Интермеццо для проигравших (гет)

So cowards fight when they can fly no further;

So doves do peck the falcon's piercing talons;

So desperate thieves, all hopeless of their lives,

Breathe out invectives 'gainst the officers.

(Shakespeare, Henry VI)

Перед оглашением приговора зал заседаний Визенгамота накрывает благоговейная тишина.

Лицемеры. Изображают уважение к суду, хотя уже давно приноровились нагибать и трахать Фемиду, как им заблагорассудится. Но молчат. Выжидают.

Или, может быть, Драко просто кажется. Уши словно водой залило,​​ и, чтобы услышать нескончаемую преамбулу к собственному приговору, ему приходится напрячься и сконцентрировать всё внимание на скрипучем монотонном голосе секретаря.

— Важнейшим положением магического права является то, что судебные решения должны быть основаны на фактах, подтвержденных доказательствами…

Какая же безбожная брехня. Класть они хотели на доказательства — особенно если эти доказательства не подтверждают их правоту. А уж о том, как авроры добывают признательные показания, даже вспоминать не хочется.

— …также следует отметить, что пострадавшая в ходе инцидента 23 марта 1997 года мадам Фийон вместо термина «эмоциональный ущерб» использует формулировку «préjudice moral», которую суд трактует как…

Драко косится на отца.

Тот стоит неподвижно, ожидая собственного смертного приговора. Неважно, дадут ли лорду Малфою пять, десять или двадцать лет: любой приговор равнозначен поцелую дементора — они оба прекрасно понимают, что ещё одного срока в Азкабане отец не переживёт. И оба же знают, что приговор будет обвинительным. Иначе и быть не может.

Он переводит взгляд на мать — и видит подтверждение собственной правоты прежде, чем слова секретаря пробиваются сквозь это странное отупение: нет, она не кричит и не плачет, просто становится ещё немного прямее, ещё немного бледнее, чем была секунду назад. Нарцисса вся в чёрном — будто уже надела траур по ним обоим.

На самом деле — не по ним.

Пока нет.

— …решение по ходатайству защиты о разрешении на подачу апелляции в отношении решения о заключении лорда Люциуса Малфоя отрицательное. Дело номер 07-882-97. Драко Абраксас Малфой обвиняется в…

Он смотрит прямо перед собой, почти забывая, как дышать, и ждёт приговора. На какую-то безумную секунду ему кажется, что его могут оправдать.

А потом совсем побледневшая Нарцисса всё-таки закусывает костяшку пальца, а Драко слышит.

— Да и пош-шли бы вы… — с ненавистью выплёвывает он. — Пошли вы все.

— Драко, — коротко осаживает его отец, и Драко послушно умолкает, как умолкал в детстве, когда его раздражала не желающая выдавать нужные чары палочка или он слишком бесился из-за очередных выходок Поттера. Он кивает, на секунду прикрывая глаза. Каким он выйдет из Азкабана через десять лет? Да и выйдет ли?

Жалко только маму. Себя не жалко: на то, чтобы жалеть себя, у него просто не осталось сил.

Они убили Асторию, убили их нерождённого ребёнка, убьют отца.

Прикончат и его? Плевать.

Авроры уже тычут в спину палочками, уводя на одиннадцатый уровень — в давно ставшую привычной одиночную камеру, откуда завтра утром переведут в одиночку Азкабана. Драко бросает последний взгляд на отца, точно зная, что никогда больше…

…выныривает из кошмара с судорожным вздохом утопающего и замирает, крепче прижимая к груди подушку, с которой обычно спит в обнимку. Утыкается лбом в прохладную ткань наволочки. Пытается выровнять дыхание и успокоить колотящееся сердце. Cбросить ужас слишком похожего на явь сна.

Вот так. Вот так. Уже лучше.

Драко обессиленно переворачивается на спину; на часах без четверти семь, за окном — предрассветная серая хмарь. Ещё некоторое время он остаётся лежать неподвижно, разглядывая крошечный кусочек пасмурного ноябрьского неба, — тот, что не скрыт от взгляда глухой кирпичной стеной, — а потом всё-таки начинает привычно прокручивать в памяти события прошедшей недели, готовясь к заполнению сегодняшней анкеты.

Он устал. Мерлин, он так устал от этого всего.

Сегодня пятая суббота у Грейнджер — и Драко в очередной раз тихо сходит с ума, ожидая одиннадцати. Эти недели измотали его не меньше — а может быть, и больше — проверок Уизела.

