Теорема любви (гет)

Бессмыслица — искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет.

А. и Б. Стругацкие.

«Понедельник начинается в субботу»

 

Советам директора Хунта не внял. Более того, он сделал всё с точностью наоборот.

Наплевав на общественное мнение, он, выйдя из приёмной директора, у всех на глазах обнял Татьяну за плечи. Так они и ушли на седьмой этаж под восхищенными взглядами сотрудников всех возрастов.

А на завтра строго после окончания рабочего дня Хунта забрал Таню из общежития. Сделано это было в духе варварских традиций местных племён: на лихой вороной тройке с бубенцами. Институт в ужасе замер в ожидании кутежа с цыганами, медведями, быками, драконами — трудно было предположить, куда с русским размахом развернется свободолюбивая кастильская душа дона Кристобаля. Но ничего подобного не произошло: профессор знал меру.

Со следующего утра они превратились в красивую пару, счастливую своим тихим счастьем. Хунта входил в институт под руку с Татьяной, вечером они уходили вместе. Он перестал обращаться к ней по имени-отчеству при знакомых и коллегах, хотя в официальной обстановке всё же был с ней на «вы». Всем стало известно, что Таня входит в его кабинет без стука.

Они не выставляли чувства напоказ, но людям нравятся красивые легенды, и чуть ли не каждый день девушки шептались, что якобы видели грозного профессора и талантливую аспирантку целующимися у окна на лестнице. Все ждали, когда на пальце Татьяны появится кольцо, но этого не случилось, и постепенно об этом забыли думать. В конце концов, за окнами бушевали метели ХХ века, и буржуазные предрассудки не выживали в суровом соловецком климате.

Многие замечали, что характер Кристобаля Хозевича изменился в лучшую сторону. Всё чаще на его лице видели не сдвинутые брови, а сдержанную улыбку. Голос его стал мягче, а суждения — не столь категоричны. Грубый Корнеев утверждал даже, что профессор прибавил в весе килограммов эдак шесть. Но это в Витьке говорила зависть. Хунта оставался по-прежнему строен и элегантен.

На улицу сотрудников его отдела пришёл праздник. Прекратились душевыворачивающие допросы и прочие изуверские эксперименты над дурными и хорошими сторонами их личностей. Из-за стен кабинета профессора не неслись больше леденящие душу крики и стоны грешных и праведных приведений и призраков. И даже вечный узник нашего вивария Кощей Бессмертный нарушил молчание и попросил узнать, почему многоуважаемый Кристобаль Хозевич перестал наносить ему визиты. Получив ответ, Кощей был так удивлён, что опять замолчал навеки.

Магнус Фёдорович Редькин расхрабрился до того, что попросил профессора дать материал для его коллекции описаний человеческого счастья. Хунта любезно согласился побеседовать на эту тему. Через час Татьяна обнаружила учёных мужей и половину бутылки абсента, оживленно общающимися в клубах табачного дыма в кабинете Хунты. Редькина смысловикам потом пришлось выносить, а затем ещё и разрабатывать методику комплексной оценки пустого, досужего, назойливого и ещё семидесяти трех видов человеческого любопытства.

Эдик рассказал, что случайно услышал фрагмент разговора Кристобаля Хозевича с Кивриным. «Веришь ли, Теодор, — говорил Хунта, — я перечитываю свои прежние труды и смеюсь — какой же я был дурак! Я не хочу больше искать смысл жизни. Пусть молодые ищут, а я нашёл. Я забросил все дела и теперь только помогаю Татьяне».

На Тане статус профессорской возлюбленной никак не отразился. Она осталась милой, простой, чуткой и отзывчивой. Охотно соглашалась передать что-либо профессору или напомнить о чём-то, если это касалось работы. Заступалась за сотрудников отдела, если взбешённый какой-нибудь ошибкой подчинённых Хунта грозился отправить всех интервьюировать вурдалаков. Всегда была готова помочь любому по мере своих сил вне зависимости от того, была ли просьба связанна с работой или с другими проблемами, которые неизменно возникают в человеческих жизнях. Ведь научные сотрудники хоть и маги, но всё-таки человеки.

