхаарскими кольцами или остриженной гривой, то стать вдруг живым товаром — вполне себе простая штука.

Ваалу-Мауна. Она тоже ведь не думает о дхаарах, она даже ведь не просто Ашаи, она ведь Вестающая; ей думать о дхаарке — как думать о сломанном колесе телеги, что валяется у обочины. Мауна всё усложнит. Она всё усложняет. Она не даст спасти Тою; и не со зла, а просто потому что в этом — никакого смысла. А если даже вдруг и даст, что будет потом? Тогда Мауна снова в опасности, а это разве в планах? О, нет. Они неизбежно и снова упадут в великую опасность, если Арзис что-то сделает для Тои, хоть ничтожно малое.

Да-да, тут тоже всё ясно. Да, сейчас он скажет Мауне: я увидел Тою. Деваться некуда, эту правду жизни надо донести; или даже можно не доносить, а просто так выйти, не объясняя, не давая Мауне обернуться, просто выйти и всё… Но если он скажет, то ясно, что будет. Кристально ясно. После мига изумления, и возможного вспыльчивого (дурацкого) решения, любого, единственное, что Мауна может верное сделать, так это тихо прошептать: «Забирай меня отсюда». Очевидно, какой же риск; несмотря на ещё неизвестные интриги, живой интерес Империи в том, чтобы Мауна жила, довольна и здорова, вестая, а не вздумывала хоть на полхвоста рисковать собою ради дхаарки, что ей служила на кухнях и где-то там, в подвале, и засиживаться в одной таверне со львами, что вполне возможно, позавчера её чуть-чуть не убили. Так или иначе, им надо уйти, думал Арзис, иного разумного пути нет; Тою надо оставить, Тою надо отдать, Тою надо продать, все они, вся «Семья» (какое дурацкое слово, подумал вдруг Арзис) — все они умерли ради жизни Ваалу-Мауны, так и Тое должно… Ну, кроме тех, что остались в форте, тех неудачников в расчёт не берём. Арзис не хотел этого, он очень-очень сильно не хотел этого, он очень-очень сильно хотел выхватить Тою из пасти жизни; но этой самой жизни всё равно, что именно мы хотим.

Арзис возненавидел всё вот это, эти садистские прихоти судьбы, поэтому даже на миг решил, что просто исчезнет. Иногда просто хочется уйти от всяких решений. Хвост с ними. С Мауной. Да, с Мауной. И с Т… То… А, ладно. Сделал, что смог. Да и что ему? У него всё своё, чужого нет, жизнь своя, делаешь, что хочешь. Нечего ему делать, только львицам решать проблемы, та ну их, да сколько можно.

Мауна моргнула, глядя на него, медленно, не замечая, что сама-то пробует есть ложкой вверх тормашками.

Он вздохнул. Нет, хотя бы эту львицу, Вестающую, сокровище Империи Сунгов, надо довести до конца; может, даже разбогатеет, его наградят или что-то такое. Надо закончить дело, Арзис ненавидит незаконченные дела. И он к ней привык, даже привязался, Мауна ему даже нравится, во многом, она славная. Хозяйка как бы, в конце-концов… Вкляла же, в конце-концов! Нравится, да сейчас чуть разонравится, ибо будет испуганное, правильное: «Забери меня отсюда, не думай о ней, уходим, уходим, нам снова повезло, уходим». Ещё такое, слёзное: «Как можешь думать о дхаарке, если моя жизнь на кону?». Или не слёзное. А холодное, и разумное. Возможно ещё бессмысленное обещание: «Мы найдём её, спасём, потом. Обязательно, конечно». Да, больше вот это. Мауна очень разумна, она хорошо считает вещи.

И он Тою оставит здесь. Ибо Мауна, и ибо реальность. Нельзя драться против меча ложкой. Тоя его не видит. Тоя их не видит. И слава Ваалу.

О, нет, не слава! Он встретился с Тоей взглядами. Быстрая рука ко рту, мол, молчи, молчи, только молчи, не выдавайся и не выдавай. Её изумлённо-испуганно-тоскливый взгляд, такой не забудешь до конца жизни.

