До того, как поднимутся воды (Before the Water Rises) (джен)

Через семь дней после того, как прекратились дожди, Азирафаэль все еще летит вдоль побережья. Он не осмеливается лететь со всей доступной ему скоростью, боясь упустить что-нибудь, поэтому двигается практически ползком, без конца осматривая пляжи и заливы, прибрежные рощи и ущелья в поисках кострищ, пожаров, следов… обломков. Чего-нибудь.

«Я не принимаю пустой новый мир, — думает он с холодной спокойной яростью. — Нет. Я отказываюсь его принимать».

Однако на седьмой день, уже после захода солнца, он замечает на равнине ярко-красные искры, словно глаза голодного крокодила над водой. Он сворачивает от моря к лугам, наконец-то полетев так быстро, как только может, наконец-то позволив своему сердцу снова биться, потому что до сих пор оно было словно вморожено в лед.

Теперь уже близко, и он чувствует запах жарящейся козлятины, слышит смех и пение, и это люди, слава Всевышней во всей Ее милости, это живые люди!

Азирафаэль не раздумывая приземляется среди них, и его сразу же окружают знакомые жители деревни Махлы, которые хлопают его по спине, хватают за запястья, обнимают, спрашивают, где он был, и говорят, как они боялись, что он утонул.

На мгновение это ошеломляет его, но затем Махла прорывается сквозь толпу, как акула средних лет, прогоняя людей обратно к их делам, говоря им, что они будут прокляты, если продолжат налетать, как саранча. Он заметил, что вокруг запястья у нее вьется свежая татуировка — змея с красиво очерченной чешуей и любопытным язычком, скользящим по тыльной стороне ладони.

— О, я не возражаю, я не стану проклинать их, — протестует Азирафаэль, и она улыбается ему.

— Может быть, ты и не станешь, но я-то стану. Это было долгое наводнение. Рада снова тебя видеть. Я считала, что с тобой все будет в порядке, но он уже начал волноваться.

— Ох... Ну, за меня не стоило, я больше беспокоился о вас всех, я имею в виду… волны… — Азирафаэль неопределенно поводит рукой. — Вся эта вода... Всё ли обошлось благополучно?

— Потеряли несколько человек. Четверо утонули, а дочка Ниджи подавилась рыбьей костью, — сообщает Махла бодрым голосом, явно не желая рассказывать о неприятностях подробнее. — Но в целом — да. Все просто отлично. Лодки прекрасные, ты тоже великолепен, и если ты останешься здесь ненадолго, то кое-что увидишь. У нас есть для тебя сюрприз.

У Азирафаэля слегка кружится голова от настолько теплого и дружеского приема. Он не привык к такому, не привык к людям, которые говорят с ним с нежностью, не привык к тому, как люди могут справляться с горем ради более важных вещей (таких, как выживание, например), не срываясь при этом на крики и плач...

Махла, казалось, чувствует его смятение, если даже и не понимает точную причину, и поэтому спешит мотнуть головой в сторону темной рощи к западу от самодельных укрытий.

— Он вон в той стороне. Пойди и приведи его, ладно? Мы скоро приступим.

— О... Гм, да, конечно. Спасибо.

Она улыбается ему, демонстрируя щель между зубами и большее облегчение, чем когда-либо могла передать словами.

— Конечно, всегда пожалуйста.

Он пробирается сквозь толпу, которая прошла уже четверть пути к полной и приятной анестезии пальмовым вином. Люди радостно приветствуют его, и он едва не задевает маленького ребенка, стоящего перед друзьями с широко раскинутыми руками.

— Рыба! — кричит он. — Там будет рыба!

Еще один маленький ребенок вскакивает, размахивая горстью веревок.

— Нет, я могу дать тебе кое-что получше. А теперь смотри внимательнее, потому что я покажу это только один раз!

Азирафаэля охватывает странное ощущение, что всё это он уже где-то слышал ранее, и ему даже приходит в голову мысль, что, наверное, следовало бы как следует обдумать и разобраться, но он уже среди деревьев, теплые костры остаются позади, а впереди только прохладная ночь. Только ночь, только лес… и чей-то гневный голос.

— Слушай!.. Смотри, я веду себя очень разумно и прошу не так уж и много! Это ты все время все портишь. Просто приложи немного усилий, вот и все, о чем я прошу...

