Уроки Некромантии (гет)

На самом деле, никто точно не знал когда должно состояться сражение. Но никто не сомневался — битва на Арсолире придется на день солнцеворота. О том судачили кумушки на рынке, о том говорили на площадях, эту дату поминали жрецы в мрачных своих проповедях. Жизнь города как будто стремилась свернуться в узел в лихорадочном нетерпении. Время стало густым как кисель, ожидание поглощало все мысли, все действия. Порой напряжение прорывалась массовыми драками, однажды чуть не перешедшими в погром — в квартале Оружейников толпа подожгла лавку какого-то полуэльфа. Пожар потушили, горожан разогнал отряд королевской гвардии. На этот раз все обошлось.

Даже Ханубис в какой-то мере поддался общему настроению. Почти все время он проводил над своими записками, вид при этом у него был отрешенно-сосредоточенный; когда же он открывал рот, то говорил такое, что у Марвина мурашки бежали по коже.

— Наш мир лежит над Бездной, — сказал он за обедом, помахивая вилкой. — Эльфы называют его Theine, что может значить 'разрыв' или же 'закат'. Мир Заката, вот так. Они говорят, будто это последний мир, открытый для них, дальше им отступать некуда. Что же представляет собой Бездна? Это двойственный термин. С одной стороны, под ним подразумевается группа миров с существенными некротическими эманациями. С другой — это метафорический термин для обозначения некоторых внутренних процессов, специфической эмоциональной матрицы. Оба эти определения — суть одно. Когда ты разберешься с этим, то многое поймешь о нашей специализации. Впрочем, первый шаг ты уже сделал.

И еще так говорил Ханубис:

— Жрецы говорят, что, сотворив наш мир, Предвечный навсегда покинул его пределы. Он оставил здесь своих архонтов, ставших стихийными богами: Огнем, Водой, Землей и Воздухом. Пятым был Дух, но он был рассечен надвое и лишен своей силы. Прочие боги были, по большей части, сотворены сочетанием различных стихий, но не все. Так например, Вениус был рожден человеком, но живьем поднялся в эмпиреи. Вениты утверждают — для того, чтобы защищать человечество. Я же подозреваю, что это случилось из-за того, что он стал слишком силен и мешал исполнению божественных планов. Боги не добры и не злы, они совершенно чужды человеческому сознанию. Едва ли они служат — скорее, играют, и поле их игры — весь мир. Но они не всеведущи и не всесильны. Случай же Вениуса прямо указывает на то, что человек способен бросить им вызов, — если ему достанет знаний и Силы.

— Но Вениус не был магом, — возразил Марвин, тщетно пытаясь абстрагироваться от кошмарной кощунственности разговора.

— Нет. Он просто был очень хорошим человеком, и сильным духом. Тогда к миру в очередной раз подступала тьма, но он не только устоял, но и сумел выстроить собственную нравственную систему, ставшую щитом ему и тем, кто был с ним рядом. Тем самым он изменил реальность. Впрочем, в мире нет ничего, что нельзя было бы взять Силой, — если, разумеется, уметь ею пользоваться.

— Какая же Сила способна сотворить такое?!

— Так называемые 'божественные заклятья', напрямую воздействующие на ткань реальности. Возьми пирожок, Марвин, они вкуснее всего, пока горячие.

* * *

За день до назначенного срока Ханубис отложил груду пергамента и занялся приготовлениями — как он пояснил, для того, чтобы наблюдать за битвой на всем ее протяжении. Составив длинный список, он вручил его Марвину и отправил того по лавкам.

Возвращаясь с покупками, Марвин думал об Орне — впервые за все эти дни. Ждет ли она битвы, сможет ли смотреть его глазами? Что она делает — предвкушает ли победу своих, волнуется ли, плачет? Думать о ней было все равно, что нащупывать языком дырку от выбитого зуба: чего-то не хватает, но почти не болит. Ну, пусть так.

Подходя к дому, он услышал странные звуки — как будто звенели под порывом ветра белые башни Кейр-Онте. Сидя на парапете колодца, задумчиво перебирал струны давешний менестрель, Адар Йо Сефиус. На дурацкой его шапочке, надвинутой до бровей, качался новый бирюзовый помпон.

— Милсдарь магик! — обрадовался он. — Тебя-то я и жду! Тут такое дело, я мимо проходил, дай, думаю, загляну, как ты поживаешь... А то пойдем куда, обмоем встречу, а?

— Извини, тороплюсь.

— Да ну? Жаль, очень жаль! Так ты в этом доме живешь? А что, ладный домик, и место хорошее, историческое... Это, что ли, колодец Орны будет?

— Он, — отозвался Марвин уже от двери. Потом, поддавшись внезапному импульсу, обернулся к менестрелю, соскочившему, тем временем, с парапета. — А ты знаешь какие-нибудь песни про нее?

Йо Сефиус взглянул на него внимательней, сощурившись. Полоумная ухмылочка сошла с его лица. Он подошел чуть ближе, прижимая к груди гитару.

— 'Алые дни' знаю, но это не то, что тебя интересует, верно? Или...?

— Ты рос у эльфов или у людей? — напрямую спросил Марвин.

Менестрель быстро оглянулся по сторонам, но дворик, как и всегда, был пуст.

— Эльфы не вспоминают ее и не сочиняют о ней песен, — сказал он. — Я услышал о ней уже в Вирне.

— Разве они не считают ее поступок геройским?

— Как убийство невиновных может быть героизмом? — пожал плечами полуэльф. — Про нее нет песен, но я мог бы рассказать кое-что. Не бесплатно.

Конечно, это была глупость. Ничем иным и не объяснить. Еще и платить за... за что?

— Чего ты хочешь?

— Посмотреть на битву. Я знаю, — продолжал он, приблизившись почти вплотную, — что все способные на это маги будут следить за Арсолиром. Я, в общем-то, за тем и шел, чтоб ты за меня замолвил словечко перед мэтром некромантом.

Он безумен, подумал Марвин, вглядевшись в искаженное волнением лицо. Мы все безумны.

— Но как я... Хорошо, я проведу тебя в дом, чтобы ты мог поговорить с ним, но сомневаюсь, что он согласится.

— Вот и славно, — заулыбался менестрель. — Я красиво попрошу, как же он откажет? А потом и расскажу. Вот посмотрю и сразу расскажу. Я историй много знаю. Могу и песню написать, цены договорные...

Ханубис поднялся из лаборатории в гостиную и, сев за стол, выслушал поток бессвязной чуши, обрушенный на него менестрелем. Марвин возился у входа на кухню, делая вид, что разбирает пищевую часть покупок, и умирал со стыда — как за недостойное поведение гостя, так и за собственную слабость, за которую теперь расплачивается бесценным временем учитель.

Когда голос менестреля потерял последнюю опору и окончательно смолк, некромант качнул головой.

— Значит, вы желаете свидетельствовать? — задумчиво, с ноткой иронии спросил он. — Не страшно?

— Страшно, почтенный мэтр, ой, страшно, — развел руками Йо Сефиус. — Как подумаю, так поджилки трясутся. Но должен же хоть кто-то?.. Если вы согласны, то есть.

— Хорошо. Ваш выбор и ваше право. Если не боитесь, приходите на рассвете. С собой никого не берите, хватит и вас одного. — Ханубис встал. — Да, и еще: на любой вещи в моем доме лежит проклятие против воров — рекомендую вам иметь это в виду.

— Мэтр, — возопил Йо, дернув помпоном, — да как вы могли подумать?!

— Это просто предупреждение, ничего личного. Марвин, проводи.

Менестрель церемонно раскланялся, прошел до двери и вышел, прощальным жестом вложив в ладонь Марвина серебряную ложечку. Вот наглый ублюдок...

Ханубис ждал его с охапкой сушеных трав в руках.

— Никогда больше так не делай, — сказал он. — Ладно, пойдем, поможешь мне с эликсиром.

* * *

Вскоре после полуночи во двор въехал и остановился черный экипаж без опознавательных знаков. Марвин открыл дверь на тихий стук, и двое в форме стражников втащили в дом человека в цепях. У человека было бледное безвольное лицо клерка или писца, тонкие седые волосы вздыблены. Изо рта его торчал кожаный тюремный кляп.

Ханубис ждал в гостиной.

— Это тот, о ком мы договаривались? Отлично. Вот ваш гонорар, милсдари. Инвентарь верну на декаде.

— Без проблем, мэтр, ключи держите. Эй, да этот обделался! Вот урод... бывайте, мэтр, всего хорошего.

Поклонившись, стражники протопали к двери. Видно было, что они торопятся. .

Пленник лежал на полу, и крутил головой, ошалело глядя вокруг себя. Маг и ученик оттащили его на кухню, потом, разрезав одежду, окатили сперва водой из ведра, затем засунули в бадью. Человек не сопротивлялся — очевидно, он был в шоке.

— Вытащи ему кляп, Марвин, — Ханубис отошел к очагу, начал что-то там делать.

Марвин послушался. Человек застонал, сплюнул кровавую слюну с осколками зубов. Он был очень грязен и сильно избит. Запястья под тонкой, с угловатыми звеньями, цепью — расцарапаны. Взяв мочалку, Марвин принялся молча оттирать грязь; человек скривился от боли.

— Помогите мне сбежать, — зашептал он. — Помогите... я могу заплатить, у меня есть деньги, я скажу где, только помогите мне! Я не могу умереть, понимаете, вы обязательно должны мне помочь, понимаете, юноша? У меня есть деньги, много денег, я могу заплатить...

Марвин продолжал свое дело, стиснул челюсти. Рядом беззвучно возник Ханубис. В руках он держал большую глиняную чашку, полную пахучего настоя. Человек осекся. Потом заговорил опять, голос его дрожал и срывался.

