Где любят нас - лишь там очаг родимый (джен)

А знаешь, ведь время не лечит…

Нас лечат другие люди…

Я времени бег не замечу.

Замечу, когда разбудят

мою отрешенную душу

снова отросшие крылья…

И я сперва, может быть, струшу.

Ведь сердце покрылось пылью…

И боль заменить пустотою

оно ведь не сразу сумело…

А кто-то, вонзившись стрелою,

захочет, чтоб снова пело…

А ноты давно позабыты,

украдены тихой грустью…

И, кажется, их на свободу

она никогда не отпустит…

Но это лишь кажется… Чудо

приходит всегда нежданно.

И нас от людей лечат люди…

А время лишь прячет раны…

© Анна Гендель

Свидетельство о публикации №116031907045

Китнисс аккуратно прикрыла за собой входную дверь и прислонилась к ней спиной, глубоко выдыхая и прикрыв глаза.

Она до сих пор не может дать объяснения тому, что произошло сегодня на Площади.

Она хотела поговорить с Питом о том, что между ними происходит, а в итоге… а в итоге они снова поцеловались! Причем на виду у всего Дистрикта! Причем их видел ее лучший друг Гейл!

Как все оказалось запутано, однако…

Брюнетка до сих пор не может разобраться в себе и своих чувствах.

Ей безумно хотелось догнать друга и сказать ему, что то, что он видел — всего лишь игра на публику, не более, но она была благодарна Питу за то, что он не дал ей этого сделать, иначе вся их история, вся красивая ложь, которой они пудрят мозги всему Панему, рассыпалась бы как карточный домик.

Она точно знала, что Гейл — лучший друг и надежный товарищ с самого детства, решительный, смелый, взрывной и напористый, для нее навсегда останется просто другом, и все.

Но с другой стороны Пит — ее Мальчик с хлебом, которого она толком-то и не знала до этих Игр, изменивших все. Впрочем, она и сейчас не знала его досконально, было множество вещей, которых она о нем и не ведала.

Мягкий, робкий, тихий юноша, однако, умеющий одними только объятиями или же словами прогнать все сомнения и кошмары, терзающие ее. Кто еще так умеет делать?..

Ответ пришел почти сразу.

Папа.

Ее милый и любимый папа, на которого сейчас так сильно похож Пит.

Боль от потери никуда не делась, она лишь притупилась, загналась как можно дальше под кожу, глубоко-глубоко, боль никуда не исчезла и не стерлась.

Говорят, что время лечит.

Кто сказал эту глупость?!

Время не лечит. Оно только покрывает небольшим слоем песка рваную рану, совсем немного, чтобы посторонним этого не было видно. Только и всего.

К ней просто привыкаешь, сродняешься с ней, сближаешься, срастаешься насквозь. Загружаешь себя делами и работой, чтобы не было времени думать об этом.

Будешь думать — будет болеть. Чем больше — тем хуже.

Победительница открыла глаза и оторвалась от двери.

Сегодня она снова не уснет. Будет думать и размышлять.

И все-таки… может, стоит пойти и попробовать вздремнуть?..

* * *

Огонь раздирает легкие в клочья и не позволяет вдохнуть ни капельки спасительного кислорода.

Она осматривается вокруг. Везде один огонь, пожирающий дома, улицы и людей.

Она слышит только крики, одни лишь крики.

Поглубже вдыхает воздух и тут же начинает кашлять — пахнет чем-то паленым… мясом?.. как будто… чел…

И тут до нее доходит — так пахнут люди, которых сжигает огонь.

Она смотрит на свои руки, которые полностью покрыты кровью, чьей-то кровью. Опускает взгляд и видит ребенка, младенца, лежащего в неестественной позе у ее ног.

— Ты убила его… посмотри на себя… убийца… убийца… — шепчет рядом голос, от которого бегут мурашки, от которого хочется бежать, не оглядываясь, царапать стены руками и выть от ужаса, охватывающего с головы до ног.

— Замолчи-замолчи-замолчи, — сухими безжизненными губами тихо говорит девушка, закрывая уши руками.

Но даже это ей не помогает — голос проникает сквозь ладони, сквозь кожу и режет ее изнутри, выворачивает внутренности, завязывает все в тугой узел.

— Заткнись! — неожиданно кричит она, зажмуриваясь изо всех сил, и вокруг будто останавливается время, становится тихо, и ненавистный змеиный голос сразу же исчезает.

