Серафим обреченный (гет)

Гарри задумчиво водил ручкой по листу бумаги, рисуя затейливые узоры. Уже темнело, на улице редкие прохожие спешили в свои дома, где их наверняка ждали…

Гарри вдруг почувствовал довольно сильный и свежий запах апельсинов. Удивлено озираясь в поисках источника аромата, он не обнаружил ровным счетом ничего.

Запах исчез.

«Ну ничего себе» — удивленно подумал он.

Что-что, а вот запахи ему обычно не чудились.

Недоуменно пожав плечами, Гарри встал из-за стола и направился к своей кровати. Время для сна еще не наступило, он просто сдернул одеяло и взял сиротливо лежащий там листок исписанной бумаги.

Вновь вернулся за стол и принялся задумчиво перечитывать список.

«Уничтожен Дамблдором… ложный…что-то от Когтеврана или…нагайна….»

Некоторые слова были перечеркнуты жирной линией, некоторые обведены в кружок.

Гарри подумал о том, что он сейчас держит в руках обычный листок бумаги и пишет названия тех предметов, которые могут стать ключом уничтожения величайшего темного мага.

Потом представил, как Волан-де-Морт сидит и пишет на листе пергамента

«Гарри Поттер в семье магглов…в штабе…в министерстве…»

И рассмеялся.

Все просто. Все гораздо проще, чем кажется.

Странные мысли…странные чувства.

Спонтанный въезд в дом Дурслей, приезд Рона и Гермионы, жизнь, поставившая его перед невыносимо тяжелым выбором, теперь вот болезнь Билла и еще мысли о Джинни…

Жизнь, ты такая странная – не хватит и вечности, чтобы понять тебя…

Нужно было действовать, что-то делать, искать, но нечто таинственное и обладающее властью, останавливало Гарри, мешало ему сосредоточиться и принять решение. Он не мог понять, что с ним творится, и что это – стресс, страх, безумие или болезнь.

А может, все вместе?

Казалось, он упускает из вида что-то очень важное, и невозможность осознать что именно, сводила его с ума.

Неожиданно Гарри вновь почувствовал запах апельсинов, еще сильнее, чем в прошлый раз.

— Ну уж это точно не галлюцинация! – возмутился вслух Гарри и вышел из комнаты.

Кто-то принес апельсины? Но разве же могут апельсины пахнуть столь сильно, особенно если не лежат где-то неподалеку?

«А может это духи» — вдруг подумал Поттер.

Неужели Гермиона могла так сильно надушиться духами с апельсиновой отдушкой?

Гарри прошел по коридору, спустился вниз по лестнице и наткнулся на Гермиону, которая о чем-то спорила с Роном.

— А я думаю… — услышал он обрывок ее фразы.

— Ты всегда думаешь, — язвительно отозвался Рон. – И мне кажется, тебе пора избавиться от этой вредной привычки.

— Вы чего? – усмехнулся Гарри. В последнее время они не так уж часто ссорились, больше времени отдавая на размышления.

Оба тут же умолкли.

— Да ничего…неважно – нахмурилась Гермиона, отвернувшись от Рона. – Ты не спал?

Гарри покачал головой. Даже не смотря на то, что почти ничего не делал в последнее время, он сильно уставал, но все равно ложиться решительно не хотелось.

— Я…в общем, мне показалось что сильно пахнет апельсинами, — осторожно произнес парень. Если это и правда духи, а он сделает замечание, то Гермиона обидится.

— Апельсинами? – удивилась девушка. – Рон, ты что-нибудь почувствовал?

Тот отрицательно покачал головой.

Однако Гарри даже сейчас чувствовал дразнящий запах апельсинов – будто кто-то разрезал сочный апельсин пополам, так, что сок закапал на руки, и стоит у него за спиной.

Подавшись внезапному порыву, он подошел к входной двери и открыл ее нараспашку. На улице никого не было.

Лишь на пороге сиротливо лежал сморщенный, сгнивший апельсин.

* * *

Волан-де-Морт задумчиво бродил по имению, принадлежавшему Люциусу Малфою.

Недолго ему осталось тут находиться.