— Я знаю вас... Что вы собираетесь сделать со мной? Вы не можете меня убить...

— Я хочу дать вам лекарство, — сказал Ханубис. — Оно обезболивает и заживляет раны. Вы выпьете его и заснете.

— Лекарство? Тогда снимите цепи.

— Я сниму их, когда вы заснете. Вы же понимаете, что я должен быть осторожным. Пока что, по крайней мере...

Человек засмеялся, закинув голову, и едва не ушел под воду. Марвин подхватил его.

— Вы же знаете, кто я? — жадно зашептал он. — Я могу быть вам полезен, да, я могу быть вам полезен!

— Вы, без сомнения, будете весьма полезны, — кивнул Ханубис. — Выпейте это. Марвин, поддержи милсдарю подбородок.

Человек жадно, долгими глотками выпил настой до дна.

Потом они помогли ему вылезти. Завернув человека в большое полотенце, Марвин помог ему дойти до библиотеки, усадил в мягкое кресло. Там он и заснул.

Ханубис отпер дверь в лабораторию, и, подняв вдвоем пленника, они отнесли его вниз, положили на металлический стол.

— Что мы сделаем с ним? — спросил Марвин, глядя, как Ханубис возится с замками тюремных цепей. — Он умрет?

— Без всякого сомнения.

— Но, учитель... во имя Аравет Милостивой...

Некромант скользнул по нему быстрым равнодушным взглядом, щелкнул замком.

— Тебя что-то шокирует? Рассказать тебе, что именно он делал с детьми, согласившимися зайти к нему домой? Мне это кажется лишним. Его приговорили к колесованию. Здесь же он будет умирать долго, но безболезненно, — можешь считать это актом милосердия, если тебе так нравится. Будь добр, поднимись на кухню, сделай побольше бутербродов.

Перед рассветом приехала Деянира. Она привезла с собой зеркало. Втроем они долго возились, крепя его на цепях над разделочным столом. Крепко спящего пленника магичка полностью игнорировала, будто его и не было.

Наконец, и с этим было покончено. Марвин поднялся, чтобы принести из библиотеки тяжелые мягкие кресла. Услышав стук, растворил дверь и на пороге, в холодных лучах занимающегося рассвета, возник дышащий перегаром Адар Йо Сефиус.

* * *

Край неба заалел от лучей еще невидимого солнца. Эрик Седьмой, король геронтский, стоя на вершине Вороньей Высотки, глядел на свое войско. Мог ли он когда-то предположить, что будет стоять здесь, на Арсолире, что под началом его будут тридцать пять тысяч солдат, что на его веку случится война с древним врагом? Когда-то здесь, именно на этом месте, Эрик Огненный готовился поставить последнюю точку в своей летописи. И — будто и не прошло с тех пор трех веков, — тот же меч тяжелил его пояс, тот же дивный доспех защищал тело, тот же долг давил на плечи.

Ныне прошлое сомкнулось с настоящим. Чем бы ни кончилась сегодняшняя битва, она войдет в легенды. И, видят боги, он сделал все, чтобы избежать ее.

Поле Арсолир будто самими богами создано, чтобы быть местом сражений. Восьми дарлиенских коротких миль в длину, пяти в ширину, с северной стороны оно ограничено озером, на северо-западе тыл защищен городской стеной. На юге, с правого фланга, до середины поля раскинулись холмы, дальше начинается лес. Другая гряда холмов ограждает восточную оконечность — там расположена эльфья ставка.

Будь Эрик на их месте, он не стал бы принимать бой здесь. Заставил бы противника встать на позиции, потом — обрушил драконье пламя, а сам увел бы войско обходным путем — на слабо защищенную столицу. Почему они поступили иначе? Уверены в своем превосходстве — или же слишком благородны для обманных приемов? Не странно ли встретить благородство в захватчике, вторгшемся на земли соседа, не сделавшего ровным счетом ничего дурного?

Какое чистое небо сегодня, — будет прекрасный день. Пока солнце еще не поднялось над холмами, не ударило в глаза, с холма видны заполнившие поле, выстроившиеся в идеальном порядке полки. Стоят, как на параде, лишь дрожат на ветру знамена: королевские черные, а дальше разноцветье — геральдический зверинец вассалов, белый на лазурном грааргский кораблик, ор-либенская башня... Если прислушаться — услышишь, как всхрапывают кони и позвякивает броня. Поле — черное, разрезанное посередине длинным редутом, за ним готовы отбить атаку орки, — а на той стороне тоже флаги, — легкие, многоцветные. Эльфы на том конце, за снежной рощицей, стоят, построившись линиями , — держат луки наготове, но не спешат начинать.

Время.

Не глядя, Эрик взмахнул рукой, и тишину разрезали пронзительные трубы королевского полка. Короткую, пронзительную мелодию подхватили трубы по всем полкам; гулко застучали барабаны. В атаку!

Эрик коснулся рубиновой фибулы, — такие были у всех главнокомандующих.

— Егеря, — выпускай застрельщиков! Остальные — стоять!

Эльфы решили дать бой — ну что же, он его примет. А будет ли он достоин предков... поживем — увидим.

* * *

... а егерю что, у егеря доля такая — супротив ельфов первым вставать. Вот и сейчас цепью рассеялись и идут, — справа десять сотен, слева десять сотен, соль земли геронтской. Поле черное, голое, ни сугроба, ни деревца — только впереди рощица, да в ней ельфы и засели. Не спрятаться, страшно егерю по голой земле идти, да идет, ног под собой не чует. У ельфов луки дальнобойные, да стрелы меткие, ан у егерей не хуже. Идет егерь, тетива под пальцами дрожит, бою рада, да на груди амулет заговоренный бьется, чтоб стрела вражья минула, да домой вернуться; а впереди — марево радужное, опаловое, чародейское, да в том мареве еле-еле елочки проступают, меж которых сила вражья засела.

А вот и стрелы вражьи завжикали, ладно им целиться, а ты знай себе стрелу пускай наметом, — не этой попадешь, так следующей, не ты, так сосед твой.

Страшно стоять, да только отступишь — свои не пощадят. Да еще король говорил, меж рядов ходил да говорил, в глаза заглядывал: 'из рощи выбить, подкрепление ихнее подманить да отступить, а там и ребя прикроют. Одни вы у меня такие, кому зачин доверить могу'. А значит — стой, егерь, держись, да в свой черед стрелы пускай. А вот и кум с левого боку упал, стрела в глазницу вошла — знать, мухлевал чаровник. Да только...

— За Геронт, сукины дети! За Геронт!

И кричишь со всей ватагой, знай — шагаешь вперед, да стрелы бросаешь. Из рощи выбить, подманить, отступить.

А коль не сдюжишь, упадешь, так доля твоя такая. Только пальцам больно, да в боку колет, и солнышко поднялось, в глаза светит, да один хрен наугад стрелять! За Геронт...

* * *

Конечно же, они ставили щиты, но те рвались под сплошным потоком стрел. Нечего и пытаться было тут выстоять, — приманить и отойти назад, к первой линии, всего-то. Приманили. Кровью расплатились — как же иначе в жестоких играх свихнувшегося мира, как же иначе? И все, каждый из двух сотен, все, кроме нее, знали, на что идут. У каждого из двух сотен, держащих рощу, ставших приманкой, были мертвые глаза, равнодушные к новым смертям. Она же старалась не смотреть вокруг, раз за разом отпуская тетиву, — кисть уже свело судорогой, но какое дело? — старалась смотреть только вперед, стоя на коленях у припорошенного снегом кустика, целилась точно, — фигурки всплескивали руками и падали, маленькие, игрушечные. Вместо них заступали другие, шагали дальше — это люди, их много.

Сквозь свист, крики, стоны, ворвался протяжный зов рога, — она бы узнала его из тысячи, — вырвал из оцепенения. Уходим!

Отползла назад, — стрелы, как град, били в стволы деревьев, но все выше, все мимо. Встала, бросилась прочь, к выходу из рощи, — не смотреть по сторонам, не касаться алого снега, бурой земли, не видеть бегущих рядом, не оборачиваться на тех, кто остался прикрывать... Тот, что по правую руку... вдруг всплеснул руками, упал со стрелой в спине, нелепой стрелой с красными дрожащими перьями на конце. Возможно, она закричала. Подхватила его, — он дышал, — потащила дальше. Не утащила бы далеко, но кто-то подхватил его справа, помог нести, а он все дышал, а потом, когда до позиций было шагов тридцать всего — перестал.

Первая линия подалась вперед единым движением, — точеные, гладкие силуэты, — держа луки наизготовку, зашагала навстречу егерям.

* * *

Тем временем в доме Ханубиса в столице зрители рассеянно жевали бутерброды, глядя, как эльфы идут в атаку. Егеря отступили под градом стрел; потом эльфьи лучники завязали перестрелку с орочьими наемниками, засевшими за редутом, — но те быстро поняли, что высовываться не след.

Тогда эльфы атаковали орочью позицию — и началась сеча.

Впрочем, плохо было видно детали, — пока что они глядели на Арсолир с высоты птичьего полета, и маги не спешили менять обзор. Может и к лучшему, думал Марвин, пока что мы завтракаем, и можно делать вид, будто вовсе неправда, что в пяти сотнях миль от нас столько людей... столько разумных существ собралось, чтобы убивать друг друга. Неприятно знать это, еще неприятнее — видеть. А ведь мир велик, и, наверно, почти все время хоть кто-то да воюет. Есть ли кто-нибудь, кто наблюдает за всеми войнами мира? Хотя вряд ли, невозможно каждый день становиться свидетелем такого и сохранить рассудок. Даже у боевых магов бывают дни мира — да и потом, в бою можно хоть что-то сделать. А я ведь мог быть сейчас там, думал Марвин, и опять не знал, чья именно это мысль. Мог бы — и что теперь?

