Первая жертва Лили (гет)

Лишь одно мгновение длилось замешательство, но сколько вместило оно в себя! Испуг, удивление, осознание, страх, ненависть и решимость — все эти чувства, неуловимо сменяя друг друга, отразились на ее лице и не могли остаться незамеченными. Никто не может скрыть таких сильных эмоций, и стоявший напротив Снейп завороженно смотрел на Лили. Теперь их разделяли качели, которые по инерции перемещались от одного к другому, будто поочередно то одному, то другому поверяя свои скрипучие жалобы. Солнце легко проникало сквозь поределые кроны и вспыхивало в ее глазах, а желтая листва усиливала впечатление яркости. Мысли метались, как ошпаренные, и каждая норовила стать разумной. Грамотно подкрался, гад... Двинуть качелями... Вначале отвлечь... Лили сфокусировала взгляд на дальнем подступе к площадке. Снейп в ответ фыркнул, даже не думая вестись на примитивный трюк. Вообще впечатление было такое, что его внимание случайно привлекла дешевая комическая фантазия, поразившая своей наивной нелепостью и ничем другим. Вот посмотрит минуту-другую и пойдет себе. И это насмешливое любопытство бесило больше всего. Нет, в самом деле, чего он ждет, если пришел убить?.. Или она нужна им живой — но зачем?.. Переговоры! Все ясно — приманка для Поттера... Она, конечно, не выдаст — пусть хоть разорвут!..

— Чего ждешь? — сказала Лили как могла твердо. — Делай свою работу, пожиратель!

Тот вместо ответа понимающе покивал — дескать, так и должно было быть, — и скрестил на груди руки, в которых ничего не было.

— Чего вы хотите? — Лили старалась, во что бы то ни стало, сделать три вещи: казаться спокойной, нащупать максимально презрительную интонацию и не выпускать из виду рук противника. — Или вам уже запрещено пользоваться человеческим языком? Вы все... И ты... ты...

Хотелось найти и высказать что-нибудь такое, что угодило бы в самую точку, задело даже его, добровольно уничтожающего в себе все человеческое, но что-то и мешало ей наносить эти удары — неужели давешние воспоминания? Качели в последний раз всхлипнули и замерли. Снейп по-прежнему пялился, как истукан. Весь романтический пафос, с которым он шел сюда, окончательно выветрился. Теперь в сознании, как заевшая грампластинка, вертелось что-то жалкое и никчемное — вроде того, как он ее все-таки любит, всегда любил не переставая и тому подобная чушь, озвучить которую сейчас было бы верхом идиотизма.

— Дура... — изрек он вдруг. Как померещилось Лили, с оттенком изумления, чуть ли не восторга. Конечно, померещилось!

Лили перестала следить за руками и теперь всматривалась в его лицо. Странно, она не находила в нем ни единого намека на опасность, ни одного затаенного движения, предвещающего смерть. Либо это всегдашняя скрытность Снейпа, либо... Либо что? Теперь ее тревожило лишь то, как стремительно улетучивается тревога. Она сделала шаг в сторону, чтобы солнце падало сбоку, и золотистый отблеск в глазах Лили угас.

— Что ж, может быть, я и дура — она пожала плечами и опустила глаза, но в следующий миг снова глядела в упор, — зато не убийца.

— Я — тоже.

Ответ был решительным, и ее взгляд сделался ненавидящим. Вот теперь-то она раскусила этого жалкого, вкрадчивого негодяя! Почти раскусила...

— Ты... Да как ты... Нет, ты не смеешь так говорить, потому что ты... ты — один из них, Сев!

Он зябко поежился и, засунув руки в карманы джинсов, принялся ходить взад-вперед вдоль качелей. Солнце заволокло тучами, потянуло холодком с реки. А уже вскоре, бессознательно подражая Снейпу, по другую сторону качелей таким же манером шествовала Лили. Оба теперь напоминали пограничников. Качели не принадлежали никому. Долго так продолжаться не могло. Лили внезапно обогнула стойку и остановилась на чужой территории, поджидая противника. Когда тот приблизился, выпалила:

— А ты знаешь, что мне снится каждую ночь? Знаешь, каково это — стоять над истекающим кровью родным — да-да, родным! — человеком и сознавать свое бессилие?