Она с сомнением приоткрывает веки и видит, что стало светлее, будто и не было огня, лизавшего здания и складывающего их как картонные коробки, будто и не было людей, бежавших от яркого пламени, будто… ничего не было.

Она осматривается — все вокруг белым-бело, нет ничего. Она находится в какой-то пустоте.

Вдыхает воздух и жмурится от наслаждения — свежий летний ветерок отрезвляет голову и тут же выветривает все жуткие воспоминания, мучавшие ее буквально секунду назад.

Неожиданно она распахивает глаза и понимает, что еще не все кончено — каким-то шестым чувством она ощущает, что сзади кто-то есть. Кто-то… нечеловеческий…

Мгновением позже она начинает слышать чье-то хриплое дыхание и резко оборачивается — вроде бы и вовремя, чтобы взглянуть, кто это, но уже поздно, потому что сделать она уже ничего не может, только смотреть. Впрочем, как и всегда.

Смотреть на чертового Сивого, летящего к ней в прыжке, отталкиваясь мощными лапами от земли.

* * *

Гермиона вскакивает на кровати и глядит в темноту расширившимися глазами, тяжело дыша. Быстро осматривается и не может понять, где она.

Это не ее комната и не ее камера.

В панике она спрыгивает с постели, проверяет сначала все помещение на наличие посторонних людей и только потом понимает, где она находится. Девушка с тихим стоном прикрывает лицо руками и тяжело вздыхает.

Аккуратно ступая, тихо идет в ванную комнату и проделывает все процедуры.

Она заходит на кухню и видит там сидящую на стуле Китнисс.

— Не спится? — тихим голосом спрашивает Гермиона и тоже садится.

Брюнетка вздрагивает и поднимает голову:

— Гермиона? Боже, ты напугала меня.

— Извини.

— Ничего. Я заснуть не могу.

Шатенка понимающе кивает и задумчиво смотрит в окно.

— А ты?

— Кошмары, — передергивает плечами девушка и поджимает губы.

После неловкого молчания победительница неуверенно спрашивает:

— Ты будешь чай?

— А кофе есть?

— Да, мы его почти не пьем.

— Тогда кофе, пожалуйста, без сахара.

— У нас его и нет, — печально улыбается Китнисс.

— Оо… — Гермиона смущается. — Извини.

Китнисс отворачивается и делает себе чай, а сестре крепкий кофе.

И снова так неловко… такая тишина… неуютная, что ли…

Это и неудивительно, учитывая, что они шесть лет не виделись.

Обычно она сама никогда не стремилась поддержать разговор, предпочитая отмалчиваться и сидеть незамеченной в уголочке. Ей нравилась тишина. Ей нравилось молчать с Прим, Гейлом, Питом.

А теперь они как будто поменялись местами.

Брюнетка ставит чайник на плиту и незаметно косит глаза в сторону сидящей сестры и так задумчиво смотрящей на улицу.

Такое ощущение, как будто ей комфортно и ее не напрягает это молчание.

Интересно, о чем она думает?

И… что за кошмары ей снятся?

Ясное дело, что шрамы она получила… не на лестнице. А где? Она сражалась? Где она вообще побывала, что после этого ей снятся кошмары?

Неужели и в ее мире происходит сейчас что-то страшное и ужасное, такое, от которого по всему телу появляются подобные отметины, а по ночам она просыпается из-за собственных криков?

От этой мысли у девушки внутри все похолодело.

Черт, и в каком из этих двух миров ей сейчас будет безопасней? В этом, где правит Сноу, и ее могут отослать на Голодные Игры, или же в том, где она была последние шесть лет и в котором творится черт знает что?

Нет, она не допустит того, чтобы еще одну сестру попытались отправить туда.

Значит, надо сделать так, чтобы о ней здесь никто не узнал. И как это сделать? Не может же она вечно, всю свою жизнь провести тут, в заточении?

Это точно не выход из этой ситуации, надо придумать что-то другое.

Но как ей убедить сестру остаться здесь, где ее родной дом, когда она так рвется в другой мир?

— Гермиона, ты… прости, что я вчера так… — замялась Эвердин, не зная, как правильней выразить свои чувства и эмоции, ей толком-то и не приходилось раньше извиняться. Она — не Пит, который так виртуозно владеет словами и может подобрать верные фразы.