Нет, она не делала ничего такого. Не пытала, не била, даже не оскорбляла.

О нет, она просто вежливо здоровалась, давала ему заполнить анкету и отпускала на все четыре стороны.

Грейнджер вообще — ничего — не делала.

Уже пять недель подряд.

И это оказалось хуже всего.

И дураку понятно, что она его ненавидит или по крайней мере презирает, как и любой другой маг в Аврорате — нет ни одной причины подозревать её в обратном. Есть всего одна проблема: там, где любая другая министерская подстилка уже давно с удовольствием выместила бы на нём свой праведный гнев, гриффиндорская сука ведёт себя с ним подчёркнуто отстранённо, вежливо и корректно — и это пугает сильнее, чем если бы всё было наоборот. Что-то подсказывает ему: это ненадолго. Что будет после «ненадолго», Драко даже представлять тошно.

Впрочем, тошно или не тошно — а приходится выдёргивать себя из-под тонкого одеяла и ёжиться от стоящего в квартире утреннего холода. Драко спит в свитере, но даже это не спасает: на отоплении он экономит, а сквозь щели в рассохшихся деревянных окнах, кажется, можно без усилий просунуть палец — сколько ни заклеивай, всё равно дует.

На кухне он некоторое время колеблется, стоя перед видавшим виды газовым котлом. За ночь квартира выстудилась, но и включать отопление сейчас, зная, что через пару часов он уедет в центр, совсем не хочется. Это расточительно.

Отец с детства учил Драко обращаться с деньгами; речь, разумеется, шла о совсем других суммах, да и целью обучения было вовсе не выживание в маггловском мире — и всё-таки Драко ему сейчас благодарен. Он, по крайней мере, в состоянии оценить свои финансовые перспективы и сделать выводы.

Перспективы — незавидные. Выводы — неутешительные.

И всё-таки, если постараться, до зарплаты он дотянет. Вздохнув, Драко отходит от котла и идёт приводить себя в порядок.

А вот на горячей воде он не экономит: чувствовать себя свиньёй не хочется даже в подобных обстоятельствах. В конце концов, его внешний вид — одна из немногих вещей, которые он всё ещё может контролировать… насколько это в принципе возможно, когда одеваешься ты на маггловских барахолках. Драко усмехается своему отражению в зеркале: красавец, ничего не скажешь. Лорд Малфой… интересно, может ли в принципе считаться лордом человек, заложивший в ломбарде фамильное кольцо? Самое забавное — оно всё ещё принадлежит ему… номинально. По договорённости с Борджином Драко мог выкупить кольцо в течение полугода — правда, на лице владельца антикварной лавки явственно читался вопрос о том, откуда этот оборванец, стоящий перед ним в зимних ботинках в разгаре августа, планирует взять сотню галлеонов, пусть даже и через полгода.

Драко и сам был бы не прочь узнать.

Он жарит яичницу и мысленно перебирает прошедшую неделю, как магглы — свои дурацкие чётки: вязкие ночные кошмары, утренние пробуждения в холодной квартире, долгие поездки на метро из Хаверинга в центр, бесконечно тупая и однообразная работа в «Слаг и Джиггерс», не менее долгие поездки из центра в Хаверинг… к счастью, не было ничего, что изменило бы его привычное расписание — чего, впрочем, не скажешь о его душевном спокойствии.

Сучье Министерство. Сучий Аврорат. Сучья Грейнджер.

Интересно, что она планирует делать сегодня? Продолжит корчить из себя милосердную победительницу или всё-таки возьмётся наконец за дело — точнее, за палочку? Руки марать грязнокровка точно не станет.

Значит, проклятия.

Драко зябко поводит плечами и зачем-то пытается впихнуть в себя остатки приготовленного, вяло размышляя о том, не выблюет ли он через пару часов эту яичницу на пол кабинета Грейнджер. Завтрак был не лучшей идеей — и, пожалуй, проявлением изрядного оптимизма: уж что-что, а то, что еда и «круциатусы» не дружат, он знает прекрасно. Многие знания — многие печали, да? Наоборот это тоже работает.