Снейп развернулся и снова двинулся к противоположной стойке. Лили не отставала.

— И ты... ты явился после всего этого сказать мне, что ты не убийца, гнусный лицемер! Да, ты не убийца, ты хуже, гораздо хуже — холодный, расчетливый эгоист! Думаешь вылезти сухим из воды? Не понимаю, зачем ты пришел, чего ты хочешь? Доставить меня к Волдеморту? И как... Ты следил за мной? Давай, сделай хоть что-нибудь своими — не чужими — руками! Почем я знаю, что не ты сам подстроил кражу учебника?

Лили вскрикнула, когда Снейп резко повернулся к ней лицом, преградив путь. Вот он так внимательно и спокойно смотрит ей в глаза, словно думает о чем-то совсем не здешнем, не сиюминутном. О детстве? О матери? О жизненном выборе? Но нельзя же строить свою жизнь на детских обидах, неправильно! Ну, а сама-то она как строит свою жизнь? А сама-то она чувствует, что хватила через край и наговорила лишнего. Со зла наговорила, от кромешной безысходности...

— Прости меня... — проговорила чуть слышно, и ее рука, несмело подрагивая, одними кончиками пальцев коснулась груди того самого человека, которому когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, не было даровано прощение.

— Послушай меня, Лили, — голос Северуса был таким же спокойным, как и его взгляд, и Лили не знала, что ей сделать — убрать руку или нет. Если бы кто-нибудь другой взял и решил этот вопрос! Но Снейп продолжал стоять столбом, не реагируя на ее замешательство.

— Сделай так, чтобы твоя семья срочно уехала куда-нибудь, — он заговорил, и рука отстранилась. — Кажется, у вас есть какие-то родственники. Думаю, ты и сама понимаешь: он тебя ищет... Спрашиваешь, как нашел тебя я? Можно сказать, аналитически. Утреннего почтальона от твоих добрых друзей я, разумеется, тоже засек. Но если впредь это сделает кто-то другой... Советую воздержаться от почтовых сообщений... ради тебя самой — очень прошу об этом, ты слышишь? Я внушаю ему, что ты сгодишься в качестве приманки, поэтому тебя не убьют из-за угла, не должны... В общем... Короче, не пиши Поттеру... ни в коем случае...

Выложив последнее, давшееся ему с видимым трудом предостережение, Снейп, казалось, обессилел. Лили смотрела так, словно надеялась выхватить взглядом куда больше, чем позволено, словно хотела проникнуть в душу этого человека, чтобы найти то неоспоримо цельное и неуловимо близкое, что порой бывает трудно отыскать в себе самой.

— Почему... — вдруг вырвалось у нее так хрипло и мучительно, точно легким не хватало воздуха, как рукам — решимости вновь прикоснуться к его груди. — Почему ты выбрал этот путь, почему... Нет-нет, я знаю... если бы я тогда...

— Не надо, — перебил тот, пристально всматриваясь в ее черты, и вдруг произнес. — Знаешь, что самое главное в жизни?

— Знаю. Любить.

— Не-ет, самое главное! Не отречься от себя. Потому что отречься — значит перечеркнуть, уничтожить, опустошить... Словом, то, что делают наши бравые дементоры... В последний миг — тем более... Даже страшно подумать, каково это — умирать, сознавая, что жизнь прошла впустую, что тебя, в сущности, не было, что душа работала зря, что тебя обманули, вернее, ты сам обманулся... И ты знаешь — Мэри... в общем, Мэри точно не обманулась.

Она вздрогнула, услышав это имя из его уст, но Снейп говорил абсолютно искренне, и Лили чувствовала, что не может ему не верить.