 

Я уже рассказал, как требователен был Хунта к своей любимой ученице. Но это было только начало. Открыть новое направление работ помог, как это нередко бывает в науке, случай. И кофе.

Незадолго до Нового года профессор взялся варить традиционный утренний кофе и попутно рассказывать Татьяне об статье, которую прочёл ночью в ещё не опубликованном номере «Nature». Увлёкшись пересказом, он забыл следить за джезвой, которая закипала на противне с горячим песком. А когда спохватился, надо было действовать стремительно. На траектории между джезвой и профессором оказался табурет. Хунта споткнулся и схватился рукой за край горячей плиты. Про кофе пришлось забыть.

Все знают, как болезненны ожоги. Татьяна тут же получила в работу новую задачу, и ей пришлось много раз за день ослаблять боль в ладони профессора. Когда на следующий день она делала перевязку, то удивилась, как значительно восстановилась кожа. Она указала на это профессору, и тот, подумав, сказал:

— А знаешь, надо проверить, не произошел ли качественный переход в твоем навыке.

Таня представила, что её ждет, и тихо ахнула.

 

Но перевести исследования на новый уровень оказалось не так просто. Хунта был категорически против привлечения в качестве объектов посторонних людей, и Татьяна с ним согласилась. Уж очень это скользкая тема — целительство, а слухи и тем более повышенное внимание были совершенно не нужны.

От стандартного решения — использовать на начальной стадии животных вместо человека — пришлось отказаться. У Татьяны не получалось работать на крысах, кроликах и собаках. Почему — было не ясно. Она говорила, что ей очень жалко несчастные создания, и это мешает ей сосредоточиться.

— То есть меня ты жалеешь меньше, чем крысу, — обиженно заключил профессор.

— Но они же неразумные, Кристобаль Хозевич! Они не по своей воле должны страдать.

— То есть разум, страдающий по своей воле, не достоин жалости?

Таня только руками развела.

Без конца подставлять под нож себя профессор тоже не мог. Шрамы, безусловно, украшают мужчину, но такие украшения у профессора имелись, и ему было достаточно. Расписывать себя, как вождь африканского племени, он точно не хотел даже ради науки и любимой ученицы. Кроме того, было ясно, что результаты экспериментов только на одном объекте будут неинформативны.

И тут Хунту озарило: он вспомнил, что в институте есть несколько смелых и ответственных парней, которые к тому же очень хорошо умеют держать язык за зубами. Ну просто идеальные кролики.

 

Таня пришла к Витьке Корнееву, тихонько вздыхая. А увидев, что мы втроём (Роман тогда был в отъезде) пытаемся решить систему уравнений, которая математически доказала бы верность корнеевских умозаключений, Татьяна вздохнула так горестно, что сочувствием прониклись даже выпотрошенные Витькой караси. Мы же сразу позабыли про все уравнения.

— Танечка, что случилось?!

Таня подняла на нас затуманенные слезами очи:

— Хунта хочет, чтобы я людей мучила. Резала, а потом лечила.

— Каких людей? — спросил Эдик.

И тут Татьяна выдала:

— Вас!

Мы опешили. Корнеев почесал в затылке.

— А глубоко надо резать? — спросил он.

— Я не буду вас резать! Я не могу так! — застонала Таня.

Чтобы хоть как-то успокоить Татьяну (да и себя тоже), мы принялись рассказывать ей, какие у каждого из нас были в жизни болезни и травмы и как нас лечили. Потом как-то незаметно перешли на анекдоты про врачей и пациентов. А потом подтянули чаёк с кофейком, и разговор потёк спокойно и весело.

С тех пор, как лихая тройка увезла Татьяну из общежития, нам уже не удавалось пообщаться с ней вот так запросто. А ведь нам было о чём поговорить и поболтать.

