Кинг-Кросс (джен)

Плачь, слышишь — Небо зовет нас, так плачь,

С гулом рушатся времени своды,

От свободы неистовой плачь,

Беспредельной и страшной свободы!

Плачь, мы уходим навеки, так плачь,

Сквозь миры, что распались, как клети.

Эти реки сияния! Плачь!

Ничего нет прекраснее смерти!

С. Калугин.

— Проходите, мистер Малфой.

Минерва МакГонагалл прошла в свой кабинет, за ней — мистер Малфой-младший, поразительно похожий на своего отца, за исключением короткой стрижки и залысин на лбу.

— Садитесь, — директор школы указала посетителю на кресло, стоявшее возле её стола, а сама заняла своё место.

— Благодарю, — ответил Драко.

Прежде чем сесть, он передал Минерве бумагу.

— Что это?

— Прошение.

Коротко пожав плечами, директор взяла бумагу и начала читать, но тут же, нахмурившись, посмотрела на Малфоя.

— Сочувствую, Драко, — сказала она, поджав губы. — Но можно было обойтись и без бумаг, вы могли бы просто отпросить Скорпиуса домой на словах. На какое время вы его хотите забрать?

— Думаю, что на неделю, — ответил Малфой, опираясь обеими ладонями, затянутыми в перчатки, о фамильную трость.

— Понятно. Вы уверены, что мальчику стоит присутствовать на похоронах?

— Он должен проводить свою бабушку, — последовал ответ.

И тут неожиданно откуда-то сбоку позвучал хрипловатый голос:

— Нарцисса умерла?

Драко вздрогнул, и его трость со стуком упала на пол.

Подняв её, он обернулся и уставился на портрет, висящий в ряду прочих позади него.

— Северус?

— Он не ответит, — покачала головой Минерва. — Он стал говорить, это правда, но чаще всего это вот такие короткие фразы. И он никогда не отвечает на вопросы. Только смотрит. Так что мне уже неуютно находиться в кабинете.

Снейп на портрете хмыкнул.

— И нечего хмыкать, упрямец ты этакий, — обратилась к нему профессор МакГонагалл.

Они не заметили, как опустел один из портретов — это Финеас Найджелус поспешил в Малфой-мэнор, чтобы отдать последнюю дань уважения Нарциссе.

— Мне кажется, я знаю, кто сможет его разговорить, — промолвил Малфой задумчиво, поднимаясь на ноги и подходя к портрету Снейпа.

Они долго буравили друг друга взглядами.

Наконец, Драко не выдержал и обернулся к Минерве.

— Вы сообщали, — тут он усмехнулся, — Сами-знаете-кому?

— Угу, — кивнула Минерва. — Он ответил, что появится тут, как только сможет.

— Вы верите в то, что у него нет времени? — спросил Малфой, возвращаясь к креслу и присаживаясь на него, прямой, как трость, на которую он опять опёрся.

«До чего ж на Люциуса похож», — подумала Минерва.

А вслух промолвила:

— Откровенно говоря, не очень-то верится. Мне кажется, Сами-знаете-кто просто пытается собраться с духом.

— Чушь! — послышалось с портрета.

— Вот в таком духе, Драко, он и общается, — вздохнула Минерва, — как какой-то старый маразматик.

И добавила громче:

— И мы не про «Того-кого-нельзя-называть»! Или разговаривайте с нами нормально, или не лезьте в разговор!

Снейп на портрете опять хмыкнул.

— Что-то я тут кое-кого не вижу, — заметил Драко, указывая на одну из пустых рам.

— Я тоже удивляюсь, — ответила Минерва, удивляясь в душе ещё больше тому, что она вообще обсуждает такие вещи с Малфоем. — Но у Альбуса столько портретов, что за его передвижениями не уследишь. Выпьете со мной чаю, Драко?

— Спасибо, не откажусь, — ответил Малфой, благодарно склонив голову.

* * *

Как это похоже на Альбуса. Пришёл, растревожил, показал окно в большой мир и ушёл. И, что хочешь, то и делай. Я и сижу у чистого окна и смотрю в большой мир, который для меня стал размером с кабинет директора Хогвартса. Сижу, слушаю, узнаю отголоски новостей.

Вот, Нарцисса умерла. Надеюсь, что она не попадёт в место, похожее на моё. Люциус переживает наверняка. Всё-таки он был очень привязан к жене, но немногие это знали. Однажды я видел его внука — порода малфоевская, но впечатление совсем другое. Малфои никогда не бывали трогательными, а Скорпиус — трогательный ребёнок. И такой прозрачный весь — в чём душа только держится? Но, видать, не так уж тих, каким кажется. Наблюдал, как Минерва журила его на пару с младшим Поттером, которого назвали в честь меня и Альбуса. Точнее в честь Альбуса и меня. Что делается в мире, если Поттер и Малфой дружат и провинились на пару! Видел и старшего, названого в честь отца. Тот не на ковёр вызван был, а обсуждал вопросы трансфигурации. Мне стало скучно, и я отошёл от окна.

