Вернуться в сказку (джен)

Часто говорят среди людей,

Что Бог жесток, что правды нет.

Но не каждый может стать сильней,

Дарить другим тепло и свет.

Дует ветер — не понять его мотив,

Всюду сумерки и холода,

В тусклом небе, в нас надежду возродив,

Одиноко мерцает звезда.

Прощай, мой Сумеречный Ангел,

Так быстро порвалась струна.

До встречи, Сумеречный Ангел,

Там, где всегда весна!

Может ты на небесах нужней,

Никто не даст ответ сейчас.

Только понимание всё сильней -

Лишился красок мир для нас.

Дует ветер — не понять его мотив,

Всюду сумерки и холода,

В тусклом небе, в нас надежду возродив,

Одиноко мерцает звезда.

Прощай, мой Сумеречный Ангел

Так быстро порвалась струна...

До встречи, Сумеречный Ангел,

Там, где всегда весна!

Я не успел тебя понять,

Хоть было всё понятно.

Я не сумел тебе сказать —

Не получилось внятно.

Но сердце память сохранит

И облегчит разлуку,

Я верю, Ангел прилетит

И мне протянет руку.

Дует ветер — не понять его мотив,

Всюду сумерки и холода,

В тусклом небе, в нас надежду возродив,

Одиноко мерцает звезда.

Прощай, мой Сумеречный Ангел

Так быстро порвалась струна...

До встречи, Сумеречный Ангел,

Там, где всегда весна!*

Своды храма будто бы давили на неё, она не могла понять, что с ней происходило. Впервые в её жизни молиться было так тяжело. Привычные слова давались с огромным трудом, а самой девушке казалось, что боги не слышат её. Впервые это ощущалось так остро. Одиночество. Страх. Отчаянье. Впервые в жизни она чувствовала это так сильно. Она не могла ничего поделать с собой. Церковный хор продолжал петь, продолжал, но, хоть девушка и пыталась вслушаться в пение, она не могла различить ни слова. Будто не слышала. С каждой минутой казалось, что всё, ещё чуть-чуть — и не разрыдаться прямо тут будет невозможно. Девушка стояла в храме, но молиться не могла. Раньше она всегда чувствовала, как ей становилось лучше, стоило только прийти сюда, постоять здесь, послушать пение хора, игру органиста... Раньше, но не сейчас. Привычное и любимое платье казалось неудобным, а всё вокруг — настолько раздражающим, что девушке невольно становилось страшно. Она раньше никогда не была такой. Никогда. Слёзы просились наружу, но девушка не могла позволить себе дать им волю. Видеть, как отец с каждым днём отдаляется от матери, было невыносимо больно, особенно больно было осознавать то, что сделать ничего уже невозможно. Если бы только мать могла подарить ему сына! Если бы... А теперь уже ничего нельзя сделать. Развод. Мать девушки, королева Рэйна, теперь уже не была женой её отца, короля Джона. Не была. Точнее, уже практически не была. Оставалось только чуть-чуть подождать, чтобы всё, что было до этого развода, осталось в прошлом. Счастливая, безоблачная жизнь... А усталое, но спокойное лицо матери Марии теперь никогда не увидеть. Никогда. Королева Рэйна отправлялась в монастырь, откуда ей больше не вернуться сюда, в уже ставший родным дворец. Церковный хор пел, и от этих, таких родных, звуков девушке хотелось рыдать. Завтра всё станет совсем по-другому: мать навсегда уедет, и Марии больше никогда не увидеть её. Сегодня её мать в последний раз переговорит с отцом. Клир Ерин должен был сегодня исповедать женщину перед тем, как она перестанет быть королевой, и принцессе Марии хотелось сначала поговорить с этим священником: быть может, он мог как-то помочь ей. Девушка едва держалась на ногах от напряжения и слёз, переполнявших и душивших её. Двадцать шесть лет брака — мать говорила Марии, что именно столько они прожили вместе с королём, — разве могло это всё быть зря? На бракоразводном процессе завтра будет присутствовать и принцесса. Разве это не было больно? Вот подходит очередь Марии, и она проходит в келью к клиру Ерину. До этого к священнику подходили знатные лорды и леди, обычно принцесса вместе с родителями вставала в самом начале, но сейчас... Сейчас хотелось просто слиться с толпой и не чувствовать того, что переполняло Марию в этот момент.