В половине одиннадцатого вечера в дверь корнеевской лаборатории постучали.

— Это он! — ахнула Таня и спряталась за широкую спину Витьки.

Это действительно был он. Не дубль профессора, а Кристобаль Хозевич Хунта собственной персоной в самом отвратительном настроении.

Хунта пожелал нам всем доброго вечера и очень вежливо поинтересовался, не знаем ли мы, где Татьяна Васильевна.

Мы с Эдиком начали пожимать плечами и что-то мямлить, а Витька решительно заявил:

— К сожалению, профессор, не знаем.

К нашему удивлению, Хунта лишь кивнул и хотел уйти, но тут Татьяна сама вышла из укрытия.

— Я здесь, Кристобаль Хозевич.

Мы замерли, ожидая вспышки гнева. Но профессор только облегченно вздохнул:

— Наконец-то нашёл. Пойдем, Таня, уже поздно.

— Никуда я с вами не пойду! — вдруг заявила Татьяна.

Краем глаза я увидел, как Витька метнулся к дивану — спасать самое ценное оборудование. Мы с Эдиком замерли. Буря, которая сейчас разразится, разметает и нас, и лабораторию, и всё вокруг. Но ничего не произошло.

Хунта изумлённо смотрел на Татьяну, однако никакого намёка на громы и молнии не было и в помине.

— Но почему, Таня?

— Потому что вы циник, Кристобаль Хозевич! Холодный расчётливый циник! Вы готовы ради удовлетворения своего любопытства пустить под нож всё, что угодно: себя, зверей, людей. Я так делать не могу. И участвовать в этих изуверских экспериментах не буду!

Воцарилось долгое молчание. Мы переминались с ноги на ногу, чувствуя себя очень неуютно в роли зрителей. По лицу Хунты было совершенно непонятно, как он ответит Татьяне.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Согласен, идея была не из лучших. Давай по дороге домой поищем другие варианты.

— Да нет других вариантов, Кристобаль Хозевич! И поймите же меня, я о другом говорю. О вашем цинизме! О том, как легко вы назначили в жертвы людей, которым вы очень многим обязаны! Ну нельзя же быть таким… таким неблагодарным!

Хунта посмотрел на нас троих.

— Мда… Я так понял, что Татьяна Васильевна уже изложила вам все планы своих исследований.

— Есть такое, — шмыгнул носом Корнеев.

— Прошу извинить меня за… За бессердечность. Если я сам готов идти на жертвы ради науки, это ещё не значит, что можно приносить ей в жертву других.

— А нас не надо приносить, — сказал вдруг Эдик. — Если вы не собираетесь отрезать ноги и головы… А впрочем, даже если собираетесь, я согласен.

— Эдик, милый! — ахнула Таня. — Да я же сама ещё не знаю, получится ли хоть что-то! Это же гипотеза!

— Так начнем с малого, — сказал Витька. — А не получится — будем анализировать результаты. Ну подумаешь, останутся шрамы. Зато хоть в чём-то разберёмся.

Таня восхищённо смотрела на нас.

— Я тоже готов, — кашлянул я. — Потом будет что вспомнить.

Из глаз Татьяны опять потекли слезы.

— Спасибо! Спасибо вам огромное… Я буду очень-очень стараться!

— Спасибо, господа, — проникновенно сказал профессор и добавил: — Рад, что не ошибся в вас.

— Так вы всё заранее просчитали! — ахнула Таня.

— Ну… — Хунта попятился к двери. — Не без этого…

— Ах вы изверг! — воскликнула Татьяна и добавила: — На вас я больше экспериментировать не буду!

Профессор вздохнул.

— Как будет угодно.

— Идёмте домой, — холодно бросила ему Татьяна. — Ребята, спасибо за чай, завтра загляну к вам.

Хунта открыл ей дверь, и они ушли.

— Во даёт девка… — прошептал Корнеев.

И тут из-за двери донеслись голоса Татьяны и профессора.

— Танюша, пожалуйста!

— Нет, и не просите!

