Черный цейлонит (джен)

Гарри стоял на крыше одной из башен менора, обеими руками вцепившись в прочный железный шпиль и старательно пытаясь не съезжать ногами по черепице вниз. Впрочем, крыши у всех четырех башен были на диво удобные. Круглые, но не в виде прямых конусов, чтобы ногам и зацепиться было не за что, они как бы чуть расширялись к низу, создавая на крышах что-то вроде юбочки, которая шла уже не так круто и стоять на которой было почти что удобно. Но Гарри все равно забирался высоко — чтобы руками цепляться за шпиль, и через какое-то время потихоньку съезжал, и приходилось переступать босыми ногами, чтобы вновь забраться назад. Босыми ноги у Гарри были специально — босые ноги лучше держат на черепице.

Забраться на крышу любой из башен теоретически можно было по фигурной кладке, которой мэнор был украшен то тут, то там. Если бы Гарри был старше и умел ценить подобное, он бы обязательно отметил прекрасное композиционно-художественное расположение и талант строителей и архитектора, и так же то, что при всей своей украшенности мэнор вовсе не выглядел кичливо и вычурно, а наоборот — это придавало строению какой-то странной легкости и приятности. Но Гарри было одиннадцать и он никогда в жизни не интересовался и не будет интересоваться архитектурой. Так что все эти красиво выступающие кирпичи рассматривались им с исключительно практической точки зрения. Например, по ним можно почти безопасно (так думал Гарри) забраться на крыши башен. Хотя сердце у Гарри все равно каждый раз уходило в пятки, когда он представлял себя цепляющимся за небольшой фриз, образованный красиво выложенной кирпичной кладкой. Но все это, как понятно, пока было только в теории. Далекоидущие планы, как-то так. Вообще-то, на крышу также можно было попасть через узенькие треугольные оконца. По два на каждой из четырех башен — одно оконце строго на запад, одно на восток. Всего восемь. Они утопали в небольших углублениях, вырезанных в крышах. Перед ними были небольшие уступчики из камня, длинной в один фут, параллельные земле. Открывались эти окошки со страшным скрипом и были действительно маленькие. Уже сейчас Гарри пролазил в них, чуть ли не касаясь боками краев. А ведь ему еще расти, и, значит, надо было искать другие варианты проникновения на крышу. Гарри надеялся, что к тому моменту, когда пролазить на крышу через окошко он уже не сможет, он найдет нужное заклинание, чтобы не разбиться, залезая на крышу. О другом ему думать не хотелось.

Вообще, тому, что Гарри порой находился в таком странном для «уважающего себя чистокровного мага» месте, а особенно находился в этом месте сейчас, было несколько причин.

Во-первых, отсюда был просто фантастический вид во все стороны света и можно было посмотреть на парк или лес с высоты низкого птичьего полета, и Гарри нравилось это чувство, словно он и сам, как птица, может сорваться с этой крыши в пике, расправить крылья и пуститься в полет. (Именно из-за этого чувства он еще нежной и трепетной любовью обожал качели). Хотя Гарри, конечно, здраво понимал, что никогда так не поступит и никогда по доброй воле не сделает шаг с крыши вниз. Он же не птица.

Но помечтать-то можно?

Во-вторых, Гарри так же нравилось чувство того, что он совершает что-то запретное, что-то бесшабашное и оттого немного волшебное. Не волшебное-волшебное, а по-обычному волшебное. Как, например, уметь мастерить своими руками воздушного змея. Настоящего, который и правда будет летать.

Конечно, прямого запрета забираться на крыши Гарри никто не давал. И «поводок» тоже спокойно реагировал на такое. Но Гарри не сомневался: не запретили ему этого только потому, что даже взрослые не могут помнить одновременно всех «нельзя». А Гарри чувствовал совершенно обычную мальчишескую потребность в исследовательской деятельности и получении синяков и царапин, набивая шишки вследствие собственной глупости и любопытства. В конечном итоге, каждый ребенок в душе археолог, исследователь, скаут, скалолаз и ученый в одном флаконе. А для Гарри в этом доме было так мало того, что можно было исследовать и изучать, кроме книжек, что его душа томилась в изнуряющем бездействии. Вылазки на крышу и в лес были своеобразной отдушиной для него. Ну и еще зельеварение, но это было совершенно другое.