Казалось, увидев девушку, клир вовсе не удивился. Он будто ждал её. Священник подошёл к принцессе и внимательно посмотрел на неё. Марии хотелось разрыдаться: раньше она не слишком любила господина Ерина, но сейчас... Он был, пожалуй, единственным человеком, способным помочь ей... Девушка подошла ближе, кое-как, на абсолютно негнущихся ногах, сделала реверанс. Клир Ерин только слабо улыбнулся и сел в кресло, находившееся неподалёку.

— Что случилось у вас, леди Мэри? — устало произнёс мужчина.

Девушка чувствовала, что ему до её проблем дела нет. Клир смотрел на неё равнодушно, он вряд ли понимал, что это такое — знать, что вот-вот того счастья, которым ты постоянно был окружён, не станет. Ерин был равнодушен к её горю, Мария была бы куда больше рада видеть сегодня на его месте клира Леафана или хотя бы реора Томаса: тем, может быть, и было так же всё равно, что с ней случится, но они этого не показывали, за что она была им очень благодарна. Принцесса присела на краешек стула, поставленного напротив кресла, где сидел теперь клир Ерин. Мужчина молчал. Сначала девушка надеялась, что он что-то скажет: он не мог не знать того, что происходило сейчас между королём и королевой. Но священник молчал.

— Клир... — бормочет Мария, не дождавшись ответа. — Клир, я...

Мужчина бросает на неё тяжёлый взгляд, девушка даже вздрагивает от этого; она с каждым мгновеньем чувствует себя всё более беспомощной, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. Принцесса готова уже разрыдаться. Плевать на этикет! Плевать на её положение в обществе! Тем более когда этого положения уже почти не осталось, что может теперь её останавливать от этого? Разве что равнодушное лицо клира Ерина.

— Вам не стоит оставаться здесь на время развода. Вы слишком устали. Да и вашим родителям будет спокойнее, если вас здесь не будет, — так же устало произносит священник.

Мария вздрагивает от неожиданности, когда клир поднимается с кресла и медленно подходит к подоконнику. Только сейчас она замечает, что на руке этого человека остался шрам от давнего ожога, а сам он хромает. Когда-то мама принцессы, королева Рэйна, говорила о том, что этот мужчина прошёл несколько религиозных войн, сражаясь наравне с рыцарями, что не раз был ранен, что находился рядом с предыдущим главой церкви в день его гибели. Королева уважала этого человека, и Мария понимала, что сама просто обязана быть почтительной с ним, но... Отчего-то это не всегда выходило. Мужчина всегда был резким, холодным, безразличным ко всему...

— Ваше Высокопреосвященство, я не думаю, что это хорошая идея, — бормочет Мария. — Я хочу быть рядом с мамой, когда...