Интересно, а каково это другим – осознавать, что ты умираешь? Что в крови твоей яд, который убивает тебя, медленно, но неотвратимо? Каково ощущать, что смерти плевать на то, что ты долгие годы шел к цели, и по всем законам и ощущениям должен был достичь ее? Ей плевать, она всегда берет свое.

Ей плевать, что погибшие в катастрофе родители оставляют сиротами троих детей. Ей плевать, что из-за погибшего парня, который ждал свадьбы со своей возлюбленной несколько долгих лет, погибнет сразу два сердца и сотни мечтаний. Ей плевать, что человек, который шел к своей цели долгие годы, умирает от инфаркта после выпитой бутылки первого в своей жизни дорогого спиртного напитка.

Ей плевать, она не смеется над этим и не унижает нас – она только берет своё.

А кто следит за этим?

— Бог? – задумчиво спросил Волан-де-Морт. Не раз он думал над этим, не раз… тот, кому слово «величие» заменяет все, не мог не думать о Боге.

Потом он перевел взгляд на распростертое перед ним тело, и передумал.

— Нет… Дьявол, — уверенно произнес он, и засмеялся.

* * *

— Мерзавец!!

Тяжелый удар обрушился на маленького мальчика, болезненно худого, с россыпью чуть вьющихся светлых волос.

Он упал на пол, и струйка крови веселым ручейком потекла по его лицу. Правая часть лица, куда пришелся удар, стала стремительно неметь. Мальчик, однако, не издал ни звука, зная, что сделает себе лишь хуже.

Его отец, высокий, широкоплечий мужчина с жесткими черными волосами, маленькими голубыми глазками, глубоко посаженными, так, что их цвет невозможно было различить издалека, возвышался над ним, как исполин, герой страшных сказок.

Правая рука его сжимала предмет, которым он и нанес удар – распятие, грубое, то ли найденное и купленное за небольшие деньги, то ли даже украденное – хотя кто будет красть распятие?.. Если только ребенок, который захотел потрогать веру… Лицо Иисуса было в крови, в крови мальчика, который беззвучно плакал – слезы сами скатывались по его щекам вниз, хотя глаза были подозрительно беспристрастны, словно мальчик был слабоумен, или же играл.

Его отец, пошатывающийся после большого количества выпитого, разжал пальцы, и распятие, выскользнув из его рук, с глухим стуком упало на пол, расколовшись пополам. Получилось так, будто Иисус «откололся» от креста.

— Мерзавец! Только попробуй принести еще такую мерзость в дом! Чтобы я никогда не видел этого! Или я убью тебя, собственноручно прибью твое тощее тело к кресту! Выкинь это на помойку! БОГА НЕТ! ОН НЕ НУЖЕН! ТЫ ПОНЯЛ?? ИЛИ ТЫ ВИДИШЬ ЕГО??

Мальчик дрожал всем телом, страх боролся с упрямством и здравым смыслом.

— Дда…отец…я понял… — наконец выдавил из себя униженный, раздавленный морально мальчик.

Отец пинком отправил распятие в дальний угол и, все также пошатываясь, вышел из комнаты.

Мальчик бросил торопливый взгляд в дальний угол, где находилась кровать.

Тишина.

Свеча медленно догорала.

Очень скоро, когда он чуть подрастет, он не раз будет ловить себя на том, что ненавидит это презрительно-спокойное горение свечей – оно ассоциируется у него с похоронами, или с тишиной, нарушаемой лишь сильными ударами в живот и по лицу…

Он быстро подполз к осколкам распятия и, опасаясь, что может быть застигнутым, торопливо засунул Иисуса и его крест в глубокий карман тонкой дешевой курточки, которая не грела в холодную погоду, и не давала прохлады в теплую.

Держа в руках фигуру Христа, «освободившуюся» от креста, мальчик на мгновение призадумался.

— Мы с тобой схожи, но ты не знаешь чем, — уверенно произнес мальчик. Его голос приобрел странные для своего возраста нотки величественности и гордости от осознания собственной значимости.

Потом он встал и подошел к окну.

Темнело уже быстро.

— Я бог, — сказал мальчик. – Меня нет.

И рассмеялся.