Финальный отсчёт (джен)

Стоит только встать, почувствовать опору и преисполниться воодушевляющим трепетом «я смогу», как суровая реальность окунает с головой в компостную яму. Вот она жизнь — беспощадная, жестокая, а ты удумал не пойми что. Сможет он.

— Ты выглядишь таким уставшим. Измученным. Тренируешься сутками напролёт, я бы так не смог. Должен признать, это впечатляет. Твоя смекалка тоже — люди впадают в благоговейный ступор, когда узнают, сколько демонов перебил ребёнок, толком-то и не владеющий никакой информацией о них, — Масачика с видом мудреца сидел на краю скалы.

Санеми валялся недалеко: тренируя выносливость, он вскарабкался по каменным выступам, едва не подохнув по пути он натуги. И последнее, о чём он мечтал, это бубнёж сраного умника, которого сюда никто не звал. Да, Масачика — первый, кто открыл ему мир Истребителей, рассказал, воодушевил, он нашёл ему учителя и, можно сказать, немного подправил направление и придал новые оттенки начерно-выжженному пути Санеми.

Шинадзугава искренне поблагодарил его тогда. И, казалось бы, всё, дороги расходятся: миссии у одного, обучение у другого, но нет, Масачика прицепился к нему, как колючка, коих полно в лесу, в котором Шинадзугава нарезал километры разными видами бега, и постоянно лез с дурацкими рассказами.

Шинадзугава его послал. В конце концов он демонов собрался рубить, а не заводить дружбанов и трепаться с ними о всякой дряни.

Но Масачика через какое-то время вернулся обратно. Сначала молча наблюдал за тренировками, едва сдерживался, наверное. Потом снова дал волю языку.

«Хочешь, расскажу тебе историю?

Жила когда-то на свете одна семья, были в их жизни и горести и радости, но в одну ночь их пережрали. Злобная тёмная тварь ночью вломилась в дом. Спасся только один мальчик, но жив он был скорее телом, не душой. Будь он менее напорист и более мечтателен, и тело бы умертвил. Сам. Но он был упрямым и слегка усложнил задачу: решил, я обязательно умру, но сначала захвачу с собою как можно больше чудовищ.

Шли годы. Мальчик тренировался как проклятый ради своей цели, совершенно забывая о мире вокруг. Раны затягивались временем, но мальчик с упоением вскрывал их, снова и снова отравляя себя. Воодушевление расцветающего дня навсегда было им забыто, радость разделения мечты с другом недостижима, потому что не было у него друзей. Он был слишком труслив, чтобы позволить себе привязаться. Слишком слаб. Так он и помер в пасти демона, не оставив после себя ничего. И был он никем. Слишком зависимый от умершей семьи, он сам по себе ничего не представлял.

Ты не особенный, таких искалеченных, как ты, полно. Отличает нас лишь то, способны ли мы сделать усилие над собой. Хватит ли ума и воли жить дальше?

Масачика, поганое трепло, что б понимал. Кто он вообще такой, чтобы поучать?! Надо было сразу выпнуть его вон вместе с философскими размышлениями! (Впрочем, так он и поступил, взбесившись, но семена сомнений уже упали в благодатную почву его жалкой душонки, которой только повод дай терзаться)

Слабость ударила по мышцам внезапно.

Сначала Шинадзугава подумал, что измотан боем. Что стоит дать телу небольшой перерыв; глубже вдох — слабость пройдёт. Ну не отрубится же он сейчас, когда до победы рукой подать. Такое не про него.

Кровь в этот раз почему-то не сработала, кажется, демон регенерировал быстрее, чем его смог бы уничтожить яд, поэтому Шинадзугава решил увеличить дозу — и нанёс себе ещё рану.

Силы это, конечно, не прибавило, да и демону страшного урона не нанесло; взятая пауза затягивалась, а головокружение усиливалось.

Но вот демон, покачиваясь, опустился на землю. Подействовало наконец?

С минуту Шинадзугава, захлёбываясь стуком собственного сердца, наблюдал и выжидал: что будет дальше делать тварь — соберёт ли силы в кулак и бросится на него или отбросит концы?

В такт сердцу колотило дрожью тело, для атаки сил не осталось. Неделя без нормальной еды и воды из луж дала о себе знать поразительно некстати.

