Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Они разбили огонь. Тоя мешает в котелке и тихо ревёт. Тоя очень плачет, ей жаль убитых. Мауна молчит, смотрит в пламя, ночь.

— Та львица чуть меня не убила. Имей в виду.

— Да, — безнадёжно согласилась Тоя.

— А ты спасла меня от её ножа.

— Вечно верна. Обязана. Хозяйка не бросила меня там. С этими, — ответила Тоя, помешивая ложкой. Её слеза упала на горячий камень, зашипела, и после этого Тоя стала утираться изо всех сил.

— Той, хочешь прикол? — вдруг сказала Мауна.

— Мне прощение? — навострилась Тоя.

— Ну прикол. Знаешь, что такое прикол?

Амая любила это слово, Мауна впервые его услышала от неё. Мауна попала в яблоко (настоящее), поставив его на мишень — «вот прикол». Мауна рассказала, что очень любит бросать лук высоко вверх, когда бегает по Охотным Землям Внутренней Империи — «вот прикол». Мауне застряла жилка в зубах от мяса, и ей требовалось зеркальце, чтобы вынуть её иглой — «вот прикол». Мауна поехала поехала кататься даже в дождь — и снова, «вот прикол».

— Да. Шутка, — удивительно, но Тоя знала слово. Просто не ждала от Хозяйки.

— Нет, шутка шуткой, а прикол — это прикол. Смотри, мы — это не наши тела. Мы вроде и живём тут, внутри, — Мауна постучала по голове, — но это не совсем так. Это как бы наш дом. А из дому можно иногда выходить, даже убегать. И вне дома — безбрежное море Тиамата.

Тоя внимательно кивнула. Потом, в ожидании слов, с ложки налила себе чуть на тыл ладони, попробовала варево, очень густой суп. Удивительно, но слёзы уже высохли — она быстро привыкала ко всему, текучая.

— Нет небытия и бытия, всё едино. Это просто, Тоя. Возьми белую бумагу, на ней ничего нет, ты ничего не видишь — это будет небытие. Нарисуй на ней что-нибудь: символы, текст, себя, её, можешь и меня. Это будет бытие. Но если вместишь туда всё, вообще всё, весь Тиамат, то бумага станет полностью чёрной — и ты снова ничего не видишь, мы вернулись.

Тоя докинула в огонь ветку, а ещё присыпала варево солью, которую они нашли в добыче от убитой пары. Полизала соль на пальцах.

— Вот так, — только и сказала Мауна.

— Да, Хозяйка, — согласилась Тоя, как соглашаются с тем, что сегодня плохая погода и в прошлом году всё было лучше.

— Из тела можно выходить и делать всякие штуки, — добавила Мауна, словно всё-таки желая убедить львицу-дхаари в изумительных вещах мира.

Юная дхаарка ответила не сразу.

— Хозяйка так умеет, — наконец, уверенно молвила Тоя, ещё раз полизав каши с ладони. — Вестать умеет.

— Агам, умею. Научили. На-у-чи-ли, — вздохнула Мауна, продолжив глядеть на огонь.

— Хозяйка, Хозяйке очень трудно.

— Сойдёжно.

Тоя искренне улыбнулась, во все зубы. Затем сняла котелок с огня.

— Иди сюда. Возьми уголёк, только не горячий, а тёпленький. Будешь моей Встречающей.

Тоя навострила уши, весь вид — крайнее изумление.

— Удивлена? Ты знаешь, как это? — улеглась Мауна получше, глядя на огонь.

— Да. Моя мама много-много служила Вестающим, всему научила. Только львицы-Сунги имеют эту честь, Хозяйка.

— Ай, брось. Будешь Сунгой. Считай, ты уже принятая Сунга. Считай, что ты уже вышла замуж за какого-нибудь Сунга.

— Хорошо, — быстро и полностью согласилась Тоя, подсев к Мауне.

