Исповедь хакера - version 2.0 (джен)

Есть такое слово… Катастрофа… Хорошее слово… Ёмкое… Замечательно описывает ситуацию, в которой я оказался по собственной вине. Нет, я ни секунды не жалел, что настолько близко сошёлся с Мэттом, но… Но я должен был предвидеть возможные последствия, чтобы хотя бы морально к ним подготовиться. А теперь мне оставалось только нервничать и думать, насколько сильно всё заметно со стороны. Моё состояние тоже описывалось одним достаточно точным словом, но я даже мысленно произнести его боялся в надежде, что всё-таки ошибся и это не то. Прежде, чем окончательно принять это, я должен был почитать кое-какую литературу, чтобы точно узнать — то это или нет.

Я никогда не делал из Рождества чего-то особенного — привычки не было. Но в тот день я очень жалел, что уроки в Вамми-хаусе не отменяли даже в праздники. До самого обеда я маялся, отгоняя от себя непрошенные мысли, старательно смотрел в окно, но мой взгляд всё равно так и норовил остановиться на Мэтте, а мысли возвращались к утреннему происшествию. С огромным трудом я дождался окончания учебного дня и тут же помчался в библиотеку, благо ведущая туда лестница была рядом с классом, где проходил последний урок.

Книги по детской и подростковой психологии были в самом дальнем от входа шкафу, и, похоже, ими никто не пользовался, такие они были пыльные. Хорошо, что вообще были… Одна, вторая, третья… Я открывал их, пролистывал до нужного мне места и тут же закрывал. Везде было одно и то же. С четвёртой книгой, не сообщившей мне ничего нового я уселся за ближайший стол и схватился за голову. «Переходный возраст у разных людей начинается в разное время. У большинства девочек он наступает в 8-13 лет, у мальчиков в 9-14 лет», — было написано в книге. И чуть дальше по тексту: «Тестостерон вызывает сексуальное влечение…»

Поборов желание пробиться головой об стол, я с тоской посмотрел на страницы книги. Текст не изменился. Честно говоря, я всегда был уверен, что у большинства парней этот пресловутый переходный возраст начинается позже — лет в тринадцать, а то и позже. И уж никак не ожидал, что меня он настигнет так рано. Чёрт возьми, мне только недавно исполнилось одиннадцать, а я… Нет, я никак не мог произнести это слово. Как будто от этого случился бы конец света. Хотя, если бы я не был последнее время так сконцентрирован сначала на общении Мэтта с Алом, а потом на том, что Мэтт в больнице, я, возможно, заметил бы и другие признаки начавшегося у меня переходного возраста… Заметил бы и был бы готов к тому, что может за этим последовать. Хотя, признаться честно, к такому жизнь меня не готовила. Я ещё мог бы понять, если бы я влюбился в Линду или ещё в кого-нибудь из наших девчонок, но в Мэтта!

Когда до меня дошло, что я только что сам себе во всём признался, я испытал дикую смесь облегчения и ужаса. Облегчения от того, что хотя бы самого себя не надо обманывать, а ужаса от того, что я не знал, что с этим теперь делать. Точно я знал только одно — Мэтту говорить об этом было нельзя. Я не был уверен, что он нормально это воспримет, а терять его я не хотел.

Лёгок на помине. Пока я предавался размышлениям, Мэтт нашёл меня и тут же стал допытываться, в чём дело. Что я ему ответил, сам не понял, какую-то ерунду, после чего схватил его за руку и повёл скорее прочь из библиотеки, пока он не заметил, какие книжки я смотрел.

Вообще, мне теперь всюду мерещились чужие подозрительные или презрительные взгляды, мне начало казаться, что все, абсолютно все видят, что со мной происходит. Только к вечеру, когда мы с Мэттом оказывались в нашей комнате и больше никуда не надо было идти, я немного расслаблялся и позволял себе наслаждаться его обществом. Это было самое лучшее время — я мог находиться рядом с Мэттом, обнимать его и не думать о том, кто и как это воспримет и что подумает.

На самом деле, я иногда начинал бояться, что и Мэтт о чём-то догадывается… Если бы на его месте был кто-нибудь другой, я бы давно уже решил, что он всё про меня понял и просто дразнит, — почти в половине случаев инициатором объятий теперь был именно он. Про внезапные лёгкие поцелуи в щёку я вообще молчу… Но это был Мэтт, мой Мэтт, такой простой и искренний, что я был уверен — он бы не стал меня дразнить, а спросил бы прямым текстом.

