Вернуться в сказку (джен)

Мой добрый католик,

Иди помолись костру,

На котором сгорела твоя сестра!

Иди, поклонись

Той виселице поутру,

На которой был вздернут твой брат!

К досаде твоей нераскаянным я умру,

У ангела выменяв Рай

На твой огненный Ад.

И если это не ложь,

Весь город ты позовешь

Посмотреть, как я умираю,

А я в начале пути,

Мне просто нужно пройти

Мои восемь шагов к Раю.

Мой добрый католик,

Нет пользы душе моей

Оттого, что ты колешь ее крестом,

Что льешь на нее

Милосердия лживый елей,

Угрожай мне смертью потом.

Ну что ж, если хочешь,

Сегодня меня убей:

Ведь я называюсь всего лишь

Еретиком!

Но ты мне выбрать помог:

Меня и Дьявол, и Бог,

Как друзья, проводят до края;

Я в середине пути;

Они помогут пройти

Мои восемь шагов к Раю.

Мой добрый католик!

Узнал я твое добро,

Проведя ночь в объятьях железных дев;

Твой добрый палач

Мне поставил на лоб тавро,

Лишь случайно убить не сумев.

Ты мне говоришь,

Завершится дело костром,

Но я это знал, только раз

На тебя посмотрев!

И, Смерти падая в пасть,

Тебя готов я проклясть,

От боли корчась, в огне сгорая;

Но Бог мне шепчет: "Прости!" —

Ведь ты помог мне пройти

Эти восемь шагов к Раю...

Первое, что увидела Мария, проснувшись — это провода. Провода около её головы. Что это было? Девушке хотелось повернуть голову, осмотреться, но что-то не давало ей сделать это, что-то словно держало её голову в тисках, руки были пристёгнуты к подлокотникам кресла, а ноги будто бы находились в каких-то колодках; посмотреть, так ли это, не представлялось возможности: Мария оказалась в западне, и она понимала это, отчего ей становилось страшно. Вокруг не было никого, кто мог бы помочь ей. Никого. Кто в здравом уме пришёл бы сюда, в эту страшную комнату, с кучей непонятных предметов, проводов, экранов, кто выдержал бы это раздражающее пиликанье приборов, кто отцепил бы от Марии это огромное множество проводов... Принцесса старалась расслабиться. В конце концов, это ещё никому никогда не мешало, а ей сейчас нужно быть максимально спокойной, чтобы сохранить способность мыслить. Не хватало ещё начать паниковать в такой ситуации!

Дверь противно заскрипела, и в комнату вошёл Хоффман. Мария удивлённо посмотрела на него и сама себя одёрнула: этот человек был хозяином здесь, что удивляться тому, что он решил как-то использовать её? Да и не она ли сама подписывала договор с ним о том, что он может делать? Хоффман сел напротив. В такое же кресло, в котором сидела Мария. Подошедший Мердоф помогает графу сесть так же, как сидит сейчас Мария, надевает ему на голову какое-то глупое приспособление, присоединяет к этому приспособлению провода... Точно такие же, какие видит Мария около себя.

— Не беспокойтесь, Ваше Высочество, — медленно произносит Хоффман, прикрывая глаза. — С вами всё будет в полном порядке. Вам нужно напомнить десятый пункт нашего договора?

Десятый пункт договора... Граф упоминал в тот день о том, что для того, чтобы совершить то, что он задумал, будут проведены три уровня самого договора: письменный с подписанием той бумаги, магический и кровный. Три последовательных ритуала. Три. И сейчас должен быть закреплён второй этап договора. Магический. И, как говорил Георг Хоффман, самый болезненный. В чём это будет проявляться? Мария с интересом смотрела на то, что делал Мердоф, как он возился с компьютером, стоявшим позади кресла, в котором сидел Хоффман.

— Закрой глаза, — шепнул Мердоф. — Сбой в приборе может оказаться смертельным для вас обоих. Любой сбой в приборе. А я не совсем понимаю, как работает эта машина.

Мария закрывает глаза. Вот и всё. Тьма. Ничего. Малейшая неполадка может лишить её жизни. Любая оплошность, любое неловкое движение Мердофа, от которого теперь зависят жизни Георга Хоффмана и Марии, любая случайность... Сейчас принцесса не видит ничего. Сейчас она может только слышать. Слышать, как тяжело вздыхает Мердоф, как он тянет за какой-то рычаг и...

