Точка возврата (гет)

Том обманул. Вместо того чтобы отправить меня домой, Риддл открыл проход в зеркальный коридор, бесконечный, с раздражающе сверкающими стенами и потолком. С его стороны было очень мило таким своеобразным способом показать мне, что он по-прежнему контролировал ситуацию.

У Риддла была сила, а у меня — нет. Для него я была всего лишь пустышкой. Одной из многих, способных лишь на миг привлечь внимание. Я была полезной, послушной и исполнительной. Удобной и мягкой, как старый домашний плед. И такое отношение чертовски раздражало.

Я быстро шла вперед, время от времени касаясь ладонями стен. Они были гладкими и удивительно прочными. Я помнила, что когда открывалась дверь, то на стекле появлялась рябь. Ее-то я и искала. Здесь было опасно, и те существа, которые гнались за мной с Томом в прошлый раз, могли в любой момент появиться. И я не была уверена, что смогу в одиночку с ними справиться.

Все тщетно. Выхода не было. Или же он был так тщательно замаскирован, что я не могла увидеть его, как ни старалась.

— Риддл, ты обещал отпустить меня, — прошептала я, оглядываясь по сторонам. Во мне продолжала теплиться надежда, что все это глупый розыгрыш. Что все скоро закончится и я вернусь в реальность.

Я остановилась и закрыла глаза. Досчитала до десяти и вновь огляделась: ничего не изменилось. Зеркальные стены по-прежнему сверкали и давили своей неестественной чистотой, своим совершенством. Хоть бы пятнышко где-то было или трещина!

Но нет. Все вокруг было игрушечным и ненастоящим. Словно кто-то, забавляясь, создал этот коридор, но забыл вдохнуть в него жизнь.

За спиной послышался свист, пронзительный и неприятный. Я, чертыхнувшись, побежала. С непривычки было тяжело. А еще я слишком хорошо понимала, что моих сил надолго не хватит. Свист нарастал и приближался, мои же ноги с каждым шагом слабели. Все вокруг сжималось, пульсировало. Казалось, коридор изгибался и вился, как серпантин. Я стала слышать голоса. Они звали меня, угрожали, насмехались. Давили на нервы, которые вдруг стали очень чувствительными.

Я не выдержала. Коротко вскрикнув, я зажала руками уши и медленно сползла по зеркальной стенке на пол. Не помогло.

Иди к нам. Ну же, не бойся!

— Хватит.

Мой сдавленный шепот казался слишком громким в этом месте.

Ты надеешься убежать? Спрятаться?

— Прекратите!

Глаза противно защипало, и горькие непрошенные слезы покатились по моим щекам. Я всхлипнула и бестолково замотала головой, пытаясь сбросить с себя наваждение.

Подделка! Жалкая копия!

— Замолчите, умоляю, — почти провыла я.

Мне было страшно и больно. Создавалось впечатление, что кто-то специально вывернул меня наизнанку и ради забавы несколько раз проткнул плоть раскаленными иглами. Хотелось царапаться, кричать, драться. Сделать все что угодно, лишь бы эта боль ушла. Но я не могла выдавить из себя ни звука — воздуха в легких почти не было.

Свист настиг меня. Он был везде: снаружи, внутри, в малейшем движении или вздохе. Он обволакивал пеленой, ощущался на коже липкой пленкой и, словно мелкая чешуя, врезался в плоть, разрушая и уродуя все, до чего мог дотянуться. А вокруг сверкали зеркала, отображая нечто нереальное, но пугающее. Мне даже показалось, что если сильно-сильно прищурить глаза, то я смогла бы различить невесомые, прозрачные силуэты людей. Или нелюдей. Я понятия не имела, кем были эти существа и что они сделали со мной.

И когда боль стала невыносимой, достигнув своего апогея, я сумела прошептать единственное слово, которое имело значение во всех мирах и реальностях:

— Том.

Он обязательно придёт ко мне, ведь я нужна ему...

* * *

Мир разлетался на кусочки и срастался, не замечая, что уничтожал тех, кто доверился ему. Так стоит ли доверять? Стоит ли связывать себя с кем-то, чтобы потом пожинать горькие плоды разочарования? И как тогда прожить жизнь, не деля себя на части? Ведь, не разбившись, нельзя почувствовать целостность. Не отдав себя кому-то, невозможно получить мир взамен. И кто, Бога ради, согласится прожить всю жизнь пустышкой? Жить понарошку; играть в жизнь, избегая настоящих чувств? Несмотря на то, что обжигаться и делать ошибки так больно.

Обо всем этом я размышляла, находясь в объятиях Риддла. Том пришел, когда я его позвала. Не было грома с молниями, не было и невероятного, жутко сложного волшебства. Он, словно беспомощного котенка, втащил меня за шкирку в зеркальную стену за моей спиной. Украл добычу прямо из-под носа хищников, жестоко посмеявшись над растяпами. Риддл, наверное, всегда все воровал: восхищение, уважение, любовь. Имела ли я право его судить? Нет. Да и не хотела.