А я жил буквально от вечера до вечера — в постоянном ожидании, когда же мы останется вдвоём и я смогу снова прикоснуться к нему, не опасаясь того, что кто-то из других детей увидит в этом скрытый смысл. Но если вечером я немного отпускал себя, то вот днём приходилось держать себя в руках, а проще всего это было делать, держась от Мэтта подальше. И конечно же, он это заметил.

Я в очередной раз засел в библиотеке, теперь уже изучая другую литературу по психологии в надежде найти что-нибудь, что поможет мне меньше зацикливаться на Мэтте и на моём нездоровом влечении к нему. Я прекрасно понимал, что это только пока всё мило и невинно, но рано или поздно моя потребность всё время прикасаться к Мэтту и обнимать его перерастёт в нечто большее, с чем будет уже не так легко справиться.

— Мелло, что происходит? — голос Мэтта раздался над моей головой неожиданно, и я вздрогнул, торопливо закрывая книжку, чтобы он не увидел, что я читаю.

— Ты о чём? — вопрос вырвался у меня на автомате, я на самом деле догадывался, о чём Мэтт хочет поговорить со мной, но подсознательно тянул время.

— Ты меня избегаешь. Уже который день. Только по вечерам всё в порядке, а днём избегаешь.

— Тебе кажется, — я низко опустил голову, чтобы Мэтт не заметил моего смущения, и стал складывать книжки в стопку — корешком к себе и титульной стороной обложки вниз.

— Нет, не кажется. Мелло, в чём дело? Что я не так сделал?

— Что? — я обалдело посмотрел на Мэтта. Что же у него в голове творится, что он такое подумал? — Господи, Мэтт, ты чего? Как тебе такое в голову пришло?! Нет. Нет-нет. Всё отлично, правда!

— Тогда почему ты от меня всё время убегаешь? Что происходит? — мне показалось, что он мне не поверил, и тогда я сделал единственное, что мог в такой ситуации, — оставив в покое книжки, подошёл к нему ближе и обнял.

— Прости… Прости, если обидел… — мне действительно было ужасно жаль, что из-за своих закидонов я заставил Мэтта думать непонятно что. — Я просто последнее время немного не в себе… Не знаю… Всё хорошо, правда…

Такая обтекаемая формулировка его или устроила, или же он просто понял, что я не настроен обсуждать это, потому что он не стал допытываться о причинах моего состояния, а просто обнял меня в ответ.

— Обещай, что больше не будешь от меня прятаться.

— Обещаю…

* * *

Обещание надо было держать, так что мне пришлось брать себя в руки. Но кто бы знал, как мне было тяжело! Я боялся сказать лишнее слово, сделать лишнее движение, чтобы никто ни о чём не догадался. Иногда доходило до того, что я, занимаясь самовнушением, так глубоко уходил в себя, что не слышал, когда ко мне обращались с вопросами. На успеваемости моё состояние тоже отразилось не самым лучшим образом. Я стал меньше времени уделять учёбе, стал хуже писать контрольные. Не скатился совсем я только благодаря Мэтту — он умел как-то так ненавязчиво указать мне на ошибки, что я не чувствовал ни обиды, ни раздражения. Хотя если бы мне на эти же ошибки указал кто-нибудь другой, я бы пришёл в ярость. Ещё один момент, усиливший мою привязанность к Мэтту.

Но как же хорошо было по вечерам… Лежать вдвоём на одной кровати, обнимать друг друга, болтать обо всём на свете… Но ещё лучше с ним было молчать — очень легко и уютно. Это было то самое молчание, когда для того, чтобы понять друг друга, не нужны никакие слова. И это время было по-настоящему бесценным.

В один из таких вечеров я чуть не выдал себя с головой. Я дремал, лежа на животе, закинув руку на Мэтта и пристроив голову у него на плече, а он слушал музыку, приобняв меня за плечи, и тихонько подпевал песне.

— О чём ты всё время думаешь? — вопрос застал меня врасплох, и я на автомате ответил:

— О тебе…

— Что, прямо всё время? — удивлённо переспросил Мэтт. — И что именно ты обо мне думаешь?

Я смутился и чуть-чуть отодвинулся от него.

— Ну, не постоянно, конечно… Так… Думаю, как мне повезло с тобой… У меня никогда не было таких классных друзей, как ты.

