Эхо потерянных красок (джен)

Вероника не хотела оставлять Эола в опасности. Это было не просто нежелание, а внутренний протест, который требовал остаться. Её способность слышать вибрации пространства сейчас напряженно отдавалась в сознании: она явно улавливала вибрацию "Затухание" — низкий, сухой скрежет, приближающийся из-за каменной глыбы, смешивающийся с чистой, отчаянной нотой виолончели Эола. Она чувствовала, как эта нота рвётся, как струна натягивается до предела, отдавая последнюю, критическую силу.

Алан отчётливо понимал, что промедление сейчас опасносделал то, что должен был Он плавно развернулся и мягким, но крепким движением взял Веронику за локоть. Это был не толчок, а непреклонное направление.

— Идём, Вероника! Нужно спешить, — его голос был тих, но звучал как приказ, не подлежащий обсуждению.

—Эол прав! Если мы останемся, все будет напрасно!

Вероника сделала шаг в узкий, фиолетово-подсвеченный проход, сразу за ними стена Резонатора сомкнулась с тяжёлым, почти беззвучным звуком, запечатав их внутри и отрезав от мира. Девушка прижалась к холодному камню, её сердце сильно билось, заглушая собственные мысли. Она закрыла глаза и прислушалась. Внешняя тишина сменилась внутренней: "Частота Истины", теперь ощущалась не только ушами, но и всем телом — глубокая, низкая вибрация, пульсирующая в стенах. Она была словно в самом сердце борьбы, и каждый спад вибрации отдавался в ней острой, режущей тревогой.

— Он держится, — прошептала девушка, опираясь на свои ощущения.

— Я чувствую, как его нота отталкивает их.

Алан вытянул руку, пытаясь нащупать опору в фиолетовом полумраке. Его решимость не ослабла, но сменилась суровым напряжением. Он чувствовал себя полностью зависимым от способностей Вероники, и его злила собственная беспомощность.

— Я переживаю, что мы идём в никуда, в пустоту, — сказал он его голос был твёрд, но в нём сквозило сомнение, которое он стремился подавить.

— Это точно приведёт нас к осколкам цвета? Мы не можем ошибиться?

Вероника напряженно вслушивалась: проход был не просто тоннелем, а лабиринтом, сотканным из чистой частоты. Она чувствовала, как вибрация Эола направляет их. С каждой секундой она становилась более упругой, более быстрой, и в ней Вероника уловила тончайшие, как шёлк, переливы. Это были не просто вибрации — это была "ткань" его присутствия, ноты-указатели, оставленные Музыкантом. Она сосредоточилась, отталкивая нарастающую панику, заставляя свой Дар работать с максимальной, изматывающей точностью, чтобы не потерять эту драгоценную нить.

— Сюда, — сказала она, не колеблясь, сворачивая в узкий ответвляющийся ход. Её голос был удивительно спокоен, хотя внутри всё сжималось от страха ошибиться и подвести Музыканта, чья жертвенность становилась всё более осязаемой.

Они шли, казалось, целую вечность. Каждый шаг давался с трудом. Для Алана это была не просто физическая усталость. Скульптор, который раньше умел создавать из глины и чистой материи, теперь физически ощущал давление Схемы Серых, просачивающееся сквозь магическую защиту Резонатора. Он ощущал его, как вязкую, холодную, анти-форму, сковывающую движения и мысли. Его ладони, которые должны были созидать, теперь были готовы только сжиматься в кулаки, чтобы не выпустить из себя то немногое тепла, что в нём оставалось. Эта решимость держать удар, готовность к схватке, была его единственным ответом на просачивающийся ужас. Он чувствовал не страх, а яростное, внутреннее сопротивление уничтожению.

Вдруг он остановился, стараясь понять, что изменилось в пространстве

— Слышишь? Музыка... слабеет, или мне кажется? — обратился он к девушке

Действительно.Фундаментальный гул виолончели, который до этого был их маяком, начал таять. Не обрываться, а словно растворяться в тягучей, вязкой, поглощающей тишине. Это был более страшный звук, чем полный разрыв: это было истощение. Это было то, чего Вероника боялась больше всего: медленное, мучительное угасание надежды и жизни.

— Нет! Не может быть — Её голос сорвался в растерянный шепот, который тут же поглотила частота пространства.

—Скорее! — Алан потянул ее за руку, словно пытаясь убежать от этой ужасной тишины, не позволяя себе даже на мгновение представить худшее. Они бежали по проходу, игнорируя боль в ногах и нарастающую панику. Единственной их решимостью было не сдаться, пока нота не исчезнет полностью. Проход становился всё уже, стены словно сжимались, а каждая следующая секунда казалась смертельной задержкой. Их время истекало; эта частотная труба, созданная Эолом, была гениальной защитой, но теперь она могла стать для них ловушкой. Им нужно было найти выход до того, как Серые настигнут их сзади и обрушат структуру.

Внезапно проход кончился, и они оказались в огромном, тёмном пространстве. В воздухе стоял запах пыли и старой бумаги. Вероника и Алан поняли, что стоят на краю балкона, смотря вниз на амфитеатр, который в прежнем мире был, должно быть, библиотекой или оперным залом. Он был завален обломками, а серый мох полз по ступеням.

Но на полу, в самом центре зала, Вероника увидела нечто, отчего её сердце пропустило удар. Невероятное, внезапное облегчение смешалось с новой волной тревоги: неужели они достигли цели, и какова цена?