В-третьих, крыша, в отличие от леса, была тем секретным местом Гарри, которое ни один Малфой (особенно это было актуальным в отношении младшего Малфоя) еще не обнаружил. Конечно, белобрысая зараза еще не нашла его новый схорон в лесу (их было несколько, и обустраивать новый приходилось приблизительно каждые три-четыре месяца, иногда полгода), но она была уже близка к этому, и Гарри решил пока туда не ходить. А крыша… Ну, возможно, Драко просто даже предположить не мог, что Гарри, как какая-нибудь бездомная кошатина, будет прятаться от него там, где повыше. А вот Леди Малфой, наверное, даже подумать не могла, что Гарри понесет в место вроде этого. Она была такой… такой… Гарри не мог подобрать другого слова, кроме как «наивная», но подозревал, что это слово совсем неточно отображает текущую ситуацию. Многие выходки Гарри заставляли ее выглядеть так потерянно, словно она сейчас расплачется. Она распахивала глаза, поднимала брови домиком, размыкала губы, и на лице ее читалась смесь неверия, удивления, испуга и обиды. Той обиды, котрая бывает, когда ты не оправдываешь чьи-то ожидания. И Гарри чувствовал себя ужасно неловко за этот взгляд. Ровно до того момента, когда леди Малфой делала первый вздох. После этого ее губы смыкались в тонкую линию, взгляд холодел и в целом в комнате становилось неуютно. А потом леди Малфой открывала рот, и на Гарри пушистым снегом осыпались нотации и ругательства — леди Малфой нигода его не била и не повышала голос, но лучше от этого Гарри не становилось. Справедливости ради нужно сказать, что расстраивал Гарри леди Малфой нечасто. Но в Гарри боролись две сущности: ребенок, который хотел, ну не смотря ни на что жаждал действий, и жгучее ожидание неминуемой расправы за свои действия. И ребенок побеждал, побеждал всегда, но и второе чувство не хотело уходить. Поэтому каждый раз, когда Гарри задумывал что-то, что определенно было «нельзя», он одновременно испытывал дикий восторг от собственной свободы и какое-то тянущее сожаление: «Леди Малфой опять расстроится…»

Еще был лорд Малфой, и здесь Гарри не особо боялся, что его будут искать или случайно встретят. Лорд Малфой не так часто баловал сад своим появлением и «моционов» не водил. Однако встретить лорда Малфоя, будучи сидящим на крыше, Гарри определенно хотел еще меньше, чем Драко или леди Малфой. Было в этом человеке что-то… как у Драко. Какая-то злобная нетерпимость ко всему, что было связано с Гарри, но в сто крат более опасная. Если поведение Драко было Гарри знакомо и понятно: незначительные синяки и ссадины, но чаще просто унизительные поддразнивания: запереть, покрасить, окунуть в фонтан, сказать что-то злобное, придумать какую-нибудь дразнилку, в общем заставить испытывать даже не столько боль, сколько досаду и унижение — все это было злом неприяным, но привычным, предсказуемым. Это не особо отличалось от того, что Гарри знал. Разве что теперь в этом было немного магии. Прилично магии… Много магии.

В общем, Гарри знал, чего ожидать от Драко. Вернее, всегда был к этому морально готов и даже почти не страдал. В моральном плане, конечно. Почти. С какой-то стороны это даже приносило в его скучную жизнь затворника немного остроты. Особенно после того, как Гарри впервые пожаловался леди Малфой (которая, конечно, не могла не замечать, когда Гарри внезапно приходил мокрый, или разукрашенный, или с ослиными ушами, или еще как). Гарри тогда тоже досталось за клевету, потому что верить в то, что все это не досадная случайность, леди Малфой отказывалась. Зато она отчитала и Драко, наказав лучше учиться и пригрозив отобрать у него палочку, если Драко не научится с ней управляться. С тех пор серьезное членовредительство вообще не беспокоило Гарри. Если Драко и пакостил, то так, чтобы пожаловаться леди Малфой на криворукость ее отпрыска Гарри не мог.