— У меня тоже, — Мэтт усмехнулся, лёг на бок и подтянул меня обратно, поближе к себе. — Ты лучше, чем друг, ты мне как брат. Правда.

Я вздохнул и попытался улыбнуться пошире. Не спорю, было приятно слышать, что Мэтт считает, что мы с ним больше, чем друзья. Но он вкладывал в это другой смысл, нежели я. Ну вот кто станет с братом… ну, хоть даже целоваться, например? А мне иногда очень хотелось. Хотя, с другой стороны, настоящая, крепкая дружба, наверное, лучше всякой там любви. Мне не хотелось всё испортить неуместными признаниями. Главное, что мы были вместе, а уж в каком качестве — не важно.

* * *

После больницы у Мэтта очень болели глаза, особенно от яркого света. Относительно яркого, если быть честным. И если по вечерам в комнате мы с ним могли или не включать свет, или он мог посидеть с закрытыми глазами, пока я ему читал, то вот с посещением уроков были проблемы. Учителям было, мягко говоря, плевать, что у Мэтта постоянно слезятся глаза и он из-за этого почти ничего не видит. А может быть, они думали, что он преувеличивает, чтобы не заниматься, не знаю. Но меня это беспокоило, так что я решил помочь другу.

Денег, выдаваемых нам для похода в город, конечно, было маловато, но у меня были способы поправить своё финансовое положение. Несколько раз написать домашние сочинения за младших ребят, не бесплатно, естественно, — и к очередному походу в город у меня было достаточно денег, чтобы купить Мэтту очки с тёмными стёклами. Очки были прикольные — спортивные, на широкой резинке вместо привычных дужек. Но это было даже в чём-то лучше — в них можно было делать что угодно, не опасаясь, что они слетят, и поправлять не надо было. Вообще, все такие очки в магазине стоили бешеных денег, но конкретно те, которые я купил, были последними, с витрины. У них были царапаные стёкла, немного обтрепавшаяся резинка с зацепками, уж не знаю, что с ними делали, но в таком виде их уже не рассчитывали продать хоть кому-то. Так что мне, можно сказать, повезло — продавец пошёл мне навстречу, сделав скидку, и моих скромных сбережений в итоге хватило.

На самом деле отдавать Мэтту очки в таком виде мне было немного стыдно, так что пришлось ещё какое-то время возиться, приводя их в порядок тайком. Но зато, когда я вручил их Мэтту на день рождения, он был счастлив и кинулся меня обнимать. А потом несколько раз порывисто поцеловал меня в щёки. Как я не умер на месте, не знаю. Дыхание сбилось, лицо горело, и мне хотелось провалиться под землю, лишь бы только Мэтт не обратил внимание на моё смущение. Надо было что-то с этим делать, как-то научиться держать себя в руках, чтобы не реагировать на Мэтта так бурно.

А на следующий день из приюта сбежал Бейонд. Кто и как узнал об этом первым, я не знаю, но за обедом уже все обсуждали новость. Честно говоря, я даже вздохнул с некоторым облегчением — этот парень меня пугал. Сбежал — и слава Богу, не велика потеря. Но всех остальных этот побег поразил настолько, что ни о чём другом они думать и говорить больше не могли. На самом деле, сбегать Бейонду особого смысла не было, скоро ему должно было исполниться восемнадцать, и он покинул бы Вамми-хаус официально. Но раз уж он решил сбежать, его дело.

К моему неудовольствию, Мэтт очень заинтересовался разговорами.

— А Бейонд — это кто? — зашептал он мне на ухо, и от его горячего дыхания у меня по коже побежали мурашки. Пришлось через силу глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы немного успокоиться.

— Ты чего? Это же друг Ала. Ты разве не знал?

— Нет… Я не думал, что его так зовут… — виновато ответил Мэтт, и я покачал головой. Иногда он бывал просто поразительно невнимательным.

— Да ты что! Такое имя специфическое! Бейонд Бёздей! И, говорят, это его настоящее имя, а не псевдоним.

— Да уж… Странноватое… — Мэтт невольно скривился, видимо представил себе, каково это — жить с таким именем.

— Не то слово — странноватое… Как и он сам… — отозвался я, машинально потерев шею. Бейонд меня тогда неплохо придушил, ненормальный…

— А как у него получилось сбежать? — внезапно спросил Мэтт, и я услышал неподдельный интерес в его голосе.

