Вернуться в сказку (джен)

Ты говоришь, я демон? Так и есть!

Со мною не видать тебе удачи.

Навеки мое дело — зло и месть,

Для демона не может быть иначе!

Чем я заслужил судьбу несчастного изгоя?

Постоянно доставать себя вопросом: «Кто я?».

Мысли, что я демон, часто выжить помогали.

Люди же повсюду так меня и называли.

Ты, зловещая луна,

В мои муки влюблена,

Отобрав души покой,

Что ты делаешь со мной?

Может, ты мне дашь ответ,

Почему весь белый свет

Обозлился на меня,

Для чего родился я?

Помню, как толпа крестьян убить меня хотела,

После инквизиторы калечили мне тело.

Все восстало против молодого некроманта,

Сделав меня мучеником моего таланта.

Ты, зловещая луна,

В мои муки влюблена,

Отобрав души покой,

Что ты делаешь со мной?

Может, ты мне дашь ответ,

Почему весь белый свет

Обозлился на меня,

Для чего родился я?

Наполовину человек,

Наполовину я мертвец.

Таким останусь я навек —

Я будто волк среди овец.

Полна страданий жизнь моя,

Но выбор, сделанный судьбой,

Нет, изменить не в силах я:

Война с самим собой!

Можешь ты мне дать ответ,

Почему весь белый свет

Обозлился на меня?

Люди мне враги, а ведь когда-то были братья.

Я на всю округу наложил свое проклятье.

Гибнут урожаи, а вокруг чума и голод,

И ветра залетные приносят жуткий холод.

Ты, зловещая луна,

В мои муки влюблена,

Отобрав души покой,

Что ты делаешь со мной?

Может, ты мне дашь ответ,

Почему весь белый свет

Обозлился на меня,

Для чего родился я?

Почему весь белый свет

Обозлился на меня,

Для чего родился я? *

Шаг, ещё шаг… Скрип половниц — единственный звук, который был слышен человеку, находящемуся в доме. Когда он жил здесь раньше, его мыслям вторил стук капель дождя по крыше… а теперь? Он был здесь один, совсем один, как когда-то одна была его сестра… Сестрёнка… Что могло бы быть с ней сейчас? Кем бы она стала, если бы тогда не умерла?

Кровь в голове пульсировала, стучала, не давая отвлечься на что-то более приятное, нежели перечисление всех ужасных событий, когда-то произошедших в этом доме. Хорошо ещё, что он не позвал кого-нибудь в этот дом для помощи. Хотя… он никого не смог бы позвать сюда, в этот проклятый дом, где прошла первая половина его жизни, где когда-то погибла его сестра…

Шаг, ещё шаг, ещё один… Не в силах справиться с нахлынувшим раздражением, граф пинает попавшую под ногу стопку нот, тех самых, которые когда-то приносил Ерин, чтобы научить маленького мальчика Джорджа играть на фортепиано. Когда Георг уходил из этого дома, он взял только те ноты и книги, что были больше всего ему интересны. Книги, правда, перенесены в новое жилище молодого человека были совсем скоро, а вот ноты остались здесь.

В давящей тишине можно услышать несколько больше, чем этого бы хотелось… В давящей тишине порой невозможно понять, где грань между реальностью и вымыслом, между тем, что ты слышишь на самом деле, и тем, что тебе хотелось бы слышать… А когда дом хранит в себе самые ужасные воспоминания в твоей жизни — и вовсе кажется, что слышать эту звенящую тишину просто невыносимо… Когда каждый шаг привлекает призраков прошлого… Когда каждый вздох пробуждает самых страшных демонов ушедшего… Находиться в этом доме, кажется, почти нереально.

В полутьме постоянно что-то мерещится. И это «что-то» не даёт Георгу покоя. Зачем он пришёл сюда? Неужели не прожил бы без этих проклятых фотографий, которые почему-то так хотелось забрать?! Или действительно не прожил бы? Этот вопрос мучает Хоффмана уже на протяжении тех нескольких часов, которые он провёл в особняке, пытаясь найти свои детские фотографии. Тот альбом должен быть где-то рядом, но где? В конце концов, не отец же решил забрать их себе! Это было бы слишком глупо и слишком на него не похоже. Нет, вряд ли те снимки забрал именно Дэвид Блюменстрост. Кому нужны были те старые помятые картинки, кроме Джорджа? Кому?