Мария стояла посреди коридора. Широкого и длинного, с окном в его конце... Выбеленные стены, серый ковёр на полу, опущенные шторы... Все двери тут были закрыты. А Мария находилась здесь одна. Сколько метров нужно пройти до окна, начиная отсюда, прямо с середины? А сколько до другого конца? Наверняка что-то должно быть там. С другого конца. Лестница, дверь, ведущая на улицу... Что-нибудь! Мария попробовала открыть одну из дверей. Ничего. Она была заперта. То же самое оказалось и с другими дверями. Выхода отсюда не было. Хотя... Может, окно?

Когда девушка снова повернулась к окну, там стояла девочка, которой на вид было лет пять-шесть. Худенькая, бледная, с кругами под глазами, недовольно смотрящая на Марию; руки этой девочки тряслись, принцесса даже смогла заметить свежие ссадины на кистях и запястьях ребёнка, а взгляд её был настолько обиженным, настолько разочарованным, что Марии невольно становилось стыдно перед этой девочкой, хотя, по идее, такого быть не должно. Девушка удивлённо рассматривала ребёнка. Эта девочка кого-то напоминала ей. Кого? Кого-то очень знакомого, кого-то, кого она должна была совсем недавно видеть... Кого?

— Ты кто? — спросила Мария, невольно делая шаг назад.

Девочка испуганно посмотрела на неё. Испуганно... Позади себя принцесса чувствовала чьё-то присутствие. Девушка обернулась, чтобы посмотреть, чьё. В другом конце коридора стоял мальчик. Ему тоже было пять или шесть лет. Он и та девочка были очень похожи, хотя, даже стоя тут, Мария могла бы поклясться, что мальчик выглядел куда более крепким и здоровым, нежели девочка. И смотрел он куда более зло. И куда более знакомо. Кому же из знакомых Марии принадлежал этот взгляд? Кому?

— Меня зовут Мари! — воскликнула девочка, тоже на всякий случай отходя подальше. — Ты заберёшь нас отсюда? Не оставляй нас здесь одних!

В голове Марии пронеслась мысль о том, что, раз уж они с этой девочкой тёзки, она тем более должна помочь ей. И её брату тоже. Эта девочка, Мари, начала говорить ещё что-то. И принцесса с ужасом осознала, что не понимает, что именно говорит девочка... Голос этого ребёнка дрожал. Дрожал и таял. И сама хрупкая фигурка девочки тоже будто бы таяла. Мальчик бросился к ней. Мария поняла, что просто не успевает отскочить, что сейчас она грохнется на пол, как... Мальчик будто бы пронёсся сквозь неё. Или не будто...

А через несколько мгновений перед ней стоял уже не тот мальчик. Хоффман. Девочки той уже не было. Исчезла. Растворилась в воздухе. А Георг Хоффман будто бы всё ещё пытался поймать её... Марии было не слишком удобно находиться здесь в такой момент. Что такое ритуал магического договора? Сейчас девушке очень хотелось узнать это.

Мария чувствовала, что дыхание её восстанавливается с трудом. Кто-то снимал с неё все эти провода... Принцессе думалось, что лучше бы она не видела всего этого сейчас... Мердоф помог ей подняться. Встать на ноги сейчас было несколько проблематично. Сильно кружилась голова. А Мердоф Айстеч помогал Хоффману освободиться из всех этих проводков.

— Что же... Ритуал прошёл успешно, что не может не радовать, — проговорил Георг, стараясь не показывать вида, что у него сейчас очень сильно кружится голова.

Георг Хоффман вышел из этой комнаты. Куда он пошёл теперь? Впрочем, это было не её дело. Сейчас нужно добраться до какого-нибудь дивана, лечь на него и расспросить Мердофа об этом ритуале. Хотелось бы разобраться, что это вообще такое. К тому же, нужно же хоть что-то узнать об этом мире кроме каких-то двух моментов, о которых рассказывал Паул... А Мердоф наверняка не будет слишком против объяснять всё это. Во всяком случае, когда Марии нужно было провести экскурсию по организации Schreiendes Blut, Мердоф Айстеч был даже рад ей всё рассказать...

— Ты сможешь мне объяснить, в чём заключается магический этап договора? — спрашивает принцесса, присаживаясь на диван.

Мердоф кивает, но потом говорит, что объяснит это как-нибудь позже, когда Мария будет чувствовать себя лучше. А девушка уже и сама не замечает, как начинает засыпать...

