Гимн двух сердец (гет)

Ис 41:10: «не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей.»

Холодное январское солнце едва пробивалось сквозь оконное стекло, отбрасывая на пол бледные, растянутые прямоугольники света. Николай стоял на коленях перед подоконником в своей скромной однокомнатной квартире. В руках он держал небольшую лейку, аккуратно поливая землю в стеклянной банке — том самом подарке от Лизы. Нежные зеленые ростки бархатцев уже проклюнулись из темной почвы, упрямо тянясь к скудному зимнему свету. Он касался пальцем хрупкого стебелька, чувствуя странную связь с этой крошечной жизнью. Это была частичка ее мира, ее тихого, созидательного внимания, доверенная ему.

Он видел, что нравится ей. В том, как она задерживала на нем взгляд на секунду дольше необходимого, как искала его в толпе после службы, как приняла его скромный подарок — во всем этом читалось молчаливое, но уверенное «да». И это «да» наполняло его таким трепетом, что порой перехватывало дыхание.

Он ловил себя на мысли, как бы ей угодить, как бы выразить свою растущую привязанность. Подарки и книги были слишком безопасными, слишком очевидными. Ему хотелось чего-то большего — настоящих, открытых ухаживаний. Возможности носить ее сумку после службы, провожать до дома под предлогом вечерней темноты, предложить помощь с тем, о чем она, возможно, даже не решалась попросить. Но все это приходилось откладывать. Сперва — главное. Признание. Он должен был найти в себе смелость сказать ей о своих чувствах, посмотреть в ее глаза и произнести эти слова. И если в них он увидит не просто вежливую смущенность, а ответную теплоту, если она увидит в нем того, кто мог бы однажды стать ее мужем… Тогда, и только тогда, можно будет начинать тот самый, ясный и честный период ухаживаний. Если она ответит взаимностью , то можно будет поговорить с ее родителями и попросить совета у пастора, молиться о Божьем наставлении разумеется. Что бы Он дал понять, если Он против. А в конце пути наступит миг, когда можно будет преклонить колено, открыть бархатную шкатулку и — с трепетом, но без тени сомнения — предложить ей пройти оставшуюся жизнь вместе, как того желает его сердце и благословляет Господь.

Но для первого признания в любви нужен был момент — идеальный, тихий, принадлежащий только им двоим. Он уже мысленно намечал тот самый выезд на природу через пару недель. Замерзшее озеро, снег, тишина. Возможно, это будет то самое место и то самое время.

Но едва эта светлая мысль приходила ему в голову, как ее тут же затмевала тень. Темное, липкое чувство собственной нечистоты поднималось из глубин памяти, шепча на ухо знакомые слова: «Как ты можешь? Как ты смеешь даже думать о такой светлой, чистой душе? Ты, который борется с собой и порой проигрывает? Ты, который знает, что такое падение? Бог может и простит, но она? Она имеет право знать. И имеет право отвергнуть».

Отчаяние накатывало волной, холодной и тяжелой. Он опустился в кресло, уставившись на свои руки. Как он может просить Бога доверить ему одну из Его дочерей? Такую хрупкую, такую глубокую? Он чувствовал себя мошенником, который притворяется лучше, чем он есть на самом деле.

Он потянулся за Библией, лежавшей на тумбочке. Он не искал ничего конкретного, просто перелистывал страницы, нуждаясь в утешении, в ответе, в прикосновении к чему-то вечному и непоколебимому. Его пальцы сами нашли знакомое место — Послание к Филиппийцам. И его взгляд упал на строки: «…уверен в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа».

Он перечитал эти слова несколько раз, и они отозвались в нем тихим, но ясным эхом. Начавший доброе дело… Это же не он сам начал в себе эту ненависть ко греху, это борьбу, это желание быть лучше. Это был Он. Сам Бог. Само Его присутствие в его жизни заставляло его видеть свою слабость и сражаться с ней. Сама эта боль от падений, это стремление встать после каждого провала — и были свидетельством работы Духа Святого в нем. Это была не его заслуга, а Его действие. И если Бог начал эту работу, то Он и доведет ее до конца. Не потому что Николай так силен, а потому что Бог так верен.

Облегчение, теплое и спокойное, разлилось по его душе. Он глубоко вздохнул, словно сбросив с плеч тяжелый груз. Да, он не идеален. Да, он борется. Но он не один в этой борьбе. И сам факт этой борьбы — уже победа.

Но почти сразу же на смену умиротворению пришла новая, тревожная мысль. Да, Бог принимает его и прощает. Но что скажет Лиза? Имеет ли он право скрывать от нее эту часть своей жизни? Ведь если их отношения будут развиваться, она должна знать, с кем связывает свою судьбу. Мысль о том, чтобы рассказать ей о своей борьбе, вызывала леденящий душу страх. Он представлял ее глаза, полные смятения, а может, и отвращения. Нет, он должен сказать. Но как? Как найти слова для такого признания? Он снова посмотрел на бархатец. Сначала — признание в любви. Потом, если она не отвергнет его, — тогда он найдет в себе силы сказать и об этом. Он мысленно назначил себе срок — тот самый выезд. Он должен будет сделать это. Сначала открыть свое сердце, а потом — свою боль.