— Кроули, с кем это ты тут...

Он замолкает, глядя на открывшуюся сцену. Кроули один на поляне, лицом к высокому дереву, которое выглядит явно не впечатленным его гневной тирадой, а вокруг...

Азирафаэль наклоняется и поднимает слегка надкушенную оливку.

— Кроули?

Кроули выпускает из рук пару недоеденных оливок, широко раскрыв глаза.

— Я... то есть. Я хотел, чтобы оно… Ну, чтобы ты попробовал. Как те. Я помню, они были хороши, и ты...

Он замолкает и, по-видимому, решает, что ему легче буравить гневным взглядом невинное дерево, чем продолжать то, что он пытался сказать.

— А вот оно совершенно не желает сотрудничать. Оно решило, что будет дерзким маленьким засранцем и продолжит делать только то, что считает правильным, независимо от того, что оно должно делать. Но оно ошибается! Оно понятия не имеет, с кем имеет дело...

Азирафаэль бросает недоеденную оливку и подходит к Кроули вплотную. Если говорить начистоту, он вообще не был уверен, что сумеет сохранить дистанцию… нет, даже не так: удержаться на любом расстоянии от Кроули. Не после того, как он так долго его искал.

— Оно делает именно то, что должно, — говорит он с легкой улыбкой. — Я же говорил тебе, что тот вид был недостаточно жизнестоек, чтобы выжить, помнишь? У нас их больше нет.

— Но...

— Но это уже другая разновидность, не так ли, дорогой? — продолжает Азирафаэль, поворачиваясь к дереву, которое так безуспешно пытался запугать Кроули. — Точно. Я знаю тебя. В ближайшие годы ты будешь очень популярно...

Он срывает пару зеленых оливок, а потом на мгновение сосредотачивается. Когда он удовлетворенно поднимает голову, его рука влажная от соленого сока. Он выбирает самую красивую и сочную оливку, и протягивает ее Кроули.

— Вот.

Вместо того чтобы взять соленый плод рукой, Кроули наклоняется, чтобы ухватить оливку зубами. У Азирафаэля безо всякой на то причины сбивается дыхание, когда он чувствует прикосновение губ демона к кончикам своих пальцев. Он вообще бы решил, что ему почудилось, если бы появившаяся на лице Кроули улыбка не была такой хитрой.

— Мне нравится, — говорит Кроули. — Они хороши. И ты тоже.

— Э-э, ну, это скорее идет в комплекте с… крыльями и нимбом, не так ли? — Азирафаэль слегка запинается.

— Нет, не совсем так... — Кроули подступает чуть ближе. Он берет вторую оливку из рук Азирафаэля и, прежде чем тот успевает спросить его, что он делает, сует ее в рот ангела, задержав пальцы на нижней губе Азирафаэля.

«А я и не знал, что эти нервы вообще для чего-то нужны», — думает ошеломленный Азирафаэль, не сразу вспоминая, что надо жевать и глотать.

— Хорошо? — спрашивает Кроули, не отступая ни на шаг.

Когда Азирафаэль кивает, он расплывается в улыбке, сияющей ярче солнца.

— Я ведь тоже хорошо поработал, правда? — тихо спрашивает он. — Проследил, чтобы все собрали свои вещи и погрузились в лодки. Ну и потом… Удерживал их на плаву. Это ведь хорошо, правда?

— Очень, — говорит Азирафаэль. — Это очень хорошо, мой дорогой...

— Только тихо, пожалуйста. Не знаю, кто нас слушает...

Раньше, в старом мире, Кроули просил его не говорить таких вещей, но здесь, возможно, все было по-другому. Может быть, ему уже все равно. А может быть, и Азирафаэлю тоже.

— Это было очень хорошо с твоей стороны, — шепчет Азирафаэль, протягивая руку, чтобы поправить локон, упавший на плечо демона. — Ты добрый, хотя вовсе и не обязан быть таким. Ты лучше, чем кто-либо мог ожидать. Так что да, очень хорошо.

— Да, очень, — радостно подтверждает Кроули. — Скажи мне еще, какой я особенный.

— Совершенно особенный, — немедленно соглашается Азирафаэль. — Во всем огромном мире нет никого похожего на тебя, никого столь же яркого и умного...