* * *

Алесия с интересом наблюдала за Моникой, пытавшейся выбрать что-то из вещей самой мисс Хайнтс. По правде говоря, Алесия не совсем понимала, почему Моника вдруг решила принарядиться. Да и просить об этом лучше всего было Хоффмана. Тот уже давно помогал Горацию почти со всем, что только касалось денег... Да уж... За столько лет жизни в столице Бейнот до сих пор не постарался как-то устроиться. Конечно, он был неплохим воякой и прочее, но... Для мирной жизни этого было недостаточно. А Моника... Моника никогда не старалась как-то выделиться, как-то показать себя. То, что она сейчас вдруг решила полностью обновить свой гардероб, тоже было неожиданно: Алесия прекрасно помнила, что мисс Эливейт всегда ходила в одной и той же одежде, и ту никогда не смущало это однообразие, мисс Хайнтс даже начинала уже строить теории о том, на кого именно хочет повлиять Моника. Это было нетрудно. Пожалуй, уже многие знали о том, что чувствует эта девушка к Хоффману. Даже не так. Это знали все. Все, кроме самого Хоффмана, который совсем недавно увлёкся этой самой Анной, девушкой, бесспорно, красивой и очаровательной, но куда более своенравной, нежели Моника, готовая быть тенью этого человека. Но Георг не давал мисс Эливейт быть своей тенью. Он никому не давал находиться слишком близко к себе. Боялся ли он? Алесии почему-то казалось, что он не доверял никому именно из-за страха. Так ли это было? Вряд ли мисс Хайнтс могла смело рассуждать об этом.

Моника стояла перед зеркалом и с грустью смотрела на своё отражение, Алесия не понимала её грусти: мисс Эливейт была довольно красива, по правде говоря, племяннице короля иногда хотелось иметь именно такую внешность: красота Моники была не слишком яркой, не слишком вызывающей, совсем не такой, как у самой Алесии Хайнтс, постоянно вынужденной крутиться на балах и приёмах, и девушке было непонятно, почему Хоффман до сих пор не обращал на ту внимания; Алесия прекрасно знала, как он был скор в отношениях с женщинами, если, конечно, то внимание, которое он оказывал, можно было назвать отношениями, и, пожалуй, Алесия завидовала Монике, что на ту граф Хоффман ни разу не смотрел так, как на других — это лишь доказывало индивидуальность Моники, то, что и Георг смотрел на неё иначе, нежели на других, иначе, чем на саму Алесию...

Моника с грустью смотрелась в зеркало. Ей нравилось то платье, которое она нашла в шкафу королевской племянницы и которое та никогда не надевала. Это было тёмно-синее закрытое платье с очень красивой вышивкой на спине, длинное, прекрасно подходившее Монике и наверняка неплохо смотревшееся на самой Алесии. Но Хоффман вряд ли бы обратил на девушку в таком платье внимание. Моника ненавидела графа за его придирчивость, за его любовь всегда быть на коне, за его любовь к красивым вещам, к которым он без колебаний причислял и тех девушек, которые находились в определённый момент вместе с ним... Она презирала его за неумение противостоять этому ужасному пороку, за его разбрасывание деньгами и при этом странную скупость, за неумение выбирать девушек, которых, впрочем, граф бросал после первой же ночи с ними, и за постоянное фатовство на приёмах... И Моника уважала его за то, что графу хватало смелости жить именно так, как ему хотелось...

— Перестань расстраиваться по пустякам! — воскликнула Алесия, кидая какое-то своё старое платье на пол. — И не лезь туда, где тебя не ждут!

Моника со злостью посмотрела на Алесию: та знала, что злость мисс Эливейт скоро пройдёт, и девушка будет смотреть на неё уже не зло, а просто беспомощно, будто пытаясь что-то сказать, но боясь даже думать об этом, так, как не смотрел никто другой, так, как никто другой бы смотреть не стал просто потому, что это было слишком не принято в обществе — показывать свою слабость — и вообще кому-либо, что обязательно вызвало бы какую-то насмешку, Алесия просто не могла думать о том, что кто-то на неё сейчас так смотрит: это было почти неприлично, почти запретно, потому что никто бы не хотел видеть настоящих эмоций и чувств других людей, потому что в высшем обществе было принято видеть только определённую маску, по которой и складывалось впечатление об определённом человеке, и мисс Хайнтс совсем не нравилось это, хоть она и терпела, иногда думая о том, что это действительно необходимо, что это действительно норма поведения...

— Я не знаю, что мне делать! — жалобно пропела Моника. — Он всё время видит только эту Анну!

