Любовь вне сценария (гет)

Большой зал Хогвартса временно превратился в театральную мастерскую. Столы были сдвинуты к стенам, на импровизированной сцене высилась шаткая конструкция, изображающая балкон (творение профессора Флитвика). Воздух был пропитан пылью старого реквизита, нервозностью и сладковатым запахом духов Слизнорта.

Сам он, в берете и с мегафоном, несмотря на магию, был явно вдохновлен магловскими методами режиссуры. МакГонагалл сидела в первом ряду, как каменная глыба, ее взгляд сканировал зал, периодически останавливаясь то на Пивзе, жующем попкорн из ниоткуда, то на Кормаке.

Гарри и Гермиона заняли позиции на «балконе» и под ним, как на эшафоте. Джинни сидела в стороне с учебником, который явно не читала. Ее глаза были словно ледяные кинжалы, когда она смотрела на исполнителей главных ролей.

Кормак МакЛагген, в полном «Парисе» — бархатном камзоле и напудренном парике, — громко комментировал все происходящее соседям. Пивз парил под потолком, хихикал и бросал вниз попкорновую шелуху.

Слизнорт размахивал мегафоном, не включая его, но при этом орал так, будто он на полной мощности:

— Дорогие мои звездочки! Сцена признания! Ромео, Гарри, выпрямитесь, вы не на допросе у министра! Ваш взгляд должен пылать! Джульетта, милая Гермиона, не сутультесь, вы же не над котлом зелья! Покажите томность! Ожидание! «Свет мой, взгляни в окно!» — это не заклинание для открывания консервов! Это ПОЭЗИЯ! ЭМОЦИИ! Настоящие, как слезы феникса! Еще раз! С места!

Гарри, красный как гриффиндорский галстук, глядя куда-то в район левого уха Гермионы, пробубнил:

— Свет мой... э-э... взгляни в окно... и заплачь, что я не... не твой жаворонок?

Гермиона напряглась, как струна. Ее беспокойный взгляд бегал по залу, периодически останавливаясь на Джинни.

— Он... не жаворонок, чей голос... колет уши без... без жалости?

— ХОЛОДНО! ЛЕДЯНО! — стенал Слизнорт, хватаясь за сердце. — Где страсть? Где дрожь в голосе? Гарри, представь, что ты видишь не Гермиону, а... золотой снитч! Гермиона, представь, что ты видишь не Гарри, а... идеально сданный экзамен Ж.А.Б.А.! Вдохните глубже! ЧУВСТВУЙТЕ!

— Снитч! — громко усмехнулся Кормак, обращаясь к Пэнси Паркинсон. — С такими чувствами мой Парис Джульетту отобьет в два счета! Я бы уже сто раз поцеловал! Настоящий мужчина не тянет!

— Мистер МакЛагген, — произнесла МакГонагалл, не поворачивая головы, ледяным тоном. — Еще один комментарий — и вы будете репетировать роль немой статуи в саду Капулетти. Постоянно. До конца семестра. Кормак сглотнул и съежился.

Джинни, не поднимая глаз от учебника, громко, с сахарной ядовитостью, протянула:

— Не давите на них, профессор. Они стараются как могут. Для учебного пособия по Защите от Темных Искусств и библиотечной книги... они весьма... выразительны. Особенно в сцене предвкушения поцелуя. Видно, как они... горят нетерпением.

Гермиона вздрогнула, как от удара. Ее щеки вспыхнули, губы задрожали. Она попыталась продолжить, но голос предательски срывался.

— Твой... твой долг... вернуться к... к...

— О, не прерывайтесь, Гермиона! — продолжала Джинни сладким голоском. — Это же кульминация! Весь Гриффиндор ждет, как вы покажете эту искреннюю, неудержимую страсть Джульетты к Ромео. Дин, правда же, мы ждем? — Она повернулась к Дину, который неловко заерзал рядом.

Слезы, которые Гермиона отчаянно сдерживала, прорвались наружу. Они не текли ручьем, а катились по щекам крупными, обжигающими каплями. Она резко отвернулась от всех, ее плечи содрогнулись.

— Я... я не могу... простите... — сдавленно выдохнула она.

Она спрыгнула с тумбы-«балкона», не глядя ни на кого, и почти бегом устремилась к выходу из зала, роняя свиток с пьесой.

Слизнорт ошеломленно окликнул ее:

— Милая! Джульетта! Куда же вы?! Эмоции! Это же хорошо! Мы работаем с ними!

Произошло нечто мгновенное. Гарри, который секунду назад выглядел растерянным и неловким, замер, глядя на убегающую Гермиону, а потом — на Джинни. В его глазах, всегда теплых, когда он смотрел на младшую Уизли, промелькнуло что-то новое: разочарование, граничащее с отвращением. Язвительная улыбка еще не сошла с лица Джинни, когда он двинулся.

— Довольна?! — резко крикнул он, глядя прямо на нее.

Не дожидаясь ответа, он спрыгнул со сцены и бросился вслед за Гермионой, резко распахивая тяжелую дверь.

В зале повисла тишина. Даже Пивз перестал жевать попкорн.

Лицо Джинни внезапно побелело. Учебник выпал у нее из рук. Она смотрела на захлопнувшуюся дверь, куда исчезли Гарри и Гермиона. Сахарная маска разбилась, обнажив шок и... страх.

— Вот это поворот! — изумился Кормак. — Настоящая драма! Даже Парис бы так не смог!