— Но колено…

— Забудьте про танго!

— Но мигрень…

— Жили вы с ней до меня — и теперь проживёте!

— Но сердце…

— Не может болеть то, чего нет!

Мы бросились к двери. Открыть её мы, конечно, не могли, но в крохотную щёлочку увидели: в полутёмном коридоре, скрестив руки на груди и гордо глядя в потолок, стояла Татьяна. Над её головой качался венец из звёзд, на плечи сыпались холодные искорки. А у её ног на глазах расстилался ковер из орхидей. Среди цветов стоял Кристобаль Хозевич — стоял на одном колене, виновато склонив голову!

И он добился-таки своего. Таня сменила гнев на милость. Она нежно улыбнулась и положила руки ему на плечи.

— Ну что с вами делать? Повинную голову меч не сечёт.

— Мою пусть сечёт.

— Не слишком ли радикальное средство от мигрени?

— В самый раз.

— Хорошо. Тогда завтра я опять буду вас резать.

— Правда? — с надеждой в голосе спросил Хунта.

— Правда.

Он вскочил, словно ему было лет двадцать (правое колено в определенных ситуациях, видимо, было заодно со своим хозяином), и подхватил Татьяну на руки. Она пыталась вырваться — бесполезно. Он закружил её, и она обвила его шею руками и прижалась губами к его губам.

Деликатный Эдик закрыл дверь.

— Шах и мат, — пробормотал Витька.

 

В тот же вечер мы основали самую, пожалуй, тайную в мире научно-исследовательскую организацию: закрытый клуб ученых кроликов. Было много споров, надо ли ставить дефис между «ученые» и «кролики» и стоит ли брать кроликов в кавычки. Но эти вопросы отпали сами собой — для удобства название клуба быстро сократилось до двух слов — клуб кроликов. И так было ясно каких.

Мы стали участниками таинственных экспериментов. Татьяна и Кристобаль Хозевич работали в тайне даже от Невструева. С нас взяли клятву молчать, и мы молчали. Только придумывали поводы сходить на этаж смысловиков и причины появления на наших руках то порезов, то ожогов.

Татьяна с нашей помощью изучала свою способность ускорять восстановление повреждённых живых тканей. Работа была в самом начале, вопросов было во сто раз больше, чем ответов. Хунта посоветовал ей пока не зацикливаться на поиске механизма воздействия, а изучить, от чего зависит эффективность процесса. Этим она и занялась.

Оборудование и финансирование ей не требовалось. Стол для экспериментов (и обработки их последствий) поставили в кабинете профессора. Скальпель, секундомер, спирт, бинты и пластырь — вот, собственно, и всё, что там было. Найти прибор, который хоть как-то фиксировал то метаполе, которое создавали руки Татьяны, мы так и не смогли. Ничего из существующей аппаратуры не подходило. Нужный прибор ещё предстояло изобрести.

Таня старалась причинять нам как можно меньше неудобств. Разрезы были небольшие, она всегда чередовала «кроликов» и дожидалась, чтобы последствия предыдущих экспериментов хотя бы немного затянулись. Она долго спорила с Хунтой по поводу применения антисептиков для обработки экспериментальных и контрольных разрезов. Он утверждал, что обработка смазывает результаты, Татьяна говорила, что сепсис будет совсем не кстати. Она настояла на своём.

Татьяна тщательно вела записи, мы ей помогали. Фиксировали зависимость скорости заживления от размера пореза, от времени воздействия, от периода, который прошел от нанесения повреждения до начала воздействия, от времени суток, от погоды, от настроения — Татьяны и нашего, и ещё от полутора сотен факторов. На первую серию экспериментов ушло полгода. Потом ещё месяц на анализ результатов.

Наконец Хунта пригласил нас всех обсудить первые итоги. Мы собрались у него в кабинете, как и положено заговорщикам, ближе к полуночи. Ночи опять были белые, окно было открыто, и в него долетал слабый запах жасмина. Но после недолгого столкновения с дымом сигары профессора аромат цветов бессильно капитулировал.