— Эльфы отступают, — сказала Деянира. — Выманивают орков, понимаю. Видите, — она махнула бутербродом на изображение. — Вторая линия приближается. Орки высунутся из-за прикрытия, бросятся — тут-то их и перестреляют.

— Диву даюсь, как столь прекрасная женщина рассуждает о войне, — нервно, но с долей кокетства пробормотал Йо Сефиус. Поначалу он сильно струхнул, увидев лабораторию, спящего пленника, капли неестественно светлой крови, тихонько падающие с его надрезанной руки в тазик. Потом, когда Ханубис прикрыл лежащее тело простыней, бард несколько оправился, — ну а теперь, подкрепившись, и вовсе стал самим собой.

— Я не женщина, а маг Гильдии, — рассеянно отозвалась Деянира. — Но на месте Эрика я бы не стала сейчас ломать ряды, чтобы помочь наемникам. А сами они едва ли отступят, орки все же, с дисциплиной туго...

— Значит, орки и сами — приманка, — заключил Ханубис.

— Похоже на то, — кивнула магичка.

У Марвина на языке вертелось много всего, но, подумав, он промолчал, — да и сами мысли выгнал из сознания. Осуждать легко, — особенно если ничего не понимаешь в деле.

* * *

Щит из руки, ятаганом в брюхо, кровь летит по дуге, задохлик падает, — и дальше, дальше! Что встали, кыш, орки идут! Ветер в рожу, солнце в глаза, но задохлики бегут, — что, съели?! Это вам не тетивой бренькать... Раз! — разворот, — чего, недоносок, мечик потерял? А из-за плеча малой ему клевцом прям между глаз, мозги наружу — глянь, а такие, как у всех, — и дальше, — клан Дохлой Козы идет, расступись!

Это дело — не то, что за забором сидеть, щитом прикрываться, — эй, куда пошел? За космы желтые ухватил, и лезвием по загривку — лежи, задохлик! Вперед, орки идут!

Кто сказал — назад? Как — назад?! Очешуели, да?!

Вот гуркан пробился, еще за руку хватает — чего хочет-то? Тебе надо — ты и отступай, сыть волчья! Кто тут еще лезет? Раз! — упал куда-то... ништяк. Стрела вжикнула, — ничё, сколько там до тех стрелков ходу... Вперед, орки! Догоним — задницу под колчан им растянем, быстрей, Дохлая Коза, быстрей!

А этот-то что бормочет?!

— ... приказ, именем короля, назад возвертайтесь!

Ха, напугал, егерьская рожа, подстилка ты королевская, — а ятаганом не хошь? Вот и я о чем... Орки, вперед!

Сто шагов, всего-то, вперед! — не помогут им стрелы, — быстрей, Дохлая Коза, быстрей!

Кто тут еще?! Что ты луком закрываешься, придурок? Придурком меньше — вперед, орки!

Из руки кровь хлещет — а, херня, потом разберемся... Бей задохликов! А многовато их тут... да, чай, не считать пришли...

— Сюда, орки! Все ко мне! Ко мне!

Раз! Удар отбил, сам ткнул острием в подмышку, умри, сукин ты сын, умри! Еще кольчужку нацепил, пижон... малого прикрыл, еще одного — ногой в пах, — тихо лежи! За мной, орки!

Не сразу понял, что не кровь в ушах бьется, а земля гудит, прям шаманский бубен... Это что за ... ?! Камень вывернулся из-под ноги... удержался на краю, еще одного срезал, — ну и рожи у них у всех, ха! Вдруг земля под ногами куда-то вильнула... и ухнуло все в пропасть, и орки, и задохлики... а ведь день такой хороший был, жа...

* * *

... и как тут не трепетать, велик Отрин Колебатель, велик и грозен, верую, силу свою даруй нам, недостойным! Поддались пласты, всколыхнулась земля, разверзлась... Во славу твою, Отрин! Так да падут все враги твои, во имя твое! За Геронт, за Геронт...

... сам упал, ноги не удержали, по земле распластался, чувствуешь, чувствуешь живые токи, великую силу? Теперь бы успокоить ее, удержать, ворочается земля, как медведица в берлоге, — тише, милая, тише, шшш...

Встал, отряхнулся, взглядом скользнул — на месте все братья, хорошо все, сдюжили, с нами Отрин Земледержец!

А вы, солдатики, чему ужасаетесь — али не знали, кому хвалу возносите? Велик господь наш, велик и грозен! Эх, да что с вас возьмешь...

* * *

Толчок был силен. Эрик едва удержался на ногах, хоть и был готов к нему. Воронья Высотка содрогнулась, как испуганный зверь. Грохот земли почти заглушил многоголосый крик.

Посреди поля, — там, где орки сцепились со второй линией эльфийского войска, — разверзлась пропасть, широкая, черная. Хорошо... будь это обычный бой, можно было бы уже слать парламентеров, — но все не так просто на этот раз.

— Ваше величество!

Раздвинув плечом кучку взбаламученных пажей, глазеющих на поле, к нему пробрался Гвидо Монтелеоне — черный с серебром, само воплощение куртуазности.

— Летят, Гвидо?

— Летят. Под три десятка, большинство красные, несколько синих.

— Твои готовы?

— Обижаете, ваше величество, — усмехнулся маг. Эрик улыбнулся в ответ.

— Драконы? — подоспел к ним и коннетабль ор-Хаммер. — Я уже распорядился насчет арбалетчиков. Ваше величество, проводить вас в город? Уверен, они атакуют ставку, а ваш доспех бросается в глаза...

— Нет. Что подумают солдаты, если я скроюсь в городе? Пережду внизу, среди гвардейцев.

— Но...

— У нас мало времени. Мне нужен конь. — отвернувшись от собеседников, король поднес фибулу к губам. — Всем командующим! Драконы приближаются. Всем частям — рассредоточиться. Коней держать. Пешим — лечь на землю. Дезертиров убивать. Да будут с нами боги.

Вскочив на коня, король обернулся к тройке боевых магов, вглядывающихся в небо.

— Гвидо, — сказал он. — Постарайтесь сберечь мое знамя, его вышила королева.

— Это не входит в условия контракта, ваше величество,— отозвался Монтелеоне. — Но я попробую.

* * *

Ветер услужливо ложился под крылья, свистел в ушах. Чистый, морозный воздух, какой бывает только наверху, — в полете или на вершинах гор. Они, пришедшие за чужаком, почти притерпелись к удушливым низинам, но лишь потому, что ждали этого дня. Крыло Огненного Вихря взмыло над Арсолиром. Построившись клином, они полетели над полем, к указанному им ранее холму.

Этот край был прекрасен. С правого боку, будто разлитый солнечный свет, сверкало огромное озеро, севернее его белели вершины гор. Названия этих гор не знал никто из всадников, но именно их пообещал отдать им чужак. Слева, куда хватало взора, простерлись заснеженные леса, сияющие в лучах солнца. Спереди же белизна не была безупречной, ее нарушал присосавшийся к озеру город — высокие стены и алые крыши. От города вилась уходящая на запад дорога — черная, неаккуратная лента, запятнавшая снег.

И не было и в помине белизны под брюхом. Черная земля с лежащими тут и там телами, а чуть дальше — бесчисленные ряды стоящего войска, ... И на холме — черный шатер под черным знаменем.

Красиво будет гореть.

Спикировали, пронеслись над войском, вслед им неслось ржание лошадей и крики. В воздух поднимались вихри от заклятий вражеских магов.

Ветер ложился под крылья.

У шатра их ждали маги. Крыло вышло в вираж, плюнуло пятью струями огня сразу. Пламя обрушилось на ставку... разлилось по сторонам, трепеща на радужном щите.

Одновременно — с земли ударила молния.

На следующий виток вышли только четверо.

На земле кричала лошадь с перебитым позвоночником. Пятый молчал.

* * *

Страшно-то как, лишенько, глаз не поднять! Небо во всполохах, а над этими всполохами — солнце, как меч разящий, и лошади орут, надрываются. У Лаурки глаза завязаны, а ноздри раздувает, ушами поводит. Узду тянет, но не рвется, только всхрапывает тоскливо — за что ж нам так, хозяин? И знать бы, за что...

Был бы пешим — хоть на землю бы пал, а так — стоишь, как на ярмарке, а в небесах огонь разящий, огонь...

Кругом молнии блещут, будто по небу косари идут, а с неба-то огонь изливается, по рядам как лесной пожар рвется, просеки оставляет. От горелой вони ребра сводит, а на глаза бы шоры натянуть, да в землю упасть — ан нельзя, кобылку не бросишь. А лучше б верхом вскочить, да скакать отседова до самого горизонта...

Молния пала сверху — раскаленный белый трезубец; вонзилась в десяти шагах — там, где мессир барон стоял, — а теперь не стоит. А Лаурка струхнула — рванулась, глупая! — да за собой потянула...

* * *

Будет ли описано, как они шли вперед, цепью с правого фланга, между краем пропасти и берегом озера, как раз за разом натягивали луки; как в небесах бушевала смерть, и вторила ей смерть на земле? Стонали надсадно рога, поле звенело от заклятий, кричали драконы, проносясь над вражеским фронтом.