— Не волнуйся, я понимаю все, — слабо раздвинула губы в улыбке шатенка, принимая горячий кофе и благодарно кивая.

Охотница облегченно выдохнула и села напротив, глотая обжигающий напиток, тут же опаливший губы. Она поморщилась и отодвинула от себя чашку, дожидаясь, пока чай остынет.

Появившуюся тишину нарушало лишь тиканье старых часов в коридоре. Китнисс неуютно заерзала на стуле, пытаясь придумать, что сказать, и как прервать это молчание, камнем ложившееся на плечи.

Взглянув исподлобья на сестру, она снова удивилась — та опять уставилась в окно, думая о чем-то своем и ничего вокруг себя не замечая.

И часто она так сидит и просто смотрит?

И о чем она постоянно думает?

— Спрашивай, — раздался хрипловатый голос.

Брюнетка вздрогнула и нахмурилась:

— Что?

— Я же вижу, что тебе хочется поговорить со мной, а я тебе этого не позволяю, — повернулась Гермиона к сестре всем корпусом и положила подбородок на правую руку, облокотившись ею о колено. — Но для начала… что все-таки тебя тревожит?

— Меня? — удивилась Китнисс.

— Ты о чем-то думаешь, и это что-то тебя постоянно тревожит, — кивнула шатенка.

— У меня все в порядке, Гермиона.

Девушка усмехнулась и покачала головой:

— Во-первых, ты совершенно не умеешь врать, во-вторых… — она немного помолчала и задумчиво покачала ногой. — … сомневаюсь, что после того, что ты пережила, можно оставаться в порядке.

Эвердин судорожно вздохнула и сжала побелевшими пальцами столешницу, открыв рот и собираясь уже огрызнуться, но почему-то не стала этого делать. Может, потому что не захотела угробить и так неустойчивые отношения с сестрой, а может, потому что увидела прямой и твердый взгляд Гермионы, говоривший о том, что она… все понимает.

Господи, она… правда все понимает. Может, у нее не было такого же развития событий, как у нее самой, но что-то. Что-то такое подобное было в жизни ее сестры, о чем она молчит и не хочет разговаривать, что-то, из-за чего ей теперь снятся кошмары, терзающие ее по ночам.

— Я вижу тебя насквозь, Китнисс, можешь не притворяться, что ты нормально себя чувствуешь, потому что… потому что это не так. После такого никто не будет чувствовать себя нормально, и это… неудивительно.

— Я… — хрипло начала брюнетка и прикрыла глаза, откинувшись на стуле и закрыв рукой лицо. — Прим тебе все рассказала, да?

— Верно.

— Ты считаешь себя виноватой, — утвердительно сказала Гермиона после недолгого молчания.

— Я убивала людей, Гермиона! — срываясь, глухим и дрожащим голосом проговорила победительница, убирая руку с лица и приподнимаясь на стуле.

— Я тоже, — спокойно ответила девушка.

Китнисс поперхнулась воздухом и уставилась оторопевшим взглядом на сестру:

— Ч… что?.. Хочешь сказать… что там, где ты жила… тоже было что-то подобное?..

Шатенка передернула узкими плечами и впервые за все это время отвела глаза, уставилась на пол и потом снова посмотрела на брюнетку:

— Нет, Китнисс, в моем мире Голодных Игр нет, слава Мерлину… но… — она поджала губы. — Есть нехорошие люди, которые пытаются причинить вред моему другу.

— Это Гарри? Твой друг… ты зовешь его по ночам, это Гарри, верно?

Гермиона закусила нижнюю губу и кивнула:

— Да, это он.

— Послушай, Китнисс, то, что там было… ты должна была убивать, иначе ты бы погибла. Тебе просто нужно было это сделать, вот и все. Я знаю, что такое не забывается. И эти лица ты будешь видеть до конца своей жизни в своих снах, но это нужно принять и отпустить.

— Я знаю, но… я не могу это все забыть.

— Ты и не забудешь, — отрезала Гермиона, вставая и забирая грязные чашки. — Но что-то еще. Не только это тебя тревожит, я права?

Китнисс порывисто вздохнула и сжала руки.

— Это из-за Пита?