Несмотря на то, что именно он являлся причиной всех моих бед, я была благодарна Тому. И сейчас, вцепившись в его мантию руками и спрятав покрасневшее, заплаканное лицо у него на груди, я ощутила себя целой и умиротворенной. Все верно, мое место здесь. С ним. И что бы мы не сказали и не сделали, этого нельзя изменить.

— Зачем ты это сделал, Том?

Мой голос был слабым и хриплым. Сделав над собой усилие, я подняла голову и заглянула в его глаза. Что я надеялась там увидеть? Раскаянье? Быть может, сожаление? Наверное, да. Но никак не кромешную, непроглядную тьму и ослиное упрямство.

— Я хотел, чтобы ты осталась, — немного помолчав, признался он, пристально глядя на меня.

— Зачем? Я выполнила свою часть сделки. Нас больше ничто не связывает.

Том невесело улыбнулся и покачал головой, словно отрицая мои слова.

— Нас связывают воспоминания, — возразил он.

— Но они не мои!

Как Риддл может так спокойно рассуждать о том, что никогда не принадлежало ни мне, ни ему? Ведь он даже не настоящий! Всего лишь осколок той личности, которая жила много лет назад.

— Ну, извини, Гермиона, больше у меня ничего нет, — произнес Том, болезненно щуря глаза.

Я поняла, что он хотел мне сказать все это время. «У меня ничего нет», — эти слова были на редкость правдивы и самокритичны. У Риддла не было будущего, не стало и прошлого. Та точка опоры, точка возврата, с которой может начать все сначала любой человек, исчезла в тот момент, когда Элайза отдала Ловчей на потеху их души. Играясь, забрала все, оставив после себя лишь горечь полыни и жажду поиска. А когда у Риддла отняли и это, он, чтобы не сломаться, нашел для себя новый смысл, пусть не такой желанный, но дающий надежду.

Мне стало жаль Тома. Неосознанно я протянула руку и погладила его по щеке. Легко, едва касаясь кончиками пальцев.

Риддл фыркнул и перехватил мою ладонь, сжав ее в своей.

— Не надо. Не стоит жалеть меня, — потребовал он. Его взгляд стал жестким, а губы сжались в плотную линию.

Я вопросительно посмотрела на него, не зная, что можно сказать в ответ.

— Лучше возвращайся скорее, — произнес Том, видя мое замешательство.

— Ты меня отпускаешь? — удивилась я. Что он задумал, если так легко согласился вернуть меня домой?

— Сейчас — да, — усмехнувшись, сказал Риддл.

Провел прохладной ладонью по лицу так, что я от удовольствия закрыла глаза, а когда вновь их открыла — оказалась в своей кровати. За окном разгорался рассвет, обозначая наступление нового дня.

* * *

Свидание ценой в жизнь. Какое оно? Сладкое ли? Нежное? А может быть — отчаянное? Стоит ли оно того, чтобы поставить все на кон? Не сомневаясь, не жалея, не оглядываясь. Безусловно, нет.

Я слеплена из другого теста — мне свойственны жесткость и неподатливость. И я всегда гордилась этим. Задирала нос повыше и демонстрировала всем свое превосходство. Умная, рассудительная, талантливая Грейнджер — такими эпитетами меня всегда награждали учителя. А ученики говорили «зануда» и смеялись. Обзывали грязнокровкой и устраивали неприятности. И завидовали, ведь я действительно была лучше их.

Имеет ли все это сейчас хоть какой-то смысл? Ценность? Быть может, выгоду? Безусловно, да.

Все эти мелкие неурядицы сформировали личность, закалили ее и сделали прочнее. Как клинок, который выковали из заготовки, придали ему форму, заточили и напоили кровью. Простой ритуал, даже в чем-то привлекательный. Только вот из одного куска железа могло получиться очень разное оружие: кинжалы, рапиры, шпаги, двуручные мечи. Каждое из них было по-своему эффективно, но я-то знала, что отнюдь не все могли бы пригодиться.

Моим оружием был ум. Острый как бритва, и гибкий, как шпага. Но, увы, бесполезный для моей сделки с дьяволом.

Я не спала уже четыре дня. Пила зелья. Накладывала чары на окружающие меня предметы, чтобы они звенели, кусались и всячески мешали мне закрыть глаза. Я сознательно мучала себя, понимая, что если засну, то вновь окажусь во власти Риддла.

Я боялась этого, сознавая, что он не отпустит, не даст права на выбор. Как искусный кукловод, Том будет дергать за ниточки. Шаг вправо — поклон, шаг влево — прыжок. И улыбка — застывшая, жуткая, неискренняя, но такая необходимая для создания иллюзии.

Его иллюзии в его мире. Уступить и прогнуться? Смириться с таким положением вещей?

Я искала решение свой проблемы. Пересмотрела множество книг и манускриптов. Побывала в запретной секции. Отчаявшись, хотела попросить помощи у директора, но струсила. В последний момент, застыв в нерешительности перед статуей горгульи, я поняла, что не смогу внятно объяснить причину, по которой сразу же не пришла к нему. Поэтому я развернулась и ушла, искренне надеясь, что справлюсь со всем сама до того, как умру от недосыпания.