Он взял с собой оружие, материалы для ловушек и еду: сухари, яйца, орехи, засушенные рыба и яблоки — негусто, но и Отбор не увеселительная прогулка, пировать некогда, как бы собой кого не накормить.

Впрочем, этого хватало. Пока один из будущих Охотников, который прибился неподалёку на отдых, «благородно» не лишил Санеми запасов.

Тогда он вырубился под тёплыми лучами солнца, после нелёгкой ночки разморило, а прожорливый урод воспользовался моментом. Будь на месте Санеми кто-то другой, давно бы сдох — шутка ли держаться на ногах благодаря одной силе воли. Впрочем, Шинадзугава признавал, что и сам тот ещё болван, что его инстинкты отвратительны, раз позволил себя облапошить.

Дичь тут скудная. Если бы не следы, которые едва-едва кое-где мелькают, можно было бы сказать, что животных здесь нет. Пробовал поймать птицу.

— Руки про-очь! Ду-урень! Дуре-н-нь! — проорала она и улетела. Шинадзугава не сдержал ругательств.

Он голодал вот уже четыре дня, перебиваясь еловыми иголками, заваренными кипятком на костре. Не демонами же было питаться! И сейчас, в последние часы испытания он почувствовал, что валится с ног.

Демон исподлобья сверкнул глазами — порывы ветра несли пыль и щепки прямо ему в лицо, но упрямая паскуда не опускала взгляд, — упёрся руками в землю и отполз. Осторожно, так аккуратно, почти робко, словно боялся лишним движением спровоцировать на атаку, но в глазах горел гнев и вызов.

Шинадзугава рассмеялся бы такой наигранности — изображать покорность и тут же перечёркивать усилия одним злобным взглядом, как нелепо. Но он и сам, возможно, не менее нелеп — Шинадзугава из последних сил держал маску «Я тут главный», однако сквозь трясучку, его неуверенность наверняка мелькнула.

Нет, медлить больше нельзя. Разворачиваться, бежать? Ха, ну он же не котёнок, который обмочился от страха. Перейти в наступление? Хватит ли силы добить?

Нет. Добить-то он демона добьёт, вопрос в том, останется ли в итоге живым?

Какое это имеет значение, по ту сторону всяко спокойнее. Ну подумаешь, сдохнет — одним человеческим отродьем меньше. Нужно немного потерпеть, а дальше… Санеми уже представил блаженную пустоту, кончиками пальцев почти ощутил холодноватую вуаль смерти… Но течение мыслей в его голове не сбавляло оборот.

Хоть он и повторял себе, что в наказание за свои грехи готов гореть в аду — если он существует — в глубине души Шинадзугава надеялся на иное. Как, избавившись от земных хлопот, он возвысится над болью, терзающей его с той самой ночи, рассмеётся ей в лицо, пнёт, наконец, хорошенько и отпустит. А дальше всё будет хорошо.

Душевного спокойствия ему захотелось. Надо же. Наскучила ему чёрствая земля. Жизнь, опостылевшая гнида, негоже собою утомлять господина. Шинадзугаву перекосило, странное чувство поглотило его, под рёбрами будто расползлось месиво грязи, и стало так тошно.

Тупая ленивая скотина. По земле бродит ещё множество душегубов, он не истребил и половины, ещё не сделал мир лучше. И Генья…

Он упрямый, толковый пацан. Что-нибудь придумает и дальше справится как-нибудь сам, правда?

Шинадзугава замер и, осознав направление мыслей, едва не зарычал. Он посмел назваться главой семьи, обещал быть опорой, защитой, а теперь, когда дошло до дела, его слово, оказывается, ничего не стоит? Его брат не будет жечь свечи и глицинию по ночам. Не будет прятаться в углу и вздрагивать от каждого шороха — нет, Санеми не бросит его среди этого зверья.

«Какие громкие слова. А может, ты лишь прикрываешься братом, чтобы оправдать свою трусость?» — уточнил мерзкий голос в голове. Шинадзугава хмыкнул — он такой отброс, что может и так… Нет, не может… Запутался!

Сглотнув ком в горле, Шинадзугава поднял взгляд на демона. Бежать, чтобы спасти себе жизнь или умереть, чтобы сбежать?