В воскресенье после службы он заметил ее у книжной полки. На Лизе были простые джинсы и клетчатая фланелевая рубашка. Она выглядела по-домашнему уютно и как-то особенно естественно. Его сердце отозвалось тихим, теплым толчком.

«Проповедь сегодня была сильной», — начал он, подходя к ней. Она обернулась, и в ее глазах он увидел то самое внимание, которое заставляло его сердце биться чаще. — «Да… о доверии. Всегда сложно доверять, когда не видишь всего пути». «Особенно когда привык все просчитывать,— кивнул он, чувствуя, как неловкость постепенно растворяется в ее присутствии. — Составлять маршрут, продумывать каждый шаг, искать запасные варианты». «А тебе это помогает?»— спросила она, и в ее голосе прозвучал неподдельный интерес. Он на мгновение задумался. «Иногда да. Но чаще — просто устаю от постоянной необходимости все контролировать. Иногда хочется просто… идти. Довериться. Но эта мысль сама по себе пугает». «Но ты же доверился, когда переезжал сюда, — тихо заметила она. — Не зная, что будет дальше. Иногда самое важное начинается там, где заканчиваются все твои планы». Ее слова отозвались в нем теплой волной. Она видела в его поступках не расчет, а то, что было глубже — робкую попытку доверия. «Наверное, ты права. Просто я все еще учусь. Различать, где заканчивается моя ответственность и где начинается Божье попечение». «Мне кажется, мы все учимся, — сказала она, и ее взгляд стал каким-то далеким, но теплым. — Главное — не бояться делать следующий шаг, даже если не видишь всего пути целиком». Они разговорились о простых вещах, и он ловил каждое ее слово, каждый взгляд, чувствуя, как между ними протягивается незримая нить понимания. В ее присутствии ему хотелось быть лучше, честнее, более открытым. Хотелось делиться не только мыслями, но и тихими надеждами, что жили где-то глубоко внутри, под слоем привычной осторожности.

«Знаешь, я всегда восхищаюсь твоей… собранностью, — осторожно высказал он. — Ты всегда точно знаешь, что делать. Как там, с гирляндами или с вертепом. У меня бы в голове все перепуталось, а ты — раз, и все на своем месте». На ее щеках выступил легкий румянец. Она опустила глаза. «Это просто… я так вижу. Мне проще с вещами, чем с людьми. С вещами все понятно». «И тем не менее, это дар», — настаивал он. — «Создавать порядок и красоту из хаоса. Это же так важно». Они разговорились о простых вещах— о книгах, о музыке, о том, как протекала неделя. Он рассказывал о своих буднях в лаборатории, а она — о монотонной, но успокаивающей работе с цифрами. Он ловил каждое ее слово, каждое движение губ.

И тогда он сказал мысль, о которой думал недавно. «Знаешь, иногда мне кажется, что вера — это не про то, чтобы стать сильным. А про то, чтобы признать свою слабость и позволить Богу быть сильным вместо тебя». Она помолчала, обдумывая его слова. «Не совсем, — наконец тихо произнесла она. — Думаю, это не «вместо». Это «вместе». Он не просто заменяет нас. Он входит в нашу слабость и преображает ее. Как семя, которое прорастает в темноте земли. Оно не перестает быть семенем, но в нем уже начинает биться новая жизнь». Он смотрел на нее, завороженный. Это была та самая глубина, которую он в ней чувствовал. Она не просто согласилась с ним, а мягко поправила, углубив его мысль. И в этом не было ни капли высокомерия или упрека — лишь тихое, уверенное понимание. «Ты права,— искренне сказал он. — «Сила Божия в немощи совершается». Это не замещение, а преображение. Спасибо, что поправила». Она улыбнулась своей сдержанной улыбкой, и ему показалось, что в ее глазах блеснула искорка радости от того, что ее услышали и поняли. В этот момент кто-то окликнул ее, и она, кивнув ему на прощание, отошла.

Николай остался один, но в душе у него звучал ее тихий голос. Он думал о том, как странно устроена жизнь: еще утром его терзали сомнения, а теперь в сердце поселился странный покой. Не уверенность, нет — но тихое, упрямое ощущение, что самый важный путь невозможно продумать до конца. Его борьба уже не казалась ему одиноким сражением в темноте. Она была частью чего-то большего — трудной, но осмысленной дороги, на которой встречаются попутчики. И один из них, хрупкая девушка с тихим голосом, только что напомнила ему, что даже в несовершенстве можно найти опору.

Ростки тянулись к свету. И его сердце, медленно, но верно, тянулось к ее свету. И он все больше верил, что это не просто его мечтание, а тот самый путь, что уготован ему Богом. Путь, на котором каждый шаг, даже самый робкий, был важен. И следующий шаг он решил сделать совсем скоро.