Он понял, что не простит себя, если оставит её здесь. Он (наверное) надумается, как её попытаться спасти; точнее, он придумает, какую саможертвенную глупость можно сделать (Арзис такие ненавидит). Да, ага, он что-то сделает. И это что-то, верно, кончится плачевно.

Мауне показалась, что Арзис думал вечность, застыв, воткнувшись взглядом куда-то в её шею.

— Только не оборачивайся, — напомнил, очень тихо. — Там… Тоя. Мрамрийка. Дхаарка, — напоминая почти всё известное ему о Тое (так мало, на самом деле!), посмотрел вниз, воткнул ложку в еду, — из Семьи. В ошейнике с цепями. Там те самые, что нас стопнули. Или не те самые. Но, кажись, те самые. Она сидит с одним. Старым. Левшой.

И посмотрел на неё, с грустной ухмылкой, мол, такие дела. Мауна впервые видела в его облике нечто вроде растерянности, даже отчаяния.

Но в то же время кое-что увидел и он. Арзис, вообще-то, ни разу не застал её в злобе за эти пару дней. А теперь Мауна становилась всё… злее. И злее. И злее. Устремлённее и злее, и перемена оказалось столь ужасающей, что Арзис засмотрелся. Показались её зубы, клыки, задрожали её крошечные усы, которые она — даже в их положении — утром старательно старалась удалить, он заметил это. Её глаза превратились две яростные звезды, и Арзис пожалел, что однажды привёл ей этого Манару (Жертва), честное слово: если Манару видел эти две звезды перед смертью, то не позавидуешь; и одновременно — восхитился, что может свидетельствовать такое, эту древнюю ярость Сунги. Сунги яростны, они могут: это знают все вокруг, и всегда знали, потому и есть Империя Сунгов, а не что-то иное. Всё, что он мог делать, так это смотреть, любоваться, и — кажется, даже — влюбляться, быстро, очень быстро.

С одной стороны, он совершенного такого не ожидал, это было неразумно, непоследовательно и невозможно. С другой — он только этого и ждал, очень втайне, очень скрыто.

— Арзис, — слушал он её тайное, такое тихое заклинание, медленное, — прошусь Аламутом: освободи её. Это львица нашей Семьи, она выжила, она всё видела. Ты можешь. Никто не может. Ты можешь. Я помогу, я сделаю, ты скажи.

Арзис заметался, внутренне и взглядом. Так, так, планы изменились, продумать новые, продумать хорошо и быстро, чтобы выжить, а не абы как, чтобы просто сдохнуть на потеху. Есть большая разница: сделать, чтобы просто сделать, чтобы отметиться «я попробовал, не вышло, извиняйте»; и _сделать_, достичь цели.

— Мы заберём её. Что я должна? Направь меня, направь нас, — умоляла Мауна, даже просила разрешения. — Давай же. Ты, никто другой.

— Не дёргайся… — приказал ей, очень тихо и очень зло. — Надо… Надо, чтобы она вышла отсюда. Сама, или хотя бы с одним, а там… я не знаю, увидим…

— Хорошо, — даже спокойно согласилась со всем Ваалу-Мауна. Лев сказал, что делать; значит, львице спокойно. Посидела мгновение, отвела уши. — Говорят, чтобы Тое есть нанесли, и побольше, — еле заметно кивнула туда, назад. — Что её надо откормить, а то тощая. Тощих дорого не продашь, — такая изумительная злоба в её ухмылке-оскале. — И львят плохо сносят.

— Ты знаешь гельсианский? — бросил Арзис ложку в тарелку.

— Немного. Её, наверное, хотят продать, — очень деловито и обыденно отметила она, нахмурившись; что-то считала в уме, чуть прижались уши. — На продажу её пленили, да?

Не ответил. Хотел лишь разозлиться вслух на то, что раньше не сказала о столь важной вещи, как знание гельсианского. Ваал! Что за дура! Но не было времени.

Она закрыла глаза, вздохнула, уши её чуть поникли.

— Я её выведу, — взглянула на него, аж торжественная.