Моника Эливейт скривилась и попыталась изобразить из себя Анну; получилось весьма жалко, Алесия, наверное, сделала бы замечание Монике по актёрскому мастерству, но, видя состояние той, решила не трогать её до поры, пока та сама не успокоится, что, конечно, должно было произойти ещё совсем нескоро. В конце концов, Хоффман и не собирался обращать на эту девушку внимания. И вряд ли бы он решил вдруг просто посмотреть на неё. Хотя, как казалось Алесии, лучше было как раз тогда, когда он просто не замечал. Так, во всяком случае, было спокойнее.

— Может быть, мне стоит ударить её? Опозорить? — спросила Моника с надеждой. — Может, тогда он поймёт, что она ему не пара? Алесия, что мне делать?

Алесия Хайнтс тяжело вздохнула. Ну вот... Она пришла к тому же, от чего они только полчаса назад оттолкнулись. Это было плохо. Ну а что ещё можно было сказать? Моника не слушала того, что ей говорили, хотя это, безусловно, пошло бы ей на пользу, и даже если ей не удастся как-то повлиять на графа Хоффмана, то хотя бы это было бы подспорьем на тот случай, если Монике Эливейт понравится кто-то другой.

Да уж... Ситуация выходила из-под контроля, и это было плохо. Алесии совсем не хотелось целый день просидеть в своей комнате, перебирая собственные вещи и утешая Монику, тогда как можно было потратить время куда более интересно. А так... Это было скучно. К тому же, всё это повторялось.

— Успокоиться и перестать ныть! — с укором произнесла Алесия. — И стоит перестать винить во всём Анну. Она тут вовсе не дьявол во плоти. В конце концов, она такая же обычная девушка, как и большинство пассий Хоффмана!

Моника шмыгнула носом. Это было ещё хуже. Алесии совсем не хотелось сейчас повторения той истории, что произошла совсем недавно. Это было бы просто глупо со стороны племянницы короля — допустить такое во второй раз, и Алесии совсем не хотелось выглядеть глупо... Вот совсем не хотелось!

— Я тебе что сказала? Перестать плакать. Слезами горю не поможешь! — с тяжёлым вздохом произнесла племянница короля. — Вставай, мы едем в какой-нибудь приличный магазин, чтобы ты выглядела получше...

Моника встала и послушно поплелась за Алесией, совсем послушно, без всяких возражений, без истерик, без каких-то восклицаний, радостных или наоборот, без всякого шума, абсолютно тихо и послушно, так, как редко сможешь увидеть где-либо, как изредка ведут себя те люди, которые что-то хотят... Алесия едва удержалась от удивлённого оклика Моники. Но сейчас это была не лучшая идея. Моника и так была слишком подавлена всей той ситуацией с Анной, когда последняя рассказала о своём желании выйти замуж за Хоффмана...

* * *

Делюжан всё утро чувствовал себя не слишком хорошо. Все эти балы, приёмы, маскарады изматывали уже пожилого первого министра, утомляли его, делать какие-то дела после этих нескольких часов, проведённых на публике, было практически невозможно, а дела накапливались, и мужчина боялся, что через какое-то время они могут лавиной обрушиться на него. Делюжан предпочитал всё делать спокойно и размеренно, без излишней беготни, без какой-либо суеты. Только так можно быть уверенным в правильности своих действий, в их целесообразности, быть уверенным в том, что всё должно получиться. Делюжан едва мог встать сейчас с постели, хотя было уже довольно много времени. Голова не болела, но во всём теле присутствовала такая слабость, что первый министр едва мог заставить себя встать и отправиться в свой кабинет. Обычно он редко решал какие-то дела дома, для этого была создана целая куча разнообразных парадных кабинетов, но сейчас был тот случай, когда он просто не мог добраться хотя бы до одного из них.

— Зарина! — окликнул он служанку, протиравшую пыль в коридоре. — Принеси кофе в мой кабинет. Завтракать я не буду.