— Сев, твой дом... Я хочу его посмотреть — пожалуйста!

Он, похоже, совсем не удивился просьбе — может быть, предвидел? Лили даже не пыталась гадать, что он там себе прикидывает, взвешивает — просто ждала. Наконец, Снейп двинулся прочь, кивком приглашая присоединиться. Шли молча. Пару раз Лили искоса взглянула на него: руки в карманах, ссутуленный по-стариковски. Усталость? Впрочем, может быть, это из-за холодного ветра. Вот-вот грянет дождь. А все-таки не имел он права вспоминать о Мэри — эта память принадлежит Лили... У порога остановились, точно не решаясь войти вдвоем. Ветер вздымал вороха опавшей листвы — казалось, невидимый великан помешивает в своем великанском котле какое-то варево. Снейп отпер дверь, приглашающе посторонился, и Лили второй раз за неполные сутки окунулась в атмосферу невозвратного детства. Такая атмосфера всегда окутывает какой-то щемящей терпкостью. Наверное потому, что память души реагирует мгновенно, а зрение, обоняние, слух поначалу все воспринимают вчуже, и ты стоишь, глазея, вдыхая запах, вслушиваясь в шорохи и не можешь сладить с сердцебиением. Однако атмосфера ее дома была живой, подвижной, что ли — в отличие от здешней, отмеченной печатью запустения. Все здесь словно зловеще нашептывало: "Этого на самом деле нет, было когда-то, но теперь нет и не будет. Лили тотчас же захотелось домой. Туда, где мама и сестра, которым грозит опасность — из-за нее, из-за того, кто стоит сейчас рядом, из-за всей этой проклятой кутерьмы, в которую она втянута. Всему миру грозит опасность. Хватит сидеть сложа руки, нужно делать хоть что-нибудь...

— Знаешь, Лили, — вдруг заговорил Снейп, я очень хорошо помню детскую площадку. Она стала тогда нашим домом, спасибо тебе за это...

Смысл этих слов не очень-то дошел до нее.

— Прости, Сев, я лучше пойду. Это тоже мои воспоминания. Спасибо тебе за...

Тут он, все время к чему-то настороженно прислушивавшийся, крепко схватил Лили за руку, грубо потащил вглубь гостиной, к полкам, которые, отстранившись, явили потайную комнатку.

— Быстро... наверх, потом на чердак... — шипел Снейп задыхаясь от ужаса, — ни звука... это он...

Лили все поняла, но еще не успела проникнуться ощущением непосредственной угрозы, а потому действовала четко и без лишней суеты. Правда, сворачивая на чердачную лесенку, в полумраке запуталась в занавеси из какой-то тяжелой ворсистой ткани и, выпутываясь, вытряхнула из нее, наверно, всю пыль, какая там была. Потом она зарылась в груду чердачного хлама и стала ждать невесть чего. Вначале послышался дождь. Трудно сказать, когда точно он начался — просто до сознания донесся шелест по крыше. Вдруг кто-то чихнул. Лили так опешила, что забыла вскрикнуть. Потом еще раз и еще. Чихали где-то поблизости — похоже, в той самой комнате на втором этаже, с лесенкой на чердак. В то же время до слуха дошли смутные голоса из гостиной. Снейп и еще кто-то... Не кто-то, а... неужели вправду Волдеморт? Опять чихнули. И опять. Разговор смолк. Прислушиваются? Затем — вопросительная интонация, смущенный ответ. Сердце бешено колотится, как тревожный колокол. И вдруг — жутко знакомый скрежет отодвигающихся полок с книгами. Шаги. Теперь звуки сделались отчетливыми, словно в подтверждение того, что все происходящее — не сон, а зловещая явь.

— Значит, говоришь, по этой вот лестнице?

— Да, милорд.