— Откуда ты… — ошеломленно выдохнула брюнетка, расширившимися от испуга глазами глядя на спину сестры. Собеседница повернулась и усмехнулась, вытерев руки о полотенце и закатив глаза:

— Китнисс, великий Мерлин! Да у вас на лицах все написано! Что у тебя, что у него! По нему видно, что он влюблен в тебя без памяти, хоть и… похоже, что эта любовь приносит ему и боль. А вот ты… здесь я не могу понять и разобраться. Я наблюдала, конечно, не так много времени за вами, но, поверь, его было вполне достаточно, чтобы сделать хоть какие-то определенные выводы. — Она снова отвернулась и принялась расставлять чашки на полку.

— Пару раз я замечала, что ты смотришь в никуда. Это взгляд скорбящего человека. Я… видела такие взгляды. Не знаю, о ком ты так тоскуешь, но я хочу кое-что тебе сказать. — Шатенка снова обернулась к напряженной победительнице. — Время не лечит, Китнисс. Лечат другие люди. Так позволь же этим людям помочь тебе и залечить твою рану на сердце и в душе. — Девушка посмотрела на сестру, пожелала спокойной ночи и удалилась наверх.

Эвердин устало откинулась на стуле и прикрыла глаза дрожавшей рукой.

* * *

Пит вернулся домой в непонятном настроении поздно вечером.

Сначала все было неловко и неудобно, но после поцелуя… все было так естественно и нормально, как будто так и должно было быть всегда. Словно так и надо было.

Он заметил, как Китнисс смотрела на Гейла Хоторна в толпе, он видел ее взгляд и боялся, что даже после того, как он ее одернет, она кинется бежать к своему лучшему другу.

И он очень удивился, когда она ничего не сказала, отвернулась и безропотно пошла за ним, не сделав ни единого движения по направлению к своему «кузену».

После этого они заглянули к Хеймитчу и вместе прибрались у него в доме.

А затем они погуляли еще и разошлись по домам.

Он не мог винить ее в том, что она так быстро стремилась сбежать от него.

Он видел ее настороженность и, к собственному изумлению, смущение, но был уверен, что вызвано оно было неожиданным поцелуем на виду у всего народа.

Теперь, поразмыслив, он понял, что тогда, на Арене, она должна была так поступить, иначе они бы не выжили. Откуда ж ей было знать, что это всего лишь ловушка, так ловко расставленная Распорядителями Игр? Ее винить было не в чем. Только благодарить за счастье быть спасенным.

Правда, соль была здесь в том, что он не желал им быть. Особенно после той надежды, которую она давала ему раз за разом. И вот опять. Снова. Сегодня она опять дала ему ее, вручила прямо в руки этот цветок, расцветающий и благоухающий у него в душе.

И ему это нравилось, хоть и эти цветы начали пускать ядовитые шипы прямо в сердце.

Он бы не обвинил ее, даже если б она ринулась сегодня напролом к шахтеру, стоящему одиноко в беснующейся и ликующей толпе, смотрящему прямо в душу глазами печального серого неба. Он понимал его. И не судил.

Он видел его влюбленные взгляды еще в школе, видел и только завидовал, вот и все. Потому что сам он не мог находиться рядом с Китнисс, не мог свободно взять ее за руку, прикасаться к ней и не бояться, что она обрушит на него всю силу и мощь своего презрения, ярости или ненависти. А Гейл Хоторн — он все это мог. Ему ничего из вышеперечисленного не грозило, он не боялся быть побитым, побежденным или пригвожденным к дереву ее стрелой.

Хотя она сама ничего и не замечала, но это было заметно — он любил ее. Любил ее точно так же, как и Пит. Безвозмездно, горячо, безумно.

И не мог винить его в этом, и ненавидеть тоже. Зачем и к чему тратить свои эмоции и силы на такое ужасное чувство? Если оно не принесет ему ничего, кроме боли и страданий. Только погрузит еще больше во тьму и пучину всех горестей.

Юноша тяжело вздохнул и направился наверх — лучше всего справиться с собой ему помогало рисование, чем он сейчас и планировал заняться.

* * *

Через несколько дней Пит решил встать пораньше, чтобы приготовить булочки — предыдущая партия уже закончилась и теперь срочно требовалась новая. Эти несколько суток он совсем не выходил из дома, только рисовал-рисовал-рисовал.

Работа была в самом разгаре, когда он услышал стук в дверь.