Гарри не знал, за что Драко его так ненавидел раньше, ведь за исключением этого ябедничества (которое, признаемся, было просто необходимо), Гарри не скразал Драко ни одного худого слова. Да, их первая встреча была не слишком удачной, хотя Драко, до сих пор тонкий, с пушистыми ресницами и длинными волосами, все еще похож на девочку. Но правда, нельзя же за это так ненавидеть? Тем более, что самому Драко Гарри, кажется, этого не говорил. Так что по началу было, конечно, чертовски обидно. Гарри не хотел ни с кем конфликтовать в этом доме. Собственно, так Гарри поначалу Драко и говорил. Драко дул щеки, хмурился, и молча продолжал злобствовать. Разговора по душам все никак не получалось. Гарри долго не оставлял попыток свести все хотя бы в нейтралитет. Тем более, что Драко бывал в мэноре где-то только половину года. Остальное время, Гарри знал, Малфой проводил во Франции. Гарри честно надеялся, что приехавший Малфой будет лучше уехавшего. Но ничего не изменилось и через полгода, и через полтора, и Гарри решил, что с него хватит. И пошел к леди Малфой.

Выходя от леди Малфой, Драко смотрел на него как на врага (что не отличалось от его обычных взглядов в сторону Гарри), но Гарри решил: если это война, то в ней нужно установить правила. Зато теперь силы были уравнены и вражда переросла из травли во взаимное пакостничество. Теперь Гарри тоже играл в свою игру, «Разозли Малфоя», мстя таким образом ему за прошедшие года. И нельзя сказать, что это не доставляло Гарри веселья. Что может быть приятнее, чем отыгрываться за прошлые обиды? Конечно, бить Малфоя все еще было нельзя, но теперь Гарри тоже мог подкараулить Малфоя, высунуться из-за угла и прикричать криво сляпанную дразнилку, вроде: «Драко, Драко — хромая собака!» И после этого главное было только валить. Валить экстренно, со скоростью света, не тормозя на поворотах, преодолевая лестничные пролеты одним прыжком, презирая любые препятствия и избегая по пути прямых коридоров, как черт ладана. Потому что меткость и скорость у Драко на самом деле были… вполне себе на уровне. И надо было как можно скорее пропасть у Драко из виду хотя бы на десять секунд. Затем все было достаточно просто: спрятаться; подождать пока Малфой пробежит мимо; еще подождать; вылезти и пойти в обратную от Малфоя сторону. Или иногда — пойти за Малфоем, и повторить все еще по кругу. Драко бесился, а Гарри чувствовал себя гением стратегии и неспешно, терпеливо, не без удовольствия возвращал Малфою все прошлые и новоприобретенные долги, платя ему той же монетой.

Иногда в прятках-догонялках Гарри проигрывал. Сначала расплачиваться за это ему приходилось кроличьими зубами или временным косоглазием (что было неприятно, но не так неприятно, как отмывать кожу от волшебных чернил). Теперь за проигрыш Гарри приходилось часа три ходить с радужными волосами. Или с блестящими волосами. Или кудрявым. Или в розовой майке. Или в майке в цветочек. Или с оборочками. Розовыми. Но Гарри никогда не слышал, чтобы Драко жаловался леди Малфой на дразнилки.

И после того единственного доноса, если леди еще когда-то Малфой спрашивала, он всегда говорил, что помогает Малфою учится владеть его палочкой. Леди Малфой, кажется, умилялась.

В общем, Гарри смирился, что с Драко друзьями им не быть и научился с ним враждовать.

Лорд Малфой же… Гарри не знал правильных слов (и не умел пока правильно интерпретировать причины чужого поведения), потому Гарри казалось, что лорд Малфой просто хотел его убить. Хотел и мог. Действительно мог, в отличие от Драко. Но почему-то не убивал. И специально добавлять ему причин Гарри не хотел.

Потому, лазая на крышу, Гарри соблюдал разумные предосторожности ради своей безопасности и ради леди Малфой (справедливо полагая, что-то, о чем леди Малфой не узнает, ее не расстроит). Например: не забираться сюда слишком часто и никогда не задерживаться тут дольше получаса, особенно если в ближайшее время его может кто-то хватиться или же случайно увидеть, совершая послеобеденный моцион. В общем, часто здесь бывать, конечно, не приходилось.