Будет ли описано... невольно, — тетива тренькает у уха, — невольно задаешься вопросом — мы ли принесли им смерть в этом обличье? Как мы могли, — из колчана на поясе вынимаешь стрелу, — могли ли мы уподобиться худшим из них? И есть лишь один ответ — глаз и рука становятся одним, — один ответ, и он заключается в том, что мы отступали много миров и эпох подряд, — пять шагов вперед, там повыше, — отступали, и нам больше некуда отступать. А рок, загнав тебя в угол, измордует по образу и подобию, как бы нам — всем нам — ни хотелось думать иначе.

Возможно, возможно, что эта война не имеет смысла, но стрел хватит на всех. Димитрий обещал победу — но и это лишь повод, на самом деле все куда проще, и оттого — страшнее. Да, победа, да, месть, — но мы здесь не за тем. Все проще. Просто, — стрела вонзается в цель, — просто, если уж выпало жить после Кейр-Онте, то невозможно, чтобы жили и те, кто разрушил его. Это неправильно, несправедливо.

* * *

Вторую батарею в войске прозвали Самопальной. Правильно прозвали — а чего тут ждать, когда махину выдают непременно новую, непристрелянную, а то и попросту негодную? Сами не знают, что делают, а вы проверяйте! Видали такое?

Но в этот раз махинка славная, стрелять будет. Рычаги к ладони так и льнут, — говаривали, зачарованная баллиста, сама прицел берет, — а заряжают ее вот такенной дурой с наконечником стальным, — хоть ворота ею выноси.

Да уж лучше бы ворота — твари эти летают быстро, поди на прицел возьми, а где пролетят, там переулочек — трупы обгорелые один на другом лежат. На ученьях-то бедняги, что около Второй вставали, обычно уползали под шумок куда подальше, а тут не уползешь — да и не сказать, что по соседству со Второй опаснее, чем в любом другом месте. Всюду край.

Скоро солнце выше поднимется, перестанет глаза резать, а то ж и не прицелишься толком. В небо поглядишь — только и видно как тени мелькают, — хрен разберешь, каждой твари по паре — драконы эти, орлы ор-Люсилеровские, еще какие-то зверюги с крыльями — вроде вражеские тож. Да еще каменюки в воздухе свистят и молнии блещут — это магики орудуют, да жрецы Отриновы, — а под этим всем войско стонет — куда укрыться? А ну как упадет такой каменюка среди строя — только тех бедолаг и видели, в кашу разметет. Славно все ж, что с нашей позиции на драконов обзор хороший, а на войско — плохой.

А вот и тварюга по нас летит, пасть разинула, летит быстро — не свернет!

— Крути ворот! Крути!

Не подвела махинка, сдюжила, да и парни молодцы, успели. Вонзилась дура кованая прям дракону меж лап, его аж перевернуло — завопил и за край рухнул, на войско, кажись. Да все одно не видно.

* * *

Когда появились драконы, Ханубис открыл первую бутылку миндального ликера. Потягивая напиток, наблюдатели молча смотрели на Арсолир. Вязкая горчащая сладость странно сочеталась с кошмаром, происходящим по ту сторону стекла.

Марвин подавил зевок. Ликер сразу ударил в голову, напоминая о том, что ночью поспать не удалось. Но стыдно же спать, когда происходит такое? Слева от него застыла, выпрямившись на краешке кресла, Деянира, побелевшие пальцы стиснули подлокотник. Справа шумно вздыхал Адар Йо Сефиус.

Ханубис вернулся сверху, принес тарелочку с печеньем.

Песочное тесто, рассыпчатое, вкусное. И — с неожиданным довольным малодушием — хорошо все-таки, быть здесь, а не там. Говорят, древние императоры Тримгеста на пирах заставляли специально выученных рабов сражаться друг с другом. А чем отличаются от них те, что приходят поглазеть на казни? И мы не лучше, — мы так и будем сидеть здесь, а когда допьем ликер, то откроем еще что-нибудь.

Мы здесь не по праву. Мы должны быть сейчас на Арсолире — каждый из нас; это чистое недоразумение, что мы сидим здесь, в тепле и безопасности, вместо того, чтобы стоять под огнем. Личный недочет каждого. Вот я — как я сумею оправдаться в том, что нарушил свой долг дважды за последние декады? Какое я, барон ор-Мехтер, — и титул рассыпается на губах сладкими крошками, — имею право отсиживаться здесь, когда мой сюзерен воюет, когда мои подданные лишились защитника? Так и так пришлось бы выбирать — но с чего я взял, будто могу выбирать по своей воле? Это оправдание для трусов — я могу перечислить все, чем мне пришлось пожертвовать здесь, по воле учителя, судьбы, по собственной глупости, — но какое отношение это имеет к долгу, данному мне при рождении?

Оправдывайся как хочешь — но ты сидишь в безопасности, а они умирают.

А ведь учитель... будь он на Арсолире, он мог бы все исправить, одной его Силы хватило бы на то, чтобы остановить эту бойню! Он мог бы, но почему же тогда... Это тоже что-то, что мне предстоит понять? Как можно понять — такое?

— Ох, лишенько, — севшим голосом сказал Йо. — Огонь небесный...

Деянира покосилась на него. Марвин видел ее бледный, четкий профиль.

— Это война, — сказала она. — На войне могут убить. Случается, знаете ли.

— Это да, знаем... — махнул рукой менестрель. — Только чтоб вот так...

— И так тоже, да. А вы, милсдарь, не сочтите за любезность сказать, — сверкнула она глазами, — за кого переживаете? Во избежание недоразумений.

— Я? Да пацифист я... что тех, что этих — все равно плохо.

* * *

Остановились на берегу, за спиной у рыцарей. Вокруг было шумно и как-то ссыкотно; спереди доносился рев волынок и крики десятников — панцирная пехота пошла вперед. В небе парили драконы, и это тоже не грело душу. Зато если дело выгорит... 'Папа' столичной каваты не мог доверить затею такой важности кому-то из своего выводка — нет настолько надежных. Достаточно и того, что пришлось повесить поручение на Мертвятника, лично ему глубоко подозрительного. Правда, справился тот цукерно, — но от того еще не перестал быть мутным сукиным сыном.

Он вытащил из свертка жезл Ромерика — странная штуковина, с локоть длиной, выточен из теплого на ощупь темного камня с кровавыми вкраплениями на нем. И эта пафосная дрянь должна сработать? Как назло, со жрецом тоже вышла беда: ребята не нашли в городе жрецов Ромерика, кроме этого вот шуганного слабоумного кроля. Вот и сейчас стоит, как хрен с горы...

— Ложись, придурок! — дернул за руку, швырнул между двух кочек, сам рядом. Над головами, совсем низко, на потоке горячего ветра промчалась тяжелая тень.

Придурок затрясся в приступе кашля, потом, отвернувшись, сплюнул кровью. Вот зараза, он еще и чахоточный! Удружили, ребятки...

— Слушай меня. Значит, так: сейчас я дам тебе жезл, а ты им вдаришь по этим тварям так, чтоб их разнесло нахрен. За Геронт, понял? Понял, говорю? Ась?

Чахоточный уставился, будто смерть свою увидел, ответить и не пытался. Козел.

— Ты понял, нет? Жезл возьмешь, бога твоего, и к духовой матери их всех отправишь! Понял?

Нет ответа. Да чтоб тебя... Над головой опять просвистел теплый ветер, тень на миг накрыла ложбинку. Разлетались тут... а наши слабеют, если раньше с земли за раз взлетал десяток молний, то теперь — хорошо, если две-три, да и баллисты что-то остановились. Если так пойдет — кранты скоро эрикову войску, и прекрасному будущему заодно. Еще этот... толку с него как с козла молока, а без него — никак. Что же ты, Ромерик, при себе таких держишь, кому в приличном месте и мешки вязать бы не доверили? Ну, последняя попытка, а нет, — так тикать. Жезл и в Угорье загнать можно будет.

— Слушай, браток, мы пришли сюда их убить. Давай их уже убьем и пойдем отсюда, а? Поднимайся, давай, вот так. Пальчики разожми.

К его изумлению кроль встал, нелепо покачнулся на кочке. Сжал жезл, и замер, выпучив зенки. Эк его переехало! Ну, может, хоть на лад пойдет.

Когда жречишко закончил лепетать рифмованный бред, и с жезла сорвались первые искры, их чудесный досуг снова прервали. Трое конных, рожи суконные, казенные, а в руках взведенные арбалеты играют. Того и гляди — шагнет лошадка, болт и сорвется. А что за мундиры такие? Вроде гвардейские, а кроме королевского петуха, никаких разметок и нет. Известно кто — второй отдел, особисты, законнички. А вовремя вы спохватились, что у вас в тылу подозрительная парочка дух знает чем занимается...

— Кто такие?

— По приказу его величества и во славу Ромерика! — и понизив голос, — секретная операция.

Главный смутился, моргнул.

— Почему мне ничего не доложили?

Потому что мелкая ты рыбка, сосунок. Фибулы при тебе нет — кого спрашивать будешь?

— Приказ его величества! Арбалеты уберите, ритуал внимания требует, напугаете же человека.

— Но...

Глаза особистов расширились, за спиной полыхнуло.

Чахоточный воздел жезл, и в небо рванулись десятки, сотни искр, закружились в небесах в стремительном танце, переплетаясь, обвивая друг друга, вспыхивая дивным узором. А потом, будто подхваченные порывом ветра, понеслись на восток... чтобы рухнуть на спины рыцарского войска. В Бездну твою мать!

Упал на землю, перекатился, — вжикнули болты, — подальше, хотя толку...

Драконье пламя обрушилось совсем рядом, опалило, волосы затрещали от жара... откатился подальше. Вроде не горит.

Перед глазами разлились зеленые круги, свет померк. Встал — особистов и дух простыл, или что там чернеет? Саламандр не разглядеть, но там они, лошади кричат, люди...