Он вышел из кухни, вытирая руки полотенцем и гадая, кто пришел к нему в столь раннее время, и открыл дверь. На пороге стояла Гермиона, сестра Китнисс.

Она была одета в легкие штаны и темно-синюю рубашку Китнисс, которую он уже видел.

Увидев парня, она слабо улыбнулась:

— Доброе утро, Пит.

— Доброе утро, Гермиона, — мягко улыбнулся парень. — Что-то случилось?

— Нет, ничего. Просто зашла поинтересоваться — ты же один живешь?

— Эээ, ну да… — недоуменно ответил победитель. — А в чем дело-то?

— Я просто хотела предложить тебе позавтракать с нами.

— А разве все уже встали? Сейчас же только, — он наклонился назад, пытаясь рассмотреть в темноте коридора время на часах. — Сейчас же только половина седьмого.

— Еще нет, но скоро, уверена, встанут, — пожала плечами девушка. — Вообще сегодня суббота, и, по идее, они должны спать минимум до десяти.

— Мм, Гермиона, я благодарю тебя за это предложение, но, — замялся блондин. — Я не думаю, что это хорошая идея, и Китнисс этому обрадуется… В общем, наверное, я тут… ну и… — в этот совсем неловкий момент все хваленое красноречие Пита покинуло его и растворилось где-то в утренней заре.

— Глупости только не говори, — отмахнулась девушка. — Я говорила об этом с Китнисс, и…

— Ты говорила с ней об этом? — удивленно спросил Мелларк.

Гермиона посмотрела на него внимательным взглядом:

— Говорила. В общем, давай собирайся, и пойдем к нам.

— Ээм, ну, у меня там вообще-то работа, Гермиона, я не могу идти.

— Что за работа? — оживилась девушка. — Может, я могу чем-то помочь?

— Аа, ты умеешь печь? — изумленно спросил пекарь.

— Ты что-то готовишь? — в свою очередь удивленно задала вопрос шатенка.

— Да, — кивнул парень. — Я пеку булочки. Ой, извини, заходи давай, холодно же, — засуетился Пит и втянул оторопевшую Эвердин в дом, закрыв за ней дверь.

— Там не так уж и холодно было, — усмехнулась девушка.

Блондин неловко пожал плечами и устремился, судя по запахам, на кухню:

— Садись тут, чай будешь?

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась девушка и убрала руки за спину, с интересом рассматривая убранство комнаты. — И все-таки, я могу чем-то помочь? — заглянула она через плечо юноши.

— Ты умеешь раскатывать тесто?

Шатенка приподняла брови и усмехнулась:

— Я что, похожа на пещерного человека?

— Что? — нахмурил брови Пит.

— Не обращай внимания, — отмахнулась девушка. — Конечно умею, чего тут делать-то!

Гриффиндорка взяла скалку и уверенными движениями принялась раскатывать тесто.

— Как сильно мне его раскатывать?

— Примерно несколько миллиметров, — отозвался победитель.

Некоторое время они работали в полной тишине, потом юноша спросил:

— Почему ты так удивилась, когда узнала, чем я занимаюсь?

Девушка уже раскатала тесто и теперь разрезала его:

— Ну, знаешь, ты первый мужчина, который умеет готовить. Все мои знакомые парни совершенно не умеют этого делать, даже яичницу приготовить. А ты умеешь, потому что это у вас семейное, верно?

— Можно и так сказать, — кивнул Пит. — Моя семья владеет пекарней вот уже многие годы, это дело передавалось у нас из поколения в поколение, от отца к сыну, так что все, кто носит фамилию Мелларк, умеют готовить. А твои знакомые, ммм, парни — это твои друзья?

— Не совсем, — улыбнулась девушка. — У меня много знакомых, а друзей только двое. Но то, что они не умеют готовить совершенно, верно как то, что я не умею шить и вязать.

Парень засмеялся:

— Ну, это нормально, у нас в Дистрикте почти также — редко какой мужчина умеет готовить.

— Может быть, — согласилась шатенка. — Но они у меня ребята исключительные — прошедшим летом, когда я гостила у одного из них, решили сделать всем приятное и сами приготовить завтрак, так в итоге мне с Джинни пришлось тушить кухню и выбрасывать то, что они сделали, потому что спасать там уже было абсолютно нечего.

Блондин снова захохотал:

— Да, я смотрю, у вас там было весело!