— Интересно, откуда дхаары знают о Встречающих?… — Вестающая взяла уголёк из рук дхаарки, и начала так себе греться, греть ладони, таять.

— Хозяйка, все, что долго служат Вестающим, знают многие _шэшэ_, — очень доверительно сообщила Тоя, как ужасный, огромный секрет. — И такие, что нельзя знать — тоже. Нам, дхаари, много-много что знать нельзя, но мы узнаём, нехотя. Это правда.

Смотрят обе на Арзиса. Тот устал после трудного дня и дремлет, у него кончился запас болтовни на этот день, всё, хватит, отстаньте.

— Сядь ближе. Возьми мне руку, правую, так привычно. Нам нужна связь… но она уже есть. Чистейшая связь у меня была с Атриссой. Самая лучшая. Тоя, ты любила Атриссу?

— Она иногда кричала на меня, Хозяйка. Она могла-могла меня наказать. Но она была хорошая.

— Тоя, теперь рассказывай мне что-нибудь.

— О чтом?

— Вот расскажи, как всё было при нападении. Как было?

— Я… Я сидела в дилижасе Хозяйки. В дилижас ещё пришли тётя Селе и тётя Басти. _Ахей, умарме ири зеелен_. Потом остановились, начались крики, все рычали. Было страшно. Тётя Селе обняла меня. Мы сидели внутри, не знали, что делать. Ворвались те… ну те…

— Хальсиды.

— Халсиды. Вытащили меня и тётю Селе и тётю Басти. Они сначала убили тётю Селе, сразу, потому что та начала много кричать. А не надо было кричать, халсиды этого не любят. Тётя Басти сказала на мрамрийском «не убивайте её».

— Кого «её»? Бастиану?

— Меня. Убили и тётю Басти, вот так. Потом я сказала-сказала: «Ахей, прими меня». Они меня не стали убивать. Спрашивали на гельсианском, кто я. Я поняла и ответила на мрамрийском, что дхаарка Тоя. Они плюнули на меня, но не убили. Подошёл какой-то старший, взял меня вот так, — показала, как берут за локоть, — и так со мной ходил. Он со мной всюду так ходил. Старшего все звали Янц, я помню-помню. Я видела, как всех доубивали.

— Кого ты видела? Кто был мёртв?

— Сир Уруз. Его пытались что-то просить, спросить. Он умер. Сир Манару. Сир Харг, у него не было головы. Возле него было очень много мёртвых хасидов, халсидов, целая куча-куча. Сир Тайназ был мёртвый от стрелы в голове. Эм… Сир Талмар был мёртвый, он упал с моста. Сир Сиигр, он был далеко, но я заметила-метила. Хаману Реная, Шэзи, Мшани, Мэринэ, Кара, Тайра. Их спрашивали что-то. Я не знаю, что. Потом их сожгли в повозке.

— Сир Мейран? — проверяла Мауна. Он остался в обители.

— Нет. Его ж не было.

— Хаману Хизая? — и тут проверила Мауна.

— Так она тоже-тоже осталась.

— Анвейса?

— Не видела.

— Сир Стан?

— Не знаю.

— Дальше. Их сожгли живьём?

— Нет, мёртвых. Почему-то львиц сожгли. Львов не стали. Да… да, сиры Ахас, Марх, Мелим. Их тоже спрашивали. Но не Мелима. Мелим почему-то сразу умер, я его живым не видала ни разу-ни разу.

«Отравился», — поняла Мауна.

— Они все очень-очень злились. Очень орали, что всё плохо. Госпожа-маасси Атрисса, её приволокли из-под моста. Она не могла ничего говорить, но вот её куда-то снова потом тащили. Потом всё равно убили. Я всё видела.

— Сир Тай?

— Сир Тай? — задумалась Тоя. — Не знаю.

«Он с нами на реку съехал. Тай, я, Атрисса, Арзис. Значит, возле реки остался».

— С тобой что было?