И совершенно непонятно, куда это их может завести. Азирафаэль знает только, что это еще далеко не все, что он хочет сказать Кроули. Кажется, что последние сорок дней слова только и делали, что застревали в горле, долго копились и спрессовывались там, никому не нужные, и единственный человек, которому можно их высказать, наконец-то перед ним.

А еще Азирафаэлю кажется, что он балансирует на самом краю непонятно чего, почти готовый упасть, но это не имеет значения, когда у него крылья, и у Кроули тоже крылья, и значит...

Их прерывает резкий искусственный кашель, такой громкий, что сонные птицы срываются с деревьев, и ангел удивленно отступает на шаг.

— Что это?..

— Это Чакир, — со вздохом говорит Кроули. — Этому я их и научил. По крайней мере, приятнее, чем удар палкой, не так ли?

Азирафаэль озадаченно наблюдает, как Кроули подходит к маленькому ребенку, который все еще кашляет так сильно, что даже вынужден был присесть.

— Ну ладно, парень, дело сделано, — говорит Кроули, помогая ему встать. — Что случилось?

— Махла говорит, что мы готовы начать, — важно произносит Чакир. — И что козлятина дожарилась.

Кроули хмурится, но Азирафаэль кивает.

— Она действительно послала меня, чтобы я тебя привел, — говорит он почти извиняющимся тоном. — Что-то насчет сюрприза. Нам, наверное, стоит поторопиться.

Теперь Кроули выглядит готовым устроить бунт прямо здесь и сейчас, но Азирафаэль осторожно сжимает его руку.

— Мы можем посмотреть, что происходит, ненадолго. А потом... может быть, мы можем пойти куда-нибудь еще... Что скажешь?

— Например, куда? — спрашивает Кроули быстро.

— Куда угодно, куда ты захочешь, Кроули… — предлагает Азирафаэль, и слышит странное эхо этих слов, доносящееся откуда-то сверху. Ангелы не обязаны быть существами, линейными во времени. Эхо могло прийти из прошлого или из будущего, но сейчас это неважно. Он убирает эту странность в мысленный карман.

— Куда угодно? — переспрашивает Кроули, поднимая Чакира на плечи.

— Не заставляй меня сожалеть об этом.

— Никогда.

— Тогда да.

* * *

На этот раз Азирафаэль готов к встрече с толпой, да и Кроули его немного поддерживает. Кроули, который, кажется, знает всех и каждого, и их детей, и их коз, и их различные болезни, их страхи и их увлечения. Поэтому Азирафаэлю так просто оказывается улыбаться и кивать, впитывая радость, облегчение и добрую волю окружающих легко и жадно, как губка.

«Это неправильно, — мельком думает он. — Мы эфирные существа. Мы не должны быть такими... популярными».

Не то чтобы это было запрещено, но давно прошли времена, когда такое было обычной практикой и небесные ангелы доставляли сообщения и исполняли Ее волю здесь и там чуть ли не ежедневно. Сейчас подобное случается далеко не каждый день.

Потом кто-то сует ему в руку чашу с пальмовым вином, и он рассказывает какой-то милой даме о том, как солить оливки, и все немного плывет. Толпа постепенно сдвигает стрелку весов всеобщего опьянения с четверти на половину, и в какой-то момент рука Кроули ложится ему на плечи, когда они вдвоем танцуют в кругу. Кроули поддерживает его за плечи, и тело демона действует как стена, за которой ангел может укрыться, когда толпа становится слишком тесной.

«О, а я действительно слился с коллективом, — с некоторым удовольствием думает Азирафаэль. — На Небесах у меня это получается просто ужасно».

Он не может сказать, была ли в том виновата третья чаша пальмового вина или же демон, который ему помогает, но ему так нравится и то и другое. Особенно ему нравится, когда Кроули поворачивается, чтобы сказать ему что-то на ухо, и он чувствует запах сладкого алкоголя в его горячем дыхании. Они пьют одно и то же, согретые и счастливые под одними и теми же звездами, и где-то в предательском маленьком ящике, который он предпочитает прятать под осаннами и глориями, он удивляется, почему на Небесах никогда не чувствовал себя так, как сейчас.

Он как раз раздумывает о том, когда же им предложат упомянутую ребенком козлятину, когда Махла забирается на большой камень, командуя со всей властью слегка подвыпившей женщины, которая все еще лучше всех знает, как вытащить козленка из козы — или из других неприятностей, в которых он застрял.

