Антиснейджер (гет)

Прощай, прощай,

Навек прощай.

К берегам своих мечтаний

Отчаль и прости

Всё, что было, забудь

И в путь, но

Любовь забыть

не обещай, не обещай...

(А. Градский)

«Мама, я принял решение, и отговаривать бесполезно. Надеюсь, те, кто думают за нас, знают, что делают».

~*~

Гермиона проснулась от звуков страстной, разрывающей душу песни на незнакомом языке. Накинув на плечи тёплый свитер, она вышла на палубу.

Песня лилась с противоположного борта. Неизвестный певец, казалось, вложил в неё столько горечи утраты, что хотелось застыть на месте и отдаться этому печальному, необузданному страданию. Гермиона осторожно, чтобы не спугнуть очарование, обошла палубу и осмотрелась. На корме у бортика стоял Фарух, слушал и вполголоса подпевал. Она подошла к нему тихонько и встала рядом, завороженная удивительным сочетанием музыки и лунной ночи. Когда мелодия завершилась плавным переливом, они помолчали вдвоём, как будто ожидая, что неведомый певец лишь сделал паузу, и сейчас волшебство продолжится; но, похоже, дальше ждать не стоило. Гермиона глубоко вздохнула и спросила:

— Что это за песня? На каком языке? Никогда не слышала ничего подобного.

— Это песня воспевает давнюю легенду о Рустаме и сложена на аккадском — языке, на котором говорили в Месопотамии, Сузах, Бактрии и других древних царствах, — ответил Фарух.

— А что это за легенда, и кто такой Рустам?

— Рустам был ахуром, он воевал с дэвами и был столь могуч и удачлив, что его боялись даже некоторые обитатели пантеона. Говорили, что его побаивается сам тёмный дух Ариман. За верную службу светлый бог Ахурамазда наградил Рустама бессмертием и силой мысли создал для него жену — прекрасную и мудрую Эрме. Рустам всем сердцем полюбил её, а она — его. Но могущественный и злобный Ариман украл у Рустама его любимую и отдал дэву Индре. Разгневанный Рустам ворвался в подземное жилище Индры, убил дева и всех его слуг, но девушку спасти не успел: Ариман унёс её в чужую страну. Тогда Рустам попросил своего господина — светлого бога Ахурамазду — отпустить его на поиски жены. Ахурамазда дал своё милостивое согласие, и с тех пор Рустам бродит по свету и ищет свою любимую, которую прячет от него злой Ариман. Много раз он нападал на её след, но до сих пор не может отыскать. Он ходит по миру и спрашивает у всех, кто встретится ему на пути, не видели ли они девушку — прекрасную, как день, и мудрую, как ночь? Ему говорят, да, такая живёт неподалёку. Рустам с надеждой спешит увидеть её, но каждый раз разочаровывается: есть много красивых и умных девушек, но ни одна из них не похожа на его возлюбленную. Так продолжается много веков, потому что, кроме Аримана, никто не ведает, где находится прекрасная Эрме...

— Какая красивая легенда... И как всегда, две стороны — тёмная и светлая.

— Да... Правда, говорят, что Ахурамазда и Ариман — два воплощения одного бога. И то, что ведомо одному — известно и другому.

— Почему же тогда Ахурамазда не сказал Рустаму, где его жена? — простодушно спросила Гермиона.

Фарух посмотрел на неё, как на милое дитя, и ласково улыбнулся. Она вдруг увидела в его глазах вековую мудрость, которую не замечала раньше.

— Боги скрывают от людей свою двуликую сущность. Иначе, люди перестали бы верить в их справедливость. Я думаю, так было нужно из, как сейчас принято говорить, политических соображений. Ахурамазда решил убить двух зайцев — уничтожить могущественного дэва Индру, а потом удалить Рустама из страны, потому что тот стал слишком силён и мог сбросить бога с его трона. С тех пор, как Рустам победил Индру и покинул персидское царство, дэвы покорились Ахурамазде и жили тихо.

— А сейчас опять зашевелились?

— Да.

— Наверное, если бы Рустам вернулся, они бы утихомирились.

— Наверное. Но Рустам вернётся только тогда, когда отыщет свою Эрме. Вот такая легенда, — сказал Фарух с неизменной улыбкой.

— Иногда мне кажется, что в легендах больше смысла, чем принято думать.

— Легенды слагаются в угоду богам, а значит, в них можно распознать их замыслы.

— Зачем же Ахурамазда наградил Рустама бессмертием, если он так боялся его?

Фарух задумчиво помолчал.