Девушка поклонилась и побежала выполнять приказ министра. Мужчина почти был готов улыбнуться. Зарина была похожа на его дочь. Так же, как и Хоффман был похож на его сына. На ту семью, которую у Делюжана отняли пятнадцать лет назад. Он постоянно держал перед глазами этот облик, этот блик всех своих родных, а если что-то забывал, портреты напоминали ему. Милая белокурая девушка, всегда улыбающаяся, с открытым добрым взглядом, его дочь Лирта… Смышлёный и молодой парень, Яков, ставший по собственному желанию военным, миновав все запреты отца, и проводивший теперь всё меньше времени дома… Строгая и уже немолодая женщина, Милана, всё ещё горячо любимая, воспитавшая двух детей первого министра… Их троих не было уже пятнадцать лет. И Делюжан корил себя за то, что настоял на том, чтобы его сын прибыл из полка в тот день домой. Если бы он этого не сделал, то, возможно, хотя бы один его ребёнок был бы жив…

Изменить прошлое теперь уж невозможно. Делюжан не сможет вернуть себе семью, как бы ему того не хотелось… Только больнее становилось и оттого, что тот взрыв во дворце должен был убить самого министра, а не его семью. И мужчина не понимал, почему вдруг у него появились настолько важные дела, что он на полчаса задержался. Взрыв прогремел, когда министр подходил к своему дому. Все в доме оказались уже мертвы. Лирта, Яков, Милана, все слуги… Все были мертвы. Министр не мог простить себе того, что не пришёл раньше. Тогда ему бы не пришлось мучиться долгими вечерами теперь в полном одиночестве в свои почти семьдесят лет…

— Ваш кофе, мистер Делюжан, — сказала Зарина, входя в комнату. — Вам принести ещё чего-нибудь?

Министр жестом показал, что больше ничего не желает и девушка может идти. Та поклонилась и вышла из кабинета. Зарине было семнадцать лет. Ровно столько исполнялось Лирте в день смерти… Яков по какой-то причине не мог прийти тогда, но именно он, первый министр, настоял на том, чтобы сын обязательно пришёл, чтобы обязательно присутствовал рядом со своей сестрой в такой знаменательный день… Почему всё получилось именно так? Разве взрыв не мог грянуть в другом месте? В кабинете самого Делюжана, в столице, когда он работал, например… Или где-то ещё — на улице, в карете, в кофейной, куда каждый день ходил министр… Где угодно, только не там, только не в доме на Сосновой поляне, где жила семья Делюжана… Где угодно, только не в том доме.

Министр всё ещё жалел о том, что произошло тогда. Впрочем, куда более странным было бы, если бы он не жалел об этом. Его семья… Его дети… Всё безвозвратно ушло. И остался только он, семидесятилетней старик, управляющий государством, которое, фактически, теперь заменяло ему всё: семью, жизнь, любовь… Он жил так, как предписывал закон. Ровно так и никак иначе. Просто потому, что ничего, кроме этого, ему и не оставалось. Он мог только сидеть здесь, в этом кабинете, и думать о том, что ничего другого ему не оставалось.

Молодой человек стоял перед отцом и хвастался тем, что его приняли, а значит, уже скоро должны назначить командиром. Его сестра, бледная худенькая девочка, светленькая, вечно напуганная, стояла рядом и заворожено наблюдала за этим. Женщина, вышедшая в тот момент и увидевшая сына, ахнула. Правда, видимо, он была не слишком то рада тому, как выглядел сейчас её ребёнок.

— Подумай, что отец тебе скажет, Яков! — укоризненно сказала она. — Ты же знаешь, он всегда был против твоей идеи стать военным!

Парень усмехнулся и, подойдя к сестре, что-то шепнул ей на ухо. Девочка кивнула и будто бы взлетела по лестнице, помчалась в кабинет отца. Парень засмеялся и развёл руками. Женщина покачала головой. Её сын всегда был слишком своевольным, своенравным, из-за этого он всегда впутывался в огромное множество разнообразных конфликтов… Милану беспокоило это. Её мальчик не мог найти общего языка даже со своим отцом. Что говорить о ком-то другом? Её ребёнок почти всегда лез туда, куда ему лезть не следовало.

— Яков! — услышала расстроенная женщина голос своего мужа. — Яков! Я думал, мы с тобой обо всём поговорили!

Милана вздохнула. Этот тон её мужа, отца её детей, означал только одно — тот сильно рассержен, а значит, Якову обязательно влетит за его дерзкую выходку. Парень же только смеялся. Сколько помнила женщина, её сын почти никогда не унывал, всегда был в центре всех событий, всегда умел поднять остальным настроение. Всем, кроме своего отца, который по своей натуре был человеком куда более спокойным и не желал каких-либо перемен.

— Отец! — воскликнул Яков, всё ещё смеясь. — Ты сам не выполнил своего обещания! Ты подавал документы на моё зачисление в министерство, а мы договаривались на кое-что другое, если ты помнишь!