Граф ловит себя на мысли, что снова назвал себя Джорджем. Джорджем… Разве он не хотел забыть это имя, которое было дано при рождении? Слово «Георг» обжигало слух куда меньше. Хоффман почти привык к тому, как теперь звучит его имя. Делюжан не любил то звучание имён, что было принято в селении, находившемся неподалёку от особняка, где жила семья Блюменстрост… Он давно уже не «Джордж». Джорджем звали маленького мальчика, что был заперт в этом доме, ребёнка, отвергнутого собственными родителями. Хоффман давно уже не имеет никакого отношения к тому ребёнку. И, собственно, не хочет иметь.

Фотография, наконец, находится. Та самая. Та, которую так хотелось снова увидеть. Этой фотокарточке не место среди пыли этого дома, она должна стоять у него, у графа Георга Хоффмана, на столе, а не лежать на пыльном полу. Граф осторожно проводит пальцем по старому изображению. Мужчина, женщина, две маленькие улыбающиеся девочки и хмурый мальчик в стороне…

Спуститься по лестнице — ещё одно испытание. Это та лестница, с которой он когда-то столкнул Аннэт. Он совсем не чувствовал вины за тот свой поступок, но почему же тогда каждый шаг даётся ему с таким трудом? Почему всякая мысль о том, что ему придётся снова спуститься по этим ступенькам, отдаёт такой болью, таким ужасом, что опускаются руки? Когда-то это была просто лестница. Но это было давно. В последний раз граф поднимался наверх почти девять лет назад. Тогда дом не был в таком запустении, к тому же, тогда сюда он приехал с шофёром Делюжана, которому было поручено помочь погрузить все те книги, что находились в этом доме. По правде говоря, одним заходом они тогда не отделались. У отца была обширная библиотека. Он любил книги. Но почему-то после смерти старшей дочери решил не перевозить их в новый дом, наверное, потому, что эти книги были ещё и памятью…

Спуститься по лестнице оказывается нетрудно. Стоило только глубоко вздохнуть и шагнуть, как граф сам не заметил, что оказался внизу. Фотокарточка, за которой он пришёл сюда, была у него в руке…

— Осмелился прийти сюда?! После всего, что ты сделал? Какой невероятный цинизм!

Хоффман вздрагивает, только услышав этот голос, — в голове тотчас проносятся все самые неприятные мысли, — и оборачивается. За ним стоит Аннэт. Чёрные глаза девочки смеются над ним. По виску её стекает тонкая струйка крови, на ней то самое светло-жёлтое платьишко, что и в тот день… Георг поворачивается к ней. Аннэт… Он ненавидел её в детстве и совсем не уверен, что может простить её за те резкие обидные слова в адрес Мари. Впрочем, вряд ли теперь и она сможет его простить…

Что за глупые мысли?!

Она уже давно мертва, и графу совсем не требуется её прощение. Она была лишь человеком, что постоянно мешал. Человеком, которого мальчик Джордж ненавидел больше, чем кого-либо. Даже больше, чем отца… Разве он мог подумать о том, что это чувство снова проснётся в его груди к кому-то, кроме Дэвида Блюменстроста? Остальных он мог презирать, но ненависти никогда не испытывал… Впрочем, когда-то он ненавидел ещё и всех тех докторов, что приходили к нему…

Но Георг — не мальчик Джордж, который жил здесь когда-то; граф Хоффман сейчас — уважаемый человек, главный казначей, второй человек в королевстве, самый богатый человек в королевстве… Мальчик ненавидел эту девочку, но будет её ненавидеть мужчина?

— И тебе привет, — жёстко усмехается Хоффман. — Давно не виделись, да, сестрёнка?!