Татьяна раздала нам папки с результатами. Несколько минут мы разбирались в диаграммах и графиках.

— В общем, если не обращать внимание на некоторые вылеты, можно сказать следующее, — поясняла тем временем Таня. — Лучше всего заживают порезы, на которые воздействие накладывается сразу. Если воздействие было утром или вечером — почему-то эффект лучше, чем в середине дня. Влияние остальных факторов, видимо, настолько незначительно, что обнаружить его не удаётся. Всех, кроме одного. На Кристобале Хозевиче заживает быстрее. Раза в полтора. И это несмотря на разницу в возрасте, которая совершенно точно должна давать обратный эффект. Гипотез тьма. Вопрос, как их проверить.

— А мне кажется, и проверять нечего, — сказал Амперьян. — Вы же любите друг друга. В этом и дело. Любовь — огромная сила.

— Самое очевидное объяснение редко бывает верным, — заметил Хунта, хотя гипотеза Эдика ему явно понравилась. — Да, мы небезразличны друг другу, мы много времени проводим вместе, мы… Татьяна Васильевна, может, вы продолжите?

Профессор имел в виду «продолжите ваш доклад», но Татьяна решила продолжить его мысль.

— По-вашему, парни не догадываются, чем мы с вами ещё занимаемся? — усмехнулась она. Мы дружно поперхнулись и уставились в диаграммы.

— Разницу в возрасте, — продолжила Татьяна, — устранить нельзя, но некоторые другие условия можно уравнять…

Моим ушам стало жарко. Не могу утверждать, что остальные подумали о том же, что и я, но Татьяна, взглянув на нас, засмеялась. Потом повернулась к профессору. Я рискнул на секунду поднять глаза. Видимо, Хунта тоже не ожидал, что исключительно научные цели могут привести к таким поворотам в его личной жизни.

— Да в другую сторону уравнять! — весело фыркнула Татьяна.

— То есть мне в монастырь уйти? — пробормотал Кристобаль Хозевич.

— Ну, не навсегда же.

Хунта обречённо молчал.

— И это ради науки, — настаивала Татьяна.

— Так, давайте прервёмся! — не выдержал профессор. Он подошёл к старинной небесной сфере, снял верхнюю половину и спросил: — Коньяк, виски, джин, ром?

— Ром! — брякнул Корнеев.

После стакана рома монастырь отнюдь не стал желаннее.

— Надо просто исключить из оценки результаты экспериментов на Кристобале Хозевиче, — предложил я. — А мы втроём в равных условиях.

Хунта тут же налил мне ещё стакан и чокнулся со мной. Все весело засмеялись.

— Знаете, что мы упустили? — сказал Эдик. — Нам нужны женщины.

Мы переглянулись и захохотали уже в голос.

— Да я имел в виду, что среди «кроликов» нет женщин! — оправдывался Амперьян. — Нерепрезентативная выборка получается.

— Сам ты кролик! — хохотал Корнеев.

— Тебе нужна только женщина или обязательно с кроликами? — не отставал я.

Хунта, слушая нас, сдержанно посмеивался.

— Вообще-то Эдуард Борисович прав, — сказал он, когда мы отсмеялись. — Действительно, надо пригласить под скальпель нескольких дам. Это исключит фактор межгендерной привлекательности. Однако автоматически расширит круг посвящённых.

— Ничего не поделаешь, — сказала Татьяна. — Иначе не получим достоверных результатов.

— Я могу попробовать Стелле предложить участвовать, — сказал я.

— Я Лиду попрошу, — сказал Эдик.

— Катя не согласится, — вздохнул Витька. — Она крови боится. Но я поищу, кого можно позвать.

— Только не очень увлекайся, а то от Катерины получишь! — отыгрался Амперьян.

Мы опять засмеялись.

Так, с шутками и безобидным подтруниванием мы очень медленно продвигались в поисках истины. Нас от неё отделяли ещё тысячи экспериментов и сотни часов размышлений над результатами. Но нас это не смущало. Дорогу осилит идущий.