Клир снова строго смотрит на неё. Девушка не любит его, не любит, хоть он, возможно, и не такой плохой человек, как ей всегда казалось раньше, нет, он даже хороший человек, но... Принцесса Мария не могла пересилить себя, не могла начать относиться к нему хоть сколько-то лучше. Ерин всегда был уставшим. Всегда. Конечно, на него было взвалено работы куда больше, чем на реора Томаса или даже на клира Леафана, но почему он никогда не улыбался? Мария не могла вспомнить ни одного дня, когда этот священник улыбался. Он всегда был мрачен, спокоен, редко говорил что-то, не любил присутствовать на особых празднествах, вёл почти затворнический образ жизни, одевался в тёмную одежду, зашторивал гардины в келье исповедания... Принцессе казалось, что это слишком. Мама всегда говорила ей, что реоры, арины, клиры — высшее духовенство — люди, особенно чистые душой, приближенные к богам, всегда готовые прийти на помощь, дать совет... Клир Ерин вовсе не вписывался в представления Марии о священниках. Он, конечно, строго соблюдал все обряды, посты, молился ровно три часа в день, помимо богослужений, как и было предписано в уставе, никогда не позволял себе присаживаться на службах, что делали почти все; Мария однажды случайно увидела процесс богослужения с балкона с другой стороны церкви, там обычно стоял хор, и никто другой туда не допускался, но в тот раз девушке повезло, и она смогла наблюдать за службой оттуда, и мужчина ни разу не присел за эти пять часов — так предписывал устав, — и, наверное, в этом не было бы ничего удивительного, если бы остальные: клир Леафан, клир Реньям, арин Людвиг, арин Сэмил, реор Томас и реор Никодим — не позволяли себе этого; так же Ерин никогда не позволял себе пить вина, находиться за пределами храма больше положенного, имел только один кабинет и довольствовался небольшим именьицем в Священной Алменской империи, небольшим дворцом — впрочем, это здание и дворцом нельзя было назвать — в городе Алмене и небольшой комнаткой в гостинице в тех странах, куда приезжал, только тем, что разрешалось по тому же уставу; принцесса Мария по настоянию матери учила его наизусть, так что вполне могла знать это; клир не пользовался роскошными экипажами, он много читал, почитал искусство, в частности живопись и поэзию. А ещё у клира почти не было слуг, что тоже было странно.

В комнату вбежал мальчик, по виду ему было лет тринадцать, не больше. Мария ахнула от испуга и резко вскочила со стула: в келью для исповедания нельзя было входить никому постороннему, пока не подойдёт очередь. Принцесса сама сегодня отстояла три часа для того, чтобы попасть сюда, а этот мальчишка... Девушке было обидно видеть его здесь. Она не хотела его видеть. Клир повернулся и тяжело вздохнул.

— Арлен! — строго окликнул он мальчика, который вдруг побледнел и на всякий случай сделал шаг назад. — Арлен! Сколько раз тебе можно говорить, чтобы ты стучал перед тем, как войти? Угадай, что с тобой случится, когда я к тебе подойду и схвачу тебя за ворот?

Мальчик сделал ещё шаг назад. Дверь была не заперта: он сам не успел её захлопнуть после того, как вошёл, так что путь к отступлению был открыт. Мария поражённо следила за этим ребёнком. Он был совсем не таким, какими были все слуги. Во всяком случае, казался вовсе не таким.

— Ничего, клир Ерин! — заверил мужчину мальчишка. — Я быстро бегаю, а у вас больная спина!

Клир Ерин и принцесса Мария охнули почти одновременно, а Арлен поспешил скрыться из виду, дабы его хозяин не исполнил давнюю угрозу и не высек его за непослушание. У клира жилось совсем неплохо; Арлен был рад тому, что та женщина, которая хотела ему помочь, решила отправиться именно к господину Ерину Бейноту, а не к кому-нибудь другому. По крайней мере, тот никогда не исполнял своих обещаний по части наказаний. Стоило мальчику однажды исполнить приказание, которое он постоянно нарушал, и потом снова его нарушить, снова повторялись угрозы. А ещё клир имел привычку спускать слуге оплошности по десять разом. И за то время, которое он находился в услужении у священника, его ни разу не наказали. Разве что один раз клир его долго ругал, но разве это можно было считать наказанием? Его не лишали денег, не лишали обедов, которые были бесплатными для слуг в этом доме, ни разу не секли, хотя, наверное, другой хозяин уже давно наказал бы нерадивого мальчишку, а клир Ерин терпел. Правда, сейчас Арлен уже не был уверен, что выходка сойдёт ему с рук: он оскорбил духовное лицо, вдобавок оскорбил в присутствии некой знатной особы. Наверняка этого не будет терпеть даже такой терпеливый человек, как клир. Мальчик был почти уверен в этом.

— Арлен! Арлен! — услышал слуга строгий голос господина Ерина.