Призрак пожимает плечами. Взгляд этих чёрных глаз кажется мужчине невыносимым: он словно напоминает о том, что сказал отец лет пятнадцать назад в разговоре с няней… Слова: «Я сомневаюсь, что это мой ребёнок, ты видела: глаза у него совсем серые, а не чёрные, как у меня и Элис» — запомнились мальчику надолго. Тогда он понял причину холодности и безразличия, с которыми Дэвид Блюменстрост относился к нему и к Мари. И тогда понял, что простить этого человека не сможет никогда. А теперь эти глаза — чёрные, а не серые, как у него с Мари — смотрели на него, постоянно напоминали о том, что он просто родился не с тем цветом глаз… Как глупо, парадоксально и глупо!

— Джордж…  — смеётся девочка. — Мы все умерли из-за тебя… Тебе не стыдно?

Хоффман смотрит на Аннэт, но будто бы снова не видит её. В голове вдруг проносятся все те смерти, в которых он был косвенно или напрямую виновен. Аннэт, Мари, Маргарет, мама… Другие его не интересовали. Они были чужими, их боль была чужой, и их боль казалась куда более слабой. Впрочем, страдания всех, кроме Мари, казались слабее. Муки драгоценной сестрёнки казались собственными. Только её…

— Я не сожалею, что всё так вышло, — тихо произносит граф. — Всё должно было случиться именно так. Я только ускорил процесс.

Мужчина сам не узнаёт собственный голос. Слова произнесены так тихо, что он сомневается, услышала ли их сестра. Впрочем, по лицу последней — явно услышала. Не могла не услышать…

На лицо девочки становится ещё неприятнее смотреть: она всё больше похожа на мать, на женщину, которой было плевать на то, что происходило с её собственными детьми; она не обнимала Мари, она приезжала даже реже, чем приезжал отец, когда их заперли в этом проклятом доме… Пожалуй, ещё один человек, который вызывал у Джорджа приступы жгучей ненависти…

Почему эта женщина поступала так жестоко с собственными детьми? Почему она не хотела их даже видеть? Георгу не было жаль её, когда она умерла, не выдержав смерти третьей дочери. Эта женщина не любила Аннэт, Мари и его, что она могла знать о любви к своим детям, об их жизни? Порой графу казалось, что он ненавидел её ещё больше, чем всех остальных…

В чёрных глазах Аннэт отражалась та насмешка, которая казалась Хоффману просто пыткой. Насмешка… Которую граф раньше никогда не видел, но которая казалась ему настолько знакомой, будто бы внутри него кто-то ухмылялся точно так же. Как будто сейчас над ним смеялась не его старшая сестра, погибшая двадцать лет назад, а кто-то, с кем он эти двадцать лет жил рядом… Кто это был? Как будто кто-то из глубины его сознания, тот, кто прекрасно знал его, его мысли, чувства, скрытые желания… Кто же это был?

— Неужели? — наигранно удивлённо произносит девочка. — Ты говорил Мари, что любишь её… Что она дорога тебе… Но она умерла из-за тебя… Неужели всё это время ты лгал?

Хоффман кидает в сестру записную книжку няни, забытую и оставленную на столике рядом с лестницей. Вещица глухо ударяется о стену и отскакивает назад, свободно проходя через призрака. Почему злость с такой силой вспыхивает в графе? Он уже взрослый человек, который прекрасно может контролировать себя, свои чувства, эмоции, мысли…

— Что ты можешь знать?! — вопль, вырвавшийся из груди мужчины, был больше похож на рёв раненного зверя. — Тебя не было тогда! Ты умерла за год до этого!

Ответом служит смех. Опять. Георгу хочется заткнуть уши, но что-то подсказывает ему, что слышать этот голос он всё равно будет. Будто бы смеётся вовсе не призрак его старшей сестры, а кто-то внутри него… Кто-то, кто хочет быть сильнее, чем он, вырваться наружу…

Мари… Он был так виноват перед ней, что не знал, как может загладить свою вину, не знал, сможет ли когда-нибудь не думать с горечью о том проклятом дне, когда он не смог ничего сделать, когда не был рядом… В тот день, когда девочке больше всего нужна была его помощь и поддержка. Мари… Бедная маленькая девочка, запертая в одном доме с сумасшедшим братом. С ним, Джорджем… Сможет ли когда-нибудь Мари простить его за свою смерть? Хоффману всё время кажется, что его сестра находится рядом с ним, стоит рядом, слушает, что он говорит, видит, что он делает…