— Ну ладно, все, — говорит она, энергично хлопая в ладоши. — Время пришло. Как мы и договаривались.

Азирафаэль растерянно смотрит, как деревенские юноши и девушки берутся за что-то, похожее на раскрашенное бревно, поставленное торчком. На нем вырезано древнее хмурое лицо, и почему-то кажется, что хмурость его стала еще глубже, когда жители деревни потащили бревно прочь.

— Что это такое? — спрашивает Азирафаэль, и Кроули закатывает глаза.

— А, это! Это их Великий Неведомый. Они поклонялись ему уже много лет, и вот тот здоровяк, стоящий с таким видом, как будто он откусил лимон, а потом куснул батончик мороженого, заставил их погрузить его на одну из лодок.

— Так получается... Это их бог?

— Наверное. Я не слишком много говорил с ними о теологии... О, не смотри на меня так, ангел, это были напряженные сорок дней!

Азирафаэль решает, что Кроули прав, но его отвлекает движение толпы.

— А куда они его несут?

— Не знаю...

Они оба следуют за толпой на небольшом расстоянии на ближайшее поле, где вырыта неглубокая яма. Довольно-таки бесцеремонно бревно (божество? идол? наверное, теперь уже все-таки просто бревно) было опущено в эту яму, и люди берутся за принесенные с собою лопаты, чтобы забросать его землей.

— Ого! — удивленно восклицает Кроули.

— Пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить стариков в этом, — сообщает Махла, подходя к ним. — По правде говоря, он давно устарел. Мы подошли к тому моменту, когда наши потребности уже не способен удовлетворить кусок дерева, который представляет собой все, чего мы не знаем в этом мире. До наводнения многие из наших уже начали сближаться с гораздо более интересными богами. «А тебе давно пора на свалку, самое время», — говорю я⁽¹⁾.

У Азирафаэля слегка кружится голова, и не только из-за пальмового вина.

— Ну, наверное… Я имею в виду, ты избавилась от него, так что… так что это хорошо...

— Мне он никогда особенно не нравился, — пожимает плечами Махла. — Однако некоторые из нас уже давно ищут что-то новое. И это не простой выбор, скажу я вам.

Азирафаэль слегка оживляется.

— О! Что ж, это прекрасно. Позволь мне рассказать вам о...

— О, не волнуйся, — перебивает его Махла, широко ухмыляясь. — Мы все понимаем.

— Правда? — облегченно вздыхает Азирафаэль. — О, слава Богу...

— Да. Не нужно спасать нас дважды, чтобы мы поняли. А, вот и они...

Азирафаэль оборачивается как раз в тот момент, когда на поверженного бога брошен последний комок грязи. Затем над его могилой устанавливают бревно и большой камень: бревно ставят вертикально, а камень упирают в его основание.

Подождите...

Бревно с верхнего конца вымазано оранжевой охрой, а верхушка камня искусно разрисована белыми меловыми завитушками.

О... о нет...

Пока он смотрит, перед бревном и камнем как раз ставят блюда с утиным мясом, свежим акуром и спаржей.

— Еда впереди — это для вас, — поясняет Махла. — Я имею в виду, что вы можете просто есть вместе со всеми, раз уж вы сейчас здесь, но я понимаю, что боги делают что-то с той едой, которую ставят перед их изображениями. Я не претендую на глубокие знания о таких вещах, поэтому просто дайте нам знать, что из этого работает.

Азирафаэль пытается заставить себя произнести хоть слово, но Кроули заговаривает первым:

— Очевидно, бревно — это я? — спрашивает он не без определенного самодовольства.

— Да, — подтверждает Махла почти извиняющимся тоном, поворачиваясь к Азирафаэлю. — Надеюсь, все в порядке. Ты сказал, что любишь камни, а он был здесь все сорок дней и сорок ночей, пока тебя не было. Вы можете сказать, если вам это не нравится. Шадха работает над репрезентативным изобразительным искусством. Мы еще не все особенности понимаем, но это выглядит довольно многообещающе.

— Нет! — взрывается наконец Азирафаэль. — Нет, вы не можете этого сделать! А мы…. Нет! То есть это не так! Мы не боги! Бог есть... Бог есть... все и... и...

Махла смотрит на него с любопытством.

— Значит, Бог послал тебя нам на помощь?

Азирафаэль чувствует, как его сердце падает вниз свинцовым шариком.