Позавтракав, он замирает у книжной полки, пытаясь выбрать что-нибудь для чтения на вечер, но никак не может придумать, кто сумеет отвлечь его от нарастающей с каждым днём тревоги — Дюма, Фолкнер, Диккенс? Нет, уж точно не Диккенс. Подумав, Драко кладёт на стол потрёпанный том Толкина: он не уверен, что в принципе сможет читать сегодня, но и с пустыми руками оставаться не хочется. В конце концов, книги — это единственное, что отгораживает его сейчас от… да от всего. Возможность перетерпеть ещё один допрос в Аврорате, пережить ещё один бессмысленный день, добраться до дома и нырнуть наконец в очередную книжку, где нет ни холода, ни кошмаров, ни необходимости каждую неделю унижаться перед очередной министерской крысой ради своей половинчатой свободы.

Впрочем, даже книги не помогают избавиться от ощущения отсутствия магии — оно теперь с ним всегда, каждую ёбаную минуту его новой жизни. Звенящая пустота на месте того, что прежде казалось ему настолько же естественным, как дыхание или… он даже слов подобрать не может. Просто сейчас, зайдя в Министерство, Драко чувствует почти физическую боль: вот она — почти осязаемая, вокруг, везде. В грязной телефонной будке, в лифтах, в кружащихся вокруг него бумажных самолётиках с записками — простая, привычная, знакомая с детства магия, не отзывающаяся в нём больше ничем, кроме глухой тоски и чувства невозвратной потери. Драко бы сам становился под кулаки Уизли или пыточные Грейнджер каждую субботу, он перетерпел бы что угодно, лишь бы только с него сняли министерские магические печати, полностью исключающие саму возможность колдовства — даже с использованием чужой палочки, даже стихийного.

Наплевать даже на то, что может сделать и наверняка делает с волшебником полная блокировка его магии. Дело не в этом. Просто он чувствует себя калекой.

Он и есть калека.

Хуже всего — что почти привык. Не только к этому. Привык и к постоянной боли в суставах и близорукости, и к нищете, и к холоду в квартире, к придиркам в аптеке и косым взглядам в Министерстве. И стоять под дверью своего инспектора, дожидаясь назначенного времени, — разумеется, никто не озаботился тем, чтобы оставить в коридоре хотя бы табуретку, — привык тоже.

Но прямо сейчас Драко постепенно закипает, дожидаясь приёмного времени под дверью кабинета Грейнджер. Все они одинаковые. Выблядки. Подлые двуличные выблядки, всю жизнь тыкавшие Драко и его сокурсников мордами в их происхождение, их семейную историю, их факультет — и всё лишь для того, чтобы потом самим устроить… вот это дерьмо.

Он ненавидит их всех. Всех до единого.

Ровно в одиннадцать Драко входит в кабинет без стука.

— Мистер Малфой?

— Миссис Уизли, — бросает он подобие приветствия и привычно уточняет: — Могу я сесть?

«Миссис Уизли» по отношению к грязнокровке даже звучит дико. Миссис Уизли для Драко — это та оглушительная, пугающе бодрая, занимающая собой всё доступное пространство женщина, маменька Уизела, но никак не Грейнджер. Грейнджер не кажется ему бодрой и уж точно — оглушительной. Скорее уставшей. Да, — думает Драко с каким-то злорадным удовлетворением, — она выглядит измотанной. Интересно, просто не выспалась или в идеальной жизни всегда идеальной Героини что-то всё-таки не ладится?

Вопрос заставляет её оторвать взгляд от лежащих на столе бумаг и поднять его на Малфоя.

— Конечно, мистер Малфой, — в голосе Грейнджер слышится недоумение, и Драко раздражённо дёргает уголком рта.

Может быть, эта идиотка действительно не понимает?

Попробуй он сесть без разрешения во время следствия, в Азкабане или в бытность Уизли его инспектором — и в лучшем случае ему пришлось бы стоять ближайшие пару-тройку часов. В худшем… тут вариантов полно. Скорее всего, попросту схлопотал бы по морде.

— Как ваши руки, мистер Малфой?

Да она над ним попросту издевается. Его руки — отвратительно, и грязнокровка это прекрасно знает.

— Я в состоянии заполнить анкету сам, если вы об этом.

Грейнджер поджимает губы:

— Я об этом.

— Я в состоянии заполнить анкету сам, миссис Уизли.

Его несёт. Это плохо, что несёт: Грейнджер не дура и прекрасно осознаёт, что ей вежливо, но всё-таки хамят, — а значит, вполне может ударить в ответ. Хочет ли он этого? Нет. Может ли остановиться? Какого-то драккла — тоже нет.

