Любовь вне сценария (гет)

В спальне гриффиндорских шестикурсников стоял поздний вечер. Единственный свет — луна в окне и слабое зарево углей в камине. Рон лежал на спине, уставившись в балдахин своей кровати. Одежда помялась — было видно, что он не вставал с тех пор, как закончились занятия. В воздухе висело напряжение, густое, как смола.

Гарри вошел, тяжело захлопнув за собой дверь. Он сбросил мантию и швырнул ее на сундук. На лице застыла каменная маска усталости и подавленного гнева. Его шаги гулко отдавались в тишине.

— Ну как? Повеселились? — спросил Рон, не поворачивая головы. Его голос звучал натянуто, как струна.

Гарри остановился посреди комнаты и повернулся к кровати Рона. Его глаза в полумраке сверкнули.

— Если ты про поцелуй, — ровно и холодно бросил он. — То ничего не было. Даже близко.

Рон медленно повернул голову на подушке. Его лицо было бледным, глаза превратились в узкие щелочки.

— Зато твоя сестра сегодня отличилась. — продолжил Гарри, его голос набрал металлическую ноту. — На всю катушку.

Рон замер на мгновение. Потом, как пружина, вскочил с кровати. Он встал напротив Гарри, сжав кулаки, дыша тяжело. Ярость и ревность били из него тяжелыми волнами.

— Отличилась?! — закричал он, срываясь. — А ты чего хотел?! Зачем вы это вообще затеяли, а?! Сначала ты заглядываешься на мою сестру, водишься с ней, а потом… потом делаешь ей назло?! Цепляешься к Гермионе?! Ты же знаешь, как она к тебе относится! Знаешь, что она тебя любит!

Слово «любит» повисло в воздухе тяжелым, неловким обвинением. Гарри не отвел взгляда. Его собственный гнев, копившийся с репетиции, с разговора с Гермионой, с момента насмехательств Джинни, наконец вырвался наружу.

— Как?! — перебил он резко, как удар хлыста. Голос сделался низкий, опасный.

Рон осекся, будто споткнулся. Он явно не ожидал такого вопроса. Он ожидал оправданий, возражений, может, даже драки. Но не этого ледяного, требовательного «как».

Гарри сделал шаг вперед. Его рост показался внезапно больше в лунном свете. Глаза горели за стеклами очков.

— Как она ко мне относится, Рон? Ты сказал — я знаю. Так скажи мне! Прямо сейчас! Как она ко мне относится? Как она относится к другим? К Гермионе, например? Которая сейчас ревет где-то в углу из-за твоей сестры?!

Рон отступил на шаг. Его ярость сменилась замешательством и… стыдом. Он знал, что выкинула Джинни на этой злополучной репетиции. Он слышал, как об этом шептались однокурсники. Но защищать сестру — инстинкт.

— Она… она просто ревнует! — Рон попытался вернуть напор, но голос уже дрожал. — Ты сам ее запутал! А теперь ты с Гермионой… на глазах у всех… целуешься!

— Я же сказал — ничего не было, — уронил Гарри с горьким, безрадостным смешком. — И не будет, если Джинни продолжит в том же духе. А что касается «запутал»... — Он посмотрел Рону прямо в глаза. — Может, она сама запуталась? Может, ее отношение — это не любовь, а… собственничество? И злость, когда что-то идет не по ее сценарию? Как сегодня.

Рон аж подпрыгнул. Его лицо сделалось багровым.

— Заткнись! Не смей так говорить о ней! — Он сделал рывок вперед, кулак сжался, готовый к удару. Гарри не отступил. Он стоял, как скала, в его взгляде читался вызов.

— Попробуй, — тихо, но отчетливо проговорил он. — Только подумай, за что ты бьешь меня? За то, что твоя сестра довела мою лучшую подругу до слез своей злобой? Или за то, что я не дал ей это сделать безнаказанно?

Рон замер. Его кулак дрожал в воздухе. Он смотрел на Гарри, на его лицо — усталое, разочарованное, но не боящееся. Он видел перед собой не соперника, а друга, которого его сестра и его собственная ревность загнали в угол. Удар так и не случился. Кулак медленно опустился и разжался.