— Мне казалось, ты убил меня из-за любви к ней, но, возможно, ты убил меня из-за своей прихоти…

Графу не хочется видеть Аннэт, её слова не дают ему покоя. Покоя, к которому он так стремился после смерти Мари. Жаждать отмщения было бы глупо: он сам виноват в её смерти, но он просто хотел, чтобы сестра его простила… Чтобы не сердилась на него за тот день, чтобы не чувствовала себя брошенной и одинокой, как тогда… Мари было бы лучше, если бы его, Джорджа, не было. Она бы не оказалась заперта в этом чёртовом доме, не умерла бы. Если бы у неё просто не было брата. В голове снова всплывает та фраза… «Исчадие ада»… Да, он был исчадием ада, без которого, возможно, всем было бы намного проще, но признаваться в этом себе совсем не хочется…

— Ты заслужила это! — кричит граф. — Заслужила! Ты сама виновата в своей смерти! Только ты!

Призрак снова смеется. Этот голос кажется настолько знакомым — эта интонация, противный смех… Хоффман сомневается, что выйдет из этого дома в здравом уме. Зачем он вообще вошёл сюда? Ах, да… Фотография! Мужчина с ужасом замечает, что, разговаривая с призраком Аннэт, он смял в руке эту фотокарточку. Семейный портрет семьи Блюменстрост разгладить не получается. Граф видит, что в приступе гнева, вероятно, тогда, когда Аннэт упомянула о смерти Мари, он умудрился испортить единственный сохранившейся снимок, что был сделан ещё до той злосчастной прогулки по развалинам. До того дня, который разделил жизнь всей семьи на «до» и «после»…

— Я всего лишь маленькая девочка, — тихо произносит приведение. — Глупо винить меня в своих ошибках…

Кем является это видение? Настоящий призрак? Вряд ли. Тогда он видел бы её и раньше. Скорее, лишь плод больного воображения. Но граф не звал её. Не хотел её видеть. Почему же тогда она появилась? Эта Аннэт, которую он убил двадцать лет назад… Двадцать лет назад… Зачем он сделал это тогда? Быть может, не было бы потом расплаты в виде смерти Мари. Если бы он тогда не пошёл на поводу у своих чувств и эмоций…

— Почему ты пришла? — выдыхает мужчина. — Почему?! Зачем?!

Чёрные глаза девочки смеются, они не переставали смеяться над ним с того самого дня, граф чувствует это… Её смех мешал ему жить спокойно, мешал забыть о том, что происходило в этом чёртовом доме. Мешал работать, учиться, думать… Даже сидя в своём кабинете в столице, он помнил про своё детство, хотя так хотел забыть. Чёрные глаза… Как у отца и матери. А не серые, с какими родились Джордж и Мари…

Всё же он снова называет себя Джорджем… Хотя так хотел забыть это имя. Имя, которое было дано ему при рождении и к которому прилипло уже столько грязи, столько ужасных воспоминаний… Неужели ему никогда не стать свободным от этого дома? От чувства вины?

— А ты не понимаешь? — удивляется призрак. — За свои поступки нужно платить. Ты убийца!

Граф зло смотрит на Аннэт. Он не был готов к этому, когда собирался вернуться в дом за фотографией. Он думал только о том, что возьмёт нужный ему предмет и отправится в столицу, туда, где его уже ждали. Понятно, почему отец так стремился поскорее сбежать из этого дома… Не только пытался обезопасить мир от своего сумасшедшего сына. Причиной была ещё и попытка сбежать от воспоминаний.

— Почему ты пришла?! — повторяет свой вопрос Джордж. — Зачем ты меня мучаешь?! Я убил тебя быстро, а ты убиваешь меня медленно! Зачем?! Для чего это тебе нужно?!

Мысль о том, что он всегда был именно Джорджем, а не Георгом, которого он сам создал, больно бьёт. Графу не хочется думать о том, что на самом деле он настоящий был именно здесь. Мальчик, запертый в доме. Сумасшедший брошенный ребёнок. Георг Хоффман был влиятельным и богатым человеком, которого боялись, с мнением которого считались, а Джордж Блюменстрост был просто одиноким ребёнком, до которого никому дела не было.