— Да что было. Потом тот старший, Янц, меня смотрел. Он мне платье поднял, лапы смотрел. Повернул, хвост смотрел. Спросил, рожала ли я львят. Я сказала, что нет — я не замужем. Вот так мне сделал, — Тоя показала, как расхристывают платье, ворот, — смотрел тут. Сказал мне вести себя хорошо. Он связал меня тут, — показала на талию, — и сделал мне поводок, я так-так ходила потом. Они меня не очень трогали. Сначала шли по лесу. Потом посадили в повозку, там ждали. Там меня привязали, и я спрятала себе всё-всё.

— Что спрятала?

— Ахея спрятала, — подёргала за шнур на шее. — Разгрызла, порвала верёвку, и спрятала.

— Куда.

— Туда, — бесхитростно ответила Тоя.

— Зачем?

— Чтоб не забрали, — удивилась Тоя.

Ей не хотелось обманывать Хозяйку, очень-очень. Она спрятала не только символ Ахея, но и кольцо Арзиса. Убедила себя тем, что подробности излишни.

— А дальше?

— Повезли, мы спали в лесу. Мне даже есть дали, надели ошейник. Они зачем-то поставили голову сира Уруза на палку, но потом бросили её в лесу. Не били. Я думали, будут меня брать. Не брали, но я протёрла себе палец о гвоздь, а ещё на повозке натекло крови, вот так, сбоку, от головы. Я себе всё натёрла там и так сидела-сидела.

— Что натёрла? — нахмурилась Мауна.

— Там натёрла, — похлопала себя спереди Тоя. — Потом Янц злился и спрашивал, кто меня брал-бил, но я сказала, что у меня лунодни. Он снова посмотрел мне туда и плевался.

— Ах, чтобы не изнасиловали?

— Да, я так подумала. Подумала, не захотят. Но они не трогали меня очень. Зубы мне ещё смотрели. Я теперь очень воняю, Хозяйка.

— Да я, втай, тоже не пахну лимонной водой. И что?

— Да ничего. Проехали ту границу, нас пропустили.

— Значит, с Имперской стороны вы въехали в гельсианский Тенескал?

— Да.

— И приграничники не останавливали?

— Останавливали. Там поговорили, но я не слышала и не смотрела.

— А что ты в ошейнике, что ты дхаарка, что тебя продавать везут, что-то тебя приграничники спрашивали?

— Нет-нет. Я просто себе сидела. Мне сказали молчать — я молчала. Там так обычно, наверное. Я уже знала, что меня продать-продать хотят, что будут куда-то везти. А потом сразу зашли туда, в ту столовую.

— Таверну.

— Таверну, — согласилась Тоя. — А там — Арзис. И Хозяйка. Я чуть не умерла. И Хозяйка пошла ко мне, я чуть не умерла… Хозяйка, Хозяйка…

Тоя обняла её, совсем, залезла ладонями аж за спину, тёрлась мордахой о её ухо. Мауна погладила её, перебирая по позвонку: раз, два, три, четыре, пять. Вспомнилась дисциплара Айнансгарда, снег.

— Слушай сюда, — отлучила служанку от себя. — Я усну. Потом… начну вестать, но ты этого не увидишь. Не дай меня разбудить, защищай мой сон. Затем, как начну возвращаться, ты поймёшь когда, ты поймёшь, ты ощутишь, то гладь меня по руке и проси разрешиться Вестями. Проси меня рассказать. Проси, проси.

— Да.

— И старайся запомнить, что я тебе расскажу. Ты всего не запомнишь, и записывать нам нечем. Просто старайся запомнить главное.

— Да.

А затем Мауна — раз! — и уснула. Словно в обморок упала. Тоя поглядела за ней, тут некстати закрякал Арзис, завозился. Тоя отчаянно показывала ему, мол, не шуми, Хозяйка спит. Прикладывает палец ко рту: «Не говори!». Ну прям вторая Мауна, с её «не говори». Он нахмурился: «Что?».