В голове промелькнула невесёлая мысль о том, что вот теперь ему, Арлену, точно не отвертеться от наказания. Эх! Недолго же мальчишке удалось избегать заслуженной кары. Впрочем, так ли уж недолго? Но, учитывая характер клира, можно было говорить об этом спокойно, не кривя душой. Ерин не был тем человеком, который быстро выходил из себя, но, как оказалось, даже его вполне возможно было вывести из состояния спокойствия. Арлену это оказалось по силам. Впрочем, мальчик сам был виноват в том, что его ожидает в ближайшем будущем. Он остановился посередине лестницы и замер в ожидании кары, которая должна вот-вот настигнуть его.

— Арлен... — тяжело вздохнул клир, когда схватил мальчика за руку. — Арлен! Ты же понимаешь, что должен попросить прощения у принцессы Марии, не так ли?

Мужчина тяжело дышал от быстрого бега, и мальчик не совсем понял, почему он ещё не получил хотя бы подзатыльник. Даже отец Арлена за подобное уже давно бы наказал его, если бы матери не оказалось рядом.

Клир тяжело дышал от быстрого бега. У него адски болела спина, и он уже сам был не рад, что решился пуститься в погоню за этим мелким наглецом. Мальчик уже смотрел в пол, как бы извиняясь за произошедшее.

За столом сидят знатные лорды и леди, но маленькая девочка не боится находиться среди них: она дочь короля и королевы. Кто может сказать что-то плохое о ней, не расплатившись за это головой? Правильно, никто. Мария чувствовала себя лучшей, любимой, признанной. Её мать — лучшая королева на свете, а отец — лучший король. Что ещё может быть у шестилетней девочки? Ей кланяются самые знатные лорды, а отец с матерью лишь улыбаются. Правда, мама как-то говорила, что не стоит внушать принцессе гордость за своё происхождение, на что отец снисходительно улыбнулся и поднял Марию на руки. Девочка счастлива. Она прекрасно знает, что её обожают родители, боготворят подданные, а сама она является, как говорят все, самым очаровательным ребёнком на земле.

— Ваше Высочество! — подходит к принцессе Леон Крайн, один из лордов, которые постоянно наведываются в королевский дворец. — Могу ли я пригласить вас на танец?

Девочка вопросительно смотрит на отца, тот кивает. Мария почти взвизгивает от радости: она будет танцевать прямо как взрослая! Королева Рэйна качает головой, но улыбается, так что можно не беспокоиться: мама ругаться не будет. Принцесса важно протягивает руку, лорд Крайн осторожно берёт её и ведёт в центр зала. Малышка старается вышагивать как можно важнее, чинно, так, будто бы она — это её мама, величественная королева Рэйна.

Мария делает реверанс, и весь двор начинает улыбаться. Принцесса важно смотрит на знатных лордов и леди. Ведь она, только она — наследница престола, очаровательная малышка Мэри. Разве может кто-то говорить, что она не достойна купаться во внимании всей этой знати? Король Джон смотрит на дочь и улыбается. Мария чувствует себя увереннее.

— Вы так прелестно танцуете, Ваше Высочество! — слышит девочка после танца почти от каждого взрослого. — Вы так хороши! Вы так очаровательны!

Мария делает очередной реверанс и улыбается. Она чувствует себя королевой бала. Она чувствует себя лучшей в этом зале. Она — принцесса, она навсегда останется любимым ребёнком родителей, если, конечно, мама родит ещё одного ребёночка, а если не родит... Тогда ей будет и лучше! Она точно останется единственной!

Королева Рэйна улыбается, глядя на дочь. Когда-то Рэйна сама была такой. И могла не беспокоиться о завтрашнем дне, могла не плакать ночами, понимая, где проводит свободное время дорогой супруг, могла не молиться богам о том, чтобы никто из любовниц Джона не родил ему сына, могла не переживать о том, что скоро, возможно, королевой она уже не будет... Марии шесть лет, и она самый счастливый ребёнок на свете. И Рэйна не знает, что будет лучше — если Мэри уже сейчас начнёт потихоньку понимать своё шаткое положение или если девочка подольше будет оставаться в неведении. Королева вздыхает. Не стоит думать о плохом сейчас: Джон и Мария рады этому балу, значит, стоит радоваться и ей, королеве, которая едва может говорить о том, что её положение при дворе устойчивое. Она вообще не может что-либо говорить наверняка.