МакГонагалл медленно поднялась. Ее взгляд, устремленный на Джинни, был красноречивее любых слов. Затем она перевела его на Слизнорта.

— Профессор Слизнорт. Я считаю, сегодняшнюю репетицию пора завершить. Прежде чем ваше «искусство» нанесет непоправимый ущерб психическому здоровью учеников. И... — она бросила взгляд вверх — …мистер Пивз. Убери этот магловский попкорн. Сейчас же.

Слизнорт рассеянно поглядел на дверь, куда только что умчались его «звезды».

— Но... но страсть! Настоящие эмоции! Это же... потрясающе! Финита ля... репетиция? — Он выглядел одновременно смущенным и восхищенным настоящей драмой, разыгравшейся прямо на глазах.

А за дверью, в прохладном полумраке пустого коридора, Гарри догнал Гермиону.

Ее шаги эхом отдавались по пустынному коридору за Большим залом. Сквозь высокие стрельчатые окна в каменных стенах лился холодный свет. Гул из зала в этом месте был почти не слышен.

Гарри настиг Гермиону у ниши с замерзшим витражом. Она отвернулась к стене, плечи ее мелко дрожали под мантией. Он расслышал подавленные всхлипы — тихие, но отчаянные. Она пыталась зажать рот рукой, чтобы не выдать себя.

— Гермиона... — осторожно, задыхаясь от бега, начал Гари. — Эй... Подожди...

Он положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, как от ожога, и резко отшатнулась, не оборачиваясь.

— Оставь меня, Гарри. Пожалуйста. Просто... уйди. — Ее голос звучал прерывисто и хрипло от слез.

Гарри растерялся:

— Но... она же... Джинни... Она вела себя ужасно! Я не мог...

Гермиона на миг обернулась. Ее лицо было искажено страданием, щеки мокрые, глаза красные и опухшие. Она тут же снова отвернулась, стыдливо вытирая лицо рукавом мантии.

— Это не важно! Я не хочу... чтобы ты... чтобы кто-либо... видел меня... такой! Я сама! Просто... уйди!

Ее «уйди» звучало не зло, а скорее как мольба. Она снова съежилась, прижимаясь ко льду витража, словно пытаясь раствориться в камне. Гарри замер. Он видел Гермиону злой, напуганной, решительной... Но такой — униженной, раздавленной, плачущей в пустом коридоре — никогда. Его сердце сжалось. Он хотел объяснить, что бросился за ней потому, что вид Джинни, наслаждающейся ее слезами, вызвал в нем волну гнева и разочарования. Хотел сказать, что Джинни была не права. Хотел... защитить ее. Но слова застревали в горле.

— Я не... чтобы жалеть... — тихо сказал он.

— Я не нуждаюсь в жалости! — резко сквозь зубы оттяпала Гермиона. — И не нуждаюсь в зрителях! Особенно сейчас! Я... — ее голос снова дрогнул, — ...я сама наговорила глупостей! Сама вызвала ее! И теперь... теперь я плачу, как дура! И все видят... что я не могу... что я... не справляюсь!

Она замолкла, подавляя новый рыдающий вдох. Гарри понял. Гордость. Страшная, всепоглощающая гордость Гермионы. Она позволила себе вызов, сказав «Мы сможем!» на глазах у всех. А теперь Джинни разбила эту уверенность вдребезги, и Гермиона чувствует себя не просто оскорбленной, а действительно униженной. И самое страшное для нее — не злые слова Джинни, а то, что ее слезы, ее слабость, стали публичным зрелищем. Даже он, Гарри, сейчас воспринимался ею не как друг, а как свидетель ее поражения.

Гарри молча достал из кармана мантии не самый чистый, но целый носовой платок и аккуратно протянул ей через плечо, не прикасаясь. Он говорил очень тихо, глядя куда-то мимо ее головы:

— Вот... Возьми. Я... я постою там. — Он кивнул головой в сторону поворота коридора, метров за десять. — Никто не пройдет. Я... подожду. Пока... пока ты не захочешь. Или... просто уйду. Если скажешь.

Он отступил. Не ушел сразу, а стоял несколько секунд, глядя на ее сгорбленную спину. Потом медленно отошел к указанному месту, повернулся спиной и уперся взглядом в противоположную стену. Он дал ей пространство. Не пытался утешить словами, которые сейчас все равно не помогут. Не лез с расспросами. Просто... стоял на страже. Защищая ее право платить в одиночестве.

Гермиона не взяла платок сразу. Она прислушивалась к его отдаляющимся шагам. Когда он замер вдали, она осторожно, почти крадучись, обернулась и увидела его спину — напряженную, но неотступную. Ее взгляд упал на платок, свисающий у ее ног. Она медленно подняла его и сжала в руке. Снова прижалась лбом к холодному стеклу витража. Слезы хлынули с новой силой, но теперь они были тихие. И в них, кроме боли и стыда, мелькнуло что-то еще... Неловкая, щемящая благодарность за то, что он не настаивал. За то, что он просто... есть. За этот глупый, немытый платок в ее руке.

А за дверью Большого зала Джинни все еще сидела, бледная, глядя на пустую сцену. Торжество на ее лице сменилось пустотой и страхом. Она понимала: то, что она сделала, чтобы досадить Гермионе и прикрыть собственную ревность, могло навсегда оттолкнуть от нее Гарри. И Рон... Рон, который так и не пришел на репетицию, наверняка уже услышал о ее выходке. Вечер только начинался, а хаос, посеянный Слизнортом, уже дал первые, горькие всходы.