Лирта укоризненно посмотрела на брата. Тот смеялся. Тот всегда смеялся. Особенно тогда, когда затевал спор с отцом. А Милана лишь вздыхала— когда её муж и сын начнут ладить, как подобает нормальной семье?…

Делюжан с грустью смотрел на фотографию сына, стоявшую у него на столе. В последние пять лет жизни Якова они слишком сильно ссорились, они никогда не находили общий язык, и Милана так расстраивалась из-за этого… Сейчас министр отдал бы всё, чтобы его семья снова была с ним. Так же, как и раньше…

— Зарина! — крикнул мужчина. — Принеси мне ещё кофе!

Про себя министр думал, что только работая, отдавая и выполняя приказы, он может чувствовать себя так же, как и раньше. Хотя бы чувствовать. Каждый раз осознавать для себя то, что как раньше никогда не будет, было пыткой. Делюжан чувствовал, что не сможет выдержать воспоминаний о семье, каждый раз с новой силой и особенно болезненно накатывавших на него.

* * *

Альфонс Браун нервничал. Он сейчас находился в королевском дворце. Он сейчас мог найти Марию. Но той нигде не было. Нигде... Тюрьма была пуста. В ней не было абсолютно никого, все камеры пустовали, там даже было чисто, хотя, когда Ал заходил туда в прошлый раз, там было ещё более неприятно находиться... Низкие своды, будто бы давящие, будто бы пытающиеся раздавить, уничтожить другого человека, будто бы готовые разрушить всё, что было создано матерью-природой, полумрак, из-за которого создавалось впечатление, будто бы это даже не тюрьма, а ад, адский холод, благодаря которому редкий узник раньше осмеливался уснуть, и абсолютная тишина... Альфонс был удивлён. Когда он был тут в прошлый раз, тут было куда более шумно... Более шумно...

Если Мария была тут одна, подумалось Алу, она наверняка молчала. Молчала просто потому, что говорить что-то в подобной ситуации представилось бы ей излишним... И парню показалось, что, если он сейчас выкрикнет её имя, позовёт её, она может услышать и ответить ему... Она же всегда отвечала...

— Мария! — крикнул Альфонс. — Мария!

И ему ответило только эхо. Никто более. Звук пронёсся по подземелью, достиг дальней стены, ударился о неё и отправился назад... Мария услышала бы его. Тогда... Что могло с ней случиться? Ал выдохнул, снова набрал полную грудь воздуха и снова крикнул. И опять ответа не было. Как и в прошлый раз.

Альфонс Браун нервничал. Что могло случиться с Марией? Её могли убить... И это было даже хуже того, что могли убить и Розу, которую похитили незадолго до переворота. Это было гораздо хуже. Ал укорял себя за эгоизм, но тут же забывал об этом, вспоминая, как до появления Седрика спорил с Марией об одном восстании. Мария тогда говорила, что правитель сделал всё абсолютно правильно. Она всегда была готова поддержать его в тех действиях. И, наверное, всё делала правильно. Ал убеждался в этом. В том споре он был за революционеров. А сейчас он ненавидел тех, кто сверг короля Генриха. Тот был слабым правителем, но при нём Марии было нечего бояться.

А что сейчас?

Сейчас Альфонс Браун не мог наверняка сказать, жива ли ещё была его подруга или нет. Он не мог сказать ничего определённого. Он и сам не знал ничего. И это было хуже любого, даже самого слабого и бесхарактерного монарха. Воспоминания появлялись и исчезали в голове парня сами... Без всякого его на то желания... Он не мог сделать ничего. И, наверное, это сильно смешило бы его, если бы сейчас не была та ситуация, в которой лучше знать все свои чувства, все свои эмоции, все свои мысли и уметь угадывать их...

Ал сидел в кресле и с удовольствием наблюдал за Алесией. Правда, пить предложенное ей вино он не собирался. Впрочем, без этого можно было обойтись. Та в своём ярком алом платье была неотразима. Её длинные светлые волосы были растрёпаны, но это, пожалуй, нисколько не портило её, наоборот, придавало какого-то шарма, какого-то бесконечного обаяния. Алу нравилось смотреть на неё. Она была прекрасна... Так прекрасна, как не был прекрасен никто другой... Альфонсу нравилось наблюдать за Алесией. Та была самой грациозностью, самим очарованием... И она не строила из себя святую невинность... Пожалуй, именно это нравилось Алу больше всего.

В соседнем зале играла музыка, танцевали люди, но здесь их не сможет увидеть никто. Эта комната была заперта. И Ал больше всего надеялся, что этого не увидит принцесса Кассандра. У той и так был нервный срыв из-за пропажи младшей дочери, а если она узнает, чем занимается друг её старшей дочери... Наверное, будет скандал. Притом такой, что Алу никогда не удастся снова поговорить с Марией.