Альбус сказал, что всё здесь происходит по моему желанию, пусть и неосознанному. Пытался пожелать, чтобы исчез мусор. Как бы не так. Развлекаю себя тем, что хожу и собираю всё вручную, или отгребаю доской, которую выломал из стенки ящика. Кучи мусора потом незаметно исчезают. Расчистил себе дорожки — в других местах опять пышно разрастаются травы, цветы и кусты. Вот такой у меня теперь сад — живописные руины.

Я уже жалею, что тогда испугался дождя, а больше такого не случалось — капает что-то изредка, поливает «садик». Мне становится одиноко здесь, и я невольно завидую Альбусу — у него есть дело, он не сидит на месте. Я ведь раньше тоже не бездельничал — я помню. Вот, мечтал отдохнуть, называется, а теперь не знаю, что со своим покоем и одиночеством делать. Потому я всё чаще и чаще думаю о том, чтобы как-то отсюда вырваться, а способа не нахожу. Просто выйти на своих двоих не получается — пробовал, и везде утыкался в глухую стену.

Чувствую какую-то странную растерянность: не отчаиваюсь, не бунтую, как раньше, и всё жду чего-то. Волнуюсь, как школьник перед экзаменом. Как будто придёт кто-то и спросит: а что ты тут, Северус Снейп, делаешь, а не стыдно тебе? И что я ему скажу?

* * *

Двести семьдесят три, двести семьдесят четыре…

Гарри считал ступеньки, сам не понимая, зачем.

Наверное, чтобы отвлечься от мыслей. Главным образом, мыслей о том, зачем он сюда явился, и которые вызывали у него нервическую дрожь в коленях.

Дети таращились на него и перешёптывались. Наверняка скоро сообщат его отпрыскам, что отец в Хогвартсе.

Гарри уже умудрился угодить в ступеньку-ловушку, и к нему бросились на помощь, вытащив и поставив на ноги.

— Осторожнее, сэр.

— Ой, сэр, а вы уже не помните?

Как будто он должен помнить, где тут пустоты в лестницах. Хотя вот именно эту ловушку он узнал. Именно в неё он угодил ногой на четвёртом курсе и подслушал разговор Снейпа и лже-Грюма. И, конечно, ничего тогда не понял, а только думал о том, как здорово Снейпу влетело. Если бы он тогда слушал внимательно и вникал… А если бы на пятом он пошёл и извинился… А если бы на шестом…

Ну вот, начинается.

И Гарри поднимался всё выше, и считал, считал ступени.

Когда он поднялся на шестой этаж, то увидел, что на площадке его ждёт Минерва.

— Здравствуйте, Гарри!

Он позволил себя обнять и деликатно обнял в ответ старую женщину. «Как же быстро она сдала!» — подумалось меж тем. Век Дамблдора Минерву не ждал.

— Проходите в мой кабинет, а я вас потревожу — пойду в учительскую. Если захотите поговорить, то я буду вас ждать там.

Минерва назвала пароль и ушла.

Гарри нервно рассмеялся. Если бы за дверью его ждала дюжина дементоров, он и то чувствовал бы себя более уютно. С дементорами он знал, что делать.

В кабинете было тихо-тихо. В голову полезли разные сравнения, одно мрачнее другого. Как нарочно, рамы или пустовали, или их обитатели дремали в креслах.

— Притворщики! — пробормотал Гарри себе под нос.

Впрочем, на одном портрете не спали. Гарри показалось, что взгляд Снейпа сегодня на редкость равнодушен.

— Господа! — произнёс он громко. — Не могли бы вы оставить ваши рамы хотя бы на час. Мне нужно поговорить с вашим коллегой!

— Возмутительно! — ответила какая-то пожилая дама, но, тем не менее, ушла за раму, вслед за остальными.

Странно, что Снейп даже не попытался сдвинуться с места. Гарри показалось, что тот словно привязан к креслу — прямо как в зале суда в Министерстве.

Гарри на ватных ногах подошёл ближе.

— Сэр?

Ему показалось, что Снейп поморщился.

— Ну да, понимаю… Вообще, это верх идиотизма — разговаривать с портретом, вы не находите? И что такое — все эти портреты?

Он оглядел пустые рамы.

— Когда Лорд убил меня, то я оказался в странном месте — оно напоминало вокзал Кинг-Кросс…

Снейп на портрете нахмурился и внимательно посмотрел на Гарри.

