Вернуться в сказку (джен)

Наш общественный быт —

Это бал-маскарад:

Все приличны на вид,

Всё пристойно — на взгляд,

А на деле — это только фасад!

В уголках потемней

Зло безбожно творят

О добре нам твердят:

Благочестье — превосходный фасад!

День за днем

Мы двойную жизнь ведем

И друг друга продаем,

Не ставя ни в грош!

Все мы знаем, что...

Жизнь — игра,

В ней ни зла нет, ни добра —

Только вечный маскарад

Ханжей и святош!

Только глянешь вокруг —

Видишь точный ответ

Это — страшный недуг,

И лекарства тут нет:

Лицемеры нас ведут прямо в ад —

Вот, что прячет фасад!

Всюду маски, а не лица —

Кто тут умник, кто тупица...

Каждый может что-то скрыть... и

Вот витрина, посмотри

И угадай, что там внутри,

И я могу держать пари —

Не то!

Какое лицо ты скрываешь,

И чья это там голова?

Лиц под маской полно —

Не одно,

А, как минимум, два!

Здесь убийцы попутно —

Святые отцы,

Проповедники лгут... но

Правдивы лжецы!

Всё, что мутно —

Скроет яркий фасад!

Если каждый из нас —

Помесь зла и добра,

Как мы помним сейчас,

Кем мы были вчера?

Ну, а завтра

Всё прикроет фасад!

Правда, тут

Есть закон и честный суд:

Взяток даром не берут...

Кто платит — тот чист!

А не проще ли...

Всё забыть,

И на всё глаза закрыть...

Должен безупречным быть

Любой моралист!

За фасадом — злословь, и

Смакуй компромат,

Кто нарушит условия —

Тем не простят!

На здоровье —

Важен только фасад!

Безупречный фасад!

Все мы холим и чтим

Наш прекрасный фасад!

Что таится за ним?

Или там райский сад?

Только страшно

Показать его зад...

Что скрывает фасад?

Симпатичный фасад...

Загляни за фасад! *

Мария не любила тот мир, в котором она сейчас находилась. Он был чужим для неё. Всё здесь было таким... непонятным и необычным, что будь старшая из сестёр Фаррел лет на пять-шесть помладше, её ни за что не возможно было бы вытянуть из Осмальлерда. Но ей было уже почти семнадцать лет, и этот противный мирок не мог больше интересовать её. Она сама не понимала, почему её так тянуло куда-нибудь подальше отсюда... Хоть на Землю, хоть куда... Если бы девушка только представляла, куда можно сбежать, она уже давно сделала бы это. Если бы Мария только представляла, как можно отсюда сбежать, она бы уже давно сделала это. Иногда она даже думала, что куда именно бежать — не так важно, что важен только сам факт этого побега... Этот мир девушке совсем не нравился. Впрочем, пожалуй, оно не всегда было именно так. Сначала принцессе даже казалось, что она сможет стать своей, почувствовать этот сказочный мир домом, но... как-то не сложилось... Конечно, тут было много нового, было много необычного, того, что на Земле было бы не увидеть, конечно, тут было иногда очень даже не плохо, но... Всё это было не то! И дело было совсем не в том, что мать и сестра Марии умерли в этом мире, если бы девушке было бы не по себе здесь именно из-за этого, она бы всё прекрасно понимала, но, как казалось самой бывшей принцессе, смерть близких ей людей была последним, что её в данный момент на самом деле волновало. Ещё до этих трагических событий, девушка часто задавалась вопросом — чтобы она почувствовала, если бы Розы и матери вдруг не стало в её жизни. Теперь она знала. Пожалуй, если и был кто-то, по кому она, действительно, скучала, то это были Джошуа и Альфонс Браун. Девушке не хватало их обоих. Не хватало так сильно, что иногда она не могла думать ни о ком другом. Бывало, даже о том, что должно было произойти совсем скоро. Мердоф иногда обижался на неё за это, впрочем, старался виду не подавать и вести себя, как рыцарь. Рыцарь... Что за глупое слово... А ведь когда-то Марии оно нравилось. Она сама хотела когда-то взять меч, сражаться за интересы своего королевства, за счастье и радость своей сестры... Когда-то ей хотелось походить на мушкетёров из романов Дюма, на хоть кого-то из рыцарей, восседавших когда-то за круглым столом короля Артура. Теперь же она сама не сможет сказать, что именно изменилось. Марии иногда было жалко тех, кто находился рядом с ней, искренне жалко, девушка прекрасно понимала, почему они кричали, почему сердились, почему уходили и хлопали дверью... Пожалуй, не ушли только четыре человека. Ал. Дядя Джошуа. Граф. И Мердоф. Последнее было особенно странно. Если с Алом её связывала детская дружба, дружба из тех времён, когда она ещё была другой, если дядя Джошуа просто жалел ту маленькую девочку, которая так хотела, чтобы у неё был отец, если граф Хоффман видел в её появлении выгоду, то то, что видел и чувствовал Мердоф, девушке понятно не было. Зачем она, вообще, сдалась Айстечу? Не проще ли было бы без неё?