— Ты убил трёх своих сестёр и мать. Думаешь, ты можешь легко искупить свою вину?

Глаза его сестры смеются над ним, мужчина уже не видит ничего, кроме этого колкого злого взгляда, который, казалось, жил в нём, наблюдал за ним на протяжении всех этих долгих двадцати лет… Графу не хочется видеть эту девочку, он уже почти не замечает её. Только этот взгляд, который не даёт ему даже вздохнуть.

Он всегда был Джорджем, а Георг — просто его выдумка, которая была предназначена для того, чтобы отвлечься, забыть. Почему всё так получилось? Всё могло быть иначе… Если бы только его не было, его семья жила бы счастливее — Мари не пошла бы на развалины тогда, Аннэт осталась бы в живых, Маргарет — тем более… Всё было бы иначе. Отец не признавал только Джорджа. И только поэтому вместе с ним не признавал Мари.

Призрак Аннэт вдруг исчезает. Тает в воздухе. Граф медленно опускается на колени: стоять в этом доме он уже не может, нет сил для этого. Кровь в голове пульсирует так, что мужчине кажется, что он не выстоит, что его организм не выдержит, как ему следовало бы не выдержать уже давно, и Джордж Блюменстрост, наконец, умрёт. Только на этот раз по-настоящему, а не так, как хотел когда-то граф — просто позабыть, что такой существовал…

— Я не чувствую своей вины в том, что вы все сдохли, слышишь?! — кричит Хоффман. — Я не считаю себя виноватым! Всё случилось так, как должно было случиться!

Силы совсем покидают его, и он начинает хохотать, смеяться так, как смеялся тогда в том храме, снова услышав те слова — «исчадие ада» — и поняв, что они относятся именно к нему… Смеяться, понимая, что всё произошло именно из-за того, что он когда-то согласился сделать те несколько шагов. Шагов, которые теперь ведут его к пропасти…

Фотографию теперь вряд ли можно будет когда-нибудь разгладить. В руке графа она оказалась совсем смята. Теперь её можно только выбросить. Выбросить последнюю вещь, которая напоминала о том, что было «до», что когда-то это всё существовало, было реальностью…

* * *

Мария впервые гуляет здесь: за те несколько недель она впервые вышла на улицу. Погода просто замечательная, кажется, будто она снова на Земле, в своём родном городке… Мердоф показывает ей окрестности: он прекрасно знает это место и готов провести небольшую экскурсию. А ещё здесь есть небольшая пекарня — что может быть лучше? Мария даже рада, что всё случилось именно так. Когда она в последний раз чувствовала себя так хорошо? Пожалуй, это было совсем давно. За год до их путешествия. Тогда Роза начала поправляться, и мама повезла её на море, а Мария осталась одна дома. Они с Алом тогда неплохо повеселились… Интересно, кстати, как себя сейчас чувствовал Альфонс? Скучал ли он по ней? Или забыл?

С Мердофом было не так весело, зато так же спокойно. Посёлок, по которому они гуляли, оказался небольшим. Да и дома были деревянными… В общем, в этом городке не было ровным счётом ничего интересного. Разумеется, кроме той пекарни, где Мария смогла приобрести для себя два пирожка с картошкой и вкусное пирожное. Ещё Мердоф где-то купил орехов, так что сейчас они, уже идя по тропинке, могли их есть. Правда, ела в основном Мария, но сути это не меняло.

— Знаешь, тут неподалёку есть заброшенный дом, там уже лет десять никто не живёт, — произнёс Мердоф задумчиво. — Хочешь, можно туда зайти…

Мария кивнула. Что это был за дом? Когда-то там наверняка жила какая-нибудь одинокая старушка, а после её смерти здание осталось на месте. Жители посёлка дом почему-то не сносили. Впрочем, и хорошо. Будет, что посмотреть… Наверняка, это покосившееся от времени деревянное строение, и, пожалуй, им следует быть очень осторожными, когда они заберутся туда. Не хватало ещё, чтобы кто-то из них умер из-за того, что какая-нибудь прогнившая палка упадёт ему на голову.

