Архив разбитых сердец (гет)

Работа по восстановлению дома Людмилы Петровны стала похоронным маршем для последних искр между Анной и Максимом. Дни слились в монотонный ритм тяжёлого, молчаливого труда под холодным осенним небом. Максим, Сергей, Василий и Санька работали с фанатичной самоотдачей, словно пытаясь физической усталостью заглушить ледяную пустоту, нависшую над усадьбой. Они возвели новые, крепкие стропила, аккуратно уложили слой гидроизоляции, забили бесчисленные листы нового шифера. Внутри заменили прогнившие балки перекрытий, зашили стены и потолок свежей вагонкой. Дом обретал форму, крепче и надёжнее прежнего. Людмила Петровна, понемногу приходившая в себя, пыталась кормить работников досыта — варила щи, пекла пироги, но атмосфера за столом оставалась тягостной. Анна помогала матери, убирала, стирала, но избегала даже случайных взглядов в сторону Максима. Она была вежлива с Сергеем и его ребятами, благодарила за работу, но с Максимом общалась только по делу, односложно и с ледяной вежливостью, как с нерадивым подрядчиком, за которым нужно постоянно присматривать: «Брус для косяков привезли?», «Сантехнику в ванную когда будете ставить?», «Здесь угол не выведен».

Максим принимал это как должное. Её слова в той ночи в кухне выжгли в нем все надежды. Он работал, как каторжный, принимая боль в мышцах, ссадины на руках и её холодность как заслуженную кару. Каждый вбитый гвоздь, каждый ровный шов были его молчаливым покаянием перед домом, перед её матерью, перед призраком их любви. Он спал в холодном амбаре на сене, ел, когда подавали, молчал. Его голубые глаза, когда-то такие яркие, потухли, стали глубже и пустыннее. Он похудел, осунулся, борода скрывала резкие черты лица, делая его старше и суровее. Только в работе с деревом, в точности линий, в крепости соединений проявлялась его прежняя страсть, его профессионализм, очищенный теперь от гламура и амбиций. Сергей, наблюдая за ним, лишь тяжело вздыхал. Он видел, как друг рубит не только бревна, но и самого себя.

Однажды, когда основная конструкция крыши была уже готова и бригада занималась внутренней отделкой, в деревню приехал неожиданный гость. Дорогой черный Mercedes GLS с тонированными стёклами резко остановился у ворот, выделяясь среди покосившихся заборов и грязи, как космический корабль. Из машины вышел Игорь Владимирович Волков. Безупречный костюм, плащ с иголочки, лицо — маска холодного любопытства и едва скрываемого презрения к окружающей «нищете». Он осмотрел восстановленный дом, его взгляд скользнул по Максиму, покрытому опилками и грязью, работавшему рубанком над дверным косяком.

«Ну что, Максим, — голос Игоря Владимировича был ровным, но резал тишину, как нож. — Нашёл своё призвание? Плотничаешь?»

Максим не поднял головы, только сильнее надавил на рубанок. Стружка завивалась кольцами. «Дом восстанавливаем. После урагана».

«Благородно, — усмехнулся отец. — Очень трогательно. Жаль, талант пропадает в этом… болоте». Он сделал паузу, оглядываясь. Анна вышла на крыльцо, увидела его и замерла, лицо стало каменным. Людмила Петровна выглянула из окна, её глаза сузились. «Мне нужно поговорить с тобой. Наедине. По делу».

Максим наконец отложил рубанок. Вытер руки об уже испачканные рабочие штаны. Кивнул в сторону амбара. «Идём». Они прошли мимо Анны. Игорь Владимирович бросил на неё беглый, оценивающий взгляд, полный высокомерия. Она не опустила глаз, встретив его взгляд с такой же ледяной ненавистью.

В полумраке амбара, среди запаха сена и древесной пыли, Игорь Владимирович не стал тянуть. «Игра в деревенского плотника затянулась, Максим. Пора возвращаться к реальности».