Гарри отвернулся. Его голос снова стал глухим, усталым:

— Я спать. И… не жди меня завтра на завтрак. И на обед тоже. Мне нужно… подумать.

Он направился к своей кровати, не глядя на Рона. Разделся механически, швыряя одежду. Потом задернул полог кровати с таким звуком, будто опустил железный занавес.

Рон остался стоять посреди комнаты, опустив голову. Его ярость ушла, оставив пустоту и тяжелый, гнетущий стыд. Он смотрел на задернутый полог кровати Гарри, потом на свои дрожащие руки.

Крик Джинни, слезы Гермионы, гневный взгляд Гарри — все смешалось в голове. «Как она ко мне относится?» — эхом прозвучал вопрос Гарри. И Рону вдруг стало страшно, что он сам не знает ответа. И что его лучший друг теперь спит за занавесом, как за стеной.

Утром Гарри с трудом нашел Гермиону у Черного озера. Она решила позавтракать в полном одиночестве. Он опустился рядом на увядшую траву. Гермиона не поворачивая головы, протянула ему бутерброд.

— Я не стану играть в спектакле, Гарри. — глухо уронила она. — Не стану… позориться.

Гарри вскинул бровь:

— Неужели изобразить влюбленность в меня — такое позорище? — Это прозвучало почти как шутка, но Гермиона внезапно обернулась и посмотрела ему прямо в глаза… ее взгляд на долю секунды метнулся к его губам.

— Не смей! — ее голос дрогнул, но не от слез, а от внезапной ярости, вспыхнувшей в карих глазах. Она резко отдернула руку, словно бутерброд вдруг обжег пальцы. — Не смей высмеивать это, Гарри Поттер! — Она впилась в него взглядом, и в нем было столько боли и горечи, что его натянутая улыбка мгновенно сошла с лица. — Ты думаешь, это просто игра? Ролевое упражнение для твоего развлечения?

Она отвернулась, сжимая руки на коленях так, что костяшки побелели.

— Это... это не про тебя, понимаешь? Не про то, что... изображать влюбленность в тебя — позор. — Голос ее понизился до шепота, едва слышного над шелестом волн Черного озера. — Это позор — изображать вообще. Притворяться. Расписывать в дневнике выдуманные чувства, заучивать несуществующие признания... выставлять напоказ то, что должно быть... — Она запнулась, сглотнув ком в горле. — ...что должно быть настоящим. Или... или хотя бы только своим. Не для чужих глаз и оценок Слизнорта!

Гарри замер. Шутливый тон застрял где-то в горле. Он видел этот мелькнувший взгляд на его губы. Он видел сейчас боль и почти стыд в ее глазах. И вдруг до него дошло — ее ярость направлена не на него лично, а на саму ситуацию, на фальшь, на необходимость обнажать даже вымышленные чувства перед всей школой. На то, что эта игра задела что-то очень личное, очень хрупкое внутри нее, о чем он даже не догадывался.

— Гермиона... — начал он тихо, растерянно. — Я... я не подумал, что это так... серьезно для тебя.

Воздух между ними сгустился, наполненный неозвученными вопросами. Почему взгляд упал на губы? Что именно «должно быть настоящим»? Боится ли она не позора, а того, что игра может вскрыть правду, которую она сама от себя прячет? Гарри больше не видел в ней просто взволнованную из-за учебы подругу. Он видел девушку, глубоко ранимую самой мыслью о притворстве в чувствах — возможно, потому что где-то в глубине души жило нечто, не требующее притворства. Молчание повисло тяжелым грузом, нарушаемое только плеском воды и их собственным учащенным дыханием. Гермиона упрямо смотрела на озеро, а Гарри не знал, как разбить эту хрупкую стену из ее стыда и его внезапного прозрения.

— Джинни была не права, — прошептал Гарри. — Я уверен, ты убедительно сыграешь эту сцену с поцелуем. А если откажешься… — он сжал ее руку, — …она победит. Приходи сегодня в Выручай-комнату после ужина. Отрепетируем. Без Слизнорта, без Рона, без Джинни, без МакЛаггена, без Пивза, без… всех.