Тоя не захотела оставлять всё невыясненным, и, очень осторожно отпрянув от Мауны, воистину тихо начала подкрадываться к нему. Это Арзиса заинтересовало, расслабило: львица, огонь подле, её глаза блестят, она крадётся к тебе, что-то очень желая сделать, когда подкрадётся к тебе.

Подкралась.

— Хозяйка вестает. Будь тихо-тихо, — приложила она ладонь к его груди (на миг); взгляд её прикован к Мауне. — Она просила-просила беречь её сон.

Арзис тяжело, по-самцовому вздохнул. Ночь после трудного дня.

— У неё получается, — порадовалась Тоя.

Равнодушный ко всему, он шевелил лапами. Но всё стало куда уютней, когда Тоя подтащила котелок.

— Отлично. А то я давно уже по-львиному не жрал.

— Ты почему не спишь? — требовательно прошептала Тоя, взяла котелок, ухватив его через подол платья. — Вот кому, а тебе нужно спать-спать.

— Нужно, Той. Ерунда приснилась.

Взяла единственную ложку, вытерла о тот же подол; подумала, облизала её, потом сплюнула, вытерла её ещё раз. Её хвост лежал на бедре его лапы; Арзис не удержался и потрогал его. У львиц обычно сразу инстинкт, с детства — убрать хвост в таких случаях, а то не к добру это, мало ли что. Но ничего, всё мирно: лишь шевелится его кончик. Тоя всё так же вытирала ложку, не замечая всех этих игр с хвостом, и Арзис подумал о том, что с этой ложки ещё вчера утром могла есть та супружеская пара, которую он убил, позже, днём.

Тоя принялась его кормить. Арзис полусидел-полулежал, развалившись, и лениво ел, глядя на спящую Мауну (профиль: часть мордашки, ухо выглядывает из-под капюшона, Тоина накидка как повязка на глазах, приоткрытый рот, и кажется, что она в гримасе то ли боли, то ли ожесточения) и играл в ладони Тоиным хвостом, и это очень успокаивало.

— Ничего-ничего. Ешь, так заснёшь лучше, — приговаривала Тоя ему подле уха, чтобы тихо. — Ешь, будешь ещё спать-спать.

Её движения нарочито медленны и плавны.

В перерывах мрамрийка тоже глядит на Хозяйку. Возьмёт, скормит ему ложку, и глядит на Мауну; Арзис же глядит неотрывно, медленно жуя. Тоя — взгляд ему; затем — Мауне. Она приоткрывала рот, когда кормила его. Сначала это смешило (внешне не смеялся, ибо лень шевелиться), а потом смешить перестало, потому что он видел два её нижних клыка, и вместе с её глазами это составляло чарующие четыре точки, что отсвечивали в ночи. Небольшая интерлюдия: Тоя попробовала, аккуратно, забрать у Арзиса копьё, которое он не отпускал всё это время, прижав к себе скрещёнными руками, и к древку которому прижался щекой; космы его гривы струились по нему; ничего не вышло, Арзис молча покачал головой — не надо, Тоюша, не заберёшь; она поняла, снова покормила его, потом совершила странноватое — пригладила его оружие, словно живое, рассмотрела во всю длину.

— Не трогай его, Тоенька. Оно нечисто. Сегодня оно убило двоих хороших Сунгов.

А что Тоя? А Тоя мало того что не послушалась — она просто ухватилась за него.

— Ты не мог выбрать, и тоже моя вина. Моя. Я с тобой виновата. Я с тобой виновата сколько хочешь. Я всё поделю.