 

С расширением круга «кроликов» пришлось искать новое место для работы Татьяны. Памятуя прошлогодний инцидент, профессор больше не хотел рисковать своей репутацией, а посещение его кабинета таким числом молодых сотрудниц могло дать недоброжелателям уж очень пикантные основания для гнусных инсинуаций.

Впрочем, добиться от администрации выделения отдельного помещения для работ Татьяны не составило профессору большого труда. Для отвода лишних подозрений в комнате установили стол с вытяжкой и УФ-лампы, на полках разместили колбы, чашки петри и прочее лабораторное стекло. Девушки заселили комнату всевозможными растениями, которые прижились на удивление быстро и хорошо, и там стало совсем уютно.

Растения навели Татьяну на мысль о том, что может иметь значение обстановка, в которой находятся объект и субъект воздействия. Так возникла идея провести серию экспериментов на природе.

По понятным причинам идея совсем не понравилась Кристобалю Хозевичу. Не знаю, из каких сверхпрочных материалов были сделаны обручи, которыми он сковал своё сердце (оно у него, несмотря на утверждения многих, всё-таки было), но новая серия экспериментов была им одобрена. Сам он отказался в ней участвовать. Мы стали только больше его уважать за это. Мудрый корифей понимал, что, как бы он ни был любим прекрасной Татьяной, ни его знания, ни изысканные манеры, ни опыт в «науке страсти нежной» не заменят молодости. А подобное тянется к подобному.

Итак, мы стали выбираться в короткие экспедиции, благо за окном лето было в самом разгаре. Уйти с ночёвкой мы пока не решались, но все воскресенья клуб кроликов заседал теперь в соловецком лесу, на берегах реки Соловейки, у Невынь-озера, у Косого камня и в прочих красивых и диких местах.

 

Как-то вечером мы, уже перерезанные и обработанные, весело суетились у костра, отгонявшего мошкару. Девушки варили кашу, Эдик достал гитару и стал напевать «Гренаду», но никто из нас не помнил всего текста. И мы начали дерзко втягивать в рифмы то, что было ближе и понятнее, чем далекая война.

Откуда у Таньки испанская грусть?

Она не расскажет про то, ну и пусть.

Мы знаем, кого полюбила она.

Гренада, Гренада, Гренада моя!

Татьяна засмеялась:

— Ничего у вас не выйдет, товарищи поэты! Кристобаль Хозевич родился в Кастилии, а не в Гренаде.

— Однако…- сказал вдруг кто-то совсем рядом. Девчонки взвизгнули, мы вздрогнули.

— Однако любопытную информацию можно почерпнуть ноныче в соловецком лесу.

В десяти шагах от костра стоял Роман Ойра-Ойра. Он подошёл ближе, сбросил с плеча ружьё.

— Так вот куда вы пропадаете каждое воскресенье. Я присяду?

Витька подвинулся, давая ему место на бревне у костра.

— А я-то всё думаю: чего меня с собой не зовёте? А теперь понятно…

Он бросил на Татьяну короткий взгляд и забарабанил пальцами по колену.

— Слушай, но ты же не нас с ружьём выслеживал, — сказал Эдик.

— Нет, конечно. Охотился немного, — ответил Роман. — Как всегда, никого не убил. — Он помолчал. — Но это всё-таки обидно. Вы всерьёз до сих пор считаете, что Татьяну надо держать подальше от меня? Почти год прошёл. Что вы, в самом деле!

Мы промолчали. Таня посмотрела на Романа и опустила глаза. Роман хлопнул ладонями по коленям.

— Ладно, забыли. Ну-ка, давайте выкладывайте, чем вы тут занимаетесь. По глазам вижу, вы сюда забрались не ради глупых песенок.

— Что за допрос, Роман Петрович! — Эдик попробовал перевести всё в шутку. — Мы здесь друг ради друга.