Жезл лежал на черной земле рядом с какой-то дрянью, воняющей горелым мясом. Целехонек. Эх, мать-тьма, это что же, я тут один остался? Нецукерно получается, совсем нецукерно... Да что же делать? Слышишь, Ромерик, ты бы помог мне, а? Что же ты творишь, сука такая? Давай так поступим — ты мне сейчас поможешь, в накладе не останешься, у папы слово верное.

Гладкий камень опалил ладонь; чуть не отбросил подальше, но превозмог, выпрямился, поднял жезл, как это делал чахоточный.

— На драконов летим, поняли?!

Пламя пронзило его насквозь.

* * *

Знамена трепетали на ветру, переливались в солнечном свете — изумруд, молодая листва, бирюза, аметист, янтарь. Эльфийские латники — прекрасные, смертоносные — ждали приказа к наступлению. Будто и не было этих лет от одной войны до другой.

Риардин ар-Файль, до недавнего прошлого — маг Гильдии, придержал коня, глядя на сородичей с чувством, которое не смог бы облечь в слова. Плещут знамена, золотом и серебром расшиты гербы, озерная гладь сверкает на горизонте, тускло блестит броня. Сияние славы... но война не прощает позерства.

Зазвенели трубы, полки шагнули вперед.

Тот, кого он искал, был заметен издалека. Крайний слева в третьем ряду — странное место для полководца. Солнечный свет, падая, преломлялся вокруг него радужным облаком, — и в свете этом было что-то неестественное, болезненное.

Подъехал, скользнул с седла.

— Димитрий.

Тот на ходу стянул с головы шлем, осклабился в ответ. Так это и есть знаменитый Димитрий? Лицо — тощее, злое, — словно меняло очертания, разя Силой, но Силой чуждой, грязной. На него неприятно было смотреть. И доспехи на нем — королевские? И человеческий тяжелый двуручник висит на плече, неуместный, как неуместен здесь его хозяин.

— Приветствую, гильдиец, — усмехнулся чужак.

— Ты спутал форму обращения, — сказал Риардин. — Драконы отступают.

— Еще бы, — Димитрий улыбался, — Там стало жарко, заметил? Они и так потеряли половину. Они-то не подписывались участвовать в ваших эффектных авантюрах.

— Значит, ты не властен над ними? Ты говорил иначе.

— Драконы — свободные существа, — пояснил чужак негромко, уставившись на мага радужными зрачками. — Я бы не стал лишать их воли, чтобы вам было удобней.

— Я о другом. Я вижу, что ты несколько преувеличил свою власть над драконами. Так вот, мне хотелось бы знать: где еще ты преувеличивал? Ты обещал моему королю дать Детям Света победу в битве — могу ли я из этого заключить, что ты располагаешь еще каким-то тайным оружием?

— Не-а, еще не хватало. Вы и так сцепились, хватит перцу, — он говорил, мешая Старшую Речь с грязным всеобщим, улыбался глумливо. И за ним пошли Дети Света? Но почему, как? — Победа не дается на блюдечке, хоть тебе бы это стоило знать, гильдиец. Если я что-то и обещал — вам же не нужна была победа. Вам нужен был повод, чтобы красиво помереть, залив все окрест кровищей. Я его дал, — и чего еще ты от меня хочешь?

На них начинали оглядываться идущие рядом.

Вот так. На самом деле, не так уж важно сейчас, что он обещал, чем пленил души. Димитрий был отвратителен, будто ядовитая тварь, ползущая в складках одежды. Чутье и опыт кричали об одном — он опасен, он должен быть уничтожен немедленно, — но Риардин понимал, что не сможет справиться с ним сейчас. Кем бы ни являлся Димитрий, Сила его велика... не говоря уж о том, что убийство полководца своим же обычно действует на войско несколько деморализующе.

— Я скажу еще, если ты хочешь знать, — продолжал меж тем Димитрий, не замечая устремленных на него глаз, — и если не хочешь. Идущие в бой, чтобы победить, рассчитывают на себя, а не на неведомые чудеса. Идущие за победой не станут рисковать понапрасну, руководствуясь так называемой 'честью'. Они не будут принимать бой там, где это невыгодно. Они выберут пользу, а не красивость. Но вам все это не нужно, поскольку вы идете не за победой. Сможешь возразить?

— Я слишком поздно приехал.

— Ты еще можешь отказаться, — усмехнулся чужак, а лицо его внезапно стало до дрожи похожим на лицо Гвидо, Гвидо Монтелеоне. — Ты же не подписывал контракта?

— Король ждет меня, — сказал Риардин. Вскочил в седло.

— Лично я собираюсь драться, — сообщил Димитрий, звонко хлопнув по мечу. Отвернувшись от мага, он сказал соратникам:

— Исход боя зависит от нас. От каждого из нас.

* * *

В зеркале, с высоты птичьего полета, они видели поле, на котором пришли в движение войска. Алый блеск танца саламандр над геронтским войском слепил, но и сквозь марево видно было, как устремились вперед конники, с правого фланга — дружины князя Себровирского, и почти сразу же с левого — рыцари вассальных баронов.

Теперь, когда улетели драконы, себровирцы посмели выскочить из-под прикрытия холмов и восточнее расщелины схватились с эльфийской конницей, серебристо-прозрачной в коконе защитных заклятий.

Закованная в броню гусеница поползла вдоль озерной кромки, обхватила остатки третьей линии эльфов, плотно завязшей в схватке с пехотинцами. Колонна вражеских латников спешила им наперерез, но запаздывала...

Озеро, мирное и тихое, вдруг вспенилось — и гигантская волна взметнулась, понеслась к берегу; сверкающим валом, вровень с городскими стенами, встала над конницей, рухнула... Хлопья белой пены взлетели к небу, на миг закрыли зеркалу обзор.

Вода схлынула, потащила за собой маленькие, будто игрушечные, фигурки коней и всадников, смела их, оставляя за собой лишь черную землю и грязь, в которой тут и там барахтались остатки полуторатысячного полка. Эльфы успели как раз вовремя.

* * *

...и опять ударил ее по лицу. За себя она не боялась, больше за девочек, — лишь бы не бросились защитить. Не дурак же он, убивать сейчас союзниц...

Вот она — цена их союзу.

Губа лопнула, рот наполнился кровью. Во имя Матери Вод, только бы выдержать, не ответить ударом на удар! Не время...

— Сучка ты, эльфья подстилка, — зашептал он. — Один шанс у вас, еретичек, был, и тот спустили. Теперь попляшете... Как ты его величеству в глаза посмотришь, тварь?

Отпустил наконец-то, скосился на костяшки пальцев.

— Держите озеро, крепко держите! — бросил сгрудившимся, перепуганным девочкам. — Если, упаси вас боги, повторится — я и с коня слезать не буду.

Она поднялась с песка, — и не заметила, как упала. Выпрямилась. На то, чтоб залечить лицо, Силы уже не оставалось — они держали озеро, держали до последнего, до скрежета зубовного, но тех, на том берегу, было больше, и так уж решила Ратин... Да и зачем ей помогать тем, кто не служит ей, кто держит ее жриц под прицелом?

— Да будет милосердна к нам Ратин, Идущая по росе... — впервые она назвала ее так, и испугалась — зачем! напугает... — но поздно, девочки услышали, еще ближе прильнули друг к другу, сорванными голосами завели молитву.

* * *

У озера, в черной грязи, рыцари, точнее — то, что от них осталось, спасались бегством. Эльфы уверенно заняли левый фланг и пытались додавить пехоту.

Вдалеке, у холмов, себровирцы протрубили отступление.

Марвин то проваливался в сон, то просыпался — ничего не менялось. Разве что кончился ликер. Адар Йо Сефиус притащил откуда-то еще одну бутылку и теперь ковырял ножом пробку.

— Ну как, милейший, довольны? — нарушил молчание Ханубис. — На балладу материала хватит?

— Да на десяток хватит! — ухмыльнулся менестрель. — На сагу!

— Это чудесно. Поставьте же бутылку на стол, я сам открою.

Последовав участливому совету, Йо отставил бутылку и потянулся за гитарой. Побренчав на ней несколько минут, он сообщил:

— Здесь должен быть рефрен 'но трусов не видели в этом сраженьи'.

— Так, — кивнула Деянира, не отрывая глаз от зеркала. Марвин видел ее лицо — четкий, ровный профиль, сжатые челюсти.

Они продолжали сидеть и смотреть, гитара тихо бренчала. Потом, когда себровирцы отступили к войску, когда эльфьи конники врезались лоб в лоб в рыцарей дворянского корпуса, когда последняя, четвертая линия лучников двинулась туда же, к правому флангу геронтской армии, — тогда Йо заерзал в кресле и, будто не совладав с искушением, вновь подал голос:

— Простите, почтенный мэтр, — сказал он. — Я вот что думаю. Вы не могли бы как-то изображение придвинуть, ну, чтобы вблизи все разглядеть? Мне бы для баллады пригодилось, а то...

Ханубис повернулся к нему с вежливой, выжидательной улыбкой на губах, и менестрель затараторил дальше:

— Ну, какие-нибудь детали, героические. Подробности. Какие-нибудь фишки, для большей выразительности, а?

— Можно, — кивнул некромант.

... стылая вода пропитала рубаху насквозь, панцирь могильной плитой давит на спину, головы не поднять из жидкой, пахнущей кровью грязи, грязь течет под забрало, залезает в рот, ноздри. Руки не слушаются, не сорвать шлем с головы, не вдохнуть, и пахнет кровью... дышать. Тьма.

