Предания старины глубокой (джен)

— А сейчас мы к кому идем? — раздраженно поинтересовался Антон, вывинчиваясь из скрипучего сетчатого лифта.

Дом был очень старый, традиционно-питерский. С грязным двором и парадным подъездом. В холле сохранилась статуя какой-то обнажённой женщины, но всё вокруг носило следы разрушения. Причем, судя по характеру повреждений, недавнего.

— К тому, кому мы с Мотей жизнью обязаны, — отмахнулась Элла.

— Дуэль? — просто так спросил. Не из интереса.

— Блокада, — девушка выудила из кармана бумажку и сверила номер квартиры, — он нас с Мотей за периметр вывел, когда город уже закрыли. Из тех, кто остался, три четверти первой же зимой умерли от голода.

На звонок долго никто не открывал. Городецкий было подумал, что никого нет дома, но глянуть сумеречным зрением не успел. Дверь чуть приоткрылась.

— Здравствуйте, Шимус, — Элла чуть присела перед оборотнем, открывшим дверь.

Тот мрачно глянул на Антона, но в квартиру впустил. Внутри почему-то были чёрные стены. В передней оказалась только одна лампочка, дальше свет пробивался оттуда-то из глубины огромного пространства с высоченными питерскими потолками.

— Это наблюдатель, — пояснила Элла, отодвигая Светлого себе за спину, — я с официальным визитом, уж не взыщите.

Шимус кивнул и сделал приглашающий жест. Пока девушка объясняла оборотню ситуацию, Городецкий рассматривал квартиру. В огромном зале стояли в беспорядке какие-то тумбы, везде валялись разнородные, кое-как свёрнутые тряпки. Посреди комнаты под светом трёх прожекторов стоял мольберт, все подступы к которому преграждал характерный для художественной мастерской мусор. Лежало несколько палитр, какие-то кисти. Воняло керосином. Полотно содержало хоть и нереальный, но весьма талантливо написанный пейзаж.

Оборотень согласился помочь, едва мелькнуло имя Артура. Он вышел, сославшись на необходимость собрать кое-какие вещи.

— Отрепье собираем, — недовольно буркнул Антон, — низших!

— Шимус — герой Великой отечественной, — отозвалась Элла, — я не понимаю, чем вы всё время недовольны. И потом, кто тут ещё отрепье?! Он масонский рыцарь, дворянин. А чем вы можете похвастаться, кроме диплома программиста?

— А вы его откуда знаете? — наблюдаетесь покраснел от её замечания, в чём-то, пожалуй, справедливого.

— В гражданскую познакомились, — просто ответила она.

Городецкий продолжал вертеть головой. Мастерская ему нравилась. В ней ощущался этакий питерский дух. И если абстрагироваться от того, что Шимус оборотень, то сам он тоже был весь такой творческий, с тонким интеллигентным лицом. И, что уж там, очень приятный в общении.

— А за что он «героя» получил? — спросил Антон, пронаблюдав, как тонкая фигурка оборотня курсирует из комнаты в комнату.

— Их отряд в Петергофе базировался, — Элла перешла на шепот, — сохраняли культурное наследие. Шимус предотвратил взрыв исторического комплекса. Туда людей согнали, все бы погибли. Ну, и охотились, конечно, не без этого.

— Человечину жрали?! — возмутился Антон, но слишком громко, Шимус вмиг оказался рядом.

— Не просто жрали, молодой человек, — он принялся аккуратно вытирать кисти и опускать их в банку с керосином, — а ещё кормили оба Дозора.

— И Светлые тоже ели? — не поверил наблюдатель.

— Мы для них на другие продукты обменивали, — он равнодушно пожал плечами, — оба Дозора в полном составе в городе остались. Кто послабее, тем предлагали в спячку впасть. Наши все отказались. Оборотни с вампирами организовали отряд, кусали людей прямо на улицах. Тех, кто соглашался, конечно. А соглашались многие. Вы, юноша, даже не представляете себе, что такое голод! И какой это был голод! Многие до сих пор благодарны. Эти же отряды охотились, патрулировали периметр. Мы только немцев убивали. Вампиры тоже. Лицензии друг другу из одной комнаты в другую носили. Руководители наши, Лефорт с Екатериной Романовной, всю войну так ругались, мы думали, поженятся! — он тихо, мелодично рассмеялся. — Оба Дозора тогда в одном помещении сидели, чтобы магию экономить, не жечь зря заклинания на отопление. Тогда всё на оборону шло. А девчонки наши врага бомбили. Про «Ночных Ведьм», надеюсь, слышали? От них и пошло.