— Ну, тогда иди вперед, сынок, показывай дорогу папочке! — и Волдеморт засмеялся собственной шутке. Засмеялся монотонно, с металлическим присвистом несмазанных петель. О Мерлин, люди так не смеются — так смеются нелюди! Совсем рядом — слуховое окно. Выбраться на крышу, а там... А что там? Но ее лихорадило, и не было уверенности, что в таком состоянии, когда зуб на зуб не попадает, можно совершить необходимые действия быстро и бесшумно. Лили зарыдала, надеясь, что беззвучно. Негодяй, он остался верен себе: заманил в ловушку и привел самого Волдеморта — лишь бы все сделать чужими руками. Попалась, как последняя дура! Шаги приближаются, неторопливо и размеренно — торжествующе. Вот и второй этаж. Снова кто-то чихнул. Она даже не пыталась поразмыслить о том, кто это мог быть.

— Мое почтение, леди! — возгласил Волдеморт с неизменной саркастической шутливостью. Теперь помимо трущегося железа ясно слышалось леденящее душу змеиное пришиплевание, и Лили в полной мере ощутила то, что кроется за избитым словосочетанием "сковал ужас". И все же... все же к кому обращался Волдеморт? Как ни странно, но несмотря на тотальное оцепенение, мозг прояснился, точно страх выполнил свою задачу и улетучился. Даже лихорадить перестало. Лили оказалась на пороге догадки.

— Надеюсь, мадам извинит непрошенных гостей за вторжение, — продолжал тот. — Мы с Северусом решили этак, знаете, по-родственному, почли, так сказать, своим долгом... Верно я говорю, Северус?

В ответ еще раз чихнули, вслед за чем последовало сонное бормотание. О том, что происходило дальше, Лили могла только гадать. А происходило вот что...

Старуха на портрете — а чихала все время она, — в который уж раз беспокойно поморщилась, чихнула не в пример громче прежнего, потом зевнула и открыла глаза. Перед портретом стоял Волдеморт, а чуть позади, в почтительном полупоклоне — Северус Снейп. Старуха перевела бессмысленно-сонный взгляд с первого на второго, затем опять на первого, покряхтела так, когда першит в горле, и вдруг смачно плюнула. Тут же снова зевнула и немедленно погрузилась в крепкий здоровый сон. Плевок угодил аккурат под ноги Волдеморту. Тот стоял, как истукан, не зная, как себя повести, чтобы достойно выйти из сложившейся ситуации. Снейп не заставил себя ждать.

— Осмелюсь предложить лорду возвратиться в гостиную, — услыхала Лили. — Там никто не помешает. А старушка, сами знаете, в преклонных летах, вот и чудит малость, ничего не попишешь... Прошу, милорд, вот сюда, держитесь за мою руку, милорд...

— Да, что и говорить, все мы когда-нибудь состаримся, — сказал Волдеморт, прежде чем сдвинуться с места — сказал таким тоном, каким обычно произносят надгробные речи. — Пыльно тут у тебя, Снейп, неуютно как-то...

Шаги простучали вниз по лестнице. Немного осмелев, Лили перебралась поближе к чердачному лазу. Дождь унялся, оставив по себе неслышную и едва различимую за окном морось.

— Что ж, поговорим прямо здесь, если ты не против.

— Как милорд пожелает...

— Спасибо, сынок! Я, видишь ли, люблю посидеть вот так, по-стариковски, на ступеньках, а ты постой... Да, в те времена жили настоящие мужчины, и женщины были им под стать, не чета нынешним вертихвосткам — верно я толкую, а? Ты не стесняйся — поправь меня, если я ошибаюсь...

— Будучи всецело предан моему лорду, я не могу не полагаться на его мудрость и проницательность...

— Ха-ха-ха, верю, мой мальчик, верю и ценю! Как, ты говоришь, звать бабулю?

— Кассандра Виктория Ели...

— Нет, нет, не сейчас, потом, а то не запомню — память уж не та... Как мыслишь, только откровенно — ха-ха, да я и так знаю, что ты откровенен со мной, ведь откровенен, да? — так вот, скажи, как думаешь, встала бы она под наше знамя — знамя борьбы за чистоту крови и чистоту помыслов, за возрождение подлинной нравственности?