Мария не любила этот мир, как, впрочем, не любила и Землю. Почему-то ей всё время казалось, что ей нет места ни в одном из этих двух миров, она чувствовала себя чужой, и не понимала, почему, казалось, даже Ал чувствовал себя более своим здесь. Почему? Ведь она была частью Осмальлерда куда больше, чем он... Её родители были отсюда. Все её предки жили раньше именно здесь, в то время, как все родственники Альфонса никогда не покидали Земли... Сейчас девушка с удовольствием вернулась бы туда. В свою комнату, к своим книгам, дискам... Ей хотелось снова зажить той обычной жизнью, которая у неё была до того, как этот идиот Седрик явился в их городок. Мария с удовольствием стёрла бы все те события, которые с ней произошли, из памяти и оказалась бы дома... Она с удовольствием забыла бы обо всём этом. Забыла бы, как забывала все неприятные сны... Когда-то в детстве она мечтала о далёких страннах и неведанных мирах. Только вот на самом деле это оказалось совсем не так, как она думала раньше. В пять лет принцессе хотелось попасть в страну Оз, в семь — в Нарнию, в девять — в Хогвартс, потом — ещё куда-то... Марии отчего-то подумалась, что те миры были чистыми, по-детски чистыми, ещё не омрачёнными и не отягощёнными разными мыслями, которые стали приходить потом. Те миры были желанными и счастливыми, мирами, где было то тепло, которого девочке так не хватало в детстве... Осмальлерд же был самым обычным миром. Таким же, как и Земля. С такими же пороками, с той же грязью, с теми же гнусными и скверными людьми... И этой грязи с каждым днём, с каждым часом всё прибавлялось... Мария чувствовала себя чужой в этом мире и, одновременно, понимала, что здесь просто некого стыдиться. Люди так увязли в своих пороках, что миру вряд ли станет хуже от того, что она тоже будет не самым лучшим его представителем. Разве есть какая-то разница, что она будет делать, как она будет себя вести?.. Где-то она слышала или читала, что человек в любой ситуации, в любом окружении должен вести себя благородно и правильно. Но вот что такое «правильно»? И не могут ли понятия «благородно» и «правильно» быть в некоторых случаях и ситуациях просто противоположными? Марии иногда казалось, что не просто могут, а скорее должны.

Мария не любила этот мир. Да разве она была обязана любить его? Разве она, вообще, была чем-то обязана ему? Разве она родилась, выросла здесь, чтобы чувствовать к этим землям, просторам, небу, рекам хоть что-то? Не любила людей, которые к этому миру принадлежали. Теперь ей хотелось только одного — попасть поскорее на Землю, туда, откуда она и пришла, уйти, чтобы никогда больше сюда не возвращаться... Девушка было вскочила с места и уже подошла к шкафу с разными книгами по магии, где должно было быть хоть что-то про то, как ей вернуться домой, но тут же одёрнула себя — неизвестно, что ждёт её на Земле, когда она вернётся туда, неизвестно, что стало с дядей Джошуа, неизвестно, как она сможет существовать в этом мире после. Ничего неизвестно. Прежде чем бежать куда-то, нужно всё как следует обдумать и понять. Нельзя просто мчаться куда-то сломя голову. Она уже достаточно выросла из того возраста, когда всё делается наобум. Поэтому пока надо всё разщузнать и хорошенько обдумать. Иначе результат, который Мария получит в итоге, не будет стоить всех потраченных усилий. Девушка берёт одну из книг по магии, открывает, а потом закрывает её, потом тоже самое проделывает со второй, третьей... Наконец, принцесса вздыхает и вызывает служанку, спрашивает её, сколько будет стоить купить все учебники по теории и практике магии в книжном магазине, худенькая девушка дрожащим голосом называет сумму, Мария протягивает ей деньги, те самые, которые Хоффман назвал «её личными деньгами», и просит принести, та робко кивает и уходит куда-то. Пожалуй, придётся изучить программу магической Академии для того, чтобы попасть домой... Но сколько лет эта процедура может занять? Год, два, десять? Вряд ли у Марии есть столько времени... Да и, к тому же, как она сможет обустроиться там, на Земле? Ведь её, возможно, давно уже объявили без вести пропавшей, а то и мёртвой. И как она тогда сможет выжить там без документов? Разве это — не верная гибель? И разве она — такая дура, чтобы идти на это вот так?

