Великий поход (джен)

Флот Объединенных Наций так и остался в Ирландии — Балтика все же была слишком мала для такой армады. Это было не слишком удобно, но выбора не было, и разведывательно-аналитическая группа, остававшаяся в Москве, это неудобство почувствовала очень быстро. Полеты над всей Европой были неудобны и опасны, да и корабли с генераторами перехода до Москвы вряд ли бы добрались — втиснуть их на что-то меньше эсминца было проблематично, а эсминец с генераторами просто не проходил по рекам и каналам по осадке.

Поэтому команда перебралась в Архангельск — ко всеобщему неудовольствию, ибо кроме возможности обойти Европу, не привлекая нездорового внимания, никаких других достоинств у города не имелось.

Гостиница «Северное сияние», в которой разместилась команда, была невелика и полностью отдана под нужды разведчиков — там установили аппаратуру спецсвязи и разместили охрану, техников и представителей остальных участников формирующейся коалиции. Роскошью гостиница, разумеется, не блистала, но номера были удобными, кухня — хорошей, а сама гостиница, что немаловажно, стояла недалеко от порта и при этом несколько на отшибе. То есть — не привлекала внимания, несмотря на всю суету.

А суета, несмотря на все усилия, получалась изрядная — слишком много информации требовалось группе, и далеко не все можно было передать по телеграфу или сообщить в телефонном разговоре...

— А знаете, не так уж здесь и плохо, — заметил Джангильдин, остановившись на пороге кабинета. — Во всяком случае, все необходимое здесь есть.

— Что, учитывая спешку, даже удивительно, — согласился Хаецкий. — И раз мы, наконец, добрались, давайте посмотрим, что мы имеем.

Джангильдин, кивнув, открыл дипломат и выложил на стол пачку телеграмм.

— Сообщения об успешной эвакуации наших агентов из германских государств, — сказал он. — Хотя их, увы, куда меньше, чем хотелось бы... Но самых важных агентов мы все-таки спасли. Те, кого все-таки схватили, ничего важного не знают и, соответственно, нашим планам их захват не повредит... Хотя людей, конечно, жалко. А вот — протоколы опросов эвакуированных агентов, и все они говорят об одном и том же — неких «охранных отрядах» контрразведки.

— Охранные отряды? — если бы люди могли двигать ушами, у Хаецкого они сейчас стояли бы торчком. — Случайно не в черной униформе?

— Вряд ли случайно, — ответил Джангильдин. — Полагаю, это именно те безумные мясники, о которых вы предупреждали. И судя по докладам, их боевая подготовка даже лучше, чем вы описывали, да и моральное состояние, судя по всему, на высоте — насколько само понятие морали к ним применимо.

— Немудрено — их не знают и боятся, а зверье прекрасно чует страх, — Хаецкий просматривал протоколы. — Госпожа О'Шей, что у вас?

Этне положила на стол магнитофонную бобину.

— Надеюсь, вы в достаточной степени владеете немецким, — сказала она. — Здесь запись радиоперехватов — я получила ее буквально несколько минут назад и пока еще сама не знаю, что здесь. Как мне сообщили, часть записи — голосовые передачи, а часть — азбука Морзе, но это не проблема...

Хаецкий и Джангильдин согласно кивнули — оба прекрасно понимали на слух морзянку и никаких проблем не видели. Магнитофон загудел, и в комнате раздалась отрывистая немецкая речь — набор цифр, ничего не говорящих разведчикам.

— Это записано самолетом-разведчиком над Атлантикой, передача велась с торгового судна «Шверин». Запись сделана вчера около полудня, — пояснила Этне, заглядывая в блокнот. — К сожалению, точного места передачи у нас нет — а оно, возможно, ответило бы на некоторые вопросы...

Раздался щелчок, отметивший конец первой записи, и в комнате раздался пронзительный писк морзянки. Хаецкий быстро зачеркал в блокноте, переводя код в нормальный текст — но результат его не обрадовал. Передача представляла собой совершенно бессмысленный набор букв, хотя кое-какие идеи у разведчика все же возникли.

— Напоминает «Энигму», — сообщил Хаецкий, когда запись окончилась. — Если это так, мы с ней относительно быстро разберемся. Все равно спешить, думаю, уже некуда?