— Да уж, веселья мне с ними хватает, аж на две жизни вперед, — улыбнулась Гермиона. Глаза ее засветились теплом, и Пит понял, что его вызвали воспоминания о ее друзьях.

— Так, что теперь?

— Теперь надо это запечь, и все, минут двадцать.

Гермиона кивнула:

— Хорошо.

— Может, будешь чай? — снова предложил блондин.

— Теперь да.

— Странно, — задумчиво промолвила шатенка, рассматривая узор на чашке. — Мама всегда пыталась меня научить готовить, но я была слишком упряма и нетерпелива для этого. Меня потом научили готовить все-таки, но уже не она. А вот булочки пеку я редко. У тебя, видно, рука уже хорошо набита в этом деле.

— Это да, я с самого детства этим занимаюсь, наверное, раньше, чем научился ходить и говорить, — согласился Пит, отпивая чай.

Скорее всего, она имела ввиду не миссис Эвердин, а другую женщину — ведь жила же она где-то все это время, видимо, в какой-то другой семье.

Он украдкой посматривал исподлобья на свою гостью и сравнивал ее с сестрой — они совершенно не были похожи! Насчет характера еще трудно было говорить, но вот внешне точно нет.

У Китнисс темные, почти черные волнистые волосы, ниспадающие до самой талии, оливковая кожа и глубокие серые глаза. Густые брови идеальной формы, большой лоб, стройная фигура, которая раньше была худощавой, невысокая, около пяти с половиной футов.

У Гермионы же карие глаза, кучерявые каштановые волосы до лопаток, открытый лоб, высокие скулы и точеный подбородок. У девушки светлая кожа, сама она такая же невысокая, как и сестра, правда, она была еще меньше, чем Китнисс. Фигура у нее худая, даже слишком, что, в принципе, было неудивительно, учитывая, в каком состоянии Гейл ее нашел в лесу — видимо, в последнее время она перенесла что-то тяжелое и ужасное, что и сказалось на ее внешности. Она была до того прозрачная, что ему казалось, если присмотреться, через нее можно было увидеть очертания предметов, находящихся позади девушки.

Что же насчет ее нрава — тут он не мог сказать ничего определенного, он ее совсем не знал, были знакомы они меньше недели, да и Пит сомневался, что она так быстро привыкнет ко всем и начнет рассказывать всю свою прошлую жизнь.

Хотя сейчас он удивился, когда она так легко сообщила ему некоторые факты о том, как жила раньше. Он был уверен, что это будет труднее.

— Сравниваешь меня со своей подружкой? — раздался женский голос и Пит посмотрел в шоколадные насмешливые глаза напротив.

— Ч.. что?.. — встрепенулся юноша. — Нет! Я никого не сравнивал!

— Ага, рассказывай мне, — хмыкнула девушка и сложила руки на груди. — Я уже видала такой взгляд, как у тебя. Все думают, раз мы с ней сестры, то обязательно должны быть похожи.

— Но вы действительно похожи, — возразил парень.

— И чем же?

— Нууу… ростом!

— Она выше меня.

— Мм… лоб…

— Прости, что?

— Ну, у вас у обеих лоб высокий, — неуверенно пробормотал Пит, делая какие-то жесты в районе своей головы, видимо, показывая, чем же конкретно похожи сестры.

— Ага, а еще у нас совершенно одинаковые большие пальцы на правой ноге, — заговорщическим голосом произнесла Гермиона, с серьезным лицом наклонившись вперед и вытянув упомянутую ногу. Потом она рассмеялась, увидев ошеломленное выражение лица собеседника, и добавила:

— Давай не будем искать общих черт там, где их нет.

— Кхм… — прокашлялся хозяин дома и встал со стула. — Булочки уже готовы, теперь надо посыпать их сахарной пудрой и корицей.

Он достал из духовки противень с выпечкой и поставил на стол.

Девушка молча взяла необходимые приправы и начала посыпать ими сдобу.

Гриффиндорка подняла голову и посмотрела на время:

— О, уже почти восемь! Это все?

— Мм, да-да, теперь да, — рассеянно ответил Мелларк.

— Ну что, идем? — Девушка встала и уже направилась к выходу, но заметила, что за ней никто не идет. — Что такое?

— Мне кажется, что это все-таки… — замялся юноша, переступая с ноги на ногу на месте.