Рэйна снова вздыхает. Стоит улыбаться и делать вид, что она не видит похождений своего мужа. Так её положение при дворе будет наиболее безопасным. Говорить что-либо о гордости уже не приходится.

Арлен стоит перед принцессой и извиняется перед ней за своё поведение, клир же только усмехается. Если честно, мальчик не совсем понимает, почему с ним поступили так мягко, хотя подозревает, что это только из-за нехватки времени. Принцесса Мария внимательно слушает извинения слуги и кивает головой. Она тоже не совсем понимает поведения клира. Лицо того выглядит скорее уставшим и лишь немного раздражённым. Мария была уверена в том, что слуге не поздоровится. Правда, ей всё же казалось, что Ерин вряд ли оставит это происшествие безнаказанным, когда вернётся в Алменскую империю. Арлен стоит перед принцессой и извиняется, по правде говоря, он уже не знает, что сказать — весь словарный запас исчерпан, а клир Ерин ещё не сказал, что уже достаточно. Арлен правда не знает, что ещё сказать. Он вопросительно смотрит на мужчину, и тот вздыхает и качает головой.

— Иди отсюда! — произносит клир и выдворяет мальчишку из комнаты. — Надеюсь, Ваше Высочество, вы получили достаточно извинений от моего слуги?

Принцесса не понимает вопроса. Причём тут это? Этот мальчишка оскорбил господина Ерина, а вовсе не её, она не совсем понимает и то, для чего священник заставил извиняться перед ней этого ребёнка. Она не понимает... Мария робко улыбается, скорее просто потому, что так надо, нежели потому, что ей действительно хочется улыбаться. Клир смотрит на неё внимательно, будто пытаясь прочитать все её мысли, и от этого девушке не по себе. Хотя она должна была привыкнуть к таким взглядам. Но Ерин смотрит по-особенному. Он в разы умнее многих лордов и леди, он в разы мрачнее, хотя, как почему-то теперь кажется принцессе, и в разы честнее. Он другой. Он не тот, кого привыкла видеть девушка. И его вопросы всегда застают её врасплох.

— Почему вы спрашиваете? — удивляется принцесса.

Клир смотрит на неё ещё внимательнее. Мария сама готова ругать себя за то, что спросила это. Возможно, скажи она что-то другое, она бы смогла избежать такого пристального взгляда. Девушка не знает, удивлён ли Ерин её вопросу — ему всегда хорошо удавалось скрывать свои чувства и эмоции. Принцесса уже хочет забрать свой вопрос обратно, сделать так, чтобы она и не произносила его никогда.

— Не хочу огласки, — произносит клир Ерин холодно. — Ненавижу сечь своих слуг. Особенно таких идиотов, как этот ребёнок.

Девушка не понимает, к чему тогда это всё? Она никогда не ябедничала! Никогда! Мама говорила, что делать так не слишком хорошо, и Мария всегда слушалась её. Разве она кому-нибудь рассказала бы? Она прекрасно понимает, в какое неловкое положение она поставит этим клира Ерина, учитывая его звание, она прекрасно понимает, что это должно оставаться в пределах только этой кельи, и никто больше этого знать не должен. Она прекрасно знает... Мария удивлённо смотрит на клира. Тот молчит. Правда, через мгновение он уже снова хочет что-то сказать, но не даёт словам вырваться наружу. Хотела бы принцесса быть такой же холодной и бесстрастной, как он. Хотела бы... Осознание того, что господин Ерин просто не хочет наказывать этого мальчишку, приходит внезапно. Девушка правда не понимает. Не понимает! Клир всегда казался ей человеком даже жестоким, почему он не хотел наказывать этого Арлена, если тот действительно был виноват? Любой, даже такой добрый человек, как клир Леафан, наказал бы этого наглеца. И был бы прав. Почему же тогда господин Ерин этого делать не собирался? Мария старается выглядеть как можно более спокойной и не показывать своё удивление. Господин Бейнот вряд ли хочет сейчас слышать лишние вопросы. В голове девушки вдруг возникает мысль о том, что и она сама, хоть и считала клира только что человеком, не проявляющим милосердие, вряд ли бы стала терпеть к себе такое отношении. И почему этот ребёнок не боялся клира Ерина?