Но сегодня главной причиной того, что Гарри забрался на крышу, было совсем другое. Нет, все вышеперечисленное тоже было важно, но в этот день — по-другому. Сегодня был особый день. Сегодня к Гарри и Драко должны были прилететь совы с приглашением в Школу Чародейства и Волшебства Хогвартс. И Гарри особенно ждал своей совы, потому что… Ну… Гарри все еще не слишком чувствовал себя волшебником. Вернее сказать, совсем не чувствовал. Ни капельки. Не волшебником.

Он читал книжки по магии, которые ему давали учителя, и читал их не без интереса, но магии по ним ему никто не давал практиковать, и потому это все читалось им как развлекательная литература. Как некоторые домохозяйки покупают себе журналы с названиями вроде « Десять способов узнать, есть ли на вас сглазы, с помощью соли» или «Сушеный чистотел как способ призвать домового». И часто знания из этих журналов хранились у домохозяек в головах, журналы — на полочках, но соль продолжала лежать в солонке, а чистотел периодически отправлялся с ухоженных клумб в мусорный мешок, потому что он — сорняк.

Каждый сам выбирает, какая литература для него развлекательная.

Маги же, кажется, больше всего на свете развлекались учебой. Тем более что у магов, похоже, не существовало настоящих книжек, которые были бы не учебниками. Трактаты, руководства, пособия, самоучители, энциклопедии, справочники… Учебники. Биографии и автобиографии. Рецепты зелий и описания ритуалов. Гарри нашел два сборника сказок, «Сказания о Мерлине», поэму «Все о видавшем», с натяжкой претендующую одновременно на исторический трактат, сборник мифов и художественную литературу, и одну книжку под названием «Энхиридион» (что-то вроде сборника полезных советов для рыцаря). Сказки оказались весьма своеобразными, остальные книжки тоже были написаны так, словно авторы намеревались сделать все, чтобы никто их не понял. Учебники — и те было легче читать.

Иногда Гарри представлял, как это могло бы быть, если бы он умел колдовать, и когда никто не видел, делал нужные пассы руками, произнося необходимые слова и мысленно молясь: «Ну пусть, ну пусть получится!»

Но, конечно, ничего не получалось. И Гарри, хотя он ничего и не ожидал, все равно чувствовал укол обиды.

А вот готовка зелий Гарри удавалась. Зелья у него получались слабенькие или, реже, средненькие, но получались! Этому его тоже никто не учил (вернее, учителя опять давали только теорию), но по крайней мере найти нужный цветочек, когда в книжке есть картинка и подробно написано, где его искать, было выполнимо. Хотя таким образом Гарри становился целиком зависим от состава зелья: оно должно было быть исключительно растительным. Но зато у Гарри было занятие. То, чему он мог отдавать свой энтузиазм.

Потому Гарри был тихой благодарной любовью влюблен в зельеварение. Оно было очень похоже на готовку (которая вызывала в Гарри неприятные воспоминания, но на которую у него была набита рука; почистить, разрезать, нашинковать, покрошить — это все он умел). А еще оно было похоже на химию.

Но испытывать сваренные собственноручно составы Гарри было не на ком. На себе — страшно. На Малфоях — даже думать невозможно! Выручали его домовики. Они всегда его выручали. И Ригид.

— Ри-и-иги-ид!

Ригид всегда появлялась незамедлительно:

— Мистер Блэк, сэр, звали меня? — И Гарри каждый раз дулся на нее за то, как она его называла.

— Я Гарри. Гар-ри.

— Мистер Гарри, сэр, звали меня? — невозмутимо каждый раз исправлялась домовушка.

Ригид была домовушкой или даже, скорее, старой-старой домовухой, которую леди Малфой приставила за Гарри. Приглядывать, чтоб не убился, наверное. Что-то вроде. Так охарактеризовала свою работу сама Ригид. У нее всегда сварливо-саркастичное выражение лица (словно она слишком ясно видела несовершенство мира, но предпочитала никому не сообщать об этом): слегка поджатые губы, вечно наполовину прикрытые глаза, странный взгляд.

В общем, она была вроде как няня. И еще немного уборщица, наверное, потому что в ее обязанности так же входило убирать постель и менять на ней белье и следить за тем, чтобы Гарри ходил только в хорошем и чистом. Хотя Ригид своеобразно понимала возложенные на нее обязанности:

— Мистер Блэк, сэр, может ходить в чем угодно. Старая Ригид уже совсем не разумеет современной мажьей моды. Ригид обязана следить лишь за тем, чтобы все было чистым.