— Ты опять за свое? — Гермиона закатила глаза и помолилась про себя, прося, чтобы Мерлин дал ей силы и терпение. — Не начинай, пошли уже!

Победитель с отчаянием закусил губу и неуверенно уставился на гостью.

Та с раздражением и усталостью вздохнула:

— Господи, ну и что мне такого сказать, чтобы ты, наконец, уже пошел? Давай зайдем и ты сам посмотришь на ее реакцию.

— И все-таки я думаю, что это…

— Да Боже ж ты мой! — взвыла шатенка, хлопнув себя ладонью по лбу, и схватила застывшего парня за плечо, дернув на себя. — Идем уже!

— Подожди, хорошо, я только возьму сырные булочки, и мы пойдем, — пообещал пекарь и вырвался из хватки Эвердин, направившись к столу.

— Зачем? Они же нужны тебе для вашего дела.

— Ну, эти я испек не для этого…

— О! — округлила рот девушка. — Так, значит, ты сделал их специально для нее, верно? Это ее любимые, да?

— Нуу… да, — смутился блондин, чувствуя, как краска заливает щеки.

— Ну, тогда мне все ясно. Ладно, пошли.

Мда, ну и страсти у них тут кипят! — изумленно подумала Грейнджер.

Через несколько минут они вдвоем направились к дому семьи Эвердин.

— Похоже, они еще спят, — заметила Гермиона, сворачивая на кухню.

Решив ничего не мудрить с завтраком, девушка достала яйца и молоко для омлета.

— Я могу чем-нибудь помочь? — поинтересовался Пит, застыв в дверном проеме.

— Можешь, если сядешь за стол и перестанешь стоять столбом в дверях, — невозмутимо ответствовала шатенка, не поворачиваясь к юноше. Потом она повернулась и усмехнулась:

— Поставь чайник, если не трудно.

— Ооой, Гермиона, как вкусно пахнет! — весело и нараспев воскликнула Прим, заскочив на кухню, затем она увидела Пита, ойкнула и выскочила из помещения, вспомнив, что на ней из одежды только пижама.

Гермиона позволила себе немного улыбнуться и обменялась взглядами с Питом, который пытался сдержать смех.

— Мм, Гермиона, ты решила порадовать нас сегодня завтраком? — потягиваясь, на кухню зашла Китнисс, секундой позже ее лицо вытянулось, она ойкнула и вылетела из комнаты как стрела, вспомнив, что на ней из одежды только сорочка.

Шатенка переглянулась с Мелларком, который через мгновение захохотал.

Гермиона усмехнулась и разложила омлет по тарелкам:

— Идите есть! Только умоляю, девочки, в одежде, пожалуйста!

Через несколько минут на кухне появились обе сестры Эвердин, насупившиеся и настолько красные, что они сливались с яркими занавесками на окнах.

— Оо, вы одетые! — удивилась Гермиона, разливая чай по чашкам, не заметив двух гневных взглядов, которые, по-видимому, должны были испепелить ее на месте.

— Даже не старайтесь, девочки, — усмехнулась шатенка. — Все равно до взглядов профессора Снейпа вам очень и очень далеко!

Завтрак проходил в полнейшей тишине и молчании, даже обычно приветливая и жизнерадостная Прим сегодня помалкивала, что, скорее всего, было связано с ее триумфальным появлением с утра, разве что иногда это безмолвие нарушалось стуком приборов о тарелки.

Из всей компании хорошо и непринужденно чувствовала себя только Гермиона, которой не пришлось предстать перед гостем в неподобающем виде, в отличие от своих сестер, Мелларк же был немного скован и смущен окружающей обстановкой. Китнисс, видимо, вообще не понимала, что происходит, впрочем, она пока что и не старалась ничего понять, так как сейчас была занята только одним, более важным делом — пыталась согнать с лица удушающую краску стыда и выкинуть это воспоминание о ее неловком и неудобном выходе на кухню из своей памяти. Было бы неплохо еще стереть это самое воспоминание и у остальных, особенно у Пита. Бросив эти тщетные и безуспешные попытки слиться со столом, она принялась испепелять глазами Гермиону и желая, чтобы сестра хотя бы немного покраснела и пожалела обо всем, что сегодня произошло. Однако этого не случилось — Гермиона словно почувствовала чужой взгляд и обернулась на Китнисс, только вот она совсем не покраснела, даже на самую малость, даже наоборот — встретила взор своей разозленной сестры прямо и твердо, ни секунды, видимо, не раскаиваясь в своем поступке.