Она взмахивает палочкой, заставляя листы анкеты вспорхнуть с одной из полок за её спиной и опуститься на стол прямо перед Драко. Он щурится, жадно отслеживая это движение. Он чувствует себя почти что наркоманом в ломке… и в очередной раз убеждается в том, что Грейнджер и впрямь над ним издевается — просто делает это гораздо тоньше и изощрённее, чем смог бы её ущербный муженёк.

Некоторое время он молчит, склонившись над формой — но примерно на последней трети этой сраной писанины замёрзшие по дороге в Министерство руки начинает привычно сводить от боли. Драко откладывает перо и пытается размять пальцы: больно, но почему-то помогает восстановить функциональность, пусть и ненадолго.

— Знаете, мистер Малфой, — вдруг негромко говорит Грейнджер, до сих пор молча наблюдавшая за его попытками продолжить заполнение анкеты, — мой трёхлетний сын в подобных ситуациях ведёт себя примерно так же.

Драко замирает.

Сука. Какая же она, блядь, сука.

Бессердечная конченая мразь.

— О, — ледяным тоном отзывается он, сжимая перо так, что то хрустит, — так вы хотите поговорить со мной о детях? Давайте. Моему сыну сейчас было бы пять.

Тупая гриффиндорская дрянь, решившая, что он стерпит и это. Что можно раз за разом поддевать его, нажимая на больное, — аккуратно, будто невзначай, раз за разом делая вид, что она ничего такого не имеет в виду. Сука, мордредова сука Грейнджер.

— Я не…

Драко поднимает взгляд на побледневшую до зеленцы грязнокровку.

— О, ты хотела, Грейнджер, признай. Давай, я же всё равно ничего тебе не сделаю. На что ещё намекнёшь? На то, что Астория умерла из-за меня? Что мой отец сдох в тюрьме и его закопали на пустыре, как собаку? Давай! Ты ведь ради этого всё и затеяла.

— Нет!

— Можешь ещё разок отлевитировать что-нибудь у меня перед носом. Это тоже работает, поверь. Впрочем, ты ведь и так знаешь, м? Гриффиндорская гордость Грейнджер… поздравляю, ты и впрямь хлеще их всех.

— Малфой, я не это имела в виду!

— О, да ладно тебе. Ты это имела в виду. Что там ещё? Давай вспоминать вместе. Я подонок, отброс, пожирательское отребье — думаешь, меня что-то удивит после шести лет общения с твоими коллегами, Грейнджер? Или с твоим мужем-уёбком? Да ну?

Он даже не замечает, как перо в его ладони ломается — просто отшвыривает его в сторону, когда вскакивает на ноги.

— Чего ты от меня добиваешься? — теперь он переходит на свистящее шипение — безносый ублюдок позавидовал бы. — Я всё о себе знаю. Сколько круциатусов мне надо словить до того, как начну тебе ботинки лизать — и то знаю, Грейнджер, так что хватит уже корчить из себя… что ты тут из себя пытаешься корчить. Меня заебало, Грейнджер, просто заебало, и давай не тратить твоё и моё время на всю эту хуйню, Мерлина ради. Что там у тебя дальше по плану, пыточные? Азкабан? Мы же оба в курсе, чем всё кончится.

Гнев отступает так же неожиданно, как накатил — и Драко опускается на стул, прерывисто дыша. На Грейнджер он старается не смотреть.

— Завязывай с этим блядским театром, Грейнджер, — бесцветным голосом подытоживает он, наконец начиная прикидывать, во что ему обойдётся эта пламенная речь. Он только что назвал Уизли уёбком, или ему всё-таки кажется и всё зашло не настолько далеко? — Пожалуйста.

— Возьмите ещё одно перо, мистер Малфой.

Драко поднимает на неё изумлённый взгляд. Она серьёзно?

— Ох, блядь, Грейнджер, — он не выдерживает и начинает мелко и как-то очень странно хихикать. Эту ничем не проймёшь — снова за своё. Ну какой он ей, в жопу, «мистер Малфой»? Какое, к хуям, перо? — Даже не начинай.

Он выскакивает из кабинета, даже не слушая, что она там бормочет.

Драккловы гриффиндорцы.

Гермиона ещё несколько бесконечных секунд смотрит на захлопнувшуюся за ним дверь, закусив губу, а потом пересаживается на опустевшее место и начинает заполнять остаток анкеты за Малфоя.

Чтобы ему засчитали эту неделю, бумаги нужно сдать в архив к трём.