— О чём думаешь? — от голоса Мердофа девушка вздрагивает.

Мария пожимает плечами и подходит к окну. За стеклом — уже поднадоевший вид на мостовую. Девушке хочется поскорее сбежать отсюда. Только вот сделать это прямо сейчас она не может, как бы ей этого не хотелось. Айстеч не подходит к ней сейчас, и это очень хорошо, потому что сейчас принцесса готова убить любого, кто осмелится подойти к ней слишком близко. Побыть одной — это желание бьётся в её голове почти так же сильно, как и желание поскорее покинуть Осмальлерд.

— О том, что мне это всё надоело... — честно отвечает она. — Мне не по себе здесь. Думаю, лишнее говорить, что я здесь лишняя.

Мердоф всё так же стоит даже не пытаясь подойти к Марии поближе. И она очень благодарна ему за это понимание. Принцесса смотрит в окно — всё происходит так, как обычно. Та же мостовая, те же кареты, те же люди... Почти то же самое, что было и на Земле, разве что кареты там давно сменились автомобилями. Пожалуй, Марии хотелось бы снова побывать там — дома. Странно... Ещё несколько месяцев назад она не считала ту планету домом, а сейчас... Сейчас она с удовольствием называла её так. Потому что, если Земля была хоть сколько-то родной и привычной, то Осмальлерд был совсем чужим, чужим до омерзения...

Мердоф вряд ли понимает, хотя, она видит это, изо всех сил старается понять. Он, кажется, не осуждает её. Странно. Обычно все, кому удавалось узнать что-то о ней, морщились и отходили подальше. Ну... Почти все... Люди, которых она действительно считала близкими, не считались. К ним Мария успела хоть сколько то привязаться, даже стала считать их родными... Мердоф, наверное, относился именно к той категории людей, с которыми принцессе было бы комфортно.

— Скажи графу, я думаю, что... — договорить парень не успевает из-за ужасного грохота, откуда-то из-за стены. — Что это такое?

Мария пожимает плечами и прислушивается. Грохот доносится из-за стены, за которой, вроде, комнат не должно было быть, девушка видела план дома. Что там? Может, кто-то шумит на улице? Не слишком похоже. Фаррел подходит к окну, открывает его, залезает на подоконник и, аккуратно, чтобы не свалиться прямо на мостовую, вглядывает, что-то про себя считает. Отсчитав то, что по мнению Марии было важно, она залезает обратно в комнату и захлопывает окно. От высоты немного закружилась голова, чего раньше с девушкой никогда не бывало... Правда, обычно она не высовывалась просто так из окон, чтобы что-то посмотреть. Впрочем, вряд ли можно сказать, что раньше, на Земле, она была благоразумнее. Чего стоит только их с Алом поездка в соседний город... Впрочем, если бы Роза не рассказала потом всё матери, всё бы обошлось, но эта мелкая девчонка почему-то наябедничала. Мария тогда так злилась на сестру... Впрочем, и сейчас, когда Роза уже умерла, девушка думала, что всё равно злилась бы на неё. Мама тогда кричала на Марию. Ну и пусть! Зато она провела лучшие четыре дня в своей жизни далеко от своего пыльного и до невозможности обыденного городка! А Роза... Розе тогда было уже десять, она была уже не такой уж и маленькой, Марию оставляли дома одну и в более младшем возрасте.

— Мердоф... Что там за стеной?