— Понятия не имею, — я пожал плечами и настороженно посмотрел на него. Зачем ему это? — Можешь у Ала спросить, он может знать.

— Да, наверное… Пойдёшь со мной?

Зачем? Зачем ему это знать? Какая разница, как сбежал Бейонд? Мне не нравился внезапный интерес Мэтта к этой теме. И идти к Алу из-за этого не хотел точно. Но аргумента «не хочу» для Мэтта было бы недостаточно…

— Нет. Я не уверен, что Ал захочет что-то рассказывать, если к нему явится целая делегация.

— Да где делегация?! Нас всего двое! — тут же возмутился Мэтт, всплеснув руками.

— Всё равно. Лучше иди один.

— Ну и пойду! — выкрикнул Мэтт, резко поднялся, чуть не уронив стул, и вышел из столовой, хлопнув дверью. И даже не обернулся. Всё-таки обиделся.

Я вздохнул. Настроение испортилось, есть совсем расхотелось. Раздражённо отодвинув тарелку, я тоже встал и отправился в нашу с Мэттом комнату. Почему он так заинтересовался побегом Бейонда? Неужели он тоже хочет… Я даже мысль до конца додумать побоялся, замерев от ужаса посреди коридора. Только не это, нет…

Ворвавшись в комнату, я рухнул на кровать и накрыл голову подушкой. Мы с Мэттом никогда не обсуждали его жизнь до приюта, ни разу я не поднимал тему его попыток самоубийства и причин, подтолкнувших его к этому. Но я прекрасно понимал, что ничего особенно хорошего в его жизни после смерти родителей не было. А тут я внезапно стал вспоминать разные мелочи, которым вовремя значения не придал.

В Вамми Мэтт появился в очень запущенном состоянии, было очевидно, что его привели к нам не сразу из родительского дома и даже не из другого приюта. Он выглядел, как типичный бродяжка, мальчишка с помойки, а не как обычный сиротка. Он был слишком агрессивен и одновременно напуган для домашнего мальчика, а значит, провёл на улице достаточно долго, чтобы одичать. И теперь у меня возник логичный вопрос — а почему он вообще оказался на улице? Почему он не попал сразу в приют? Ирландия же цивилизованная страна, сам Мэтт был явно из достаточно благополучной семьи, несмотря на то, что его родственники были ярыми националистами. Ответ напрашивался однозначный — он сам не захотел в детдом, возможно даже скрывался от органов опеки.

Следом вспомнились и первые его дни в Вамми, как его постоянно на ужин притаскивали чуть ли не за шкирку сердитые воспитатели, медсестра, а порой и сам Роджер. Вряд ли он стал бы сопротивляться, если бы был готов жить в приюте. Может, они ловили его во время попыток сбежать? И тогда последовавшие за этим попытки покончить с собой уже не выглядели такими необъяснимыми. Видимо, Мэтт настолько не хотел быть приютским, что готов был на всё.

Я со всей силы прикусил губу, чтобы не расплакаться, но слёзы всё равно потекли по щекам. К счастью, я был один, и никто моего позора не видел. Возмутительно — опять я плачу, и опять из-за Мэтта. Теперь мне стало всё понятно. Он решил, что раз сбежать не может, то лучше умрёт, а тут я такой со своей дружбой. Конечно, я немного отвлёк его, но теперь Бейонд своим побегом напомнил ему о том, что он хотел быть сам по себе. Сейчас Ал ему всё расскажет, и мы больше никогда не увидимся…

В начале февраля темнело ещё довольно рано, так что вскоре комната погрузилась в полумрак, но вставать и включать свет я не стал. Мне было плохо. Слёзы на каком-то этапе закончились, и я просто лежал в обнимку с подушкой и уже представлял себе, что Мэтт сбежал, даже не попрощавшись, и завтра утром все будут обсуждать уже его побег. А потом дверь открылась, на пороге показался знакомый силуэт, а через пару мгновений кровать под Мэттом чуть-чуть промялась, и он положил руку мне на плечо.

— Мелло, что слу…

— И когда ты уходишь? — я не дал ему договорить, задав самый главный сейчас вопрос. — Ты ведь для этого у Ала спрашивал, как Бейонду удалось сбежать?

— Нет, не для этого, — ответил Мэтт и убрал руку. Если перед этим было слышно, что он беспокоится обо мне, то после моего вопроса в его голосе зазвучал металл. Похоже, он обиделся, но я, как всегда, уже не мог вовремя заткнуться:

— А для чего тогда?!