— Ты очень проницательна и замечаешь то, что скрыто от остальных, — ответил он, внимательно глядя Гермионе в глаза. — Боги живут очень долго, гораздо дольше людей. Но и они умирают. Люди какое-то время ещё верят в них по инерции, а потом на смену умершим богам приходят другие. Иногда они убивают друг друга за власть... Легенда гласит, что есть и бессмертные небожители, которые просто устают править миром. Мудрый Ахурамазда — из их числа. Он сам покинул своё царство, а на его освободившийся трон садились другие боги — молодые и амбициозные. Но он иногда возвращается на родную землю, если знает, что грядёт беда; и призывает на помощь своих соратников, в том числе и Рустама — победителя дэвов. Ведь тот всегда остаётся слугой своего господина...

— И он приходит?

— Всегда. Однако есть мнение, что Рустам — и есть Ахурамазда, одно из его земных воплощений.

— Какие странные игры с самим собой.

— Так боги проявляют своё творческое начало, — сказал Фарух с усмешкой.

Снова зазвучала песня. Но на этот раз она выражала не горечь утраты, а восторг и радость.

— О чём он поёт? — спросила Гермиона.

— Он поёт о любви Рустама к прекрасной Эрме, — Фарух склонился к девушке и нежно заговорил: — О, луноликая, улыбка твоя подобна проблеску рассветного солнца — сначала лёгкому и несмелому, а потом озаряющему земную твердь и дарящему тепло и радость. Глаза твои глубоки, как два озера у ворот Суз. Уста твои алые, как гранатовый сок; наслаждение смотреть на них, счастье — срывать с них поцелуй. Щёки твои — как лепестки белой лилии; мои ладони и губы застывают от неги, прикасаясь к ним. Кудри твои переливаются на солнце, как горный поток; а ночью таят в себе шёлк, ложась на белизну простыни. Дыхание твоё дарит мне аромат медовых яблок; и я пью его, как сладчайшую хаому в храме своём. Стройный стан твой плавится в моих руках, когда изгибаешься ты, чтобы подарить мне свою любовь...

Фарух всё говорил, а Гермиона, околдованная его словами, поняла, что теряет над собой власть. Он коснулся губами её виска, а она жалобно прошептала:

— Не надо. Я дала себе зарок.

Она действительно дала себе слово больше никогда-никогда не...

— Ты пленила меня одним взглядом, одним взмахом твоих длинных ресниц, — говорил он, обхватывая ладонями её лицо.

— Нет, пожалуйста, — простонала она, и этот стон стал знамением её сладкого поражения.

Он приник к её губам, и Гермиона тесней прижалась к нему.

— Что ты делаешь со мной? Что ты делаешь? — проговорила она после поцелуя.

— Не прячься от желаний, прекраснейшая из женщин, моя возлюбленная Эрме.

Фарух подхватил её на руки и понёс в каюту, а она почувствовала себя серной в мягких объятьях тигра.

* * *

На следующее утро они прибыли в Басру. На пирсе их встречал незнакомец. С первого взгляда Гермиона поняла, что он — брат Фаруха, так они были похожи.

— Это Саид, — представил Фарух. — Мой брат-близнец.

Саид долго оценивающе смотрел на Гермиону, и от его взгляда ей стало не по себе.

Братья обнялись, а потом Фарух взял Гермиону за руку и сказал:

— Сейчас мы аппарируем в Багдад. Держись...

* * *

Они пошли по разорённому войной городу, и Фарух, вначале весёлый, всё больше мрачнел. Он разговаривал только с Саидом, что-то спрашивал его на своём языке, тот отвечал; и от его слов Фарух хмурился и задумчиво кивал. Город и впрямь представлял собой ужасное зрелище. Покорённый и истерзанный врагом, он зиял чёрными дырами пустых окон и покрылся копотью и пылью, как душа — безнадёжной тоской.

Мимо проезжали военные машины, сопровождаемые вооружёнными до зубов солдатами чужой страны, отовсюду раздавались выстрелы и крики, в небе рокотали вертолёты. Стены зданий были изрешёчены снарядами и походили на швейцарский сыр. Здесь же бегали нищие дети, выпрашивая милостыню, многие из них — с неумело перевязанными ранами. Фарух остановил какого-то парня и стал с ним беседовать. Гермиону поразило, как лицо человека, который вчера так ласково говорил с ней о любви, и с которым она провела чудную ночь, исказилось ненавистью.

Потом они аппарировали в Фаллуджу, потом — в Тикрит, Эн-Насирию и Мосул, и везде наблюдали страшное лицо войны: разруху, кровь, нищету и смерть.