В прошлый раз, когда она попадала в дом с замурованной комнатой, там жил призрак. Деми Траонт, достаточно милое и достаточно безобидное привидение. Только вот кто может находиться за стеной сейчас? Быть может, там находится, и вовсе, не привидение. Насколько Мария помнила, Деми был очень тихим, едва ли он бы наделал столько шума, просто находясь за стеной. Значит, в этом доме был кто-то другой. Не призрак. Девушке страсть как хотелось узнать и понять, что там происходит. Странно... Раньше она никогда не обнаруживала в себе такого желания поиграть в сыщика... Обычно, это Ал испытывал какую-то тягу ко всем детективам и подобному им. Обычно именно он стремился что-то искать, что-то находить. Он, а не Мария. Она, конечно, нередко подавала идеи для их совместных игр, но детективы любил именно Альфонс.

— Ничего... — пробормотал парень неуверенно. — Ну... Наверное...

Мария подходит поближе к стене, прижимается к ней ухом, оттуда слышится приглушённый шум и, как сейчас кажется принцессе, голоса. То, что говорят люди за стеной, разобрать почти невозможно. Точнее, просто невозможно. Без всяких там «почти». Но Мария просто уверена, что голоса она слышала. Никто из существ, живущих в мире, в этом или на Земле, никакая из природных стихий не обладают возможностями воспроизводить такие звуки.

— Что там? — спрашивает Мердоф с интересом, когда девушка выпрямляется.

Принцесса поворачивается к нему. Как бы она хотела знать — что находится там, за этой стеной! Она сама хотела бы понимать, что происходит. Обыкновенно, это было свойственно ей, но совсем не в такой мере. Мария всегда была любопытнее, скажем, Розы или многих своих сверстниц, но не настолько же... Обычно она редко лезла туда, где было по-настоящему опасно. А, кто знает, быть может, именно за этой стеной скрывается кто-то, кто может быть весьма и весьма неприятным и даже, как раз-таки, опасным. Мария не была готова к этому. Даже после трёх месяцев жизни в этом мире. Когда девушка только отправлялась сюда, единственным её желанием было — просто посмотреть на этот мир, чтобы избавиться от скуки. Только вот теперь, как оказывалось, её приключение принимало совсем другие обороты, нежели она ожидала ранее.

— Не знаю. Мне кажется, там кто-то говорит, но в этом я совсем не уверена... — говорит девушка. — Как думаешь, может можно как-то пробраться туда?

Айстеч кивает и выходит из комнаты, Мария хватает куртку и выбегает за ним. Почему-то, после обнаруженного, ей совсем не хочется оставаться в комнате одной. Пожалуй, принцессе сейчас было бы неплохо прогуляться... Особенно после всех этих мыслей, так назойливо лезущих в голову. Следует прогуляться и поскорее обо всём забыть. Не хватало ещё полностью заболеть этой идеей. Да, Марии хочется домой, но она должна это сделать как можно более незаметно.

— О! Рад вас видеть! — услышала она довольный и знакомый голос. — Что же... Уже выбегаете прямо мне навстречу?

Хоффман. Мария сама уже не заметила, когда она перестала называть этого человека графом, а стала в голове прокручивать только его фамилию. Так было проще. Этот человек вызывал у неё странную реакцию — его было жалко с одной стороны, его нужно было бояться с другой, он казался во многом сильным, он казался настолько слабым в тех вещах, которые касались его прошлого, его идеи были так масштабны и так касались его лично, он был так смел в одних вещах и так нерешителен в других... Марии хотелось уважать его. Пожалуй, этот человек, действительно, заслуживал её уважения...

В этом доме всегда стояла поразительная тишина. Уже десять лет. Десять лет никто не смел нарушить сложившуюся в доме атмосферу покоя, не спокойствия и совсем уж точно не умиротворённости, а именно покоя, того мрачного и равнодушного покоя, который может быть присущ разве только очень одиноким людям. В этом доме всегда было тихо, настолько жутко тихо, что, казалось, можно было услышать и чьё-либо движение, простой взмах руки, казалось, был бы слышен в этом ужасном доме.

Высокий мужчина, зашедший в давно запущенный и заброшенный сад, который, пожалуй, уже правильнее было бы назвать маленьким лесом или ещё как-то, но уж точно не садом, с грустью смотрит на каменные стены, некогда синяя краска с которых вот-вот осыпется. Когда-то в этом доме жила его семья... Они были так счастливы тогда, до того, как его маленькая дочь умерла... Кто знает, как бы всё сложилось, если бы в тот день он увёз, как его и просила жена, её к своему брату погостить? Брата он не любил, но, быть может, малютка не умерла бы тогда...