И отшатнулся — рука монстра, вялой обвисшей плетью взметнулась. Но не к нему, в сторону — и вытащила из кустов девчонку. Подмога? У Шинадзугавы уже не осталось сил удивляться, только притуплённое раздражение всколыхнулось где-то внутри: дурёха, навыки скрытности нулевые, ободранная, облезлая, тощая, с покромсанной паклей на голове. На вид ничтожество, очередная слабачка, на помощь, к огромному разочарованию, рассчитывать не стоит. У него остался только он сам.

И какого шинигами её сюда понесло?

Одна шелупонь обворовывает втихую товарищей, другой бегал-прыгал туда-сюда, весь из себя Господин Добродетель, а теперь беспомощной улиткой ползает по земле, третья разинула клюв и спасайте её, (четвёртый вообще гнусный трус и трепло) остальные заныкались по углам — ну и сброд же здесь собрался! И это будущее человеческого рода — благородные воины в борьбе с древним злом.

Демон с гадкой ухмылочкой подмигнул Санеми, и у него глотку свело от досады. Сейчас начнутся торги и шантаж.

* * *

Рин присела на колени, вгляделась в лицо Гию: бледный и измождённый, он лежал, не шевелясь, и никакие крики не могли заставить дрогнуть маску усталости, въевшуюся в его лицо. Впору испугаться, что Сабито перестарался с ударом и переломил ему шейные позвонки, однако артерия на шее билась. Мальчишка живой, просто истощён.

Рин даже ему завидовала: находясь в беспамятстве, он не терзался мыслями и не дрожал от ужаса, в красках представляя, что происходит в месте, откуда доносятся звуки битвы. И он не ненавидел себя за беспомощность. Не разрывался на части из-за сомнений стоит ли пойти на помощь. С затаённой надеждой не думал: может «помощь» будет лишь мешать, там справятся сами. Не корил себя за трусость.

Рин вздохнула и поднялась на ноги. Ощупав своё забинтованное лицо, она хмыкнула и тут же ойкнула — израненную щёку резанула боль.

Когда демон сбил её с ног, Рин упала прямиком в ручей; от страха, боли, воды, забившейся в уши, глаза, нос дышать стало нечем. К счастью, ручей был хилым, и Рин не захлебнулась, когда пыталась отчаянно вдохнуть. Волосы намокли, голову щекотало течение.

Сквозь шум воды через грохот сердца слышалось рычание. Острые зубы вонзились в лицо усердней, демон норовил пробраться к шее, вспороть глотку. Рин сопротивлялась, едва понимая, что делает. Она удерживала натиск, схватив монстра за шкирку, отталкивая, но разорвать расстояние не получалось — отодрать демона от себя можно только с куском собственной плоти.

Или пронзив его катаной.

Чтобы дотянуться до клинка, пришлось ослабить хватку. Демон воспользовался этим и прорвался к шее. От смерти Рин спасло лишь то, что она, перестав тщетно удерживать его, вовремя прикрыла шею рукой. Её пальцы прокусили до костей, раздался противный чавкающий звук и треск. Второй рукой с зажатым в ней клинком Рин ударила демона в бок, нанизав исхудавшее, но бойкое тельце на лезвие. Раздался скулёж и вой.

— Пфасфолль мнхе схъэсть типя, — захныкал зверёк, дёргая лапами.

Кто бы мог подумать, что демоны бывают не только человекоподобные. Это будет полезным уроком.

— Глпфый челофечишшко, — оскалился демон. Рывком подтянулся, соскользнул с клинка и снова кинулся в атаку.

Пока заторможенный усталостью мозг воспринимал информацию, рука дёрнулась сама по себе и снесла отродью голову одним ударом.

Солнечный свет, закованный в сталь катаны, вырвался на свободу, выжег плоть демона, развеивая горькие остатки мрака по ветру. Но даже умирая и распадаясь кусками пепла, он упрямо полз к ней. Отрубленная голова шептала:

— Хотьфу естфь. Хочу… я…

До тех пор, пока окончательно не рассыпалась пылью.

Сердце в груди грохотало, тепло в венах тлело углями восторга от маленькой победы. Колени наконец окрепли и перестали дожать. Может быть, из неё ещё выйдет толк? Рин снова всмотрелась в лицо этого мальчишки Гию. Вот уж кто на охотника точно не тянет. Слабоват. Даже она посильнее будет. И если один раз она справилась, вдруг справится и в другой? Таро Рин, Истребитель демонов, — звучит гордо.