— Мистер Блэк, сэр, вполне самостоятельный молодой родственник хозяйки. Старая Ригид не считает нужным ходить за мистером Блэком, сэром, и вытирать им нос. Старая Ригид верит, что мистер Блэк, сэр, позовут ее, если будут нуждаться.

Тем не менее Ригид периодически появлялась по своему желанию. Иногда. Просто так. Потому что сама хотела.

* * *

Когда-то Гарри спорил с ней до хрипоты, пытаясь заставить называть его просто Гарри:

— Нет, Гарри! Просто Гарри!

— Мистер просто Гарри, сэр, звали меня?

— Нет! Не «мистер просто Гарри», а Гарри! Просто — Гарри.

— Мистер «не мистер Гарри», сэр, звали меня?..

Домовушка была непоколебима в формулировке имени. Такая маленькая, и куда столько упорства в нее вмещалось и вмещается до сих пор? «мистер Гарри, сэр» — стало ее единственной уступкой в этом плане, и Гарри подозревал, что она это просто от вредности. Она до сих пор любила называть его иногда «мистер Блэк».

В общем, сколько бы Гарри не бился, упросить Ригид называть его только по имени было выше его сил. Так что он сдался.

— Мистер Блэк, сэр, звали меня?

— Гарри. — Поправлял Гарри. Домовушка исправлялась.

— Ага, — говорил Гарри теперь на «мистер Гарри, сэр», — Ригид, вот, — и показывал ей кастрюлю с очередной жижей, напоминающей загустевшую кровь. — Получилось?

Ригид же с умным видом нюхала получившееся зелье, проверяла его, но цвет, на свет, и в конце концов выносила свой вердикт.

— Годно, мистер Гарри, сэр. По крайней мере, вы этим точно никого не отравите. Но старая Ригид не советует мистеру Гарри, сэру, поить этим кого-нибудь; Ригид говорит — толка не будет.

— Почему?

— Ригид говорит — мистер Гарри, сэр, наверное, передержал зелье на огне. Но старая Ригид — не зельевар, старая Ригид может ошибаться.

Гарри после ее слов тоже всегда совал нос в свое варево, хотя от этого и не было никакого толка, и тянул:

— Я-а-асно…

Кстати, кастрюлей (а также другими кастрюлями, сковородками, ложками, ножами, ступками и пестиками, деревянными досками для разделки ингредиентов и прочим по требованию) с ним тоже поделились домовики, заменяя по мере надобности. А еще выделили ему одну конфорку на плите.

Домовики нравились Гарри. Они были добрыми и отзывчивыми, хотя и выглядели странно.

«Но, — думал Гарри, — наверно мне надо привыкать. Волшебный мир — всякие волшебные существа. Интересно, а драконы у них тоже есть?..»

Но какую бы глубокую приязнь не питал Гарри к домовикам, разговаривать с ними он боялся. В смысле, не попросить там что-то, а вот прямо настоящая беседа. Это было как танцевать по минному полю. Потому что домовики были очень впечатлительными. И к Гарри они, кажется, поголовно питали особую симпатию. По крайней мере при Малфоях они всегда были до неприличия сдержаны, учтивы и исполнительны. Ни лишнего слова, ни лишнего взгляда. (Исключением была Ригид, которая при всех ходила так, словно своим послушанием делала большое одолжение. Но даже она не смела ослушиваться своих хозяев). Малфоев домовики всегда слушались. Уважали, слушались, но, кажется, не любили. Леди Малфой как-то говорила, что в их мэноре самые вышколенные домовики, и, кажется, очень этим гордилась. Но при Малфоях домовики никогда не улыбались. И Гарри заметил, что когда домовики оставались с ним один на один, или когда он заглядывал на их часть мэнора, все они словно оттаивали. И хотя слово Гарри было самым слабым в этом доме, домовики почему-то любили его больше всех. И кто бы знал, сколько раз Гарри ломал мозг, пытаясь разобраться, почему.