Только он, только он один был виноват в этой трагедии. Только он один.

Мужчина тяжело вздохнул и сделал ещё несколько шагов по направлению к старому дому. Идти с каждым шагом ему становилось всё труднее — в голове всплывали разные картины из его прошлой жизни здесь. Дом будто кричал, кричал всем своим мрачным безмолвием, нарочитым равнодушием и болезненной горечью, исходившей, казалось, из самого сердца здания. Странно... Он никогда раньше не задумывался о таких вещах, как «сердце дома», они всегда казались ему глупыми и лишёнными всякого смысла, но, почему-то, сейчас всё представлялось ему совсем иным.

Тяжёлая входная дверь даже не заскрипела, когда хозяин открыл её. Казалось, всё здесь старалось не нарушать ту тишину, которая была уже родной для этих мест. Казалось, всё тут говорило о том, как их предали, как их оставили, бросили... Забыли...

Экономка не встречала его — сегодня суббота, и старая женщина не работала, а сын тем более не собирался спускаться вниз. Хозяин дома снял пальто и повесил его на крючок, прибитый им ещё очень давно, больше двадцати лет назад, и направился к лестнице. К крепкой и хорошей лестнице, которая тоже не скрипела, когда он стал подниматься по её ступенькам на второй этаж. Ещё одна дверь. Потом коридор. И только в конце коридора будет комната, в которой живёт тот, кого мужчина пришёл навестить. И этот человек будет совсем не рад его видеть.

— Зачем ты пришёл? — равнодушный и такой ожидаемый вопрос. — Миссис Рэмпбэлл говорит, что денег, которые ты привёз в прошлый раз, хватит ещё надолго.

Мужчина отводит взгляд, ему слишком тяжело слышать этот холодный голос, видеть это худое и бледное, так похожее на его собственное, лицо, смотреть в эти серые глаза, полные немого укора и того же безразличия, которым дышит весь дом... Когда Джордж ненавидел его было куда проще. Теперь же подросток просто презирал, даже не обращал внимания, смотрел на него, как на одну из вещей, что стояли в комнате...

— Не говори! — резко одёргивает отца парень, когда тот собирается ответить. — Я не слишком хочу тебя слышать, знаешь ли.

Мужчина кивает. Молчит. Он просто стоит в этой маленькой комнатке и смотрит на мальчишку, что с равнодушным видом сидит на подоконнике с книгой. Он не узнаёт его. Это совсем не тот ребёнок, которого он оставлял в доме три года назад. Совсем не тот. Дэвиду думается, что он был несправедлив к тому ребёнку, был несправедлив к его сестре... Только вот теперь это не изменишь. Нужно принять это. И просто постараться хоть как-то это исправить.

— Джордж, мы с тобой не виделись три года, — произносит Дэвид Блюменстрост, стараясь говорить как можно спокойнее.

Парень кивает и, отложив книгу в сторону, поднимается с подоконника. Джордж всегда был бледен, но сейчас он бледен особенно, кажется мужчине. Что случилось за то время, на которое отец, если уж говорить честно, просто забыл о своём ребёнке? Джордж смотрит пристально, словно изучая, смотрит внимательно и, почему-то Дэвид только сейчас это замечает, зло.

— Это были лучшие три года в моей жизни! — с ненавистью выплёвывает парень.

Молчание. Ни один из них не знает — что можно сказать друг другу теперь. Дэвид думает, что, когда он только ехал сюда, он представлял их встречу совсем по-другому. Джордж, кажется, приходит в себя и снова забирается на подоконник, берёт книгу, отворачивается к окну. На следующие попытки отца заговорить он не отвечает. Молчит. Порой Блюменстросту-старшему становится страшно, что сын просто не слышит его. Не слышит потому, что не хочет слышать, не слышит потому, что когда-то сам Дэвид не хотел слушать.

В конце концов, мужчина не выдерживает, сухо прощается и выходит из комнаты, проходит тот самый коридорчик с белыми стенами, спускается по лестнице, которая не скрипит, ненадолго останавливается у комнаты, большой комнаты, где жил когда-то Джордж. Но теперь мальчик никогда не вернётся сюда. Именно здесь погибла Мари, и это место заставляет его снова и снова переживать события того проклятого дня. Дня, когда их семья развалилась окончательно. В день, когда умерла последняя надежда на счастливую жизнь, на жизнь, которая была до смерти Аннэт...