Фарух ходил по развалинам, таская за собой молчаливых и раздавленных увиденным спутников, и, казалось, впитывал в себя всю ненависть и отчаянье, царившие вокруг. Саид что-то рассказывал, но его брат уже не задавал никаких вопросов, лишь изредка произносил резкие, леденящие душу слова на своём языке, и от этого у Гермионы шёл мороз по коже.

* * *

К вечеру они, наконец, перестали лазить по руинам, и Фарух дал команду аппарировать в Иран.

Они оказались посреди красной, освещённой закатом пустыни. Саид пробормотал заклинание, и неожиданно перед ними возник, как из пустоты, древний величественный зиккурат, а подле него — палаточный городок. Саид проводил Фаруха и Гермиону в самую большую палатку. Они вошли, и Гермиона поняла, что в ней находится штаб: посредине стоял стол, на котором был макет зиккурата в разрезе, а вокруг него толпились люди в разномастной одежде, что-то горячо обсуждая. Когда они вошли, обсуждение оборвалось на полуслове, а присутствующие люди в восточных одеяниях низко и подобострастно поклонились Фаруху и Саиду, а потом стали что-то говорить нараспев. Гермиона подумала, что местные оказывают братьям слишком уж глубокое уважение, и решила, что оба — какие-нибудь верховные чародеи.

Среди тех, кто не склонил головы, были лишь иностранцы. Гермиона узнала только одного из них, и это узнавание не принесло ей радости.

Пока персы источали хвалу Фаруху и Саиду, Северус Снейп подошёл к Гермионе и раздражённо спросил:

— Что вы тут делаете, Грейнджер?

— Что вы тут делаете, профессор?

— Хотя... о чём я спрашиваю... Решили удариться во все тяжкие? — ехидно сказал он, глазами указывая на Фаруха.

— Это не ваше дело!

— Не моё. Но если вы будете болтаться под ногами...

— Что же вы сделаете? Напишете письмо родителям?

Тем временем, Фарух резким выкриком оборвал излияние фимиама и деловито шагнул к столу. Прерванное обсуждение продолжилось. Снейп вернулся к мужчинам, а к Гермионе подошёл Саид и сказал:

— Я провожу госпожу Эмиону в её палатку.

— Но я тоже хочу поучаствовать! — возмутилась она.

— Не стоит засорять свои нежные уши всяким хламом. Женщина не должна слышать мужской ругани и споров. Фарух вам потом всё расскажет сам.

И посмотрел так, что она поняла — возражать бесполезно.

Палатка изнутри оказалась очень комфортабельной и убранной с восточной роскошью. После целого дня хождений по запыленным и истерзанным руинам, Гермиона чувствовала себя здесь, словно в раю.

Поздним вечером она вышла наружу. Мглистая восточная ночь уже опустилась на землю, освещая ступенчатые стены зиккурата лишь загадочным сиянием звёзд. Где-то там, в глубине храмовых сводов бродили рваные тени и раздавались едва слышные грозные голоса. Гермионе показалось, что изнутри за ней наблюдают чьи-то хищные глаза. Она поёжилась от нехорошего ощущения и тут услышала:

— Ночи в пустыне могут быть очень холодными.

Она вздрогнула и обернулась — рядом стоял Снейп и зачаровано смотрел на храм.

— Добрый вечер, профессор — сказала она. — Всё ещё любите эффектные появления?

— Здешний песок скрывает много опасных тайн. Ходить по нему лучше бесшумно.

Гермиона закуталась в свитер и промолчала.

— Неприятные ощущения, не так ли? Там, под храмом расположена резиденция Шэндру — одного из главных дэвов персидских и арабских земель. Его стражи наблюдают за нами из бойниц зиккурата.

— О, боже! — испуганно сказала Гермиона и отступила на шаг.

— Не волнуйтесь, долина защищена чарами, сюда они не сунутся. Но это не мешает им перемещаться по глубоким подземным тоннелям на большие расстояния и держать связь с отдалёнными районами.

— Что они задумали? Уже известно?

— Шэндру — зачинщик мятежа — жаждет мести после того, как бомбы разрушили одну из его священных подземных пещер близ Фаллуджи. Он готовит несколько масштабных землетрясений на территории Ирака. Достанется и Ирану, если мы их не остановим.

— А как мы будем это делать?

— Разве ваш перс не просветил вас?

Гермиона упрямо мотнула головой и промолчала.