* * *

Рукастый утырок снова завёл свой излюбленный ублюдский монолог о бесполезности сопротивления, о том, как он на протяжении десятка лет ломал «лисят» — местную элиту в охотничьих кругах, как последний выпуск был особенно сладок, и что самому Шинадзугаве до них ещё ого-го. Как бесполезны все их жалкие потуги, хотя он и премного благодарен, это было действительно забавно.

И в знак собственного великодушия, так и быть, он отпустит «милого демонёнка», ибо в гневе тот упоителен, и людишкам стоит увидеть зверя в человеческом обличии.

Санеми стоял с каменным лицом, пытался отдышаться и проморгать пелену, вставшую перед глазами.

И всё же: бежать, чтобы спасти свою жизнь, или умереть, чтобы сбежать?

Костлявую недотёпу демон отпустить не предлагал. Негласно поставил Санеми перед дилеммой: спасай свою шкуру или помри — ведь непременно же нужно спасти (в нынешних условиях шанс ничтожен) юную деву, как и подобает настоящему мужчине. И пока Шинадзугава метался бы между отчаянным, по мнению демона, желанием жить и тем, как поступить бы «правильно», изворотливая дрянь, заговаривая зубы, тянула бы время и дождалась бы момента, когда отразить атаку он не сможет. Их обоих бы сожрали.

А ведь демон действительно был прав: Шинадзугаву раздирало на части, но не девчонка была виной тому.

Значит, всё-таки бежать?

Девчонку спасёт только чудо, а Санеми чудесным точно не назвать.

Суставы колен и стоп скрипнули, когда Шинадзугава приготовился развернуться и рвануть прочь. Мышцы едва ли не икрились в напряжении; он почти сорвался с места, но в последнее мгновение поймал умоляющий отчаянный взгляд. Такой же был у Геньи.

Шаркая и спотыкаясь, брат приблизился неловко, неуверенно — Генья определённо не знал, как вести себя с ним теперь, когда минули годы. Это была их первая встреча с того дня. Санеми позволил себе один взгляд — мелкий заметно повзрослел, пропали пухлые щёки, голос перестал быть писклявым, Генья вытянулся, но остался тощим, как прутик — после чего молча отвернулся и возобновил отработку ударов на деревянном манекене. Генья рухнул на колени и молил о прощении за свои злые слова, плакал, раскаивался и просил дать шанс начать всё заново, обещал, что больше не подведёт, а Санеми, краем глаза наблюдая за этим, старался сохранить на лице невозмутимость.

Нет, ну не дурень ли, а? Помощник недоделанный, лезть в Охотники — так он ему и позволил. Узнать бы какой мерзавец дал Генье наводку на это додзё и просветил об Организации…

Тогда Санеми прогнал его прочь, для пущей достоверности избив напоследок. Он надеялся, что его грубость раз и навсегда отвернёт Генью, убьёт всю его мотивацию становления Истребителем и оборвёт связывающую их нить — ни к чему Генье сближаться с будущим трупом и будущим трупом становится. Но этот проклятый взгляд одинокого брошенного щенка, которого разрывает от боли, но он всё ещё продолжает надеяться, что ты протянешь ему руку помощи — он врезался в сетчатку глаз намертво.

«Да кто ты такая чтобы так на меня смотреть?»

Шинадзугава дёрнулся. И остался, где стоял.

Значит, всё-таки в бой?

Острый ветер, обдувая холодным неприятным потоком, заставил свернуться кровь на одной из ран. А вот другую бы перевязать не помешало. Шинадзугава крепче сжал клинок, чувствуя, как струйка крови течёт по ладони. Прямо на рукоять и ниже по лезвию. А ведь этот клинок должна украшать не его кровь, а демона.

На поляну опустился предрассветный туман.

«Нужно лишь немного перетерпеть. Прошу, дай мне сил», — подумал Санеми и сделал шаг вперёд.

Рин кричала — но с губ, пережатых ладонью, срывался лишь хрип, и крик возвращался обратно в глотку, расцарапывая всё внутри. Кость горела — демон повредил ей руку. Пальцы чудовища впились в затылок, расцарапывая ногтями кожу, и, сжав шейные позвонки, приподняли Рин, выставив перед собой. Демон что-то говорил, время от времени встряхивая её тело, надавливая на макушку и заставляя кивать. Рин не могла сосредоточиться на его словах. Все мысли обратились ужасом к незавидной участи, к упрёкам в собственной никчёмности; мысли прыгали от вариантов побега к призыву, чтобы всё закончилось скорее. Они, как блохи, скакали от смятения, смирения к желанию жить и молитвам о помощи. К нему.