Дэвид выходит на улицу, в тот заброшенный садик, где раньше его жена пыталась сажать экзотические растения. Проходит по, ещё не до конца заросшей, благодаря стараниям старухи-экономки, дорожки, оборачивается перед самой калиткой. Его шестнадцатилетний сын сидит на том же подоконнике, отсюда это прекрасно видно,но на отца не смотрит. Дэвид тяжело вздыхает и идёт дальше. В конце концов, дома его ждёт жена, к которой он, за все годы их брака, уже успел привыкнуть, дома его ждёт работа, работа, ради которой он предал собственных детей.

— Зачем ты пришёл?! — шепчет Джордж, когда тот наконец уходит. — Мне было так хорошо без тебя!

День выдался тёплым, солнечным и как ни странно тихим — как раз то, что нужно пожилому человеку, чтобы чувствовать себя комфортно. Ребятишки, которые обыкновенно летом носились по улицам, гоняя мяч или просто шумно болтая, сейчас были на занятиях, и ничто не могло мешать господину Делюжану наслаждаться спокойствием и тишиной. Сидеть в кресле вот так — не делая ничего, даже не читая — что может быть лучше? Когда все дела уже давно сделаны, когда совершенно некуда спешить, да и не зачем... Делюжан любил такие дни. Любил спокойную осень. Любил просто сидеть и ни о чём не думать. Как когда-то он сидел дома, порой даже в ночном халате. Когда у него был дом... Не тот дворец, который находится в столице, а тот дом, который был взорван. Вместе с его семьёй. Его женой и двумя детьми.

День выдался солнечным и, главное, спокойным, как раз таким, чтобы можно было что-нибудь обдумать, переосмыслить, понять... Как раз таким, чтобы можно было помечтать, подумать о чём-то светлом и хорошем, когда можно представить, что все несчастья, которые произошли — лишь дурной сон, и чтобы они закончились стоит только закрыть глаза...

Закрыть глаза — и не будет той боли, того взрыва... Не будет последующих долгих дней, которые никак не хотели становиться хоть чуточку короче... Не будет амбициозного Хоффмана, тщеславного Горация, гордой Алесии, забитой Моники, не будет слабовольного короля Алана, его глупой жены, его вспыльчивого отпрыска...

В кабинете первого министра светло. Окна раскрыты почти на распашку — в начале осени всегда так душно и тепло, что совсем не хочется их закрывать. на улице светло и сухо, тепло, а вовсе не жарко, как летом. Пожилой человек сидит в высоком мягком кресле нежится в лучах ласкового осеннего солнца и далеко не сразу, эта невнимательность обыкновенно была ему несвойственна, замечает, как в кабинет проскальзывает молодая девушка, руки которой трясутся, да и весь вид которой говорит о переживаемом волнении.

— Что-то случилось, милая Моника? — спрашивает мужчина, щурясь. — С тобой всё хорошо?

Девушка кивает, плюхается на стул, не дожидаясь приглашения. Ноги будто не держат её. Пожилой министр чему-то улыбается, смотрит на неё с интересом человека, уставшего от рутинной, однообразной жизни, которому предоставили возможность выбора, возможность хоть как-то разнообразить дни своего существования.

Моника рассказывает сбивчиво и быстро, иногда останавливается, будто задыхаясь, почти плачет, она почти заставляет себя говорить и не может остановиться одновременно. Делюжан смотрит на неё внимательно — она постоянно теребит платок, никак не может успокоиться. Сперва он слышит далеко не все её слова — ему куда интереснее просто наблюдать за ней.

— Умоляю тебя, Моника! О какой невинности Анны ты говоришь?! — смеётся Делюжан, всё же, кое-как уловив суть в заявлении подопечной. — Она, конечно, не наша Алесия, но отнюдь не такая праведница, как ты!