И он потянул к себе Лиду, она улыбнулась.

— И не пристало достойным магам расспрашивать своих друзей о том, что может скомпрометировать их подружек, — выдал вдруг Витька.

— Вас ли вижу я, любезный Виктор Павлович? — притворно удивился Роман. — А то мне на секунду показалось, что я слышу речь мракоподобного Кристобаля Хозевича, не к ночи будь помянут.

И он засмеялся. Только он один. С полминуты царило молчание. Потом заговорила Таня.

— Я здесь провожу эксперименты по моей теме, — сказала она. — Ребята мне помогают.

Я поспешно потянул вниз рукава водолазки, чтобы закрыть пластыри на обеих руках. Увы, я только подсказал Роману, на что обратить внимание.

— Ты расскажешь, что за эксперименты? — спросил он Таню. А ведь знал, что она не способна лгать.

Таня коротко рассказала, взяв с Романа обещание ни с кем не делиться этими сведениями. Роман обещал. Напряжение первых минут прошло, и мы успокоились. Ведь это же был хорошо нам знакомый Ромка Ойра-Ойра, умный и честный без пяти минут доктор наук.

— А можно мне вступить в ваш клуб кроликов? — спросил он после всех вопросов и ответов.

— Ты уже в нём, — улыбнулась Татьяна. — Раз ты обо всём знаешь.

— Тогда я тоже хочу быть порезанным ради счастья будущих поколений.

— Мы уже закончили на сегодня, — попробовала увернуться Таня.

— Тогда завтра. Когда скажешь.

— Рома, а давай не будем испытывать на прочность мракоподобного Кристобаля Хозевича, — со всей своей милой прямотой сказала Татьяна.

— Ну пожалуйста! — взмолился Ромка. — Ведь интересно же до дрожи!

Мы опять затихли, ожидая, что ответит Таня. Она немного подумала и сказала:

— Хорошо. Тогда сейчас.

Мы переглянулись. Мне не понравились ни настойчивость Романа, ни спокойное согласие Татьяны. Но это было её решение, и я не стал вмешиваться.

Таня принесла инструменты и вдвоём в Романом отошла в сторону от костра. Такое у нас было условие экспериментов — на момент воздействия объект и субъект должны были быть наедине.

Мы ждали их возвращения в полном молчании, слышали, как где-то в надвигающихся сумерках запела и смолкла то ли флейта, то ли скрипка. Когда Роман и Таня вернулись к костру, оба были спокойны.

— Очень необычные ощущения, — сказал Роман, садясь. — Ну просто сравнить не с чем.

Таня только улыбнулась, как будто её похвалили.

— Ну ладно, товарищи кролики, должен же быть хоть какой-то перерыв в научных изысканиях, — Роман с удовольствием вытянул ноги и вдохнул всей грудью свежий вечерний воздух. — Понедельник, конечно, начинается в субботу, но где-то между ними всё-таки есть кусочек воскресенья. Что вы там пели?

И Роман, забрав у Эдика гитару, спел всю «Гренаду» от начала до конца.

 

На следующее утро Роман пришёл ко мне в электронный зал. Отвёл меня в самый дальний угол и спросил:

— Можешь мне сказать, что это значит?

Он закатал рукав и показал мне руку, которую вчера вечером аккуратно заклеила пластырем Таня. На коже белел едва заметный шрам. Я не стал озвучивать свою догадку.

— Не знаю. Спроси у Татьяны.

— Ладно, спрошу, — коротко бросил Роман, опустил рукав и ушёл. Меня он не попросил показать вчерашние порезы. А спросил ли он тогда Татьяну или нет, я не знаю. Больше в экспериментах он не участвовал, хотя и спрашивал время от времени, как продвигается работа.

Результаты «лесной» серии экспериментов несколько отличались от первых итогов. Но когда осенью с приходом холодов мы начали третью серию, стало ясно, что природа не имела особого влияния на результат. Дело было в другом. Татьяна быстро становилась всё искуснее и сильнее.