— Просто чтобы знать. Думаешь, стал бы я вешаться, топиться или глотать таблетки, если бы знал, как сбежать отсюда? Я свободы хотел, а не смерти. А сбежать не вышло. Тогда я и пошёл на крайние меры.

Я оказался прав. Он хотел быть свободным, но не смог. Зато теперь у него появился шанс на ту жизнь, которая его устраивала. Не для этого он спрашивал, ага. Конечно. Зачем вообще узнавать, как сбегать, если не собираешься этого делать?

— А сейчас, когда ты знаешь, как сбегать, что тебе мешает это сделать?

— Ты, — кровать жалобно скрипнула, и Мэтт встал. — Я друзей не предаю и не бросаю. Не ожидал, что ты такого обо мне мнения.

Внутри всё оборвалось. Неужели он действительно не собирался сейчас сбегать, а я просто надумал себе ужасов? А теперь я всё испортил… Думал, что Мэтту свобода дороже дружбы. И сейчас он обидится и точно уйдёт. Я рывком сел и схватил его за руку, не давая отойти.

— Мэтт, подожди! Не уходи! Прости… Я просто… Просто боюсь потерять тебя… — сказать это оказалось гораздо проще, чем я предполагал. Мэтт был нужен мне, чертовски нужен. Сердце колотилось в груди, как бешеное, паника сдавила горло. Только бы он не ушёл… Только бы простил…

— Мелло, ну чего ты… — Мэтт сел обратно, крепко обнял меня и прижал к себе. — Мы же друзья. Мы же почти братья. Как я могу так с тобой поступить?

— Не оставляй меня… — чуть слышно произнёс я и потянул Мэтта за собой, укладываясь обратно на кровать. Он охотно лёг рядом и осторожно заправил мне за ухо прядь волос.

— Не оставлю. Никогда. Обещаю.

Мы так и пролежали весь вечер рядом, пока не заснули. Рядом с Мэттом было спокойно и хорошо. Наверное, именно в этот момент я понял, что всегда смогу на него положиться, что бы ни происходило.

А новость следующего дня затмила своей сенсационностью побег Бейонда. Утром кто-то из старших обнаружил, что Ал повесился. Естественно, все хотели пойти поглазеть, но никого не пустили. На Мэтта смерть приятеля произвела неизгладимое впечатление. Он едва не плакал, всё утро до обеда ходил подавленный, бледный и кусал губы. А после уроков затащил меня в туалет и, вцепившись мне в плечи, вжал меня в стену.

— Мелло, обещай, что не умрёшь раньше меня!

— Что? Но… Это же не я решаю, сколько проживу. Сколько Бог нам отвёл времени, столько и…

— Обещай!!! Пожалуйста! Я не хочу, чтобы ещё и ты оставил меня!

Я сглотнул. Бедный Мэтт, я даже думать не хотел о том, как ему должно было быть тяжело. Все те, к кому он был привязан, оставили его — брат в тюрьме, родители мертвы, друзей было всего двое, а теперь остался только я. Вздохнув, я погладил его по рукам, успокаивая.

— Не переживай, я не собираюсь умирать.

— Обещай, что не умрёшь раньше! — настойчиво повторил Мэтт, губы его уже дрожали, было похоже, что он вот-вот расплачется.

— Обещаю, — вздохнул я. И только тогда он перестал сдавливать мои плечи и обнял. Я обнял его в ответ и, пользуясь тем, что он не видит моего лица, зажмурился и скривил губы. Ну вот зачем он так? Как мне теперь сдержать обещание? Все под Богом ходим, и никто не знает, кому сколько отпущено…

* * *

Довольно скоро приют успокоился после событий начала февраля, жизнь вошла в привычную колею. Только Мэтт всё ещё иногда вспоминал Ала, и тогда он заметно мрачнел и погружался в свои мысли. Вывести его из этого состояния было сложно, но длилось оно недолго, и вскоре он уже снова улыбался и шутил.

Шло время, мы росли, а мои чувства к Мэтту, вопреки всем надеждам и ожиданиям, только крепли. Он был очень искренним, надёжным, преданным, всегда помогал мне без лишних вопросов, порой даже не дожидаясь просьбы об этом. И я просто не мог оставаться безразличным к этому, всё больше и больше влюбляясь в друга.