Девушка увидела какие-то камни справа от тропинки, по которой они шли, и спросила, что это такое. Мердоф пожал плечами и сказал, что сам не знает, но Хоффман ненавидит все подобные развалины, так что, наверное, лучше туда не идти. Скорее всего, там устроено кладбище подопытных. Смотреть на это как-то не хочется. Да и день сегодня довольно хороший, чтобы омрачать его подобным.

— А дом? — спрашивает Мария. — Как он выглядит?

Мердоф смеётся и буркает что-то неразборчивое. Девушка несильно толкает его и тоже заходится смехом. Пожалуй, стоит почаще выбираться вот так на улицу, гулять, смеяться, шутить… Это позволяет хоть как-то забыть обо всех проблемах, которые окружают их постоянно…

— Да обычный двухэтажный каменный дом! — говорит парень. — По правде говоря, там до сих пор даже жить можно…

Мария удивлённо смотрит на него. Если можно жить, странно, что дом до сих пор не обустроили под сельскую школу или что-то подобное. Мердоф же говорил, что в посёлке школы нет, даже начальной, и детям приходится ходить в соседнюю деревню, где такая имеется, но туда идти несколько десятков километров. Почему же люди не попробовали обустроить начальную школу в этом доме? По рассказам Айстеча дом находился довольно близко…

Пожалуй, он действительно находился не так уж далеко. Мария уже видела его. Да, обычное каменное строение. Сад вокруг дома, правда, был заброшен, и совсем непохоже, что им не занимались именно десять лет, скорее всего, уже лет двадцать. Видимо, хозяину дома было как-то не до благоустройства территории вокруг…

— Кто тут жил? — спрашивает бывшая принцесса. — И дом точно не в таком же состоянии, что и сад? К тому же, если честно, мне кажется, что мы просто не дойдём до него: не проберёмся через эти заросли.

Мердоф пожимает плечами. Когда они уже подходят к самой калитке, девушка слышит чей-то дикий вопль. Голос кричавшего кажется ей знакомым. Пройти к входной двери, пожалуй, не так трудно, как казалось Марии сначала. Айстеч тоже прислушивается к происходящему в доме. Ещё один крик. Теперь почти можно различить слова. «Я не чувствую своей вины, в том, что…» Голос кажется слишком знакомым. Правда, девушка ещё не понимает, кому принадлежат эти слова. И к кому обращены.

Мердоф, впрочем, понял, кто кричал, гораздо быстрее. Он подбегает к двери, распахивает её, быстро входит в дом. Мария старается не отставать от своего друга. Она совсем плохо знает окрестности. Как она вернётся обратно в ту организацию, если едва сможет найти даже тот посёлок, в котором они были около сорока минут назад?

На полу, перед лестницей, девушка видит графа Хоффмана. Мердоф стоит рядом. Он не знает, что делать. Граф находится почти в бессознательном состоянии, он даже не видит их, только смеётся, смеётся как-то… безумно… Марии не хочется оставлять всё так, как она сейчас видит.

— Что с мистером Хоффманом? — осторожно спрашивает она.

Мердоф виновато смотрит на неё и пожимает плечами. Что же такого могло произойти с этим человеком? Он всегда казался ей оплотом спокойствия, благоразумия, холодного рассудка… Что же такого могло случиться с ним, чтобы он сейчас находился в таком состоянии? И было ли это связано с этим домом?

— Помоги ему подняться, пожалуйста… — бормочет Мария. — Думаю, стоит усадить его на ступеньки лестницы…

Приходит в себя граф не скоро, а когда приходит, ещё долго не может понять, что эти двое делают в его доме. Принцесса осторожно садится рядом с ним. Почему-то ей кажется, что она прекрасно понимает его сейчас. Хоффман поднимается, как только чувствует, что ему становится легче. Ему не хочется ничего говорить сейчас. Он выходит из дома и перед тем, как закрыть дверь, просит Марию и Мердофа последовать его примеру. Прямо перед выходом принцесса видит, что Айстеч что-то поднял. Что именно, она спросит его после. Сейчас же не стоит злить графа. Он и так не в лучшем состоянии.

Примечания:

Король и Шут — Некромант