Нет, Китнисс, конечно, была не против того, чтобы Пит иногда присутствовал у них в доме и обедал с ними, потому что она знала о его одиночестве, и они разговаривали об этом с Гермионой буквально вчера вечером, но она совершенно не ожидала того, что сестра возьмется за это дело с таким рвением и так быстро.

Потом она тяжко вздохнула и прекратила и это бесполезное занятие — знала же, что эту наглую и беспардонную девицу ничего не смутит и не заденет. Иногда ей вообще казалось, что на этом свете не найдется ничего, абсолютно ничего, что могло бы вывести ее из равновесия, хоть как-то растормошить или расстроить, вывести хоть на какую-то эмоцию. Все время одно и то же — только равнодушие, безмятежность, хладнокровие, какая-то беспринципность, и лишь в некоторых случаях, время от времени, снисходительная усмешка и приподнятые как будто в улыбке губы. А смех — тут уж и говорить не о чем, этого она и вовсе от нее не слышала.

И даже если ее лицо делало какие-то попытки улыбнуться, ее темные глаза все равно оставались за гранью происходящего, за чертой всего — они были тверды и… как будто пусты. Иногда. В такие моменты Китнисс становилось страшно — Гермиона застывала, превращаясь в какую-то восковую фигуру или каменное изваяние, и совершенно не двигалась, казалось, она даже не моргала, она только думала о чем-то, все думала-думала-думала. Охотница считала, что ее сестра в такие минуты падала в какую-то глубокую пропасть, известную лишь ей одной, и боялась, что та не выберется оттуда, так навечно и оцепенеет в одной позе. Ей безумно хотелось узнать, о чем же думает шатенка, но, когда та все-таки поворачивалась на свое имя, это желание тут же исчезало — Эвердин тогда совсем, ни за какие шиши, не хотела бы узнать, что происходит в голове сестры, стоило ей наткнуться на этот пустой и отчужденный взгляд карих глаз.

Слева она почувствовала какое-то движение — Прим вскочила и собрала посуду, сгрузив ее в умывальник и поставив на стол тарелку с булочками, пряный аромат которых тут же разнесся по всему помещению и защекотал носы присутствующим:

— Ой, Пит, какая красота! Спасибо тебе! — воскликнула девочка, плюхаясь на стул и беря одно лакомство себе, незаметно отщипывая по кусочку облезлому коту, устроившемуся прямо у самых ног хозяйки. Похоже, младшая Эвердин совершенно позабыла об утреннем происшествии, хотя ее все еще румяные щеки говорили совсем об обратном.

— Да меня и благодарить-то не надо, ты лучше Гермионе спасибо скажи, это она мне сегодня все утро помогала, — отмахнулся смущенный от такого внимания парень.

— Гермиона?! — воскликнули сестры, а Китнисс чуть было не выплюнула чай, который она секундой ранее глотнула.

— Ну да, Герми…

— Я ничего особенного не сделала, всего лишь раскатала тесто, — флегматично ответила девушка, вставая с места.

— Ты была у Пита в доме? — странным голосом произнесла победительница, не менее странным взглядом смотря на сестру.

— Всего лишь зашла позвать на чай, — невозмутимо парировала шатенка и принялась мыть посуду.

Примроуз непонимающе переглянулась с пекарем, но ничего не сказала, лишь продолжила расхваливать приготовленное и то и время успевая подсовывать небольшие кусочки выпечки коту, попутно наливая всем чай и подкладывая ставшей отчего-то мрачной Китнисс ее любимые сырные булочки.

Грейнджер тоже молчала, никак не комментируя свой визит к соседу, домыла посуду и мельком взглянула на старшую Эвердин, съежившуюся и нахмурившуюся, удовлетворенно хмыкнув.

Ишь как помрачнела-то, видать, ревнует все-таки, хоть и не хочет этого признавать, даже сама себе сказать этого не может. Ну ничего, у меня еще есть время, посмотрим, что из этого получится.

Тут же мысли гриффиндорки переметнулись на предмет ее собственных переживаний, и тут уже она нахмурилась и потемнела лицом, снова начиная думать, как бы ей найти отсюда выход домой.