... Конь взлетает на дыбы, и сверху, под светлым солнцем, видишь блестящую сталь копья, прямо в грудь. Удар! Небо и земля кубарем, и долгий миг падаешь в небо, а потом боль... тьма.

Боль, боль, боль. Руки на животе, и что-то хлещет в ладони, в глазах меркнет... тьма.

Стрела входит в горло, выше ворота, не вдохнуть... тьма.

Меч опускается бесконечно долго, свистит в воздухе. Удар. Тьма.

Тьма. Тьма. Тьма.

Крик и звук удара.

Свет вернулся внезапно. Марвин заморгал, долгий миг не веря тому, что находится здесь, дома; что ему непостижимо повезло — он здесь, в безопасности, живой. Йо охал, свернувшись калачиком в кресле, обхватив руками гитару, не то в попытке прикрыться, не то — защитить.

Деянира стояла напротив некроманта, держащегося за щеку, и неотрывно смотрела на него.

— Дурак ты, Ханубис, — тихо сказала она.

Тот отнял руку от лица, выдержал ее взгляд.

— Извини, Дея, — сказал он. — Именно ты — извини.

Она кивнула, села опять в кресло.

— А можно мне... рюмочку? — шепнул менестрель, по-прежнему обнимая гитару.

Ханубис вытащил пробку, наполнил рюмки. Движения его были ровными, уверенными, лицо — как всегда, бесстрастным. Марвин ждал, когда же учитель вспомнит о нем, успокоит хотя бы взглядом — но тот занимался делом и не смотрел.

Комната расплывалась перед глазами. Марвин провел рукой по лицу и потянулся за рюмкой. Ханубис вложил холодное стекло ему в ладонь, улыбнулся — легкой, безразличной улыбкой, — и отвернулся.

Марвин сжал рюмку двумя руками, будто впервые увидев, какая пропасть отделяет его от учителя. И понял вдруг — доподлинно, очевидно, — что никогда более не посмеет доверять ему.

* * *

Гвидо Монтелеоне вглядывался вдаль, туда, где приближалась к холмам четвертая линия. Эльфы шли строем, а над ними парили знамена, лазурно-золотые, будто небо над Арсолиром. Королевская ветвь, лучшие воины. На глаз — тысяч восемь их там.

Рядом, спиной к уцелевшему шатру, Эрик Геронтский давал последние указания полководцам.

Все отлично, Гвидо: те, кто жив — живы, а время уже за полдень. Скоро можно будет отдохнуть. Если удастся разбить этих — бой, считай, кончится.

И все бы отлично, когда бы не две мыслишки: во-первых, будь он на месте эльфов — не стал бы атаковать правый фланг, укрепленный королевской гвардией, когда есть ослабленный левый. Во-вторых — что-то давно он не видел сукина сына Риардина.

Брошенное заклятье повисло над полем, мягко рассеялось с ветерком. Никакого эффекта. Как и следовало ожидать... но что-то не сходится. Эльфы наступают, еще немного — и разглядишь гербы. И видно уже серый ветер, стелющийся перед ними — летящие стрелы.

Имелось еще другое заклятие против иллюзий, — из арсенала некромантов. Монтелеоне не переоценивал свои познания в этой области, но, кажется, настало время попробовать что-то новенькое. Риардин знает как пять пальцев весь его обычный набор, остается лишь импровизировать.

Остановился, припоминая порядок действий. Ну, к Духу! Резанул ножом по тыльной стороне руки и, сосредоточившись на струйке крови, устремив взор на поле, продекламировал слова, в смысле которых не был до конца уверен.

Мир качнулся, стал будто черно-белым, и в этот миг Монтелеоне увидел Арсолир.

Он видел кровавые потоки, растопившие снег, он видел живых и мертвых, он чувствовал страх, ярость, и каждую агонию, каждую рану. Он видел тень рока, заслонившую солнце; он видел себя самого — и предпочел бы не видеть этого никогда. А эльфы... да, они шли слева, по берегу, туда, где бились латники, где среди смертей пульсировала безумная радужная звезда. Он мог бы дотянуться до любого из них — он парил над битвой, и Сила толчками текла сквозь него — темная, грязная. А потом волна кромешного ужаса накрыла его, и он упал в снег.

Эрик держал его за руку. Губы не слушались, но все же он сказал, что надо. Мир вернулся не сразу — в какой-то миг казалось, что не вернется.

Кто-то помог ему сесть, взволнованный паж сунул кружку шоколада. Ковальский и Секунда уже были рядом — когда успели? — и буравили его взглядами.

— Нормально, жить буду. Коней приведите — поедем через минутку. Отдышусь только...

Как же хорошо, что они здесь.

— Ну и рожа у тебя, командир, — с чувством сказал Секунда. — Будто мертвеца увидел.

Засмеялись втроем. В лагере опять началась суматоха. У шатра Эрик кричал приказы в гомонящую фибулу.

* * *

Что-то у командира лицо нехорошее. Поводья чуть не отпустил, манжеты поправляет, а сам на бой смотрит, будто в первый раз увидел.

Остановились на берегу, шагах в двухстах от эльфьей четвертой линии — а там уже так жарко стало, что хоть куртку скидывай. Идут эльфы вперед, на ополченцев — а те, хоть в штаны навалили, насмерть стоят. И куда деваться? Его величество что-то кричал, что венитов дождаться надо, да где те вениты? И в лагере не было. А пока дворянята снова выстроятся, на ополченцев вся надежда. И на Гильдию. Королям не привыкать нами дыры затыкать, как-то так.

'Секунда, щит'

Обижаешь, командир, давно уже поставил. Еще бы не, если стрелы летают.

'Ковальский, сплети пока что-нибудь погорячей. Что именно — мне не говори'

'Понял, есть'

Еще две стрелы в щит ткнулись, сгорели. Монтелеоне вдаль смотрит — решил, значит, начать с Дина. Да, тяжко ему, должно быть, а деваться куда? Те, кто с вражьей стороны, ничего нам не должны. Ну, хоть на себя командир похож стал, снег с волос отряхнул, взглядом заледенел, нос вперед — орел, одно слово.

Стрелка вперед шагнула, копытом обо что-то звякнула. Рыцарь лежит утопший.

Дин... эльф появился внезапно, просто возник между ними и войском. Плащ бирюзовый щегольский — как же, помню, летом в Граарге покупали. А вот кольчужка незнакомая, не было у него такой.

Появился — и уставились они с командиром друг на друга. Сила между ними собралась немалая, воздух так и дрожит, щит держать — и то тяжко стало. Что делать-то будут? Монтелеоне эльфьи штучки знает, так и эльф не лыком шит, Гильдия дармоедов не кормит. Но как же посмел, сволочь... А щит уже аж искрится от напряжения. Еще Ковальский шепчет, между ладоней собирает. Удержать бы только!

Все совсем быстро было. Монтелеоне вперед подался... и лицо у него совсем нехорошее стало, с таким не в бой идти, а по кустам ховаться. Закричал что-то, шквал...

Ковальский бросил заклятье. Дин закричал, совсем коротко, тонко — и рассыпался пеплом, будто от драконьего пламени.

Хоть быстро.

Щит зазвенел, задрожал, откатом чуть не снесло, еще и...

Монтелеоне подхватил щит в последний миг, выровнял, эльфьи чары осыпались вокруг осколками стекла. Вот и славно.

Ох ты, а это кто? День сюрпризов сегодня, не иначе. В десяти шагах всего возник. С двуручником на плече, на эльфа не похож, но и не человек явно, морда гнусная. И ржет, заливается так, что битву заглушает.

— Ну ты герой, Монтелеоне! И как трогательно...

О чем это он?

Командир выбросил вперед ладони, и чужака смело огненной стеной. Огонь покатился вперед, по берегу, поджигая трупы, добрался до войска, шагов на двадцать врезался в строй, оставляя широкую просеку. Щит опять задергался, того и гляди — рванет! Сколько у тех эльфов магов?!

На этот раз Ковальский подхватил, а там так и пошло. Пока ребята со всего поля подоспели, отбили еще три атаки. Да и ребят-то пятеро всего, стало быть, восемь из пятнадцати осталось. Да не до счета сейчас...

А потом по крикам стало ясно, что вениты все-таки пришли. Вовремя, Силы уже чуть оставалось.

* * *

Выехали еще на рассвете, под знаменами Ордена — четыре тысячи братьев и еще три тысячи с ними. Шли хорошо; снег ложился под копыта коней, блестела озерная гладь, далеко разносились слова гимнов.

Издалека еще увидели, что нелюдь одолевает, перешли на рысь, выше воздели штандарты с мечом-солнцем. Они пришли вовремя — они несли победу! Да укрепит нас в бою Щит Истины! За Геронт!

Божественная сила хранила их. Вражеская конница попыталась задержать, бросилась навстречу. Сшиблись, разметали их по полю, втоптали в грязь — и дальше, дальше. За Геронт! Во славу людскую!

Трубы гремели, гремели — и в ответ им несся многоголосый крик. За Геронт!

Врезались нелюдям в тыл и прошли, как нож сквозь масло.

Он думал, что будет страшно, но страха не было — лишь восторг и ярость. Разил копьем, пока оно не сломалось. Обнажил меч, бил с седла по искаженным лицам, рубил руки, топтал конем, кричал вместе со всеми... Вечная слава — меч-солнце — хранила его равно от гибели и от скверны, — он нес мир этой земле, нес победу, — и твердо, непреложно знал, что Вениус взирает на них с небес, гордится ими!

А после конь вздыбился и, вскрикнув жалобно, пал на землю. Едва успел выдернуть ногу из стремени, рухнул рядом. От удара в глазах на миг потемнело, а снова открыв их, он увидел небо, лазурно-золотое закатное небо, всем телом ощутил дрожь земли от тысяч копыт. Братья умчались прочь, и он остался один.