В общем, все было сложно. Гарри почему-то пользовался у домовиков необычайным расположением, и они готовы были угождать ему во всем, если это не шло вразрез с приказами хозяев, и радовались, когда выполняли его просьбу. Но Гарри казалось, что домовики все же чересчур эмоциональны в этом плане. И в любом плане, если подумать. Стоило Гарри о чем-то робко попросить — из этого поднималась невероятная шумиха, стоило Гарри сказать спасибо — домовики готовы были плакать от счастья. И это все было невероятно мило с их стороны, и Гарри очень не хотелось обижать существ, которые так его любят… но это же не нормально, когда за любое хорошее слово ему готовы лобызать ботинки? В смысле, это, конечно, да, было мило… в смысле, в этом не было ничего плохого… Но одновременно Гарри каждый раз впадал в состояние, очень близкое к панике, когда домовики делали что-то вроде этого. Гарри не имел правильных реакций на подобное обращение. Это было для него странно. Так что вступать с домовиками в конфронтацию без должного повода Гарри очень долгое время не любил. Понадобился целый год жизни в мэноре и столько же общения с Ригид, чтобы Гарри научился не вздрагивать каждый раз, когда какой-нибудь домовик решал выразить ему свои чувства. И, возможно, Гарри просто кажется, но по прошествии двух лет домовики стали относиться к нему спокойней.

Привыкли?

Всего домовиков у Малфоев Гарри насчитал семь. Из них было три домовушки. За два года по именам Гарри запомнил всех, но узнавать их в лицо ему до сих пор иногда было сложно. Была Ригид, был домовик-садовник, две домовушки-уборщицы, домовик и домовушка — повара и домовик-библиотекарь. Один домовик был по имени Добби, который, кажется, не занимался ничем. Странный и разговорчивый, который питал к Гарри, кажется, какую-то особую фанатичную привязанность. Ригид гоняла его от Гарри как чумного.

— Лентяй и неумеха, — говорила она. — Хозяев не уважает, от работы отлынивает, а если что делает, все из рук вон валится. Ригид говорит, давно пора хозяевам дать Добби одежду.

В лицо Гарри мгновенно узнавал четверых — Добби, Ригид, домовика-библиотекаря, у которого была очень запоминающаяся внешность: он был такой старый, что Гарри чихать рядом с ним боялся; и у него даже были усы — несколько тонких длинных белых усиков, иголочками свисавших вниз, а еще он был подслеповат и все время щурился, и вместе все это было очень похоже, будто он — мудрый китайский учитель. И Куит — тихую, с большими грустными глазами и пушистыми ресницами. Она была самой мелкой из всех домовиков и, кажется, она совсем не умела говорить, только лепетала порой что-то, что Гарри не мог разобрать. Она очень любила обхватить Гарри ручками и уткнуться носом в бок или живот и так сидеть, обнимая его, словно маленькая лысая обезьянка.

Из всех них пообщаться Гарри нормально (относительно нормально) мог только с Ригид.

И Гарри любил задавать Ригид вопросы. Она всегда отвечала и никогда не врала, хотя иногда формулировки ее ответов вводили Гарри в ступор.

Например, Гарри, как-то спросил ее о том, почему, если он не умеет колдовать, леди Малфой назвала его волшебником. Этот вопрос мучил Гарри долгое время. Гарри носил его в голове, вертел его и так и этак и маялся, не находя ответа. Гарри до сих пор думал о том, что же имела в виду Ригид, ответив ему.

* * *

Когда он задал вопрос, домовушка стояла к нему спиной, поэтому Гарри не видел первичную реакцию на свои слова. Какое-то время Ригид молчала, перебирая пальцами простыню, которой занималась, складывая ее в корзину. (Домовые часто работали не столько магией, сколько руками. На вопрос об этом Ригид отвечала: «Это приятно»). Заговорив, домовушка не прервала своего занятия и так и не развернулась к Гарри лицом за весь короткий монолог:

— Мистер Гарри, сэр, несомненно волшебник. Очень, о-очень сильный волшебник. Волшебник с редким даром. Волшебник, умеющий возвращать тех, кто ушел. Умеющий заставлять стены вспоминать. Умеющий возвращать потерянное. Умеющий говорить на трех языках. Ригид и все призванные очень рады, что им довелось увидеть мистера Гарри, сэра. Но мистер Гарри, сэр, еще слишком молоды. Хозяйка заботится о своем родственнике и о своем доме.

* * *

Насколько Гарри мог вспомнить, Ригид говорила какую-то совершенную глупость про то, что Гарри умеет разговаривать со стенами, хотя на самом деле Гарри не умел. (А после слов Ригид он попытался).