«Я никуда не возвращаюсь», — глухо ответил Максим.

«Ошибаешься. Ты возвращаешься. В большую игру. На лучших условиях, — Игорь Владимирович достал сигару, но не закурил, лишь вертел её в пальцах. — «Кристалл Тауэр». Тот самый проект в Москва-Сити. Ты хотел его возглавить? Он твой. Полная свобода действий. Бюджет — почти безлимит. Твой шанс создать небоскрёб-легенду. Имя в истории архитектуры. Настоящее, а не это… — он презрительно махнул рукой в сторону дома, — ремесленничество». Максим молчал. Игорь Владимирович видел, как в его потухших глазах мелькнула искра. Старая боль, старая мечта. Власть. Признание. Величие.

«Условия?» — спросил Максим наконец, голос был хриплым.

«Разумные, — улыбнулся отец, почувствовав слабину. — Твой возврат в компанию на позицию ведущего партнёра. Полный контроль над «Кристалл Тауэр». И… публичное подтверждение твоих отношений с Екатериной Сомовой. Её отец — ключевой инвестор. Ему нужны гарантии стабильности. Семейные узы — лучшая гарантия. Свадьба не за горами, но для начала — официальные помолвка и совместное появление на презентации проекта».

Максим закрыл глаза. Перед ним всплыли образы: чертежи небоскрёба, его силуэт, парящий над Москвой, восторженные заголовки в прессе, рукопожатия сильных мира сего, восхищённые взгляды… И рядом — холодная, расчётливая Катя, её хищная улыбка, её «помощь», которая всегда была капканом. Это была золотая клетка. Роскошная, блестящая, но клетка. И ключ от неё держал отец. Цена — его последние остатки свободы, его попытку быть честным, его… Анну. Навсегда.

«И если я откажусь?» — спросил он, открыв глаза. В них не было надежды, только усталое знание ответа.

Игорь Владимирович усмехнулся. «Твой друг Сергей… У него неплохая мастерская. Жалко, если возникнут проблемы с арендой земли… или с поставками редких пород дерева… или с лицензиями. И его помощнички… Василий, кажется? У него семья в Иванове? Хрупкая вещь — благополучие семьи рабочего человека». Голос был спокойным, но каждое слово било точно в цель. «Выбор за тобой, сынок. Величие и стабильность. Или… нищета и проблемы для всех, кто тебе дорог. Включая эту, — он кивнул в сторону дома, — развалюху и её обитателей. Думаю, они и так достаточно пострадали?»

Максим отвернулся. Он смотрел на щель в стене амбара, за которой виднелся кусочек серого неба. Он чувствовал вкус пепла во рту. Пепла его мечты о другой жизни. Пепла его любви. Он был загнан в угол. Система, которую он ненавидел, но из плоти которой был вылеплен, настигла его здесь, в этой глуши. Отец был прав. Он мог сломать Сергея, Василия, Саньку. Мог сделать жизнь Анны и её матери невыносимой. У него были рычаги. Всегда были. А у Максима… у Максима были только столярные инструменты и разбитое сердце, которое больше никому не было нужно. Даже ему самому.

«Хорошо, — сказал он тихо, не оборачиваясь. — Я вернусь. На твоих условиях».

«Умное решение, — удовлетворённо произнёс Игорь Владимирович. — Презентация через две недели. Будь в офисе завтра к девяти. И приведи себя в порядок. Ты выглядишь как бомж». Он развернулся и вышел из амбара, не попрощавшись.

Максим стоял неподвижно ещё несколько минут. Потом медленно повернулся, подошёл к грубо сколоченному столу, на котором лежали его вещи. Среди них — потрёпанный блокнот. Он открыл его. На последней странице — карандашный набросок. Не небоскрёб. А проект восстановленной усадьбы "Отрадное" в Орехове. Уютный гостевой дом, библиотека в старой оранжерее, мастерские для художников, тропинки в парке… Эскиз для Анны. Он с силой вырвал лист, смял его в комок и швырнул в угол, где валялась грязная солома. Потом достал телефон. Батарея была почти мертва, но он нашёл нужный контакт. Ответили почти сразу.