Девушка краснеет и тихо замечает, что она не видит в этом ничего смешного. Моника ловит себя на мысли, что завидует этой девушке, она не говорит этого, нет, но Делюжану достаточно и того, что он видит. Хоффман выглядел таким счастливым, стоя рядом со своей супругой. Анна улыбалась. Именно в тот день, когда Георг объявил на помолвке, а после — в день самой свадьбы. Моника ненавидела эту кареглазую весёлую девушку, худую, бледную, но, как заметил Гораций, живую, совсем не похожую на Монику. А министр тогда сказал, что Анна чем-то похожа на самого Хоффмана — такая же энергичная, худая, с таким же цепким взглядом... Моника ненавидела Анну. С той самой минуты, когда Георг представил её своим друзьям. Нет, раньше. С той самой минуты, когда эта Анна, вообще, появилась рядом с Хоффманом.

— Девушка не должна до свадьбы... — растерянно шепчет мисс Эливейт.

Делюжан не перестаёт смеяться. Он уже не помнит, когда Моника совершала столь глупые вещи. Сегодня, девушка прибежала к нему и стала что-то бормотать о том, что Анна не может выйти замуж за Георга. А после, когда министр спросил ту, в чём дело... Мужчина не припоминал, чтобы Моника грешила подобной глупостью и неосторожностью. Он достаточно давно знал её, и за это время девушка показала себя человеком весьма одарённым и способным, в отличие от того же Горация. Но что же творилось с ней сейчас? И почему?

Делюжан внимательно смотрит на девушку, словно пытаясь что-то понять. Ему вспоминается, что, кажется, Хоффман когда-то, когда об Анне в столице не шло ещё никаких разговоров, пытался ухаживать именно за мисс Эливейт...

Как давно это было? Министру казалось, что ещё совсем недавно. Хоффман, если слухи были правдивы, разумеется, ухаживал за сей девушкой в своей манере, видимо, именно это ей и не понравилось. Что случилось дальше? Впрочем, Делюжан не слишком любил разнообразные сплетни. Половина из той информации, которая поступала через них, конечно, была правдой, но другая половина... А министр во всём любил точность. Точность и спокойствие. Без всякой там суеты и беготни. Только чистые факты. Без всяких приукрашиваний.

— Успокойся. Уверен, Хоффман прекрасно знает, с кем и где была Анна до него, а так же о том — была ли. В конце концов, мы можем даже пожалеть её! — Моника удивлённо хмурится. — Она вторая из десяти дочерей своих родителей. Замечу, её семья, и так, не слишком-то богата. Но Анна сумела пробиться сюда, в высший свет. Тем более, речь идёт о связи её только с одним мужчиной для этого.

Моника смотрит настолько удивлённо и непонимающе, и министр видит, что следует перевести разговор на другую тему. Ему совсем не хочется сейчас затрагивать больную тему для подопечной. Сейчас совсем не хочется быть серьёзным. Хочется просто отдохнуть... Просто отдохнуть — сидя в кресле, не видя всех этих возмущённых и удивлённых взглядов, не слыша всех этих вздохов и ахов...

Расслабиться — его единственное желание сейчас...

Что может быть важнее и нужнее спокойствия? Вряд ли есть что-то такое... Делюжан прикрыл глаза. В его кабинете так хорошо сейчас — тепло, светло... Это как раз то время года и время дня, когда он предпочитает отдыхать, к счастью, и дел сейчас было не слишком много, а теми которые и были, занимались другие. Когда министр снова открывает глаза, Моника уже закрыла лицо руками и всхлипывает, плечи её подрагивают.

Не сказать, что мужчина ожидал от неё такого поведения. Да такое можно было бы даже от Алесии ожидать, она порой любила закатывать сцены, чтобы получить что-либо, но не от Моники, это точно. Что-то выводило эту девушку из душевного равновесия, и Делюжан всерьёз стал задумываться, правдивы ли были те слухи, в которых...

— Тебе не стоит так волноваться, Моника, — произносит герцог задумчиво. — Если ты так уверена, что наш Георг ничего не знает, скажи ему сама.

Девушка вздрагивает и поднимается. Она дрожит, в своём тёмно-красном платье она кажется особенно худенькой и бледной, губы её дрожат, в глазах такие обида и непонимание, что первый министр даже не знает, что ему сделать — рассмеяться над ней или пожалеть, как маленького ребёнка. Моника смотрит на министра с гневом и выбегает из его кабинета.

Мужчина усмехается и снова закрывает глаза. Эта беседа слишком утомила его.

Примечания:

* Странная история доктора Джекила и мистера Хайда — Фасад