— Не о том я… Посмотрите на них.

Поттер обвёл взглядом пустые рамы.

— Где все эти люди? Или вот это — настоящее, вот такое? Драко говорил: глядя на вас, можно подумать, что там нет ничего, а я ему возражал, говорил, что видел там другое. Вот это настоящее?

Снейп дёрнул головой, как будто хотел отрицательно помотать ею, но передумал.

— Почему вы молчите?! — закричал вдруг Поттер, бросаясь к портрету и вцепляясь в раму, как будто он собирался сдёрнуть картину со стены.

Снейпу вдруг изменила его невозмутимость, и он даже вжался в спинку кресла.

— Я говорил как-то сыну, что назвал его в честь двух самых смелых людей, которых когда-либо знал, — пробормотал Поттер, сдёргивая очки, и только с третьей попытки отправив их в карман мантии. — Я ему лгал. Почему вы были таким трусом? А? Почему не сказали мне правду? Если не боялись, значит, ненавидели меня. Ненавидели? Но за что? Нет, понимаю… Не то и не другое — я просто был заданием, то есть пустым местом. Да? Тогда зачем было это «Посмотри на меня»? Объясните же мне! Это ненормально, когда взрослый мужик, у которого дети уже в школе, просыпается ночью в холодном поту, потому что он не может до сих пор разрешить проклятый вопрос: за что его так не любил профессор зельеварения? Или что было бы, попади я на Слизерин? Или что было бы, помирись вы с моей матерью? Это же бред какой-то, ведь мне уже почти сорок лет. А ещё я думаю иногда, что вдруг умру завтра, и окажется, что мы так и не поговорили. Почему-то мне думается, что мы не встретимся там.

— Что с вами, Гарри? Я вас не вижу…

Поттер вздрогнул и ещё крепче вцепился в раму.

— Ничего, — ответил он, вытирая лицо. — Простите меня за всё.

— Вы что, плачете, глупый мальчишка?

Поттер, кажется, принадлежал к такой категории людей, которые легче успокаиваются, если на них не обращают внимания. Он не издавал ни звука, но плечи его тряслись — хорошо ещё, что портрет, в раму которого он вцепился, был прочно прикреплён к стене.

— Гарри, — опять позвал Снейп.

Тот поднял голову. И сослепу, да ещё сквозь слёзы, ему показалось странное: как будто он не на картину смотрит, а через стекло, по которому бегут дождевые струйки. А ещё ему показалось, что он видит полуразрушенный вокзал. И он отшатнулся от рамы и схватился за сердце, чувствуя, что пол уходит из-под ног.

— Гарри!

* * *

Сверху хлынуло одним сплошным потоком, оставшиеся стёкла полетели вниз. Раздался страшный скрежет металла и треск каменных стен. Но я видел только, как Поттер схватился за сердце и осел на пол.

— Гарри!

В чёртовом кабинете никого не было, даже на портретах никого не было — нашли время деликатничать, старые пни!

— Господи!

А если он умрёт?

Пожалуйста, пожалуйста, отправьте меня, куда угодно — дальше, глубже, похороните меня под развалинами, только пусть он живёт, пусть он не мучается больше!

И больше ничего я не видел: кабинет исчез, окно пропало. Я чувствовал, что вот сейчас, вот сейчас всё и закончится. И я закрыл глаза.

И меня потащило вверх — с болью, словно меня же выдирало из меня самого.

Тьма.

Тьма вдруг сменилась светом, и я зажмурился, слыша такие обычные земные звуки: шелест листьев и птичью разноголосицу. И ещё почему-то детский смех.

Я протянул руку и нащупал траву, на которой лежал. И чья-то ладонь гладила меня по голове.

— Мама…

Рассмеялось несколько голосов, а женский, странно знакомый, произнёс:

— Ты слишком большой мальчик, Северус Снейп, чтобы называть меня мамой.

И я узнал этот голос, и ещё крепче зажмурился.

— Ты что? — Лили стала трясти меня за плечи. — Посмотри на меня!

Боже мой!

Другие руки, мужские, подхватили меня и поставили на ноги. Да, я слишком большой мальчик, и я открыл глаза. Слёз своих я не стеснялся: все вокруг плакали. Меня обнимали, целовали, норовили задушить. Кого-то я узнавал, кого-то нет — и мне говорили, кто это, а я только успевал обнимать в ответ. И бывших врагов своих тоже.

— Я тебя помню там, — сказал я Сириусу.

— Я тебя тоже, — рассмеялся он. — Не мог бедного пса за ушком почесать, зараза?

Рядом стоял Джеймс и молча гладил меня по плечу, а я радовался, что он с Лили и тут вместе. И так было легко, что я подумал: вот она — жизнь.