Зверек (джен)

— Ты запутался в календаре, босс, — сообщил Кусакабе следующим утром, и Хибари понял его сразу, мгновенно: вчера он должен был собирать арендную плату.

— Почему не сказал? — мрачно спросил он.

— Судя по твоему виду, тебе нужен был выходной. Я обошел сам всех, кроме Реборна. Подумал, ты захочешь разобраться с ним лично.

Хибари не сумел сдержать кровожадную улыбку, и Кусакабе поспешно добавил:

— Но я за то, чтобы взорвать.

— Может, и взорвем, — согласился Хибари, — позже.

Он развернулся к Цуне сказать, чтобы тот тренировался сегодня сам, и осекся. Сейчас тот выглядел, как в первый день: затравленным, избитым зверьком, готовым убегать или кусаться.

— Ты со мной не пойдешь, — сказал Хибари, но Цуну это не успокоило. Наоборот: тот побледнел, сглотнул, зажмурившись и сжав кулаки, и попросил сипло:

— Оставь мне пулю. Хоть одну.

— Зачем?

— Нужно. Я знаю.

— Ты со мной не пойдешь, — тяжело повторил Хибари. — Я не хочу, чтобы ты тратил пули без меня.

— Прости, — Цуна снова сглотнул и, словно переключили на другой режим, распрямился, вскинул голову и посмотрел в упор. В глазах вспыхнуло золото. Хибари хмыкнул:

— Это было «прости, но я сделаю по-своему»?

— Да. Я не буду стрелять в себя без крайней необходимости, обещаю. Но если понадобится, хочу, чтобы была возможность.

— Кусакабе за тобой присмотрит. — Хибари предпочел бы приказать Кусакабе, чтобы тот запер дурного зверька где-нибудь, где стены потолще и замки понадежнее. Но отчего-то знал: если хочет и дальше засыпать, обнимая Цуну, по утрам ерошить его волосы, целоваться и делать все прочее, до чего наверняка дошли бы вчера, если бы не усталость, нужно дать ему право распоряжаться собой.

— Хорошо, — Цуна чуть опустил ресницы, соглашаясь, — но мы с ним вдвоем присмотрим за тобой. Незаметно.

Хибари скривился, но промолчал. Кусакабе ошарашенно помотал головой, но тоже промолчал. Они втроем вернулись домой, Хибари достал из сейфа пистолет и зарядил в него особую пулю. Поколебался и отдал Цуне. Тот молча кивнул.

Похоже, Хибари все решил правильно — не то чтобы ему это нравилось.

Реборн пил кофе, сидя на прилавке. Крохотная чашечка в крохотной ручонке смотрелась почти карикатурно, как и строгий взрослый костюм на почти младенческом тельце, черный, словно у клерка из похоронного бюро. Пет обвился лентой вокруг шляпы, свесив зеленый длинный хвост — единственное яркое пятно, не считая вызывающе глупой желтой пустышки на груди.

— А, это ты, — за показным равнодушием легко читался интерес. — Как моя плата? Еще жив?

— Я пришел за сегодняшней платой. Деньги или спарринг, на твой выбор.

— Пф. Глупый вопрос.

Чашечка чуть слышно стукнула о прилавок. Пет перетек в форму той самой тросточки, которой мелкий урод избивал Цуну.

— Полагаю, мне невыгодна твоя смерть: твой преемник вряд ли будет столь любезен, чтобы заменить арендную плату развлечением. Поэтому вопрос: ты хочешь уйти отсюда на своих ногах или получить по-настоящему хорошую драку?

Хибари молча достал тонфы.

Дальнейшее напоминало избиение младенца, вот только младенцем был не Реборн. Хибари давно не ощущал себя настолько беспомощным, и понимание, что мелкий уебок дерется нечестно, ничуть делу не помогало.

Только теперь Хибари обнаружил, что последние спарринги с Цуной заставили его вырасти. Он стал быстрее, лучше видел пространство, а еще стал чувствовать пламя, и теперь отчетливо ощущал его в Реборне. Хотя тот ничем в себя не стрелял, и с его костюмом ничего не сделалось, и внешне пламя никак не проявлялось — ничего общего с Цуной! — но своему чутью Хибари верил.

Или «Вонгола» промышляла не только «опытными образцами» вроде Цуны, или коротышка тоже был «образцом», разве что более продвинутым. Впрочем, это не имело значения: Хибари в любом случае собирался его убить. Но для начала придется очень постараться, чтобы самому уйти живым — в слова Реборна перед дракой Хибари уже не верил. Взгляд честнее слов, а из глаз мелкого уебка смотрел убийца.