Гермиона замерла. Его пальцы, сжимающие ее руку, были теплыми и твердыми — слишком реальными в этом море фальши, которую от нее требовали. Его слова про Джинни и «победу» задели что-то глубокое и болезненное. Гордость? Упрямство? Или что-то еще более опасное?

Она медленно повернула голову, ее взгляд снова нашел его глаза. Карие, серьезные, без и тени прежней шутки.

Выручай-комната. После ужина. Без всех.

Эти слова висели в воздухе между ними, густые и звонкие, как заклинание. Они обещали не просто репетицию. Они обещали тайну. Исключительность. Близость без свидетелей.

Без Слизнорта, без Рона, без Джинни...

Особенно без Джинни. Упоминание ее имени Гарри было острым, как лезвие. «Джинни была не права»... Он не просто говорил о спектакле. Он говорил о ней. О Гермионе. О том, что Джинни недооценила ее... или что-то еще? Мысль промелькнула, как молния, оставив после себя жар в щеках.

— Ты… — ее голос звучал хрипло, почти неузнаваемо. Она посмотрела на его руку, все еще лежащую поверх ее руки на коленях. Это прикосновение жгло сквозь ткань мантии. — Ты хочешь... репетировать эту сцену? Там? Наедине? — Вопрос прозвучал как обвинение, но в нем не было силы. Была растерянность. И страх. И... что-то еще. Что-то, что заставляло ее сердце колотиться о ребра, как пойманная птица.

Она видела, как его взгляд скользнул к ее губам — так же быстро, как ее взгляд к его губам минуту назад, но уже не случайно. Намеренно. Оценивающе. Как режиссер, оценивающий сцену. Или как... нет, она не смела дофантазировать.

— А как иначе? — Гарри ответил тихо, почти шепотом. Его большой палец непроизвольно провел легкую черту по ее костяшкам. Нежный, но утверждающий жест. — Чтобы перестать бояться сцены... нужно перестать бояться партнера. Нужно доверять. Или ты не доверяешь мне, Гермиона?

Вопрос повис в воздухе, тяжелее любого заклинания. Доверять? Она доверяла ему своей жизнью бесчисленное количество раз. Но это... это была другая территория. Территория прикосновений, дыхания, возможного соприкосновения губ. Территория, где фальшь могла рухнуть, обнажив нечто... настоящее. И уязвимое.

Она отдернула руку, но не резко. Медленно, словно преодолевая невидимое сопротивление. Ее пальцы сжались в кулак там, где секунду назад чувствовали его тепло.

— Это... это неразумно, Гарри, — прошептала она, глядя куда-то в сторону, на мерцающую гладь Черного озера. Но в ее голосе не было прежней силы убеждения. Была борьба. Разум кричал об опасности, о двусмысленности, о тысяче причин сказать «нет». Но что-то другое — что-то глубокое, темное и манящее — тянуло ее к его предложению. К тайне Выручай-комнаты. К нему.

Она встала, отряхивая крошки с юбки, избегая его взгляда. Но перед тем как уйти, она обернулась. Всего на мгновение. Ее глаза снова встретились с его — широко раскрытыми, ждущими.

—Я... я должна подумать, — выдохнула она. И это не было отказом. Это было признанием того, что предложение Гарри — как зажженный фитиль — уже тлеет внутри нее, грозя взорвать все ее тщательно выстроенные защиты. Она быстро отвернулась и зашагала прочь, ее плащ развевался за ней, как знамя смятения.

Гарри остался сидеть на холодной земле, глядя ей вслед. Его рука, которая только что сжимала ее, медленно сжалась в кулак. На его лице не было торжества. Была сосредоточенность. И твердая решимость. Он заставит ее передумать насчет игры в спектакле. Потому что дело было уже не только в постановке. И не в Джинни. Дело было в том напряжении, что висело между ними с самого утра — и теперь требовало разрешения. Выручай-комната ждала.