А потом всё это вышло на новый уровень. Переходный возраст жахнул по мне резко и безжалостно. Я и раньше не мог спокойно реагировать на объятия Мэтта, когда он подходил ко мне с этим неожиданно, но в один прекрасный (или не очень) момент в дополнение ко всему я почувствовал незнакомую прежде тяжесть внизу живота и в паху и нестерпимое желание коснуться себя. А ещё лучше, чтобы меня там коснулся Мэтт.

И началось… Каждое случайное прикосновение Мэтта провоцировало волну возбуждения. Когда мы по старой привычке обнимались или лежали рядом, я молился, чтобы он ничего не заметил. Мокрые сны стали моими постоянными спутниками. А мне было всего двенадцать! Это было просто сумасшествие какое-то. Но до чего же сладко было запереться в душе и, включив воду погромче, дрочить себе, представляя, что это Мэтт трогает меня…

Увлечённый своими переживаниями, я чуть не пропустил феноменальное летнее событие. До нас информация об этом дошла только потому, что этим делом занялся Эл, ну, а нас, как его потенциальных преемников, держали в курсе некоторых его расследований. А это заинтересовало всех ещё тем, что замешан в нём был Бейонд. Насколько я понял, Эл с самого начала подозревал его в совершении серии зверских убийств в Лос-Анжелесе, но прямых доказательств у него не было. Улик было навалом, но ни одна не указывала на потенциального убийцу. Полиция уже отчаялась найти преступника, потому что убийства на первый взгляд не были связаны между собой ничем, кроме ритуальных соломенных кукол. Но и к Элу обращаться они не спешили, так что он взял инициативу на себя, подключив к расследованию какую-то женщину из ФБР.

В конце августа Бейонда арестовали при попытке покончить с собой, инсценировав очередное убийство таинственного маньяка. Тогда же нам раскрыли все подробности дела, а для меня и Ниара Эл привёз из Америки найденный при обыске дневник Бейонда, в котором было довольно много откровений о причинах, побудивших его совершать преступления, о том, как он выбирал жертв… В каждом слове сквозило безумие, но при этом я чувствовал, что понимаю его, и это пугало. К счастью, у меня был Мэтт, который в очередной раз смог успокоить меня.

— Ты зря переживаешь. Ничего странного в том, что ты его понимаешь. Вы с ним похожи, да. Оба хотите быть первыми, не любите проигрывать. Но он в дополнение к этому ещё и псих. Ты же читал, что он пишет про надписи над головами людей. Ничего так глюк! Его надо было лечить вовремя, пока он буйным не стал. А ты-то не псих. И понимаешь, что людей убивать нельзя.

Доводы Мэтта были убедительными, и я смог успокоиться, но дневник Бейонда себе зачем-то оставил. Ниар не слишком заинтересовался писаниной психа, а я не смог с этими записями расстаться, соврав Элу, когда он хотел забрать дневник, что потерял его. По-моему, он мне не поверил, но и пытаться выяснить правду не стал, удовлетворившись моим объяснением.

Хотя, наверное, я зря оставил себе эти записи. Сначала я убрал дневник Бейонда поглубже в шкаф, но потом стал всё чаще его оттуда доставать, чтобы перечитать. И с каждым разом я чувствовал, что его мысли и идеи находят всё больший отклик у меня в душе. Сначала это пугало, потом… Потом стало нормальным. Моё желание обойти Ниара заиграло новыми красками, и я с повышенным энтузиазмом принялся за учёбу.

Но все мои старания были напрасными — этот кусок ваты стабильно опережал меня буквально на один-два балла. А потом до меня дошло — причиной моей неудачи был Мэтт, а вернее мои неуместные чувства к нему. С этим надо было что-то делать. Первой мыслью было признаться ему во всём, получить от него в глаз за подкат и навсегда разругаться. Но потом эту мысль я отбросил. Во-первых, я не хотел, чтобы о моих наклонностях узнал весь приют. А во-вторых, я не мог дать стопроцентную гарантию, что Мэтт окажется натуралом и гомофобом. Не спорю, я был бы рад, если бы он ответил на мои чувства, но тогда о первенстве можно было бы забыть навсегда.

Следующая идея была гораздо проще и надёжнее — просто поссориться с Мэттом. Найти, к чему прицепиться, можно было всегда. Несколько раз я уже на полном серьёзе настраивался на скандал, но каждый раз не мог ни слова грубого ему сказать. Стоило мне увидеть его улыбку, такую тёплую и солнечную, и я понимал — я просто не могу вот так на ровном месте, без повода к нему прицепиться. И потом, когда я попытался представить себе, как буду жить потом, после ссоры, понял, что и это мне не поможет сосредоточиться на учёбе. Я буду только переживать, что поругался с Мэттом, и в итоге первый пойду мириться. Нужно было как-то иначе избавляться от влюблённости.