Сквозь мутное облако тумана приближалась щуплая мальчишечья фигура. Охотник ковылял вперёд упрямо и непоколебимо, несмотря на хромоту, свои раны. И несмотря на угрозы демона раздавить её.

— Зачем тебе это, мальчик? Ты уйдёшь, будешь жить спокойно, зная, что в смерти девчонки, быстрой и безболезненной, будет виноват гадкий О’ни. А если нет — я буду убивать её медленно.

Вторую руку пробило острой болью. Сломали, оторвали, вывернули? Рин зажмурилась, боясь увидеть брызги крови и предплечье, которое болталось бы на тонком кусочке кожи.

— Каково это: видеть чужие страдания и знать, что их причина — твоя самонадеянность?

Демон напрягся; затрещали суставы, когда сначала неловко, но затем всё увереннее он встал в полный рост.

Рин оторвали от земли, выше и выше. Туловище перехватили, обвили крепко, ноги поднесли к разинутой пасти.

Это её вина — возомнить, что способна стать Истребителем после пары лёгких побед. Да, она глупа, накажите, обругайте за это, но оставьте в живых.

Рот монстра приближался неумолимо. Рин захрипела громче, ужас прорезал тело судорогой, и оцепенение спало. Она извернулась всем телом, пытаясь выбраться, вывернуться.

Охотник ударил неожиданно: вот он был там, а теперь тут. Своей подлой сущности демон изменять не стал, закрылся, подставив под удар Рин. Клинок еле успел уйти в сторону, кожу прорезало мурашками от холодного порыва рассечённого воздуха. Ругнувшись, Охотник перекувыркнулся в воздухе. Его занесло в сторону, но он всё же восстановил равновесие и продолжил наступление.

В сердце Рин призрачная надежда робко подняла голову.

За мгновения, казалось, длиною в жизнь, его едва не схватили сотню, тысячу раз. Но он перескакивал через верткие цепкие пальцы, отталкивался от предплечий, запястий и двигался вперёд.

Рин бухнулась на землю нелепым мешком с костями, с такими ранами смягчить падение ловкостью было нельзя — демон был вынужден отпустить её, прикрывая свою шею. Сознание покинуло её.

Макомо закрыла глаза и сосредоточилась. Важны каждый волосок, вдох, жест.

Это сложно — нужно не только вспомнить, представить картину в голове, а зацепиться за суть. В прошлый раз потребовалось много усилий, сущность призрачного человеческого отголоска с трудом поддавалась перемене.

И сейчас, нехотя, но образ пришёл в движение. Мурашки по затылку ощущались непривычно. По лицу пробежала волна, она должна смазать и стереть черты лица Макомо. А теперь нужно заменить их другими…

При своём «пробуждении» по ту сторону мира Макомо выглядела изувеченным огрызком — об этом любезно поведали ребята.

Ни луна, ни солнце, ни проблеск звёзд не осветили ей дорогу, Макомо погрузилась в сумеречную мглу. Воспоминания выцветали стремительно, ускользали грязно-пепельным маревом ввысь прежде, чем удавалось их осознать. Потом, намного позже и Урокодаки, и их дом, тренировки — всё пришлось узнавать заново путём наблюдения. Но тогда в туманной серости на холодной земле Макомо растворялась. Её тянуло куда-то. Только на краю сознания трепетали, как крылья обгоревшего мотылька, боль, страх и ярость — в укромном уголке её пережёванного сердца пульсировали мысли о том, что нужно бороться. Нужно продолжать сражаться, нужно отомстить и спасти в будущем тех, кого ещё можно…

Внешность духа это то, каким он запомнил себя, каким себя воспринимал, и чтобы вернуть целостность, нужен якорь.

На другой стороне мира Макомо удержала злоба. От участи неупокоенного обезображенного духа её уберегла протянутая рука помощи одного из первых учеников Урокадаки.