Почему-то тётя Кассандра думала, что если Альфонс общается с Марией, то он должен будет потом взять её замуж, а до этого... Мария ни за что не позволила бы кому-либо притронуться к себе. Да и нужно ли это было Алу? Тот прекрасно помнил, как она пожала плечами, узнав о том, что Ал побывал в борделе и снял для себя Эллу в тот день, а потом принялась расспрашивать о том, не подарить ли ему на день рождения абонемент на посещение того места... Да уж... Марии было абсолютно плевать на то, с кем проводил своё время Ал. Но вот как было объяснить леди Кассандре то, что он не встречается с Марией? Нет... Это была задача абсолютно невозможная. А сейчас — тем более...

А Алесия была особенной... Мария никогда не позволила бы себе такое. Впрочем, кто бы позволил? Алесия позволяла себе то, что позволяла, наверное, только Элла из борделя, в котором Альфонс однажды побывал... И это было превосходно. Эта девушка оказалась не бордельной шлюхой, она была из высшего общества, более обаятельной, грациозной, образованной... Она была красивой, очаровательной, совершенно неотразимой... Ал никогда бы не подумал, что будет настолько сильно хотеть кого-то... И Алесия, видя это, не начинала фыркать, убегать, корчить из себя невинность... Она только улыбалась и подходила всё ближе. Но это была и не Элла, не слишком красивая проститутка, впрочем, что и можно было ожидать для дешёвого борделя на окраине небольшого городка.

Алесия, наконец, стала расстёгивать своё платье. Нужно сказать, что платье это облегало фигуру девушки, пожалуй, слишком сильно. Алу, во всяком случае, казалось именно так. Молния была на спине, и Алесия, не сумев расстегнуть самостоятельно, попросила сделать это Ала. Тот подошёл к ней, чтобы помочь это сделать. Ох... Эта девушка была прекрасна. В ней было прекрасно всё: руки, лицо, волосы, фигура... И она позволяла себе то, что не позволял себе почти никто. Она была неотразима. Ал чувствовал, что начинает терять самообладание рядом с ней...

Платье было расстёгнуто, снято и отброшено в сторону. То же в скором времени произошло и с рубашкой Ала, а также с его брюками. Алесия целовала Ала активно, жадно, торопливо, она сама была готова сделать всё самостоятельно... Вблизи её лицо выглядело ещё более очаровательным. Алу казалось, будто бы всё это просто наваждение...

Малус выполнил своё обещание. Демоны были во дворце. Демоны крушили всё, что попадалось им под руку. И они помогали Алу и Леонарду свергнуть узурпаторов. Конечно, в любой другой день Альфонс бы подумал, что логика сейчас была слишком странной — идти революцией против революционеров, но сейчас ему было абсолютно плевать на какую-либо логику.

Тот человек, который был палачом короля Генриха, убийцей леди Кассандры, выбежал из тронного зала. Кто там остался? Никого... Ни того странного парня, ни той девушки, несколько похожей на дешёвую проститутку, постоянно размалёванную и вызывающе одетую...

— Ну и? Что будешь теперь делать? — усмехнулся Малус, почти влетая в тронный зал.

Ал пожал плечами. Действительно, что он будет делать теперь, когда Мария ещё не найдена, а дворец уже взят? Стоило срочно найти Леонарда. Он бы помог леди Джулии стать королевой... Та была бы рада такому подарку. И, возможно, на несколько дней или часов отстала бы от Седрика.

— Живо садись! — потребовал вдруг демон, подталкивая Ала прямо к трону.

Парень запротестовал, пытаясь хоть как-то убедить Малуса в том, что он, Альфонс Браун, в роли короля будет смотреться совсем не так хорошо, как смотрелся бы тот же Леонард. Или Седрик. Они хоть что-то знали об этом мире. В отличие от Ала, который не знал абсолютно ничего.

— Садись! — рявкнул демон, понимая, что нужно действовать более активно. — Ты король. Мы помогли тебе захватить престол за то, что ты спас мою дочь. Мы в расчёте!

Ал, от неимения возможности двигаться куда-то, кроме как назад, врезался в трон, плюхнулся на него, ударился спиной о его спинку. На голову парню вдруг упала корона. Если быть честным, то это было даже немного больно. Ал не успел сказать что-либо, как в зал ворвались демоны, тотчас увидевшие сидящего на троне Брауна и завопившие что-то вроде хвалебной оды. Альфонс поморщился. Да нет же! Он просил у Малуса совсем другое!