А потом Мэтт заболел, и всё мои мысли снова стал занимать только он. Вообще, после той давнишней операции Мэтт стал очень часто болеть, но медсестра довольно быстро ставила его на ноги, накачивая его, помимо обычных лекарств, ещё и ударной дозой интерфероносодержащих препаратов для повышения иммунитета. Но в этот раз Мэтт заболел серьёзно. Меня к нему не пускали, чтобы я случайно не принёс ему какую-нибудь ещё заразу, из города приглашали врача. Я не находил себе места от беспокойства и за тот месяц, что Мэтт болел, успел передраться на нервной почве почти со всеми мальчишками. Досталось даже Ниару. А всё потому, что я почти перестал заниматься, всё это сказалось на результатах, и меня уже начали дразнить из-за этого. Но когда Мэтт, наконец, выздоровел, меня словно отпустило, и всё снова встало на свои места.

Как ни странно, легче мне стало вскоре после нового года. Переходный возраст настиг Мэтта незадолго до его тринадцатого дня рождения. И он влюбился, но, в отличие от меня, вполне адекватно своему возрасту. В один из дней он притащил откуда-то и повесил над своей кроватью плакат — три мужика сидят на диване, а перед ними на полу молодая женщина со светлыми волосами и короткой стрижкой. В верхнем углу была надпись «The Cranberries».

— Это что? — я несколько секунд удивлённо наблюдал, как он старательно приклеивает скотчем плакат на стену, высунув кончик языка, а потом не удержался и задал интересующий меня вопрос.

— Это Долли, — с каким-то особым придыханием ответил Мэтт.

— Какая ещё Долли? — я нахмурился. — Так же клонированную овцу зовут, разве нет?

— Да что ты понимаешь! — обиженно отозвался он. — Овца тут не при чём. Это Долорес О’Риордан, солистка Кранберриз. Красивая, скажи?

— Ну… Да, ничего так… — я пожал плечами. Да, женщина на плакате была объективно симпатичная, но лично для меня она мало чем отличалась от многих других певиц.

— Ничего так, — передразнил меня Мэтт. — Да что ты понимаешь! Она красивая и поёт офигенно!

— Да половина звёзд эстрады красивая и хорошо поёт. Чем тебе не нравится та же Бритни Спирс?

— У неё лицо тупое и голос противный.

— И ничего не противный, обычный голос, — я пожал плечами.

— Вот сам на неё и дрочи, если она тебе так нравится! — Мэтт надулся и отвернулся от меня. — Мог бы и потише это делать, между прочим.

— А ты мог бы и не подслушивать! — я почувствовал, как у меня начинает гореть лицо от смущения. — Придурок!

— От придурка слышу!

И как бы странно это ни звучало, вскоре после этого я успокоился. Нет, конечно, я всё равно испытывал к Мэтту нездоровые чувства, но я перестал сходить с ума. Пусть он и не отвечал мне взаимностью, но он и не начал ухаживать ни за кем из приютских девчонок. А пока он сох по своей певице, я мог быть относительно спокоен, что никто его у меня не отберёт.

А влюбился Мэтт капитально. Он залепил всю стену над своей кроватью плакатами с Долорес, фотками с концертов плохого качества, распечатанными на принтере в компьютерном классе, потратил почти все свои сбережения на покупку диска с песнями этой группы. Хотел ещё и над моей кроватью стену заклеить плакатами, но я ему не позволил. Он обиделся и в отместку подарил мне плакат с Бритни Спирс, который я в тот же день отдал Линде, чтобы она нарисовала мне в тетради по биологии внутреннее строение рыбы.

Но, как бы там ни было, мне стало проще себя контролировать в общении с Мэттом. То ли я перестал переживать, что Мэтт найдёт себе кого-то, пока фанатеет по женщине старше его в два с лишним раза, то ли это было просто совпадение, а я просто сам немного перебесился и успокоился. Теперь я мог снова без смущения общаться с Мэттом, а самое главное — без ущерба для успеваемости. А в свете того, что произошло чуть позже, летом всё того же две тысячи третьего года, это стало особенно актуально.