Остановить её не хватило мгновения: Мауна сразу поднялась. Осмотрелась до лап, почему-то пожала плечами.

Арзис бессильно и беззвучно прихлопнул по столу. «Так… Надо… Надо… Надо будет…», — крутились такие полезные мысли. Он утирался ладонью, всю морду утирал, как всегда делал в большом волнении. Резких, внезапных вещей он боялся; только ему можно делать резкое, от остальных это ни к чему. Итак, Ваалу-Мауна, этот тонкий инструмент, вот она уже подходит к их столу. Как-то он сразу понял, что у неё на уме (сказалось сутенёрское прошлое): Мауна решила войти в роль случайной проститутки. Да. Прекрасно. Превосходно. Она ведь не представляет, как это делается. Она, верно, даже вживую шлюх не видела, никогда. Чудесно. Она ведь не для этого, она не может охмурить, как Ашаи сильной _страйи_, тем более эдакую толпу из семи голов. Она — просто Вестающая.

Арзис тёр мордаху, поводил плечами, и думал.

Отметил: ей не хватало тентуши и прочих дешёвых приёмов, её одежда ужасно не подходила. Например, у неё полностью закрыта шея (инсигния!), а никакая лёгкая львица не закрывает шеи. Все проститутки любят дешёвые приёмы, их глупо не использовать, они работают.

Мауна бесцеремонно схватила с соседнего стола цимлатин, что валялся там всё это время. Все обратили внимание, Арзис смотрел на неё. Выглядела она грустно и меланхолично, и подумалось, что плохая бы из неё получилась хвостка: грустная и меланхоличная (хотя и на такую будет свой клиент). С таким видом, верно, играют на цимлатине в высшем обществе. Мауна совершила гамму на струнах, и, хотя Арзис не знал, что и как там в высшем обществе играется, но его ухо поняло: играет она ничего. Тоя бы сказала: “Сойдёжно”.

Но местное общество не могло оценить такое наглое музыкальное вмешательство (да и кто его любит, по правде говоря?).

— Развлечения для добрых сиров, желания львов — жизнь львиц — так сказала Мауна на (чудовищно изломанном) гельсианском. Точнее, это то, что она намеревалась сказать. Вышло где-то так: — _Развлекать приятных старейшин. Лев желать — львица жить._

— _Не-не-не,_ — замахали ей руками.

— _Уйди, дура, некогда._

Мауна пыталась.

— _Это что? Сунга-шлюха, на нашей стороне? Давно не видал!_

— _Пусть побрякает, ладно вам, посмеёмся. Ну, Сунга, ставь попку вот сюда, подле меня, тяпнем! Я Сунгских шлюх ещё не щупал!_

Мауна и дальше пыталась.

— _Не. Не Сегодня. Уходи._

— Цай, дхаарка? Сунгский знаешь? — спросила Мауна Тою.

Мауна, идиотски-весело-фальшивая, актёрничала плохо, в какой-то мере ужасно; она была бы настолько плохой мордодейкой, что это было бы даже хорошо. Зачем она, андарианка, вставила северо-Сунгское «цай»? Ваал мой!

Тоя закивала, мелко-мелко, знаю-знаю. Она глядела только на Мауну.

Прислужница забрала у Мауны инструмент, просто и по-хозяйски, с усталым видом.

— _Давай, уходи._

— _Оставлять старейшин. Только сказать дхаарке старую тайну, как рубить львов,_ — Мауна не обратила внимания, что её уже раз попытались отпихнуть.

— _Что?_ — все засмеялись.

— _Она, наверное, «любить» хотела сказать, дура._

— _Это просто нечто,_ — кого-то воистину рассмешил этот фонетический конфуз.

Мауна помахала Тое, мол, наклонись поближе; Мауне пришлось облокотиться о стол, растянуться, ибо Тоя не сидела у края. Кто-то хлопнул Мауну под хвостом (удивительно, но не дрогнула; Арзис побоялся, что она изумится, а проститутки уж чему не изумляются, так это шлепкам под заду); за столом даже стало тихо, даже прислушивались, что она там скажет.