Городецкий кивнул.

— Завулон в разведке служил. Ему мы обязаны прорывом в сорок третьем. Так что фотографиям в эсэсовской* форме можете сильно не удивляться, если увидите, — подмигнул Шимус.

— А Светлые что делали? — Антону даже стало обидно. Такое чувство, что воевали только Тёмные!

— Ладожскую переправу строили, — Шимус присел, аккуратно складывая раскиданные тюбики краски в коробку из-под обуви, — Эрмитаж вывозили. Соборы помогали маскировать. Без них не справились бы. Исаакий, даже накрытый маскировочной сеткой, согласитесь, всё ещё довольно крупная мишень. А шпиль Адмиралтейства блестит так, что его с самолета видно чуть ли не из Финляндии! Ну и так, вообще. Боевой дух поддерживали. Без этого тут никто не выжил бы! У города ни стен, ни ворот. А листовки с неба каждый день сыпались. «Сдавайтесь! Откройте город! Гарантируем жизнь!» А глянешь сумеречным зрением — на месте города водохранилище.

— И все же, вы ели человечину… — тяжело вздохнул Антон.

— Ну вы же, когда курицу едите, вас совесть не мучает, — тонко улыбнулся Шимус.

— Сравнили! — хмыкнул наблюдатель, — У курицы какой интеллект, и у человека!

— Я бы на вашем месте сильно не удаляла себя от кур, — тактично заметила Элла, — а почаще вспоминала бы, что в крепости «Орешек» было двое Иных, Тёмный и Светлый. Спали под одной шинелью, ели из одного котла одной ложкой. И крепость продержалась пятьсот дней!

— Оба выжили, кстати, — поддержал оборотень, — И я ни на что не намекаю, но потом оба работали в НКВД.

— А почему вы уехали, если все остались? — зло поинтересовался Антон у Эллы.

— Мы в Дозоре не работали, — вздохнула та, — Мотю я замуж отдала, чтобы хоть пайки были. Она ужасно непрактичная, не выжила бы одна. А про меня вы уже знаете. Восьмая стрелковая дивизия. Сперва в санитарном батальоне была. Нам даже оружия не давали. Ползали за ранеными по полю под обстрелом. Потом нескольким девочкам, самым мелким, дали трёхлинейки**. Ну, и мне.

— За героизм?

— За неспособность вынести с поля стокилограммового бойца с оружием, — раздраженно пояснила ведьма, — там все герои были. Понимаете? ВСЕ!

Она замолчала, нервно теребя край свитера.

— У нас шестнадцатилетних детей чуть не половина полка было, — продолжила она, чуть успокоившись, — врали в военкоматах, что совершеннолетние. Я, когда их видела, всё время Мотю вспоминала. Всё думала, что, если её борова толстозадого тоже на фронт перебросят. Не должны были, я специально вероятности запрашивала. Но что, если в Дозоре ошиблись?

— Не перебросили? — участливо поинтересовался Городецкий.

— Не-е! — зло протянула Элла, — приезжаю домой, а Мотя в лагере. Муж проворовался, под расстрельную статью попал. Боже! Как представлю, что он на неё залезал, до сих пор тошно! Но нет худа без добра. Ей в лагере понравилось. Все злые, жестокие. Самое оно для Тёмного Иного.

— Я готов, — Шимус, как был, в своем изящно растянутом свитере, стоптанных ботинках и с небольшой дорожной сумкой, уже стоял у них за спинами, — мне только куртку набросить.

— И куда на этот раз? — обречённо выдохнул Городецкий.

— Аничков мост, — беззаботно прожурчал оборотень, — музей Фаберже.

Дорогой молчали. Антон мёрз, проклинал мысленно культурную столицу и одновременно ругал себя за злые мысли. Элла с Шимусом, как влюблённые, взявшись за руки, молча брели впереди.

— Вы, молодой человек, как-то напряжены, — бросил себе за спину рыцарь, — не нравится город?

— Отчего же, — буркнул Городецкий, ёжась на ветру, — всё прекрасно. Наслаждаюсь.

— Чё-т не похоже, — процедила Элла. — Не нужно его дергать, Шимус, — в этот город нужно влюбиться. Он насильно мил не будет.

— Ваша правда, душенька, — кивнул художник, — Ну, вот мы и пришли.