Перекатился на живот, с усилием поднялся на колени. Где-то впереди сражались, но он не видел их отсюда. Кругом были лишь трупы — десятки, сотни переплетенных, израненных тел, лежащих друг на друге. Мертв был и конь — из нагрудника торчали две стрелы, — и впервые за битву он почувствовал страх. Лучник где-то здесь, притаился за трупами, но почему не стреляет?

Уперся ладонями в бурую грязь, с натугой встал, заозирался вокруг. Говорили, будто эльфья стрела не пробивает доспеха, да, видно, соврали, — а теперь он весь на виду, живая мишень, — но не отлеживаться же среди мертвых, когда идет бой, когда Вениус глядит с небес? Как бы ни было страшно... Вдруг заметил движение, повернулся.

Нелюдь шел к нему, — не спеша, грациозно переступая через трупы. Лука у него не было, — как и любого другого оружия. Без шлема, только тонкий обруч держит волосы, улыбка на губах... Безумец? Маг? Приманка? Шагнул ему навстречу, выставив меч перед собой, каждый миг готовясь получить стрелу — в грудь ли, в спину ли... Но никто не стрелял. Нелюдь остановился шагах в десяти, глядя на него безотрывно, на лице засохшие капли крови, а какие глаза... Говорили, что нелюдь надо бить сразу, говорили, что нельзя жалеть, — но он безоружен и не творит ворожбы...

— Сдаешься?! — не узнал собственного голоса. Нелюдь мотнул головой, скаля зубы в улыбке...

Что-то хрустнуло под ногой, — удержался, не взглянул вниз. Ближе, ближе... никто не стрелял. Остановился на расстоянии вытянутого меча, почти коснувшись груди.

— Ты стрелял?

Кивок, взгляд глаза в глаза — серые, страшные, с огромными зрачками. Он всегда думал, что у нелюди вертикальный зрачок — но нет, обычный...

— Сдавайся! — молчит. — Сдавайся или бери оружие, будем драться!

Молчит. Он, верно, безумен... и что же делать? Он был готов драться, но не стоять так, не объясняться с нелюдью... Или бросить его, идти к своим? Говорили, что нельзя подставлять спину... правильно говорили...

— Бери оружие, дерись!

Молчит. Укрепи меня Вениус, что же делать? Ударить, одного удара хватит...

— Сражайся или беги! Ну...?!

Молчит, не сдвинулся с места.

Порыв ветра обрушился внезапно, проник под латы и куртку, выхолодил до костей. Мигом позже, вырвавшись из пучины животного, дикого ужаса, он увидел, как трупы за спиной нелюди зашевелились.

Мертвецы вставали,— свои и чужие, отовсюду, со всех сторон. Поднимались — равнодушные, искалеченные, неразличимые меж собой, — вставали, десятки, сотни, образуя подобие строя; сжимая оружие, смотрели на живых.

Творец Милосердный, да что же это?! Это не может быть явью, это лишь сон, дурной затянувшийся сон....

Нелюдь нарочито неспешно наклонился, подобрал с земли меч — дешевый клинок с дурным зазубренным лезвием.

Переглянулись снова. Говорить нужды не было.

Встали спина к спине.

* * *

Так было. С юга пришло воинство мертвых, и вел его черный всадник, увенчанный мглою, и солнечный свет померк, когда вступил он на Арсолир. И тогда ледяной ветер, исполненный ужаса, скользнул над живыми и мертвецами, и мертвые восстали.

И был новый бой, страшнее прочих.

Потом менестрели воспоют этот бой в сотне баллад, но как человеческая речь может рассказать о том, что произошло, не утаив части ответа? Там была бойня — это так. Там обрела форму и плоть новая легенда, из тех, что не принадлежат ни земле, ни небу, но связуют их воедино. И менестрели споют о легенде, ибо истинно лишь то, что может стать мостом, оставшись при этом тайной. Что же до плоти и крови — век их недолог.

Но для тех, кто стоял на Арсолире — там была бойня.

И тогда вперед выехал Эрик Седьмой, король геронтский, и швырнул перчатку под копыта коню, окованному черненой броней. И король Проклятых Земель принял вызов и поднял копье — а мертвые воины отступили, встав за спиной его единым строем. Живые же пришли в смятение, ибо не знали, остаться ли им с королем или бежать, — но бежали немногие, гвардейцы же остались все до единого, как и вениты. И эльфы — хоть и осталось их мало, никто не отступил перед новым врагом, как не отступали они и перед старым.

Все было по законам чести, единым и безусловным, и трижды скрестили они копья — Эрик, чей доспех золотили лучи закатного солнца, и король-мертвец, черный, как сама тьма. Ни один из них не смог выбить другого из седла. Тогда спешились они и обнажили мечи.

Остры были их клинки, но и доспехи надежны, а потому ни один не мог поразить другого. Так сражались они, отчаянно и свирепо, а живые глядели на них со страхом и надеждой, ибо хоть силен был король-мертвец, но и Эрик не уступал ему в силе и доблести.

Так было — и в том мы свидетельствуем. Не от клинка пал наш король, но был сражен темным чародейством, когда заглянул к нему в очи король-мертвец. И тогда подкосились ноги нашего короля, и руки его потеряли меч, доставшийся ему от предков. Супостат же засмеялся, и тогда взмыли в небо мертвые драконы, ставшие плотью тьмы и исторгающие тьму.

При короле был боевой маг, именем Монтелеоне. Когда он увидел, что пал король, то призвал огонь и свершил заклятье из тех, что лишь в смертный час дозволено вершить. И пламя пожрало его и многих из мертвого войска, но король-мертвец устоял, отгородившись тьмою. И тогда не осталось у живых надежды, а мертвецы вновь пошли в наступление, драконы же летали над полем, сея гибель, будто мало было доселе всходов.

О том же, что произошло после, надлежит знать и молчать, ибо не для человека речь об этом. В час тьмы воссиял над озером свет, что был стократ ярче заходящего солнца. То по воле богов, от чьих взоров не скрыться, пришел на Асолир солнечный исполин, главою касавшийся неба, и обнаженный клинок был в руке его. Воздел он тот меч в небеса, а после вонзил его в землю — и раскололось поле, как если бы было глиняной миской; и вспыхнуло пламя; и озерные воды хлынули в раскол.

Тем кончился Арсолир, и никто из бывших там не вернулся назад.

* * *

Густой пар заволок зеркало. Ханубис отвел изображение назад, дав поле крупным планом.

В полном молчании свидетели смотрели, как озеро закипело, выходя из границ, как рухнули стены Арсо, а вслед за ними и весь город — домик за домиком — скрылся в бушующей воде. Столб пара становился все гуще, розовел в последних солнечных лучах

Зеркало закачалось на цепях, зазвенели рюмки — подземный толчок добрался и до столицы. Потом изображение погасло.

Адар Йо Сефиус нарушил молчание первым — длинной тирадой, в которой не было ни единого цензурного слова.

— Божественное милосердие, — пробормотал Ханубис, извлекая из-под кресла очередную бутылку. — В полный рост.

— Милосердие?! — задохнулся менестрель.

— Оно может принимать различные формы. Помянем.

Марвин протянул руку, проглотил напиток, не чувствуя вкуса. Он совсем замерз, зуб на зуб не попадал.

— Пион? — спросила Деянира.

— Да, — кивнул Ханубис.

— Думаешь, поможет?.. Ну да неважно, — магичка встала. — Благодарю за гостеприимство, мэтр, боюсь, что я вынуждена вас покинуть. Прямо сейчас.

— Зеркало?..

— Оно мне сегодня не понадобится. Бреслав и так знает. Завтра пришлю кого-нибудь.

Взбежала по лестнице, хлопнула дверью.

— Ага, — Йо начал вылезать из кресла. — И мне пора...

— Марвин, — сказал Ханубис.

— Да?

— Проводи леди ор-Фаль. Ей не стоит оставаться сегодня одной, понимаешь меня?

Вроде бы бесстрастный голос учителя проник сквозь стену оцепенения, заставил Марвина вскочить.

— Да, конечно...

— Надеюсь. А вы, милейший, — встав, Ханубис взял менестреля за запястье, преградив ему проход к лестнице. — Я хотел бы задать вам один вопрос.

Марвин поспешил вслед за Деянирой. Йо, бледный, ошалевший от пережитого, обернулся к некроманту.

— Скажите, пожалуйста, каковы ваши творческие планы? — светским тоном осведомился Ханубис.— Я бы очень хотел побывать на вашем ближайшем выступлении.

С полминуты менестрель хлопал глазами. Потом заржал. Он смеялся долго, заливисто, пока дыхание не перехватило, а живот не свело судорогой, икал и хлопал себя по ляжкам.

— ... Выступление! — повторял он. — Творческие планы!

Ханубис, со вновь наполненными рюмками, терпеливо ждал, пока тот не иссякнет.

Наверху входная дверь хлопнула во второй раз.

* * *

Марвин выскочил за дверь. Каблуки Деяниры стучали по брусчатке. Она шла быстро, почти бежала. Когда он нагнал её, не повернула головы — ему опять был виден лишь четкий профиль.

— Леди Дея! Подождите меня!

— Зачем?

— Я вас провожу. Не стоит женщине возвращаться одной в темноте.

Обернувшись, она широко улыбнулась ему. Жуткой улыбкой, навсегда изуродованной шрамом.

— А ты, пожалуй, прав. Идем.

Падал снег, розовый в лучах Родхрин, сияющей как драконье пламя.