Макомо склонила голову в сторону. Мутная фигура из тумана радостно всколыхнулась — Изумо дал добро. Остальные безмолвно наблюдали. Пока никому из них, двенадцати, не хватало мастерства влиять на материальный мир, кроме самой малости у самой Макомо. Да и находиться вдали от горы Сагири им долго было нельзя, тянуло обратно. Время подходило к концу, нужно успеть.

Шинадзугава уходил от ударов, уворачиваясь и перескакивая на другие линии атак. Когда руки снова потянулись к нему, он подпрыгнул и, отталкиваясь от кончиков смертоносных пальцев — эта игра по лезвию ножа до дрожи забавляла, словно второе дыхание открылось — он кинулся в лобовую. Этот рывок последний, на другие сил не хватит: в глазах уже темнело, лишь общие очертания ещё удавалось разглядеть.

Демоны, особенно открывшие в себе дар Крови, чувствуют присутствие человека, благодаря обонянию. Они способны вычислить человека по запаху крови, циркулирующей в венах. Никакое укрытие не спасёт. Но чтобы понять, как именно движется человек, нужны глаза. Призраки окутали фигуру Шинадзугавы туманом, укрывая от недоброго взгляда.

Решающий замах — час Макомо пробил. Она вынырнула из-под руки Шинадзугавы, загораживая его, и ушла немного в сторону. Отклонение на пару градусов, но даже они помешают вычислить Демону траекторию удара.

— У-у-урок-кодаки… — пролепетал Демон рук. Впалые усталые глаза выпучились, мутный зрачок немного прояснил разлитый до края радужки ужас. Демон, пытаясь стать незаметней, скукожился, до побеления пальцев вцепился в свою шею, укрывая её от смертоносного лезвия. — К-как?

Не успел он обдумать стратегию, понять, как здесь появился заклятый враг, удар из-за спины разрубил Урокодаки надвое. Брызги крови напитали воздух запахом железа. Демон рук на мгновенье пораженно замер, недоверчивый смешок вырвался из горла и перерос в хихиканье. В нём не было ехидства или торжества, только растерянность. Чуйка подсказывала: что-то не так.

И точно — вместо того, чтобы пасть на землю кусками плоти, Урокодаки растворился, расплылся в воздухе серым безжизненным облаком. Наваждение рассеялось, а кровь, которая, как казалось Демону, хлынула из ран врага, была его собственной.

Маленький зверёныш бил, бил и бил, пока не прорубил себе путь для завершающего удара. Натиск давил чрезмерно, а тело не успевало восстановиться. В ушах набатом колотило сердце, из глаз сыпались искры. Темно и больно. Он не мог ни закрыться, ни отодвинуться. Неужели конец?

Ноздри наполнил запах прелой листвы и смерти. Впрочем, смрад демона совсем скоро развеет ветер и здесь будет чисто.

К губам и липкой от пота щеке пристала лесная грязь, от пресной сухой пыли с хрустящими крупицами земли першило в горле. Санеми закашлялся. Жутко хотелось пить. От усталости и перенапряжения конечности свело судорогой, и Шинадзугава свернулся в клубок, сжался, чтобы смягчить спазм.

— Справился. Справился, — пробормотал он прямо в землю, всколыхнув сор дыханием. Где-то сбоку раздалось «Спасибо тебе», но Шинадзугава слишком устал, чтобы открыть глаза и посмотреть на говорящего.

Рана на руке всё ещё кровоточила. Верно, расслабляться ещё рано. Вяло и лениво, с трудом пошевеливаясь, Санеми всё же перевязал руку и снова прижался щекой к пыльной земле, которая, как ему казалось из-за головокружения, ходила ходуном. Хоть сознание и было мутным, но окончательно меркнуть не спешило, поэтому Шинадзугава обдумывал, что делать дальше. Сейчас он немного восстановится, затем приведёт в чувство эту маленькую тупицу, дальше спустится к месту сбора, получит катану. Свою собственную катану.

Его сердце забилось радостнее от мысли, сколько голов снесёт с плеч его клинок.

Да, всё-таки он справился.

* * *

Кайгаку остановился неподалёку от цветущих глициний. Уже на месте. Скоро покинет эту зловонную дыру. Тучи рассеялись, прояснив ночное небо: оно посветлело, звёзды почти растаяли, но тусклая луна ещё не померкла. По другую сторону горизонта, окрашенного в бледно-розовый, великодушно разделив с луной небосвод, готовилось воссиять солнце.