Все-таки иногда Гарри не понимал ее.

Поэтому он с нетерпением ждал, когда же сможет отправиться в школу волшебников. Ведь там должно быть много его ровесников, с которыми можно поговорить, не напрягая каждую секунду мозг над тем, чтобы понять, о чем они говорят. Если сова принесет письмо…

* * *

— Мистер Гарри, сэр, не должны находиться здесь.

Рядом с Гарри на крыше материализовалась Ригид. Гарри даже не пошевелился.

— Не говори леди Малфой.

— У старой Ригид очень плохая память. Старая Ригид не вспомнит, если старую Ригид никто не спросит. В том случае, конечно, если мистер Гарри, сэр, не сломают себе шею, навернувшись с места, на котором их нет.

— Хорошо. — Гарри снова перевел взгляд на горизонт, и между ним и Ригид на какое-то время установилось молчание.

— Ригид, — первым нарушил молчание Гарри.

— Ригид слушает, мистер Гарри, сэр.

— А сова обязательно прилетит сегодня?

— Совы из места для маленьких волшебников всегда прилетают в этот день.

— Из Хогвартса. Правда всегда?

— Сколько Ригид помнит.

— А откуда они прилетают? С какой стороны? Я слышал, Хогвартс находится в Шотландии. Где это?

— У старой Ригид и без того достаточно дел, чтобы следить за тем, откуда к Хозяевам летят совы.

— Понятно.

— Если мистер Гарри, сэр, полагают, что на крыше быстрее дождутся своей совы, они ошибаются. Совы прилетают к маленьким волшебникам в окна комнат.

— В окна комнат… — повторил Гарри, внезапно растеряв от этой фразы из головы все мысли. В голове вдруг стало настолько пусто, что Гарри, казалось, слышал, как в ней со свистящим шорохом гуляет абсолютное «ничего». Но миг, и «ничего» превратилось в смутные образы темноты и тесноты. На Гарри пахнуло из темноты сознания запахом пыли и старой штукатурки. И он, все так же глядя на горизонт, но будучи мыслями уже совсем не на крыше, спросил:

— Ригид… а если нет окон?

Ригид, удивленно взглянул в сторону Гарри.

— Как — нет? — ни домовушка, ни Гарри совершенно не вспомнили о приставке «мистер Гарри, сэр», добавляемой Ригид в каждое второе предложение.

— Никак нет. — ответил он. — Совсем нет.

И снова повторил.

 — Совсем нет окон. Ригид, — Гарри повернул наконец голову к домовушке, — как тогда? Если волшебник живет, например, в чулане?

Ригид насупилась, словно ее оскорбили.

— Волшебники не живут в чуланах.

— А если? — настаивал Гарри.

— Нет.

— И все-таки?

— Не знаю, — домовушка отвернулась, все еще храня угрюмое выражение. — Волшебники не живут в чуланах. Никогда на почтенной памяти Ригид не происходило подобного непотребства.

— Ясно… — вздохнул Гарри и снова взглянул на небо.

Они помолчали. Ригид дулась. Гарри думал.

— Мистер Гарри, сэр, смотрит не в ту сторону, — нарушила молчание Ригид. Гарри удивленно на нее оглянулся, но домовушка подчеркнуто не смотрела в его сторону, тем не менее продолжая с неохотой говорить. — Ригид видела один раз. Совы прилетают с гор.

Гарри немного крутанулся на шпиле, чтобы захватить взглядом горы и улыбнулся:

— Спасибо, Ригид.

* * *

Гарри так и не дождется сов на крыше. Ригид силком утащит его сначала в его комнату — переодеться из своего рванья в приличную одежду, а потом на обед, а после проследит, чтобы он отправился к учителю. До самого вечера у Гарри не выдастся ни одной свободной минуты, и когда он наконец взглянет в окно, на улице будет уже совсем темно, а в его комнате так и не появится письма. Гарри расстроится и проходит грустный до ужина. А за ужином леди Малфой выдаст Гарри и Драко по конверту с большой красной печатью. И на конверте Гарри будет написано: «Мистеру Гарри Блэку, верхняя комната южной башни, поместье Малфоев, Уилтшир».

Продолжение следует…