На рынке торговцы закрывали лавки, стуча засовами и переругиваясь с подмастерьями; нищие деловито рылись в мусоре в поисках съестного. Город жил своей жизнью. Никто здесь пока не знал об Арсолире.

— Поймать вам экипаж?

— Я лучше пешком пройдусь. Есть у меня кое-какие дела.

Сквозь толпу она прошла так, словно площадь была пуста. Марвин едва поспевал следом. За рынком свернули к Белому городу. К его удивлению, Деянира пошла налево, к казармам. Остановилась у вывески с рысью.

— Так, я собираюсь напиться. Можешь возвращаться домой, свое дело выполнил. Или оставайся, как хочешь.

Он зашел следом.

Внутри было тесно — всего три пустых стола, покрытых клетчатыми скатертями За стойкой дремал старик.

— Бутылку 'гномьей', — скомандовала Деянира, щелкнув пальцами. Хозяин распахнул глаза, но быстро сообразил, что к чему, и скрылся на кухне.

Магичка села у камина, расстегнула куртку. Марвин присел на стул напротив. Она казалась совершенно спокойной, будто обледенела изнутри.

У нее были на Арсолире близкие. Наверняка кто-то был.

— Я собираюсь напиться,— повторила она. — Дело это мутное и неэстетичное. Как захочешь бежать — беги.

— Я бы тоже с удовольствием напился.

— Ханубис не оценит.

— Да? Жаль.

Она улыбнулась ему снова, — и на сей раз он не отвел взгляда.

Прибежал хозяин, принялся расставлять тарелочки с закусками, поставил запотевшую с мороза бутыль.

— А почему Онуфрия сегодня не было? — спросил Марвин, пока она расширенными зрачками следила за суетой. Деянира мотнула головой.

— Онуфрия? Уехал с поручением. Декады через две будет. Вы с ним дружите?

— Сложно сказать.

— Ясно.

Потом она свернула пробку.

— Начнем.

Подняв рюмку, магичка на миг замерла, глядя перед собой.

Ему было страшно сидеть рядом с ней, но и уйти он не мог.

— И что, — заговорила она снова, — ты считаешь, будто можешь мне чем-то помочь?

— Вряд ли... Простите.

Быстрый равнодушный взгляд.

— За что? Тебе радоваться надо, а не прощения просить.

— Но я бы хотел попробовать вам помочь, — закончил Марвин, сам не понимая, что говорит. Мир вокруг был таким хрупким, — ткни, рассыплется. Бездна взывает к бездне.

— Вот как? — снова наполнила пузатые рюмки. — Пей. Так ты хотел бы? Попробуем. Что мне делать с пятилетней сироткой, которая никому не нужна?

Ничем не хуже любой другой темы для разговора — так или иначе, он понятия не имел, что ей сказать. Больше всего он хотел бы сейчас оказаться в библиотеке, отгородившись от мира любой книгой; а лучше всего — спать и не видеть снов.

— С сироткой? — переспросил Марвин. — Ну, вы же довольно состоятельная? В смысле, она не съест слишком много...

Что он несет, ради всех богов?! Сейчас она пошлет его куда подальше — и будет полностью в своем праве... если она вообще слышит его.

— ... я имею в виду, что вы могли бы оставить ее у себя, — закончил он. Деянира смотрела в стол и молчала, и он продолжил, уже чуть уверенней. — Вот у нашего соседа, ор-Люсилера, так трое выросли, не считая его пятерых...

— Бастарды?

— Нет, бастардов к венитам отправляют, — ответил он, неожиданно вспомнив отца и давний его разговор на эту тему с Фьяренцей. — А Люсилер сироток после черной оспы взял. Родственники от них отказались, боялись, что зараза дальше пойдет. А он взял. По долгу оров и законам милосердия.

— По долгу оров и законам милосердия? — повторила Деянира задумчиво. — И его орлы были на Арсолире... Об этом и говорил Эрик когда-то... — снова наполнила рюмки. — Давай помянем нашего короля, парень, — сказала она. — Он был хорошим королем и рыцарем.

Они встали, молчанием почтили память умершего, выпили. По правде говоря, стоять Марвину было не так легко, голова кружилась.

— Куда?! — резко спросила вдруг магичка, глядя куда-то за его спину. Обернувшись, Марвин увидел, как хозяин шарахнулся от двери. — Сильно торопитесь, милсдарь? Думаю, Гильдия платит вам достаточно, чтобы ваше дело подождало до утра, нет? Хотите — помяните за мой счет, а вот торопить события не надо. Поняли меня?

— Как же не понять, милостивая госпожа, как же не понять... — подобострастно кланяясь на ходу, старик вернулся за стойку. Деянира села на место. Марвин — с некоторым трудом — тоже.

— Все равно к утру об этом будет судачить весь город, — пробормотала она. — Но пусть хотя бы сегодня не лезут... А что твой отец? Тоже берет сироток на воспитание?

— Отец? Нет... я думаю, он не очень любил детей.

— Любил?..

— Он умер три месяца назад, — сказал Марвин. — А я узнал только на днях...

— Вот как? Я понимаю...

— Нет, ничего, — Марвин вскинул голову, и комната опять закружилась перед глазами. Бездна взывает к бездне. — Я... мы не ладили.

Деянира взялась за бутылку, плеснула только себе.

— Ты же понимаешь, — сказала она тихо, — что Ханубис не заменит тебе отца? Не такой он человек... Ну да не о том речь. Допустим, я оставлю у себя эту девочку... и что мне с ней делать?

— Не знаю, леди... ну, все, что обычно делают женщины... Любить, заботиться... я не знаю, но вы же должны знать?

— Мне-то откуда? Я выросла в Гильдии.

Опершись подбородком на сцепленные руки, она заговорила снова, и Марвин впервые заметил, какие красивые у нее глаза — ореховые, мягкие.

— Когда я была маленькой, я жила в Зенуа. Мой отец был ученым... занимался алхимией немножко, но главной его страстью была философия. Не то, каковы вещи на самом деле, а то, какими они должны быть, понимаешь? Мама злилась... он говорил только об этом. Я потом разыскала его трактаты — те, что уцелели, — он писал о новом мире, где не бывает войн, где все добры и милосердны, поскольку знают высшую этику... Полный бред, нет? Его убили, когда мне не было и семи — кому-то он перешел дорогу... Понимаешь, даже он, со своим блаженным бредом, кому-то помешал. Вошли в дом среди бела дня, убили его, маму, Агриппину... еще у нас был кот, — но кота, я думаю, убивать не стали... ведь было бы совсем глупо, убей они еще и кота? Я сбежала через окно, — там липа росла у окна. Я немножко пожила в доках, а потом меня нашел Бреслав и забрал в Школу. Только меня — ведь у меня был дар. Как у тебя... но тебя бы он не взял, ты не годишься... — она залпом опорожнила рюмку, налила еще.

— Я выросла в Гильдии, — повторила она. — Я думала, что могу им доверять... а они меня предали. Гвидо, Бреслав — все. Я ведь должна была быть на Арсолире — так было бы справедливо. А они бросили меня здесь. Ведь не может же быть так, что никто, кроме меня не знал, как все будет, верно?

— Они не знали, — сказал Марвин. — А если бы знали... наверное, они бы попытались уберечь вас от этого? Именно потому, что любили...

— А ты уже совсем набрался, — констатировала Деянира. — И ты ничего не смыслишь в Гильдии, в войне... Ни в чем. Ну так что же, выпьем? Помянем мою команду?

* * *

Марвин проснулся от скрипа стульев. Пухлая девица в переднике неторопливо мыла пол. Кроме них, в трактире никого не было.

Позорище... уснул прямо за столом, упустил Деяниру...

Ужасно хотелось пить; подняв голову, он попытался окликнуть девицу — и тут же пожалел об этом. Еще никогда в жизни ему не было настолько больно, противно и безысходно одновременно.

Служанка неторопливо развернулась, качнув выпирающими округлостями; от ее движения Марвина замутило еще сильнее.

— Проснулись, мессир? — ласково сказала она. — Подать пивка холодного? Или бульончику?

— Воды дайте...

Продефилировав на кухню, она вернулась с кувшином воды и чистым стаканом. Заботливо налила ему, но возвращаться к уборке не спешила, села напротив.

— Спасибо, — выдавил Марвин.

— Рада стараться, мессир, — улыбнулась девица. — Если еще чего пожелаете, так и скажите, все оплачено.

— Угу...

— А правда ли, что вчера у Арсо великая сеча была, и все умерли? — шепнула она, придвинувшись вплотную. Марвин шарахнулся от нее, чуть не рухнув со стула. Великая сеча происходила у него в голове прямо сейчас, а от попыток вспомнить вчерашнее все становилось еще ужасней.

— Вы не подумайте худого! — взвизгнула девица, — у меня жених в ополчении, я знать хочу!

Голос у нее был удивительно противный — даже противней разносящегося от нее запаха земляничного мыла и застарелого пота.

Марвин закрыл глаза, но лучше не стало. Он открыл их снова. Нашарил в кармане пару монеток, не глядя, положил на стол. Встал. До двери было совсем недалеко.

— Да, — сказал он. — Была великая сеча. Все умерли. Извините.

Вышел, не оглядываясь.

Солнечный свет, ослепительно белый, ударил по глазам. Ночью выпал снег, и город покрыло белое траурное полотнище.

Марвин побрел домой. В голове медленно ворочал языком огромный медный колокол. Он шел, ни о чем не думая, никуда не глядя; отстраненно подмечал детали: перешептывающихся людей, взволнованные лица, белые ленты на рукавах курток и шуб.

Солнце стояло уже совсем высоко.

Время приближалось к полудню — первому полудню эпохи после Арсолира.