— Всей душой разделяю убеждение моего лорда, что в прежние времена люди были проще и честнее...

— Ха-ха-ха! Э-эх, молодость, горячность... А о чем бишь хотел я тебя спросить-то? Вот память стариковская... Ах, да, ты нашел ту грязнокровку?

— Пока нет, милорд, но я уверен...

— Круцио! — проревел Волдеморт.

Проем чердачного лаза дрогнул, как от могучего толчка, всколыхнувшего все мироздание, странно накренился и поплыл по спиральной траектории, а вслед за ним и комната со спящим портретом, и дом, и вся земля медленно закручивались в прожорливую воронку, со дна которой поднимался крик нечеловеческой боли. Лили ждала и боялась этого, но даже не подозревала в тревожном своем ожидании, насколько боялась и насколько это окажется правдой. "Сев, милый, родной, прости, прости, Сев, я здесь, я иду-у-у!" — прокричала она прямо в прожорливую пасть, но на самом деле ей только казалось, что кричит. Потому что тело стало ватным и бессильным, чтобы кричать — оно могло лишь беззвучно шептать и шептало. Душа рвалась в воронку выпить безмерную боль, но естество безвольно противилось этому стремлению и не отпускало душу. Тогда все та же неведомая сила мягко откатила девушку в чердачный хлам, как никчемный балласт, мешающий чудовищному преображению Вселенной...

— Бедный, бедный мой мальчик! — всхлипывая, нараспев повторял Волдеморт, и его причитания напоминали жалостное поскрипывание старых качелей... Может быть, все предыдущее было сном, вся прежняя жизнь была кошмарным сном, который теперь позади, и в действительности Волдеморт — добрый отец, чье любящее сердце сокрушается над непослушным сыном?

— А я ведь люблю тебя как сына, — сокрушался Волдеморт. — Разве ты не видишь, как страдает мое сердце? Пожалей старика, Северус, встань же, подойди к папочке, встань и подойди — вот так... Ты ведь уже сказал мне правду, верно? Ну, конечно же, сказал, а я не расслышал или позабыл, вот ведь память! Но ты не сердись — не сердишься, нет? — повтори еще раз, ты разыскал грязнокровку?.. Нет-нет, погоди отвечать... Прежде запомни: стоит тебе сказать правду — и боль тотчас прекратится, представляешь, тотчас... немедля... круцио!

Лили поднялась на ноги и поспешила вниз. Крик, отражаемый стенами, концентрировался, становился все плотнее, поэтому каждый шаг требовал неимоверных затрат. Сил почти не осталось, и Лили прилегла отдохнуть. Слуховое окно пялилось на нее безразличным белесым бельмом. Выходит, она никуда не шла. Выходит, опять самообман. Кто-то потряс Лили за плечо. Это был отец. Ее отец. "Посмотри, посмотри, как играют, — пытался он перекричать рев зрителей, какая самоотдача! Неужели тебе не интересно? Только подойди и посмотри, и боль прекратится!" Лили вскочила с кресла и с ненавистью взглянула ему в лицо, в котором от возбуждения смутно проступало что-то неуловимо змеиное. "Нет, — прорычала она, — ты не мой отец! Мой отец умер, но я тебя не боюсь!" Она быстро сбежала по ступенькам и встала возле могилы. Слегка моросило. Человек в черном балахоне что-то говорил — размеренно и торжественно, точно гудел колокол. "Не бойся, Лили, — послышалось по правую руку. Она обрадовалась, сразу узнав Мэри. — Все будет хорошо, вот увидишь! Только надо, чтобы тело не противилось душе, чтобы не было двойственности — понимаешь?" Лили хотелось повернуть голову и улыбнуться подруге, но она не могла оторвать глаз от черного балахона. "...и в прах возвратится..." — произносил тот, и лицо его скрывал капюшон. Вдруг балахон встрепенулся, навел на Лили указующий перст и хрипло воскликнул: "А эту грязнокровку мы отыщем, никуда она от нас не денется — верно я говорю?" В ту же секунду поднялся невообразимый гвалт. Толпа превратилась в бушующую массу — мечущуюся, ревущую, гогочущую. Вскоре она смешалась с ворохами опавшей листвы, и налетевший ветер вздымал это месиво, расшвыривал по сторонам, точно невидимый великан помешивал варево в необъятном котле. Лили повернула голову и увидела Снейпа. Он улыбнулся, юный и счастливый. Лили тоже улыбнулась. "Не бойся, — сказал он тихо и обнадеживающе, — я ведь с тобой..." Лишь сейчас обратила внимание, какая вокруг оглушающая тишина! Выкарабкалась из груды смятых картонных коробок, связок журналов, прочего всеми позабытого барахла и решительно ступила на лестницу. В который уж раз, но теперь — точно в яви. Вот позади чердак, комната со спящим портретом, вот уже последние ступеньки лестницы, возле которой навзничь лежит Снейп и глядит на Лили настороженно и выжидательно. девушка замерла пытаясь вчитаться в этот взгляд. Он, казалось, вопрошал: "Вправду ли ты простила меня?"