Теперь Арзис стал глядеть на неё, неотрывно, как на Мауну ранее. Тоя достойно сносила его внимание. Самое главное — молча: не спрашивала, не смешилась. Внимание взволновало её, но Тоя держалась внешне спокойно, продолжая делать своё. Арзис прервал её: не дал себя покормить в очередной раз, легко направил её руку к ней же: «И тебе надо поесть». Тоя всё поняла и очень медленно поднесла ложку ко рту, глядя ему в глаза, и это неожиданно, ведь так-то она глядела то вниз, то в сторону, то на него; она облизала ложку. Он гладил её по щеке, по загривку; ощутил её уши с кольцами. Она застыла с закрытыми глазами; руке передалась дрожь её тихого мурчания. Её рука тоже застыла в воздухе, с ложкой, это немного смешно и чуть неловко, наверное; Арзис сплёл пальцы её ладони со своей, и они даже смогли вместе сберечь ложку от падения в бездну ночной травы: она между ладонями льва и львицы.

Неизбежная встреча. Точнее, ещё точнее, будем точны: Тоя, ведомая Арзисом, встретилась с ним; её холодные вдохи и тёплые выдохи на его носу; самый тончайший, самый невесомый поцелуй в его жизни, такого никогда не было и, верно, никогда не будет. Дальше сделал первое, что захотелось: лизнул её зубы, её клык. Она неумело, но очень-очень искренне, неподдельно, такое не умеют подделывать, лизнула ему нос, и с ним остался запах её слюны.

Мауна двинулась, часто и шумно задышала, голова ей неестественно дёрнулась. Арзис поглядел и вдруг зевнул во всю пасть; обычно после такого облизывают нос, но Арзис удержался: хотел сберечь Тоин запах; Тоя навострила уши, плавно обернувшись.

Мауна всё равно продолжила часто дышать.

Тоя склонилась к нему, и снова сказала прямо в ухо, с тем ясным извинением, что им надо говорить тихо, совсем тихо; её ладонь с коготками оказалась у него на щеке, бесконечно аккуратная. Никто не узнает, что это самый нежный, самый добрый жест, который Арзис испытал доселе в жизни.

— Хозяйка. Хозяйка. Арзис. Хозяйка. Я должна, — говорила ему Тоя в ухо, с акцентом, что так усилился, и Арзис еле удержался, чтобы сжать её и просить только об одном: «Говори, говори, говори что угодно».

Она отпрянула, такая смесь радости, испуга, торжества в её очень смутном ночном облике.

— Я тоже должен, Тоя, — молвил он, не вслух, неслышно, когда Тоя вернулась к Хозяйке, внимая (всё так же тихо, ну совсем охотница).

Арзис вздохнул, зевнул, вернул себе копьё, что — как оказалось — скатилось к его боку. Скрестил руки потуже и закрыл глаза. Очень устало выдохнул.

Он не расскажет, что его разбудило. О таком львы не говорят, а тем более такие, как он. Ему наснилась львица, которую он убил. Оказалось, память сберегла её имя: Намарси. Снился обычный бред. Круг, бордель, какое-то соитие. Обычно такие сны его волновали, и от них он просыпался в похоти. Но не сейчас. Всё было как-то иначе. Вдруг львица, которую имел сзади, отбилась лапой от него и встала:

— Зачем ты меня убил? — потребовала ответа.

Оказалось, это она, та самая, Намарси. Он запомнил её.

— Как это «зачем»? — попробовал разозлиться Арзис, но неуверенно. Не выходило. Не моглось.

— Зачем?

— Я его убил. Значит, надо и тебя!

— Сыкун. В первый раз, что ли?

— На Востоке я убил десять драагских сучек.

Он солгал во сне, он даже никогда не видел драагов.

— Лжец. Сыкун. Зачем? — толкала она его.

— Дура, я обязан!

— Зачем?

— Как зачем, Мауна ведь, Мауна, Мауна, это всё она, всё ради неё, Мауна, Мауна!…

Так, в оре её имени, он тогда и проснулся.

Снова засыпая, Арзис вдруг отметил, что там, внизу, как-то холодновато. Ясное дело: ко всему, ещё и обмочил штаны — второй раз за сутки.