— Да, это вчерашний перехват, — кивнула Этне. — Северное море, на сей раз у нас есть точные координаты — береговая станция в Эмдене. Кому предназначена передача — неизвестно, но на этой волне обычно держат связь с подводными лодками.

— В наше мире нацисты строили их в огромных количествах и создавали очень много проблем, — сказал Хаецкий, по-прежнему изучая радиограмму. — Скорее всего, здесь он намерены вернуться к этой тактике. Есть какие-нибудь данные о строительстве подлодок?

— Пруссия и Швабия довольно активно обновляют свой подводный флот, — сверилась Этне с документами, — но вообще-то, он в этом откровенно нуждается. Большая часть их подлодок устарела, а после войны им на десять лет запретили строительство новых кораблей всех классов, так что сейчас они стараются побыстрее это исправить. Так, секунду...

Девушка прикрыла глаза, но почти сразу открыла их и тряхнула головой.

— Нет, вот так навскидку не вспомню, — разочарованно сказала она, — но в одном из отчетов с полгода назад говорилось, что темпы строительства заметно возросли, причем, что самое странное, расходы почти не увеличились.

— Новые технологии, — кивнул Хаецкий. — Наци к концу войны научились клепать подлодки чуть ли не быстрее, чем автомобили. В принципе, насколько я знаю, ничего особенно сложного там нет... Но давайте вернемся к нашим баранам — что там еще?

Всего на пленке оказалось семь записей, но понять их возможным не представлялось. Все передачи были зашифрованы, голосовых было только две, и обе — просто набор цифр. Морзянка, впрочем, была ничуть не лучше — Хаецкий подозревал, что эти сообщения были зашифрованы «Энигмой», но даже с помощью трофейных машин и кодовых таблиц расшифровать их будет непросто...

— Это все, — сообщила Этне, выключив магнитофон. — Какие будут предложения?

— Как я уже говорил, сообщения, скорее всего, зашифрованы при помощи «Энигмы», — первым высказался Хаецкий. — Этот шифр нам хорошо знаком, да и сами машины у нас есть, так что расшифровать его будет относительно несложно... А исходя из этого и будем думать дальше. Кроме того, сегодня утром наши самолеты обнаружили какое-то непонятное шевеление на франко-швабской границе, но снимки пока не готовы. Судя по докладам летчиков, они то ли пытаются восстановить сеть укреплений, то ли, наоборот, доламывают остатки, но...

— И то, и другое довольно плохо, — вклинился Джангильдин. — Срок запрета на постройку новых укреплений еще не истек, но они вполне могут отговориться тем, что это не постройка, а ремонт старых — его мирный договор не запрещает.

— А их восстановление позволит действовать, не опасаясь внезапного вторжения с запада, — закончила Этне. — А вот что именно они собираются делать...

— Этот мирный договор определяет нынешнее состояние Германии? — идея, вообще-то, лежала на поверхности и даже где-то высказывалась, но внимание Игорь на нее обратил только сейчас.

— Да нет, просто Германская империя никогда не была такой уж крепкой, — Этне оторвала взгляд от блокнота. — А что?

— А то, что кое-кто намерен империю восстановить, — ответил Хаецкий. — Пруссия, Швабия и Бавария — и новая Германия почти не отличается от той, с которой этот человек начинал в нашем мире, а ведь здесь ему не понадобится пять лет, чтобы получить еще и Австрию... Ну а историю моего мира вы знаете — и она имеет все шансы повториться и в этом.

— А Франция вполне может и снова самоустраниться, — кивнула своим мыслям Этне. — Англия в одиночку может и потерять свои континентальные владения и часть флота... А ведь он ненамного хуже нашего... Если ничего не изменится, у нас в запасе год-полтора, не больше. И даже несмотря на то, что все ключевые игроки предупреждены, преимущество у врага, да. Полагаю, все, что мы могли сегодня друг другу сказать, мы сказали?

— Вероятно, — осторожно согласился Джангильдин, по-видимому, сомневавшийся правильно ли он понял коллегу.

— Тогда нам стоит вернуться к поиску информации, — Этне забрала коробку с бобиной со стола. — Господин Джангильдин, вам нужна копия? Я распоряжусь, чтобы ее немедленно доставили.