— Ты не смогла выбраться? — тихо-тихо проговорил Северус, потому что голос осип от крика. Лили глядела во все глаза, не ощущая больше преград и сомнений. Она не могла ничего сказать, потому что дрожали губы и срывалось дыхание. Но Лили знала главное — что любит этого человека. Всегда любила не переставая. Любовь пытались растоптать, смешать с грязью. Никто не может совершить такое безнаказанно, и Лили точно знает: тому, кто это совершил, не избежать возмездия. Любовь не простит. Кроме того, было же что-то еще более важное, превосходящее по значимости все сиюминутные испытания и мелкие подлости. Фотка! Та самая магловская фотка — разве это не доказательство непреходящей любви? А детская площадка, которая вновь свела их? Стена с книжными полками стояла распахнутой, и каминное тепло лилось из гостиной. Должно быть, перед появлением Волдеморта Северус успел развести огонь. Лили легла рядом со Снейпом и прильнула к нему. Потом, взяв в ладони его голову, спрятала у себя на груди, под свитер. Женщины всегда знают куда больше, чем кажется на первый взгляд. Не потому, что они такие умные или проницательные, а просто такова их участь — предвидеть и ждать. И сейчас эта женщина готова быть всем, что допускает ее предназначение — женой, матерью, любовницей. А когда-нибудь, если понадобится, стать землей, последним прибежищем любви. Тело возлюбленного содрогнулось. Он плакал. Она тоже плакала, сама того не замечая, как это могут только женщины. Потом она скинула с себя свитер, и он целовал ее груди, плечи, живот, гладил и разминал ее тело. Так мастер, работающий с глиной, заранее ощущает в ней надлежащую форму. Женщина знала это и готова была стать той глиной, а если нет, то просто быть абсолютно податливой, чтобы их души — его и ее — соединились в одну. Однако естество устроено примитивней и ненасытней, и рука Лили сама собой скользнула вниз, пальцы предусмотрительно расстегнули пуговицы и молнии на джинсах. Когда руки любовника довершили раздевание, Лили укрыла его тело своим, всей душой желая защитить от какой угодно опасности. Но естество уже вбирало в себя жадным ртом его губы, такие же жадные и упругие, крепкие руки и бедра, обхватив распростертое жаркое тело, были полны решимости никогда, никому на свете его не отдать. И когда настал миг упразднения всякой двойственности, ненасытное лоно поглотило устремленную в него разгоряченную плоть, чтобы двое, соединившиеся в одно, не стыдясь нечеловеческих стенаний, сотряслись в сладострастных конвульсиях сотворения новой Вселенной, новой жизни...