Раннее утро обдало тело прохладой, мурашки всколыхнули кожу, и Кайгаку поёжился. Было до отвратительного свежо. Так, что свежесть эта душила.

Смотри, рождается новый день, Выскочка. Проклятый Юичиро. Паршивый идиот.

По правде говоря, Кайгаку он никогда не нравился. Наигранно мужественный, при этом с жеманностью, сокрытой в жестах, которую он поспешно прикрывал нарочитой грубостью. Выглядело неуклюже. Юичиро прогнил насквозь лицемерием.

Слабак, который нуждается в том, чтобы хотя бы выглядеть сильным в глазах других? Неприятель, который желает обмануть и занять место Кайгаку, опрокинуть его и унизить перед Учителем? Трус, который боится настоящего себя? Да что с ним не так?

Окруженный ореолом странной тайны, Юичиро раздражал Кайгаку неимоверно. Попытки выбить правду силой провалились, до игры в друзей Кайгаку пока не опустился. Кайгаку бросил на него беглый взгляд — на окровавленном лице не было ни намёка на подсказку. Похоже, ключ к разгадке этой тайны теперь недосягаем, да?

Если начистоту, и сам Кайгаку был не тем, за кого себя выдаёт. Поэтому, вероятно, при всей фальши и их непростых отношениях, к Выскочке он был и снисходителен в том числе. В новой жизни Кайгаку был подающим надежду рекрутом, гордостью своего Учителя. Если рассматривать картину полностью, он играл перед Шиханом того, кем его хотели видеть, а в глубине своего трухлявого сердца он был мразью, тяготеющей к силе. Он живёт ради себя и сражается только ради себя — не ради глупой справедливости, мести, всеобщего блага, но ради силы. Она даст всё. Быть может, и возможность исправить ошибку прошлого?

…Не ошибку, так, помарку. В конце концов, они всё равно были мусором.

Момент, когда на Юичиро слетелись падальщики, Кайгаку из-за раздумий пропустил. От громоподобного «Каррр!» едва не подпрыгнул, но тут же бросился отгонять проклятую птицу.

— Поторопись! Лека-р-р-рь! Ему нужен вр-рач!

Так это ведь те самые помощники Охотников! У сэнсэя был такой, точно. Ворон уз даётся каждому члену организации. И чей же этот и что он забыл здесь? Уже прилетел к новому хозяину? Или… они что, наблюдали за испытанием всё это время? Зачем? Кому-то из Истребителей интересно, как юные глупцы мрут в пасти людоедов?

— …Лекар-рь!

— А? — выдохнул Кайгаку, не улавливая мысль.

— Твоему дрр-р-ругу нужен… Лек-ка-рь!

— Что?

Ворон подлетел к нему, ударив по лицу крепкими крыльями. Лоб кольнуло — уродец его клюнул. Отпихнув животину в сторону, Кайгаку недоверчиво прикоснулся к ледяной руке Юичиро — расцветшая надежда оборвалась в ледяную пустоту. Пульс по-прежнему не прощупывался. Смешок сорвался с губ, Кайгаку медленно развернулся, разглядывая ворона. Этот придурок имел в виду Рыжего?

— Тор-ро-пись! За мной! — прокричал ворон и взлетел ввысь.

* * *

Урокодаки опустился на землю. Слушая, как внизу обрыва шумит вода, он наблюдал за расцветающей зарёй. С наступлением рассвета его патруль окрестностей закончился, но ум был слишком взбудоражен думами, чтобы просто заснуть. Ведь они должны вернуться сегодня.

Его старческое сердце изнывало от беспокойства. Эта неделя была долгой, каждую её секунду, за работой ли, за едой, во сне, Урокодаки проводил в обращении молитв к милостивым духам.

Вдох-выдох, размеренный стук сердца. Всё в порядке. Их умений достаточно, чтобы защитить себя. Это ничего, что солнце перекатилось за полдень, они задерживаются, а ему самое время выполнить бытовые дела — дети не могут вернуться в холодную пыльную хижину. Об ужине тоже позаботиться стоит.

Сумерки, дорога до сих пор пуста. В уютной хижине, глядя на пламя очага, одинокий старик пытался совладать сердцем, готовым вот-вот распасться на куски.

Это ещё не значит ничего, верно?