Как-то само собой получилось так, что О'Шей и Хаецкому оказалось по пути. Джангильдин ушел в свой номер, Игорю пора было выходить на связь со штабом, а у Этне были какие-то свои дела к техникам, так что разговор как-то сам собой отошел от дел насущных...

— Я ведь даже не знаю, как зовут нашего коллегу, — неожиданно призналась Этне, задумчиво качнув коробкой с пленкой.

— Булат Юнусович, — ответил Игорь, — а что?

— Как-то неудобно, не более... Знаете, я стараюсь людей, с которыми плотно работаю, называть по имени — вот такая вот причуда. Это Патрик обожает всевозможные церемонии, а я — нет.

— В этом наши вкусы сходятся. Всегда ненавидел иметь дело с политиками, а после того, как меня неожиданно повысили, пришлось на регулярной основе... Поверьте, мисс О'Шей, вы — едва ли не единственное исключение...

— Вот как? Рада это слышать, полковник... Или все же Игорь Сергеевич?

— Пожалуй, второй вариант был бы лучше... Но в официальной обстановке вряд ли пойдет.

— А жаль... О, мы уже пришли, — Этне остановилась перед дверью с табличкой «Аппаратная».

Пропустив спутницу, Хаецкий закрыл дверь и первым делом подошел к телефону. Новостей от командования не было, отчет не готов, но тезисы его необходимо было передать сразу же — мало ли как обернутся дела потом... Именно так однажды сорвалась сложнейшая комбинация — его напарник собирался включить в отчет какую-то находку, но отправить его не успел, попав под бомбежку. И Игорь, и без того старавшийся ставить командование в известность о своей добыче как можно раньше, о каждой мелочи, показавшейся важной, стал докладывать немедленно. Начальство обзывало параноиком, но доклады выслушивало — Хаецкий почти никогда не ошибался...

Выслушав разведчика, Хилленкоттер несколько секунд молчал, судя по звукам в трубке — перебирая бумаги — а затем сообщил:

— Сегодня в Мюнхене собрался Германский Национальный Конгресс, который вынесет решение о восстановлении Германии и присоединении Австрии. Кроме того, он же официально объявит об истечении срока ограничений по Люксембургскому мирному договору и об учреждении новой общегерманской политической партии.

— Полагаете, началось, товарищ контр-адмирал?

— Полагаю, началось, — Хилленкоттер не обратил внимания на оговорку. — Поэтому срочно отправляйте отчет и удвойте, утройте, если надо — удесятерите усилия, но найдите их порталы и базы. Времени уже не просто мало — его практически нет.

Вернувшись в номер, Хаецкий немедленно засел за пишущую машинку — с отчетом стоило поторопиться. Машинка была шумная и довольно тугая, клавиши приходилось нажимать с изрядным усилием, так что отвлечься и подумать не получалось. Сосредоточившись на черновиках, Хаецкий ожесточенно лупил по клавишам, каждые пятнадцать секунд обещая себе, что завтра с утра вытребует себе новую.

Наконец, отчет был закончен, и Хаецкий, завалившись на кровать, уставился в потолок и принялся обдумывать полученные новости. Новости же откровенно не нравились... Если наци решили выступить практически открыто — а одно только название «Национальная социалистическая партия Германии» было открытым объявлением войны — значит, они готовы действовать. Конечно, была еще возможность, что Гитлер и его шайка просто не знают о новом обстоятельстве — терранской эскадре — но ее Игорь, после недолго размышления, отбросил. Даже если бы абвер и прошляпил появление почти двух сотен кораблей всех классов — последующие события не могли не привлечь внимания. И даже если бы каким-то чудом немцы так и не узнали об этом — все равно придется исходить из предположения, что они знают и готовы к бою. А раз они готовы к открыты действиям и не боятся — значит, у них достаточно сил, чтобы противостоять войскам ООН. И, если предполагать худшее, они имеют об этих войсках достаточное представление...Впрочем, даже не зная ничего, кроме самого факта наличия терранской эскадры, можно сказать очень многое — ведь наци отлично знают, каких усилий это требует. Вывод напрашивался — гитлеровцы имеют ядерное оружие, и имеют его отнюдь не в виде опытных образцов.