Мария забывает, где она находится, думая об этом. Она забывает, что рядом с ней стоит человек, что он ждёт ответа, ждёт ответа от неё... Принцесса может думать только об этой ситуации. Теперь отчего-то она забывает и про то, зачем именно пришла сюда. Её боль, мысли о горе, об её горе, отступают на задний план, она отвлекается от них...

— Миледи? — спрашивает клир Ерин, когда понимает, что ответа он может и не дождаться.

Девушка не совсем понимает, что именно она должна ответить. Всё это касается только клира, а она просто оказалась не в том месте и не в то время. Разве могла она судить этого мальчишку? Мама всегда говорила, что, хоть Мария и будущая королева, она не имеет права указывать знатным лордам и леди, как именно тем стоит обращаться со своими слугами.

Мария встаёт и делает реверанс. Это движение привычно для неё, она уже и сама не замечает мгновений, когда делает его. Её учили танцевать, учили вести себя в обществе, учили всегда быть вежливой и милой, она должна быть самим совершенством, самим очарованием. Потому что она не просто леди, она — принцесса, будущая королева. Разве она имеет право быть несовершенной?

— Да, Ваше Высокопреосвященство? — спрашивает принцесса в ответ и тут же добавляет. — Это ваш слуга, и я не имею никакого права вмешиваться в ваши дела.

Клир кивает, и девушка понимает: это именно то, что он хотел услышать от неё сейчас. И она рада этому, ведь теперь, скорее всего, задавать лишних вопросов он не будет. Девушка не хочет слышать лишних вопросов. Она вдруг вспоминает про то, для чего именно она здесь, и отчаянье снова завладевает ею. Развод. Ещё чуть-чуть, и всё. Она более не принцесса Мария, не любимая дочь короля Джона и королевы Рэйны, а незаконнорожденная. Отец объявит её бастардом, и от этого становится только больнее. Вся её жизнь будто летит к чертям. И Марии не остаётся ничего, кроме как просто сидеть и наблюдать за этим, тихонько утирая слёзы, когда вся её жизнь рушится, когда всё, что она знала, любила, уходит в небытие. Клир Ерин подходит к ней ближе и смотрит прямо в глаза.

— Вам не стоит оставаться здесь на время бракоразводного процесса ваших родителей. Вы и так слишком переутомлены и расстроены этим событием, — произносит мужчина мягко, но настойчиво.

Мария подносит платок к лицу и утирает слёзы, вдруг навернувшиеся ей на глаза. Принцесса не понимает, как так вышло, что она заплакала прямо здесь, ведь ей так не хотелось плакать при этом человеке... Зачем он сказал это? Она только успела чуть-чуть отвлечься от своих мыслей.

— Их брак не спасти? Церковь же может запретить развод? — спрашивает девушка, ещё лелея последнюю надежду.

Клир качает головой, шепчет, что так лучше для самой королевы, если она хочет остаться в живых, и Мария, слыша это, уже совсем не может сдержать рыданий, она бросается на шею этому человеку и начинает рассказывать всё, что беспокоило её уже давно, начинает говорить о том, на что она ещё надеялась, чего ещё хотела... Отец хотел развода, и он является королём, никто не вправе запретить ему. Мария плачет. Клир Ерин проводит рукой по её волосам и говорит что-то о том, что новую королеву народ всё равн, не полюбит так, как Рэйну, что совсем необязательно новая жена родит королю наследника... Мария почти не может слушать... Она только плачет, понимая, что последняя её надежда на спасения брака родителей разрушена, разбита...

Примечания:

* Эпидемия — Сумеречный ангел