— Понимаю. Он привёл вас сюда не для этого. Впрочем, это Восток, для женщины здесь уготована только одна участь. Мне лишь странно, что вы с ней так легко согласились.

— Я не согласилась! Я приехала сюда помогать, а вовсе не за тем, о чём вы подумали!

— Полноте, Грейнджер, это ваше личное дело. Каждый едет на войну за своим.

— А зачем вас сюда принесло? — с неприязнью спросила Гермиона. — Решили пощекотать себе нервы? Лондонские хулиганы для вас — пройденный этап? Или вы прибыли сюда специально, чтобы изводить меня издевками?

— Не обольщайтесь, Грейнджер, вы тут ни при чём. Как вы говорите: «помогать»? Ну вот, и я здесь для этого.

— Надеюсь, мы будем редко видеться, — сказала Гермиона и упрямо сложила руки на груди.

— А уж я как надеюсь.

— Ругаетесь, как любовники, — вдруг услышали они и обернулись — к ним подошёл Саид.

Он остановил на Гермионе проницательный взгляд, и ей снова стало не по себе.

— Госпожа, Фарух ждёт вас. Я провожу, — сказал он, и Гермиона вновь ощутила властность в его интонациях, несмотря на видимую вежливость.

* * *

Фарух задумчиво сидел в своей палатке. Рядом на столике стояла початая бутылка вина и два бокала. Увидев Гермиону, он поднялся, взял её за руки и усадил рядом.

Они пили вино в полном молчании. Наконец, Фарух сказал:

— Я так долго не был на родине и не ожидал, что увижу её покорённой и опустошённой... Что её мягкую, податливую землю вновь будут топтать сапоги крестоносцев... Все эти развалины, кровь и страдания жгут меня, как холодный клинок в теле.

Он закрыл лицо руками и застонал, словно раненый зверь.

У Гермионы сжалось сердце от сочувствия к этому большому, взрослому мужчине, чью душу пронзала боль за родную землю. Она легонько погладила его по голове.

— Мне так жаль...

Фарух вдруг резко отнял руки от лица и поднялся. Она увидела в его глазах безумный блеск. Тигр оскалился.

— Скажи, как мы будем вести переговоры с дэвами? — тревожно глядя на него, попросила Гермиона, пытаясь сменить тему.

— Ты всё узнаешь в своё время, — сказал он и вдруг резко обнял её и повалил на постель.

Он был груб и властен, как будто хотел расквитаться со всеми теми, кто мучил и кромсал его землю. Как будто тело девушки олицетворяло для него всё то чуждое, что принесли в эти благословенные пустыни люди, называвшие себя спасителями, а по сути являвшиеся бандитами.

Гермиона неожиданно снова почувствовала себя безвольной, но это ощущение было совсем не таким, как на корабле. Оно было... словно желание Фаруха видеть в ней жертву передалось ей и овладело ею, как вино овладевает разумом...

— Прости меня, хабиби, — сказал Фарух, когда они, спустя несколько минут, лежали рядом. — Простишь ли ты меня?

Гермиона вдруг вспомнила о Роне, его обидах на неё, и подумала, что славный добрый Рон никогда бы не поступил с ней так. Но с ним она никогда бы не испытала острого наслаждения от осознания собственной добровольной жертвенности. Это было так прекрасно — ощущать себя не собой, не Гермионой Грейнджер, не доблестной гриффиндоркой, которой сам чёрт не брат, а — ничем, куском глины, из которого могущественный властелин может слепить всё, что угодно.

— Я твоя, — только и сказала Гермиона с блаженной улыбкой.

— Ты моя. Прекрасная Эрме, — прошептал он, поцеловав её в лоб. — Поспи, завтра будет трудный день.

* * *

В предрассветной тьме Фарух исчез из палатки, а через несколько минут в неё, опасливо озираясь, вошёл Саид. Он легонько коснулся плеча Гермионы, а когда она открыла глаза, деликатно сказал:

— Простите, госпожа, я за вами.

— А что случилось?

— Фарух расскажет вам обо всём. Одевайтесь и выходите, я подожду на улице.

Гермиона быстро оделась, пригладила волосы и вышла наружу.

Вдвоём с Саидом они обошли зиккурат с обратной стороны и остановились у невысокого бархана. Саид прошептал заклинание, и через мгновенье у подножья образовалась узкая дверь.

— Нам туда, — сказал он с приятной улыбкой, и Гермиона вдруг подумала, что в нём вовсе нет ничего отталкивающего, к тому же он так похож на своего брата.

Дверь тяжело открылась, и Гермиона сделала шаг в неизвестность.