— Выйди по нужде. Выйди любой ценой, — жарко, яростно и влажно услыхала Тоя в левом ухе.

Полный провал, ибо Тоя очень даже слышно ответила, глядя на Мауну:

— Да, Хозяйка… — глядя с таким благоговением, которого Арзис не видал никогда.

Невидимо, но некая сила берегла Тою, ибо никто их гельсианцев не обратил внимания на это провальное, начисто разоблачающее «Хозяйка»: все посчитали это неким учтивым сунгским обращением, да ещё положенным для дхааров: пёс разберёт всех этих Сунгов с дхаарами, у них всё там сложно.

Видимо, Тоя поняла, что наделала, потому что посерела ещё больше (хотя куда мрамрийке больше уж!), она стала тёмно-чёрно-серой от страха и нечаянного предательства, её уши мгновенно прижались, а задышала она часто и видимо. Уставилась вперёд.

И, еле видимо, но Арзис заметил — Мауне дёрнулось плечо.

— _Эй, Сунга, скажи «любить»._

— _Лйьюрубить,_ — заулыбалась Мауна, с преувеличением вне всякий приличий; такой улыбчивый оскал!

— _Скажи «рубить»!_

— _Рубить!_ — а вот хорошо повторила.

— _Ха-ха-ха. Ладно, давай, шуруй._

— _Шуруй!_ — победно вторила Мауна, с той улыбкой.

Редкогривый, разноглазый и косой, почти без зубов, с бельмом на глазу — это хозяин подошёл к Арзису.

— Это, это что за дело? — застучал он по столу, часто, как дятел. — Договор надо! Сорок частей. Сорок сточастей с деньги.

Небрежно, как у себя дома, Арзис взмахнул рукой:

— Да она всегда как видит кого, так набрасывается. Работу любит, хвостка. Говоришь сорок со ста, да? — подмигнул хозяину места.

— Сорок со ста, да-да, у нас хорошее место! — всё гневался он, праведно, словно ему наступили на хвост.

— Какой вопрос, главный, держи, это за всё, платим вперёд, ровные дела, — Арзис дал ему золотую серьгу.

Он не мог сейчас считать. Просто не мог.

— Вох, вох. О, — рассматривал тот золото. — С той сторона дявно сунгьских не было, — даже уважительно молвил хозяин. — Дявно очень. Много денег ваши, сунгьские! — обвинительно глянул на Арзиса, но так, незлобно, а довольно.

— Да, да, — вяло согласился Арзис. — И то, я те скажу: подешевели в последнее время. Ну, чё там? — сказал Мауне, что вернулась, и поднялся.

«Резковато двигаешься, спокойней», — подумал.

Мауна кивнула, мол, идём. На ней: страннейшая смесь эмоций. Арзис даже не стал разгадывать.

— Мне наружу надо. Сир подскажет, где отойти можно? — спросила у хозяина, глядя куда-то сквозь Арзиса.

— Что? — не понял тот. — Что ийти?

— Она хочет ссать, — показал на себе Арзис.

— Вон тюдья, двор иди, — указал небрежно хозяин, очень быстро считая империалы по столу.

Арзис быстро забрал плащ, копьё с той самой тряпкой на конце (заметил, как покосились те самые гельсианцы, или показалось?), положил Мауне руку на талию. Вышли. Внутренний двор, выщипанная дочиста земля, куры.

— Что ты ей сказала? — тихо, торопливо, зло спросил.

— Чтобы вышла в отхожее, любой ценой, — глядела она вперёд. Потом — резко! — на него. — Она выйдет. И мы её заберём!

Она радовалась! Она триумфальничала!

«Эх, Арзисуля», — смешливо сощурился он, потирая шею, гриву, уткнув копьё в землю. — «Вспомни, как она тебя вкляла. Только вспомни это. Она дурацки отважна. Она такая дура… Она такая фантазёрка…».

— Так. Делаем вот что: она выходит одна — смываемся все вместе, вот тут, через забор; выходит с кем-то одним… — зашагал он к нужнику, и её потащил.

