Толкование сновидений (джен)

«Мой отец-командующий…»

Линь Шу изумлен собственной слабостью: при первых же словах горло перехватывает, словно накатывает волна, ядовитая, тяжелая и темная. Крики призраков Армии Чиянь пробиваются воем ветра даже сквозь безмятежную горную тишину его сна. Громче всех, как и положено командующему, звучит голос отца — гневный, бессловесный вопль. Неупокоенные не разговаривают с людьми, но в голове Линь Шу не утихают его последние слова: «Выживи!..»

— Сочувствую тебе. Никакие возжигания на могиле не делают горе легче, — тихо говорит дух-гость, отводя взгляд. Духи зорки, им ничего не стоит разглядеть злую влагу у него на глазах. А этот еще и сострадателен.

Но сострадание так близко жалости! А жалости он не допустит даже от Небес.

— Ты видишь здесь благовония и чашу для возжигания?! Поминальные таблички с именами? Мои соратники и родные ославлены мятежниками, подло убиты, брошены непогребенными в снегах. А я тут один… немощный обломок человека, чудище, я-то что могу…

Хватит ли у него такого сил даже на самое ничтожное деяние — представ перед императорским двором, возвысить свой голос единственного выжившего милостью Небес и обличить предательство? И когда он сумеет это сделать?

Слезы оказываются такими же жгучими, как и стыд за них. Вцепиться бы зубами в собственное запястье, чтобы это прекратить, но руки лежат колодами, ободранные, переломанные, бесполезные. Даже во сне.

— Легко говорить другому «Держись», — говорит гость с невыговариваемым именем вроде Май Лзы. — Но одно я знаю: ничто не поздно, пока ты еще дышишь. Даже если перспективы не радуют. Про меня еще до рождения пугали маму, что я появлюсь на свет без костей, как слизняк. Потом, когда мне было два, — меня несколько раз подряд пытался убить мой собственный дед; «уродец» — это было самое мягкое из его слов. Лишь в пять лет я начал ходить. А в семнадцать — в первый раз был обвинен в измене перед лицом императора…

— В первый? Были и еще?!

— Гм. Ну да. Последнее следствие по аналогичному обвинению неделю как закончилось. Липнут они ко мне, что ли… Ладно, извини. Честное слово, я не хотел хвастаться.

Смех вырывается из груди Линь Шу, точно стон боли у раненого — против его воли. Невозможно упиваться собственными бедами рядом с этим человеком. Впрочем, человеком ли?

— Правда ли ты дух, который служит Нефритовому императору, или твой государь — из плоти и крови, он все равно к тебе снисходителен, как не бывает снисходительна матушка к балованному дитяти!

— В этом, — мягко отвечает тот, — мне и вправду повезло больше твоего. А с телом, пожалуй, наоборот. Ты вроде не горбатый карлик, от земли метр с фуражкой?

— Н-нет.

— Ну вот. А немощь после операции — штука преходящая; поверь человеку, который на больничной койке спал чаще, чем на кровати в родительском доме.

— Никакой ты не небесный дух, — укоряет его Линь Шу. — Ты не знаешь.

— Так расскажи.

Чтобы не мучить прикованного к постели пристальным взглядом, гость поднимается на ноги и расхаживает туда-сюда вдоль окна. Удивительно, но он и вправду хромает. Адмирал над морскими разбойниками, хромой недомерок, весь переломанный, ходящий под топором государственной измены, сын генерала, любимец неведомого государя… Может, в бою он делается блистателен, как воин-монах из тайной обители или небожитель в золотом доспехе, но выглядит сейчас точно больной ребенок. Услышь Линь Шу рассказ про такое прежде — высмеял бы сочинителя, не знающего меры.

— Я должен был умереть, — отвечает он без прикрас. — Меня ударили копьем, я упал с обрыва и долго пролежал в снегу в беспамятстве. Потом обгорел. А потом меня жрали живьем. И, наконец, я покрылся шерстью, как животное, и лишился речи.

— Хватило бы и чего-то одного, — соглашается покореженный Май Лзы.

— И я должен был жить ради Армии Чиянь, — добавляет Линь Шу то ли с гордостью, то ли с отчаянием. — Командующий Линь отдал мне свой последний приказ. Добрый солдат не нарушит приказа полководца, почтительный сын не ослушается отца. Сыновнее послушание — первый долг перед Небесами…

Хочется плакать. Кричать. Проклинать судьбу. Потому что…

— Милостивые Небеса не оставили меня своим попечением! — из его голоса сочится яд. Тот самый, который впитало его тело, в котором пополам лед мщения и огонь ярости. — Они сделали меня чудовищем, чтобы я донес свое тело до порога Архива, а потом дозволили разменять большую часть ци обратно на человеческий облик.

Однако Май Лзы не утешает его в страданиях и не хвалит за добродетель. Вместо этого он подходит и наклоняется к нему низко, к самому лицу.

— А я вот что тебе скажу, сяо Шу. Выживание — всегда выигрышная стратегия сама по себе. Выжить, бежать, навредить врагу. Два шага из трех ты ведь уже сделал?

Точно крепкая дружеская рука подхватывает его под локоть, когда он готов споткнуться. Если посланец благих небес говорит, что он сможет отомстить своим врагам, значит, так и случится. Рано или поздно.