— Нет.

— Значит, твой Бог позаботился о том, чтобы мы не потеряли больше людей, чем должны были?

— Нет, Она этого не делала, — говорит Кроули, и Азирафаэль не может спорить, потому что это так и есть.

— Что ж. Я собираюсь сказать, что твой Бог не для нас, — говорит Махла с удовлетворением, как будто только что решила не покупать особенно подозрительную козу. — Я уверена, что Она хороша для некоторых людей, но вряд ли мы Ей так уж сильно нравимся.

— Нет, ты не понимаешь, — говорит Азирафаэль, вернее, пытается сказать, но слова не идут с языка. Они запутались у него в горле, и чем больше он пытается заставить себя вытолкнуть их наружу, тем сильнее сжимается его горло. Его взору предстает непроглядная тьма, и какие бы доводы он ни пытался привести, он никак не может понять, где же Махла не права и как доказать, что Бог действительно любит их всех так сильно, как Она должна любить.

— Нет, — говорит он почти умоляюще, и ему кажется, что мир проносится мимо него, его сердце сжимается и грохочет, как барабан, и это, должно быть, и есть Падение⁽²⁾. Это то, чего он так боялся, и оно наконец случилось, как он и предполагал, потому что он оказался недостаточно хорошим ангелом, он был... он был...

Внезапно его обнимают чьи-то руки, настолько крепкие, что что-то внутри него вскрикивает от облегчения. Раздается гул вытесненного воздуха, и порыв ветра, просвистевшего над ним, оказывается на дюжину градусов холоднее, чем на равнине.

Он чувствует, что Кроули хочет его отпустить, но мотает головой, крепко вцепившись руками в его одежду.

— Нет, пожалуйста, — просит он. Ему должно быть стыдно за себя, но какое это имеет значение? Случилось самое худшее, и если ему придется умолять, выклянчивая утешение, он так и сделает, потому что уже не заслуживает его.

Заслуженно или нет, но его крепко обнимают руки Кроули, а демон бормочет ему в волосы утешительные слова, слегка покачивая, пока они оба стоят на коленях на каменистой земле. Азирафаэль утыкается лицом в изгиб шеи Кроули, желая, чтобы весь мир затих, лишь бы у него было время подумать, только бы он мог...

Он моргает. Ветер стих, и когда он поднимает глаза к небу, облака останавливаются, наполовину скрыв лик луны. Дюжина маленьких птичек застыла в полете, так близко, что он может разглядеть их маслянистые глаза и переливающиеся перья крыльев. Мир становится еще более тихим, чем когда-либо, и он отстраняется, чтобы посмотреть на Кроули.

— У тебя был такой вид, будто тебе не хватает воздуха, — говорит Кроули. — Лучше начни дышать, я так долго не выдержу.

Азирафаэль так и делает, и Кроули немного жульничает, отпустив один момент и сразу же поймав следующий, чтобы Азирафаэль мог получить еще немного времени. В промежутке между двумя вдохами ангел понимает, что не Пал (ни чешуи, ни странных глаз, ни копыт) и что остается более или менее тем же ангелом, каким был раньше, только дрожит и испытывает тошноту. Когда время снова обретает свое течение, начинает дуть ветер, облака полностью скрывают луну, на вершине горы ангел поворачивается к демону.

— Мы должны вернуться туда, — говорит он. — Мы должны объяснить им, что они неправы, что они должны обратиться и поклоняться настоящему Богу.

— Нет.

Азирафаэль пристально смотрит на него.

— Кроули, ты, наверное, шутишь, — говорит он. — Мы что, спасли их только для того, чтобы они оказались навечно прокляты?!

— Она уже собиралась их проклясть, — говорит Кроули напряженным голосом. — Разве нет? Ты же не будешь топить кого-то в гребаном Потопе лишь для того, чтобы потом встречать его с распростертыми объятиями наверху, не так ли?

Азирафаэль сжимается, потому что это правда. Но он все равно пытается объяснить, потому что Кроули не прав. Не может быть прав...

— Эти... люди, которые погибли во время наводнения. Они были неверующими, Кроули. Ты же слышал ее. Они поклонялись ложным богам, теням на стене. У них не было ни единого шанса, но у Махлы и ее людей есть. Они могут быть спасены, наставлены на правильный путь. У них есть шанс не оказаться в Аду.