— Давай убьём всех, Арзис!

Мауна, понял он, идиотически отважна. Конечно, само собой. Любая из Сунг, что выбралась быть Вестающей, да ещё и выжила при этом, должна быть идиотически отважной (другие, наверное, просто сдохнут по дороге).

— Вытащи нож. Спрячь в рукав. Если с Тоей будет больше, чем один — уходим. Поняла? Поняла? Уходим. Один — убиваем. Два — уходим. Блять… Ты сможешь его в горло, сюда, сюда пырнуть? Не сюда, — постучал по груди и животу. — Там броня будет, ткань, рёбра, всё это. Сюда, сюда, в рыло. Только меня не порежь. Я его начинаю душить, ты — пыряй. Он рычать будет, бля, всё под хвост пойдёт. Под гриву, под гриву, сюда-сюда, часто-часто.

Мауна вообще на всё говорила односложным «да». Но вот что: у него нет хорошей верёвки, чтобы душить. Можно снять верёвку-переноску с копья, но… долго!

— Прячься в нужник. Тоя придёт — ты выйдешь. Я душу, — не верил он в свой план. — Ты ножом работаешь. Раз-раз-раз-раз. Шея-шея-шея. И тут, снизу, челюсть, вот тут.

— Да.

— Только я сначала свалю его! Я свалю его. Иначе он пнёт тебя. Пнёт — улетишь. Как звезда с неба. Давай, лезь в нужник. Сиди.

— Это отхожее, да? — критически отметила она.

— Давай, всё. Сиди. Ножик в рукаве. Держи крепко. Бей верно, не бойся. Будет кровь, кровь тёплая, не бойся.

— Я никогда не была в таких местах, — закрылась она.

— Часто-часто, шея, подбородок.

— Да. Здесь такая вонь.

— Мауна, мать твою, не подведи.

— Не говори. Я не подведу, Ваал не даст. Разве что пнёт. Как звёздочку…

— Не пнёт, сука, я его свалю. Сбоку заходи. Меня не порежь.

— Да.

— Если нас спалят, и набегут хвосты, то беги.

— Нет. Не говори.

— Что «нет», я что тебе… тихо. Выходят. Двое. Она и он.

— Вижу. Мне тут видно.

— Всё. Работаем. Начинай только когда я начну. Только когда я.

Надо было ей ещё много чего сказать, да поздно. Арзис зло уставился в глухую стенку напротив, встав вполоборота и притворился, что когтем копается в зубах.

«Сейчас ещё кто выйдет. И всё, понеслась», — подумал он, даже не разозлившись толком от этого.

— Быгыгы, — посмеялся он вслух этой мысли.

Белый день. Неизвестно, что там справа, слева, даже сзади. И заборчик. Их план был скандально глуп.

«Уходим после этого к границе, в Империю. Как-то так».

— _Ты туда?_

— А? — не понял вопроса Арзис.

В иных языках, как и подавляющее большинство Сунгов, он беспросветно темён и туп.

— Сир идёт туда? — спросил его львина, на очень хорошем сунгском.

— Не, там это… моя сидит. Вылезай уже! — постучал он по нужнику. — Тут очередь собралась.

Тоя неотрывно глядела на Арзиса. Он поглядел на неё; продолжая глядеть ей в глаза, презрительно и легко плюнул и продолжил копаться в зубах, показывая, как ему всё равно, что тут какая-то юная, серая, тощеватая и бесконечно грустная дхаарка-мрамрийка с ошейником. Странно, но одежды (высокая юбка, рубашка, почему-то передник и те самые, легендарные кнемиды) у неё оказались вполне приличны и даже не очень грязны, но кой-где были бурые пятна; всё, конечно, портили тонкие железные оковы (браслеты на запястьях, ошейник у шеи, и всё соединено цепями); с пленницей, видать, обращались не враздрай плохо.

Гельсианец (или, может, даже Сунг?) снял нагривник, отбросил назад и поерошил гриву. Арзис заметил это. А Мауна, чуть помешкав, вылезла, с лучезарной, солнечной улыбкой, которая вообще ей не шла.