«Катя. Это Максим. Я… я вернусь. На твоих условиях. Насчёт презентации и… публичного образа. Да. Договорились». Он не дослушал её торжествующий ответ. Просто бросил телефон на стол. Голова раскалывалась. Он подошёл к ведру с ледяной колодезной водой, зачерпнул пригоршню, с силой выплеснул себе в лицо. Вода смешалась с потом, грязью и… чем-то солёным, что текло по щекам. Он вытер лицо рукавом. Вышел из амбара.

Анна стояла у крыльца, развешивала постиранное белье. Она видела отъезд Игоря Владимировича. Видела выражение лица Максима, когда он вышел из амбара. Видела эту новую, страшную пустоту в его глазах, пустоту сдавленного зверя в клетке. Она поняла все без слов. Предательство. Окончательное. Неизбежное. Она не удивилась. Не возмутилась. Просто почувствовала, как последняя крошечная трещинка в её ледяном панцире окончательно затягивается. Он сделал выбор. Тот самый, который всегда боялся сделать по-настоящему — против системы. Он выбрал золотую клетку. С Катей в придачу.

Максим подошёл к Сергею, который монтировал наличник на окне. «Серёга. Мне нужно уехать. Срочно. В Москву. Отец… работа. Доделаете без меня?»

Сергей посмотрел на него долгим, тяжёлым взглядом. Он слышал разговор в амбаре. Не все слова, но достаточно. Он видел сломанного друга. «Доделаем, Макс. Не волнуйся. Дом будет крепкий». В его голосе не было осуждения, только бесконечная усталость и грусть.

Максим кивнул. Повернулся, чтобы идти собирать свои жалкие пожитки. Его взгляд скользнул по Анне. Она смотрела на него. Не с ненавистью. Не с презрением. С чем-то гораздо более страшным — с полным, абсолютным безразличием. Как на пустое место. Как на человека, который уже умер для неё.

«Анна, — начал он, голос сорвался. — Я…»

«Не надо, Максим, — она перебила его, голос был ровным, как поверхность мёртвого озера. — Работу вашу здесь почти закончили. Остальное — мелочи. Сергей справится. Деньги за материалы и работу мама переведёт на счёт, который вы оставите. Спасибо за помощь». Она повернулась и вошла в дом, не дав ему договорить. Не попрощавшись. Не пожелав удачи. Просто закрыв дверь.

Максим стоял посреди двора. Ветер гнал по небу рваные серые тучи. Дом стоял почти отстроенный, крепкий, но холодный и чужой. Он чувствовал, как последняя связь с этим местом, с этой землёй, с этой женщиной рвётся с почти физической болью. Он был здесь подрядчиком. Наёмным работником. И он отработал свою смену. Теперь его увольняли. Без выходного пособия. Без благодарности. Без сожалений. Он пошёл к машине, бросил в багажник свой рюкзак с немытыми вещами. Себя. Свою сломанную мечту о другой жизни. Свою любовь, превратившуюся в пепел. Он сел за руль, завёл двигатель. Не оглядываясь на дом, на деревню, на холм, где когда-то целовал Анну под крик журавлей, он выехал на разбитую дорогу и нажал на газ. Москва ждала. Золотая клетка ждала. Катя ждала. Пустота ждала. Он исчез в серой дали, оставив за собой только следы от колёс в грязи и невыносимую, окончательную тишину, опустившуюся на двор Людмилы Петровны Соколовой. Последний гвоздь в гроб их истории был забит не молотком, а его собственным выбором. И этот гвоздь был сделан из чистого, холодного золота.