Вскочив, Хаецкий заправил бумагу в машинку и снова застучал по клавишам, печатая приложение к отчету. Закончив, он взглянул на часы, хмыкнул, взял со стола «Историю германских государств» и погрузился в чтение.

Два канцлера встретились на границе ровно в полдень. Под вспышки и жужжание кинокамер оба политика поковырялись лопатами вокруг заранее выкопанного и держащегося на честном слове столба, выворотили его, пожали друг другу руки и поднялись на трибуну.

— Соотечественники! — начал канцлер Австрии, невысокий абсолютно лысый человек в костюме-тройке. — Сегодня мы, без сомнения, присутствуем при рождении новой эпохи — эпохи мира и единства! Многие века германская нация была разорвана на множество государств и, разделенная границами, не могла проявить своего потенциала — но сегодня все изменилось! Новая Германия — единая, сильная, миролюбивая — станет символом этой новой эпохи и в то же время — ее проводником. Соотечественники! На протяжении десяти лет я имел честь возглавлять республику, и я могу с уверенностью сказать — мы все с честью выдержали выпавшие на нашу долю испытания. Сейчас, передавая свои полномочия Национальному Рейхстагу, я оставляю сильную, процветающую страну, влившуюся в единую германскую семью!

Спустившись с трибуны, теперь уже бывший канцлер присоединился к аплодисментам, которыми толпа встретила его немецкого коллегу.

Канцлер объединенной Германии был, напротив, моложав, подтянут, и просто-таки лучился важностью момента.

— Соотечественники! — торжественно провозгласил он. — Я счастлив приветствовать вас как граждан единого государства германской нации — впервые за почти тысячу лет ее не разделяют ни границы, ни взаимное недоверие, ни религия. Мы должны учесть ошибки прошлого, мы не можем отказаться от своей истории — но сейчас все мы получили уникальную возможность начать все с чистого листа. И я хочу пригласить сюда и воздать благодарность человеку, который сделал все это возможным — своим талантом политика, своим ораторским мастерством, но главное — своей харизмой. Этот человек, которому мы все обязаны нашим успехом — Адольф Гитлер!

— Сограждане! — невысокий человек с косой челкой и маленькими квадратными усиками странно — одновременно и уместно, и неприятно — смотрелся на трибуне.— В час нашего всеобщего триумфа я хочу напомнить, что именно германская нация — чистейшая ветвь арийской расы — во все века была в центре событий, верша историю. Так было — и так есть сейчас. Мир вступает в новую эру, и первой на этом пути стала Германия, которой, несомненно, предстоит в будущем возглавить объединенное человечество, избавленное от пороков и вредоносных идей, от мертвечины спекулятивного капитала и фальшивого социализма, густо замешанного на еврейском золоте. Отринув все это, мы создадим новое, совершенное общество — сперва в Германии, а затем и на всем земном шаре! Наша сила — в единстве! Одна страна, один народ, один язык — такова новая Германия, Германия будущего!

Человек на трибуне бурно жестикулировал, а его резкий высокий голос становился все громче — к концу своей речи он почти кричал.

Это должно было быть смешно.

Но это смешным не было. Это было завораживающе. Завораживающе — и в то же время пугающе. Этот человек обладал какой-то демонической притягательностью, противоестественной харизмой, способной подчинить любую толпу...

Зачарованная толпа ловила каждое слово, десятки тысяч людей приникли к радиоприемникам, вслушиваясь в голос новой Германии — и далеко не все из них ликовали. Нашлись и те, кто увидел за пеленой слов кошмарный призрак новой мировой войны, кто — не зная — почувствовали рождение безумной тирании... Их было немного, но они не собирались молчать, пусть даже молчание и спасло бы им жизни. И были другие — те, кто в свое время поставил на темную лошадку, так внезапно возникшую на политической арене. Короли германской экономики, едва не лишившиеся своих корон после войны, сегодня они торжествовали — их ставка оказалась выигрышной. Но даже они иной раз задумывались — не ошибались ли они, думая, что этот выскочка станет прекрасной пешкой? Что, если этот странный человек ниоткуда — не пешка и даже не фигура, а игрок?

И лишь немногие — меньше сотни из тех сотен тысяч, кто слышал эти слова, знали, что в действительности стоит за ними. Из-за громогласных и путанных слов выглядывал жуткий лик новой войны — уже не мировой... Войны миров.