— Иди, — приказал Тое гельсианец-Сунг.

Естественно, Тоя замешкалась, и теперь начала жрать взглядом Мауну.

— Дхаарочка, иди. Ну, ну. Дхаарунь, ходь, не стой, — со смехом сказала ей Мауна, подначивая, давай-давай, не стесняйся, твоя очередь.

Тоя так и сделала. Даже скрипучую дверь за собой захлопнула.

Противник — среднего возраста. Так выглядят занятые, всё усталые и ухлопотанные главы семейства, где есть вот это: жена, львят пятеро-шестеро, полно хлопот, обязательно охота и неплохой отцовский дом. У него — добрые глаза, добряк. Арзис встал ровно сзади льва с добрыми глазами, что-то надумался, и спокойно, методично размотал наконечник копья от тряпки; оно до этого опиралось о заборчик, брошенное настолько небрежно, что оказалось сложно представить, что оно оживёт. Потом встал сзади в стойку, прицелился, закрыв один глаз; а второй у него был не очень добрый.

— Ха-ха-х, дхаарки, — засмеялась Мауна, преувеличенно жестикулируя, аж кривляясь. Как в плохом уличном балагане, честное слово. — Тупые!

Мауна — ровно с западной стороны. Арзис — ровно с восточной. Противник — ровно между ними.

— Ты тоже дура, — незлобно отметил львина.

— _Старейшина, вкусный, я тебя льюрубить. Ахгрр,_ — вздохнула Мауна, когда вместо ответа из его рта мгновенной молнией явился миру наконечник копья, и запоздало отпрыгнула в сторону, помня о звёздах и пинках. В руке — нож, и она честно набросилась на него: неуклюже, но яростно. Тот быстро, надёжно свалился наземь, Арзис наступил ему на ухо.

— Хорош, хорош, всё, спёкся. Не марайся, — цыкнул он, — вся в крови будешь. Той, вылазь, — стукнул он по двери нужника, одна доска не выдержала и сломалась; второй рукой он пытался вытащить копьё из гельсианца.

Тоя вылезла, и первое, что сделала — бросилась на помощь Хозяйке, и заткнула кровавый рот гельсианцу грязнющей тряпкой, что нашла в нужнике; всё было лишнее, тот даже и особо и не хрипел.

— Эй, о конец порежетесь, копьё… мать его… застряло, — наконец-то, Арзису удалось освободить оружие. — Вставайте.

Мауна застыла, с ножом в руке (очень кровавая), и посмотрела на Арзиса снизу вверх:

— Хотела сказать… «сладкий», и забыла слово! Ай, Ваал… выведи, не дай пропасть… — встала она, часто дыша, с клинком в ладони и взглядом — к таверне. Резкий оборот — к Арзису. И сразу — к Тое. Потом — снова к Арзису. — Ты сказал, что будешь душить, — укорила ему, всё ещё задыхаясь.

— Эээррр, говорил и говорил, — Арзис обыскивал гельсианца. — Говорил одно, делал другое.

Кругом было очень тихо, как на заказ.

— Не надо так со мной делать.

— Как скажешь, хозяйка, — издевательски ответил Арзис.

Он снял с него: нагривник, сдвинутый на спину (будет два!); кошелёк (непонятно, что в нём); короткий меч, самый обычный легатный короткий меч, с ножнами и поясом, что обрадовало, и Арзис с достойной ловкостью прицепил на себя нужную вещь; снял кольцо, вроде серебряное, но поймётся потом; снял короткий плащ-лацерну, бросил Тое, молча показал, мол, укройся им, а то ошейник видно. Тоя замешкалась, Мауна помогла, укрыла её капюшоном этой самой лацерны (а кругом тепло, погода хорошая), отчего Тоя превратилась то ли в воровайку, то ли в дикунью, то ли в львицу из лесу, то ли в монахиню-огнепоклонницу (в Гельсии есть такие, Ашаям зачастую смешно, если их завидят), то ли в Юнианскую охотницу (жаль, вы не видали, то ещё зрелище). Затем Арзис торопливо осмотрелся, и делать нечего: переселил гельсианца в тот самый нужник, уже набравший недоброй Сунгской славы. Арзису пришлось тяжело, но не впервой — дотащил, усадил, и со всем справился, двери закрыл.