Кроули шипит в ответ на это, обнажив клыки.

— Да, и знаешь, что еще есть у Махлы? У нее есть сын по имени Иссам, который ушел с торговой компанией в прошлом сезоне дождей. Он услышал об этих рослых козах из Аркадии, хорошо переносящих и жару, и холода. Хотел пойти посмотреть, действительно ли они такие замечательные, и привезти парочку, если они окажутся и вправду так уж хороши.

Азирафаэлю хочется зажать уши ладонями, но даже при всем своем полностью разбитом состоянии он понимает, что это было бы недостойно ангела. Он умоляюще кладет руку на плечо Кроули. Кроули стряхивает его руку.

— Угадаешь, что случилось дальше? У нее его больше нет! Вместо этого у нее есть большое пустое место там, где он был раньше, и знание, твердое, быстрое и беспощадное, что он мертв, потому что это наводнение, ангел. Смертоносный поток, и он должен был убить ее, Иссама, и Чакира, и Ияда, и Муфида, и всех остальных проклятых людей, которым не повезло оказаться в большой гребаной лодке!

Азирафаэль снова чувствует, как сжимается его грудь, как сжимается мир, и на этот раз он борется с этим, мрачно сознавая, что если позволит этому случиться, то утонет под тяжестью слов Кроули, под тяжестью того, что произошло, под тяжестью сорока дней и сорока ночей непрерывной воды...

— Прекрати, — выдавливает он сквозь зубы. — Перестань...

— С какой стати? — рявкает Кроули. — Неужели тебе так не терпится увидеть, как Махла будет выпрашивать милости у того, кто убил ее сына? Неужели так легко было забыть, для чего нужна вся эта вода, когда тебе было уютно и безопасно на той лодке? Было ли приятно проводить все это время, играя в карты с благословенными и праведными, в то время как остальные из нас каждый день учились выживать в очередном аду, который обрушивала на нас вода? Почему я должен прекратить?

— И ты собираешься просто позволить им быть проклятыми после всего этого? — требовательно спрашивает Азирафаэль. — После всей этой боли, всего этого ужаса, всех этих страданий ты позволишь им быть проклятыми, теперь, когда у них появился шанс, которого не было у остальных?

На мгновение что-то мелькает в глазах Кроули⁽³⁾, что-то потерянное, странное и печальное, но затем он выпрямляется, гордый, как Утренняя Звезда, и такой же непреклонный.

— Ты что, забыл, что я занимаюсь поисками душ для Ада? — спрашивает Кроули, и голос у него холодный. — Ты что, забыл, кто я такой?

— Я никогда этого не забывал, — качает головой Азирафаэль. — Но мне казалось, что, возможно, ты сам об этом забыл. Я ошибался?..

Мир вокруг них застывает безо всякого чуда — будь то демонического или ангельского. И Азирафаэль вдруг очень отчетливо понимает, что некоторые слова уже никогда не вернуть назад.

Кроули резко сжимает челюсти, глаза его становятся жесткими, как цитрин, а крылья — черные, блестящие и красивые — расправляются за спиной. Одним взмахом руки он взлетает с горы и с яростью и презрением смотрит на Азирафаэля сверху вниз.

— Делай все что хочешь, ангел, только теперь ты можешь делать это в одиночку. С меня хватит.

Мгновение спустя Азирафаэль остается один на вершине горы. Облака расступаются, заливая мир лунным светом, и Азирафаэль заставляет себя сделать вдох, потом еще один, и еще⁽⁴⁾.

1) *Я был воспитан буддистом со здоровой дозой поклонения предкам, и в наши дни я очень спокойный язычник. Более или менее взгляды Махлы на богов совпадают с моими собственными.

Вернуться к тексту

2) ** В какой-то момент Азирафаэль поймет, что приступ тревоги — это не Падение, а просто такое ощущение.

Вернуться к тексту

3) * * *

Кроули испытывает облегчение оттого, что его друзья выжили, обижен тем, что у них есть второй шанс, которого у него никогда не было, и унижен тем, что он вообще является частью всего этого, — и все это одновременно.

Вернуться к тексту

4) * * *

Я откладывал написание этой главы из-за той ссоры. >_< Мне не нравилось такое писать. То, что она случилась как раз вслед за поцелуем в прошлой главе, было ужасно.

Вернуться к тексту