— Знаешь, у вас здесь отменная дыра, — лениво тянул Реборн, блокируя атаки и атакуя сам. — Нужно быть редкостным неудачником, чтобы застрять здесь надолго. А тебе, Хибари Кёя, нравится, похоже, пасти стадо неудачников.

Он намеренно злил, бесил, выводил из себя. Намеренно бил максимально обидным способом, выставляя напоказ неспособность Хибари защититься.

— У вас здесь скучно, приличному киллеру и заняться нечем. Я бы спятил, если бы пришлось задержаться здесь надолго. Даже самый сильный боец Намимори, о котором я столько слышал, который запугал до трясучки всю местную шваль, и тот — сплошное разочарование. Знаешь что, Хибари Кёя, давай-ка я тебя убью. Может, хоть это тебя расшевелит.

Пуля ударила точно в центр лба, как и Цуне в тот раз.

Хибари казалось, что он видит полет пули, а когда со слепящей вспышкой боли треснула кость, в нем как будто что-то лопнуло — какие-то цепи, или сдерживающие шлюзы, или заграждения с надписью «вход воспрещен». Но это ощущение было слишком коротким, а потом его поглотило подступившее вплотную небытие.

Умирая, Хибари Кёя думал лишь о том, что не может. Не должен. Не имеет права сдохнуть. Пока этот ублюдок Реборн дышит воздухом Намимори.

Он упал на дешевый керамобетон пешеходной дорожки, отчетливо чувствуя, как сдираются со спины клочья кожи, и встал. Цель была перед ним, ухмылялась, поигрывая зеленой тросточкой. Тонфы остались в руках, Хибари никогда и не сомневался, что не выпустит их, даже умирая. По стали плясало пламя, не такое, как у Цуны, тусклое, сине-фиолетовое, похожее на вечернее небо, так же, как небо, дарящее успокоение и уверенность.

— Ты мертвец, — сказал Хибари.

Реборн рассмеялся:

— Нет, я наконец разомнусь нормально, только и всего. Однако приятно видеть, что я в тебе не ошибся. Хибари Кёя. Интересный экземпляр. Тимотео рад будет на тебя посмотреть.

Дальше Хибари не слушал, он пытался достать ублюдка, а тот действительно начал драться почти всерьез. Теперь их бой меньше был похож на откровенное издевательство: с пламенем у Хибари получалось уклоняться, блокировать, нападать со всех сторон, ему даже стало казаться, что его тонфы странным образом множатся, нанося с десяток ударов одновременно. Вот только Реборн на эти удары даже не морщился, а на крохотном детском личике все явственней проступало удовлетворение.

— Да, ты хорош, а после дрессуры, с раскрытым потенциалом, станешь еще лучше. Отлично, Хибари Кёя, я увидел все, что хотел, давай заканчивать.

Тросточка перетекла в дубинку, Хибари в последний миг отклонил удар, настолько сокрушительный, что руку словно прошибло шоковым разрядом. Следующий настиг бы его, но тут совсем рядом грохнул выстрел, и мимо лица пронеслось рыжее, яркое, прикрыв собой и подарив спасительные несколько секунд. Хибари сжал зубы и перехватил тонфы крепче. Он оценил терпение Цуны — тот, как и обещал, вмешался лишь тогда, когда ситуация стала критической.

Реборн зарычал и выстрелил, волна желтого пламени снесла Цуну, тот проломил телом ограждение тротуара, вывернулся из-под проносившегося мимо байка и встал, дико улыбаясь. Вскинул руку: в кулаке была зажата желтая пустышка.

Желтое пламя окутало Реборна и, вспыхнув, погасло. Дубинка перетекла в пистолет, затем в тросточку, в огромный тапок, мухобойку, затем пет вовсе утратил форму, превратившись в гигантскую гнойно-зеленую амебу с огромными печальными глазами. Реборн отшвырнул эту дрянь и сунул руку в карман, но тут Хибари добрался до него — в точности так, как хотел еще в первую встречу. Вложил все силы в единственный, последний удар, услышал, как затрещали кости, и тут пламя на тонфах погасло, и он стал падать, с трудом, на чистой воле удерживаясь в сознании, пытаясь ударить еще раз, потому что такие вот ублюдки — твари живучие, но руки отказывались подниматься.

— Дай, — Цуна выдернул тонфу, замахнулся, и Хибари успел увидеть, как из раскроенного черепа выплескивается на тротуар кровь, как возникший рядом Кусакабе стреляет почти в упор, а затем мир погас, только выстрелы еще слышались — Кусакабе никогда не ограничивал себя в боеприпасах.