Крови многовато, это проблема. Старый приём: перемешал кровь на руках с грязью и вымыл, как мог, в бочонке для дождевой воды, сказал это же сделать Мауне. Спугнул бесстрашную курицу. Посмотрел на себя, на пятна кое-где, махнул рукой — сойдёт за охотную кровь, наверное.

— Уходим.

Заборчик небольшой, но ещё помог тот самый бочонок. Арзис перемахнул так, Тоя без проблем и помощью бочонка тоже оказалась по иную сторону, а вот Мауна бочонок перевернула, хотя и тоже оказалась где надо.

И хоть бы кого кругом, хоть бы кто вышел, что ли. Ни хвоста. Удивительно. Ваал таки помогает, видимо.

Они быстро пошли по боковой улочке, вдаль от входа в таверну. Арзис шёл даже спокойно, и заодно перематывал наконечник копья всё той же красной тряпкой, которую действительно не забыл на месте преступления. Никто не гнался, никто им вослед не рычал.

Свернули налево; показался, наконец-то, впереди львинород, на оживлённой центральной улице. У стенки валялся кто-то, наверное, пьянчуга (то ли до таверны не дошёл, то ли как раз наоборот).

— Итак, банда, — разбил молчание Арзис, ибо львицы ничего не говорили. — Сейчас мы…

Тоя вдруг остановилась, беспомощно махнула рукой, и её обильно смутило на твёрдый, сухой грунт улицы. Арзис и Мауна свидетельствовали.

— _Ей, кажись, хватит,_ — заметил на гельсианском тот самый кто-то, валяющийся у стенки. Он всё-таки не спал. Арзис поглядел и слегка замахнулся на него, небрежным жестом, мол, что бы ты там не говорил — заткнись.

Тоя взглянула на них, и эта смесь безбрежной благодарности, вины, стыда, остатков большого страха, тяжелейшей тоски и готовности на что угодно — всё это не оставило Арзиса спокойным, он перекинул копьё на другое плечо, чтобы обнять Тою левой рукой и очень сильно прижать, но тут Мауна опередила: подошла, положила руку на Тоино плечо и утёрла (сама) своим же (единственным) платком, куском какой-то дорогой ткани, что прятала за пазухой всё это время, с самого начала.

— Ничего. И со мной бывало, — с большим значением заметила Вестающая.

— Простите, — отчаялась Тоя, и снова то же самое.

— Будь здорова, То… ооопаем дальше, идёмте, — Арзис успел пойматься на слове. Нельзя им имена светить.

— Не говори, — отмахнулась от него Мауна, и сказала Тое: — Гляди на меня.

Взяла её за уши под капюшоном, начала тереть. Мешали дхаарские кольца; Мауна не выказала этого.

— Смотри в глаза. Дыши со мной, — вдохнула она носом.

Тоя, безусловно, всё делала, предельно внимала Хозяйке. Мауна что-то шептала под нос, они вместе выдохнули, а потом стукнула ей по ушам.

— Лучше, — утвердительно молвила она.

Кажись, тут Мауна знает, что делает.

— Очень лучше, Хо… ммм… — Тоя тоже осеклась, и Арзису понравилось, чтобы она быстро всё поняла насчёт имён, и вообще. — Намного, очень-очень, — Арзис впервые в жизни увидел слёзы радости, он всегда думал, что это глуповатое преувеличение, и так не бывает. — _Я_… Я… Я, — сказала она на смеси языков, а потом двумя руками схватила ладонь Ваалу-Мауны и лизнула её, и это была даже не благодарность, а изумление, что всё это — возможно, реально, и происходит с нею.

Идиллию безжалостно прервал Арзис; схватив Тою в объятие, а Мауне — яростно кивнув, он повёл своих львиц. Он не мог объять обоих, потому что кому-то всё-таки должно держать копьё.