Среди серой разрухи, по всей сцене, были разбросаны мелкие, почти невидимые, светящиеся точки. Они были не яркими, как дерево, а призрачными, искорками цвета, которые гасли, если к ним прикоснуться.

— Осколки цвета, — выдохнула Вероника. В её голосе слышалось облегчение и одновременно изнеможение.

Алан подошёл к перилам. Его взгляд был острым и оценивающим — он сразу искал угрозу или ловушку.

— Посмотри, — прошептал он, указывая на центр сцены.

Там, окружённый сотнями этих призрачных искр, сидел человек. Его одежда была такой же серой, как у всех, но его руки двигались. Он держал в них небольшую, старую книгу, а пальцами, обведенными тенью от пыли, выводил что-то на страницах. Человек не рисовал, и не лепил, и не пел. Он говорил. Негромко, но каждое слово, которое он произносил, высвобождало один маленький, мерцающий осколок цвета. Это был Поэт.

"…Унылый вечер. День угас. Погасли…"— прошептал он. И одна, ярко-красная искра вспыхнула и тут же погасла.

"…Как в остывшем мире свет…"

Рядом с ним сидела фигура, которую они не сразу заметили... девушка. Её присутствие было абсолютно незаметным на фоне общей серости, что сразу вызвало у Вероники и Алана подозрение. Не зная, как реагировать, они замерли на балконе, готовые к схватке.

— Осторожно! — прошептал Алан, готовый защищать Веронику.

Поэт поднял голову на звук их голосов:

— Вы пришли. Я чувствовал приближение Ноты Музыканта, — его голос был тихим, как шелест страниц, но совершенно лишенным теплоты.

Девушка, сидевшая рядом с Поэтом, которую они сначала приняли за Серую, внезапно повернулась к ним. Она была одета в серые, изношенные одежды, которые она, очевидно, нашла для маскировки, но её глаза... они были живыми, и в них блеснул всплеск облегчения, смешанный с изнеможением.

— Спускайтесь к нам! Как хорошо, что вы пришли! Я думала, что уже не дождусь помощи.

Вероника тут же почувствовала её частоту — чистую, яркую, как полотно, готовое принять краску. В отличие от фальшивых, глухих нот Серых, эта была живой и многогранной. Это был настоящий Творец, и этот факт принес Веронике внезапный прилив сил.

— Кто ты? — спросила Вероника, не решаясь пока спуститься с балкона.

— Моё имя Лаура. Я Художник. И подруга Марка, Поэта.

Лаура поднялась, отбрасывая в сторону кусок серой ткани, скрывавший ее лицо. Она была изящной, но в каждом её стремительном, четком движении чувствовалась напряжённая решимость, вызванная необходимостью выживать. Она подошла к Поэту, осторожно, почти ласково положив руку ему на плечо, словно вливая через прикосновение последние капли своей энергии.

— С ним произошло… нечто ужасное, — начала Лаура, понизив голос до шепота, чтобы не потревожить погруженного в транс Поэта.

— Серые не смогли захватить его целиком, их частота оказалась слишком грубой для его чистой, словесной магии. Но они внедрили в его разум так называеемую Схему Замедления. Это ментальный яд. Она постоянно заставляет его творить слова, но лишенные смысла и жизни, — она указала на гаснущие искорки. — Видите эти искры? Это его чистый дар, но он гаснет сразу после рождения, питая только серую пустоту. Марк сам себя гасит, как свечу в буре, и не может остановиться.

— Его разум… — Алан сжал кулаки, чувствуя, как его бессилие Скульптора перед этим "психическим" разрушением растет.

— Он полностью поражен?

Лаура покачала головой, и это движение было наполнено тоской.

Не полностью. Есть только одна вещь, которая не дает ему полностью погрузиться в Серый сон: это моя преданность и Цвет, который я в него вкладываю, — голос Лауры дрогнул от усталости.

— Я постоянно проецирую в его сознание чистые оттенки, как щит. Но я слабею с каждым днём. Мы прячемся здесь, в его собственном Архиве Поэзии, — но я чувствую, что долго я не выдержу. Мой собственный цвет истощается.

Она сделала шаг к лестнице, ведущей на балкон

— Вы — наша единственная надежда. Вы можете помочь мне снять эту Схему с его дара. И, пожалуйста, скажите... Что с Эолом? Его Нота исчезла около часа назад.

Вопрос Лауры, произнесенный вслух, ударил по ним, как холодный ветер. До этого момента, в панике и спешке, они не позволяли себе думать об Эоле, но теперь нужно было принять правду. Теперь, когда защитная, живая вибрация Музыканта полностью исчезла, наступила не просто тишина, а ужасающая, абсолютная пустота — отсутствие Эха. Знак того, что Серые могут быть уже близко.

— Он остался, чтобы сдержать Серых... Обещал догнать, — прошептала Вероника, и её голос дрогнул от волнения.

Алан опустил взгляд, чувствуя, как его Скульпторский Дар немеет от осознания потери. Они не знали, жив ли Музыкант. Вернее, физически он остался жив, но его сознание могло быть уже полностью поглощено Серыми.

— Тогда у нас нет времени. Если Серые прорвались через Эола, они скоро найдут этот проход. Мы должны спасти Марка сейчас же! — Лаура подняла руки, и в её ладонях, несмотря на тусклый свет, Вероника увидела слабый, но прекрасный оранжевый оттенок, готовый к работе. — Мы должны "записать" его заново.

— Как? — одновременно спросили Вероника и Алан.

— Вы — единственные, чьи Дары могут взаимодействовать с его разумом напрямую, — объяснила она с уверенностью.