* * *

Правила всегда создаются именно для того, чтобы нарушать их, не так ли? Анна, во всяком случае, считала именно так. Георга не было уже слишком долго. Впрочем, он всегда позволял себе задерживаться допоздна на своей работе... Юта уже спала. Для ребёнка её возраста это время было уже слишком поздним. Анна была рада тому, что Юта хорошо относилась к ней. Приёмная дочь Георга... Испортить отношения с этой девочкой означало испортить отношения с Георгом, а допускать этого совсем не хотелось.

Анне не нравились Моника и Алесия, но говорить что-либо в их адрес не стоило. Это только разозлило бы Хоффмана. Она же не хочет оказаться снова на улице, не так ли? Ну... Или не совсем на улице. В одной комнате с пятью младшими и двумя старшими сёстрами. Оказаться там снова было не самым лучшим вариантом. Анна чувствовала, что ей нужно быть как можно более тактичной и осторожной, играя с судьбой. Георг не был тем человеком, который готов простить её, если что-то случится, что бы она после этого не делала. А испортить отношения с ним было слишком просто. Разве можно допускать такой исход их отношений? Анна ещё не являлась супругой графа. И вряд ли будет, если начнёт сейчас действовать слишком торопливо. И именно поэтому не стоит устраивать скандал сегодня, когда Георг явится домой. Это его дом. И стоило помнить это. А она тут никто. Пока никто.

— Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спросила Анна, увидев в холле Хоффмана, еле стоящего на ногах.

По правде говоря, сначала девушке показалось, будто бы граф был пьян. Но уже через минуту, подойдя к нему, она поняла, что запаха алкоголя просто не было. Что же с ним случилось? Девушка еле смогла помочь Хоффману добраться до его комнаты наверху. Да уж... Что такого могло случиться с графом? Анна никогда бы не подумала, что его работа настолько опасна... Что же... Наверное, стоит попросить его после их свадьбы перевестись на что-то куда менее опасное. Ведь Анне не хочется остаться одной. Да и с ребёнком к тому моменту, скорее всего...

— Если говорить честно, то хреново, — пробормотал Георг, присаживаясь.

Анна тяжело вздохнула и бросилась на кухню будить прислугу, чтобы кто-нибудь из них принёс графу чего-нибудь поесть. Тот наверняка был голоден. И Анне следовало сперва накормить его. Мало ли насколько он сейчас раздражён тем, что произошло с ним. А Анне ведь не хочется вылететь отсюда прямо сейчас, ночью... Это было бы даже глупо.

— Ты как? — спросила она, возвращаясь к нему уже с известием о том, что служанка уже через несколько минут принесёт разогретый ужин.

Хоффман привстал и поморщился. Что с ним? Он был куда бледнее, нежели обычно. А Анна чувствовала себя ещё куда более беспомощной, чем всегда. Ей в который раз казалось, будто бы она просто никто, будто бы она ничего не может... И это было слишком странно, слишком страшно...

— Я уже говорил... — устало сказал Георг.

Анна присела рядом с ним. Что такого могло случиться, чтобы всегда энергичный и полный сил граф чувствовал такое обычное для нормальных, среднестатистических людей чувство, как усталость? Поистине ужасное и выматывающее. Анне уже даже не хотелось знать, что именно. Ей хотелось просто как-то помочь ему.

— Сейчас Лия принесёт сюда ужин. Ты проголодался, так?

Хоффман кивнул и поцеловал Анну в лоб. Так же, как целовал Юту или Алесию в те моменты, когда хотел показать, что всегда будет покровительствовать им обеим... И Анна чувствовала, будто бы что-то в их отношениях должно было измениться... Что? Девушка сама не знала этого. Ей было так уютно сейчас сидеть тут, чувствовать, как обнимает её Георг...

А граф будто бы решал что-то в этот момент. И Анна тоже чувствовала это. И ей было немного страшно. О чём думал Хоффман? О чём? Об их будущем или о чём-то другом? О том, что будущего этого и не могло бы быть? Всего один неверный шаг, и... всё будет полностью разрушено. Всё, что она пыталась сейчас создать...

Примечания:

* Канцлер Ги — "Восемь шагов к Раю"

Глава отредактирована 14.06.2014 года, потому что автор, перечитывая главу, вдруг заметил, что забыл вставить один кусок.