* * *

— Гермиона, мне надо поговорить с тобой, — заявил Невилл, без приглашения сев рядом со мной на лавке.

Я поморщилась: не люблю, когда нарушают границы моего личного пространства.

— Ты уже говоришь, — заметила я, слегка пожав плечами. Спать хотелось дико. И даже зевнуть казалось невероятно сложной задачей.

— Что ты с собой делаешь? — рассерженно задал он мне вопрос и, чуть подумав, добавил: — Должна быть веская причина, объясняющая, почему ты травишь себя зельями.

Ох, Невилл, неужели ты действительно думаешь, что я осталась прежней? Его слова рассмешили меня, поэтому я позволила эмоциям отразиться на измученном лице.

Вот только смех у меня вышел грубым, хриплым и царапающим. Так смеются древние старухи, а не молодые девушки.

Лонгботтом смерил меня тяжелым взглядом. Этот взгляд выглядел неуместно на круглом, почти детском лице друга. Не удержавшись, я положила ладони на щеки Невилла. Его кожа приятно холодила мои горячие руки, заставляя хоть на миг забыться. Позволив себе закрыть глаза, представила, что нет в мире ничего важнее этих минут покоя и умиротворения.

Какой удобный обман! Он дурманит не хуже белладонны и заставляет сознание ускользать куда-то далеко-далеко во тьму...

Я бы уснула, если бы не Невилл. Он взял меня за плечи и хорошенько встряхнул, не позволяя до конца потерять контроль над моим сознанием.

Через силу открыв глаза, благодарно взглянула на друга. Мерлин, как же тяжело!

Судорожно вздохнув, уткнулась лицом в мантию Лонгботтома, неосознанно ища защиты. Невилл бережно, как-то робко погладил меня по волосам и спросил тихим голосом:

— Зачем, Гермиона?

И я не выдержала. Рассказала ему почти все, что меня мучало. Сны-воспоминания, расследование и его результаты, даже чувства, и те не стала скрывать. Все говорила, говорила, говорила, пытаясь словами передать всю боль и страх, все отчаянье, надежду, всю постыдность своих желаний. Отчего-то я знала, что друг поймет и не осудит меня. Что поддержит и обязательно предложит помощь.

А он молчал. Лишь крепче сжимал в объятиях, позволяя выговориться. Я же захлебывалась словами, давилась всхлипами и все крепче сжимала руками его мантию.

Какой может быть дружба между девушкой и парнем? Искренней и возвышенной? А может быть, легкой и необременительной? Невероятно сложный вопрос и в чем-то даже неправильный. Ведь дружба, как и любовь, — понятие многогранное и всепоглощающее.

Как можно измерить преданность и взвесить симпатию? Как определить, где кончилось чувство долга и начался порыв, слепой и в чем-то безрассудный? Как? Да и стоит ли?

Из осколков можно собрать целое, но оно никогда не станет прежним.

— Мы справимся, Гермиона. Справимся. Обязательно что-то придумаем, только не отчаивайся! — утешал меня Невилл, укачивая в своих руках, словно маленького ребенка.

Я глупо улыбалась, чувствуя необыкновенную легкость во всем теле. Веки все так же оставались тяжелыми, а глаза — сухими, словно кто-то насыпал в них песка. Мне пришлось чаще моргать, чтобы не дать глазам закрыться. Ведь я так долго продержалась. Нельзя позволить себе сдаться сейчас, когда появилась новая надежда.

Невилл. Мой милый смешной Невилл, ты всегда был хорошим другом. Как жаль, что раньше я этого не замечала, считая тебя глуповатым простаком, таким понятным и предсказуемым. Ты оказался гораздо сильнее меня.

— Обещай... что никому об этом расскажешь, — потребовала я, из последних сил сражаясь с накатывавшей на меня слабостью.

— Но...

— Обещай, Невилл! Что бы ни случилось, сохрани мой секрет.

— Хорошо, — нехотя согласился Лонгботтом.

Я позволила себе маленькую победную улыбку. Он сдержит обещание — в этом я была уверена. Но как же я хотела спать. Вздохнув, на минутку прикрыла глаза и исчезла, чтобы появиться там, куда меня давно и настойчиво звали.

* * *

— Что с ней случилось, мистер Лонгботтом? — требовательно спросила профессор МакГонагалл.

Я поежился, но глаз не отвел. Эта карусель с вопросами продолжалась второй час и успела порядком надоесть мне. Что да как? Когда? Видел ли ты что-то подозрительное?

Неужели так сложно понять, что я ничего не знаю? Ничего. И поэтому я абсолютно бесполезен. Сглотнув, я вновь повторил рассказанную ранее версию:

— Гермиона в последние дни плохо спала и выглядела уставшей. Сегодня я попытался с ней поговорить, убедить пойти к мадам Помфри. Она сначала возражала, а потом прислонилась ко мне и замолчала. Через некоторое время я понял, что она никак не реагирует на мои слова. Тогда я подумал, что Гермиона уснула.

Профессор МакГонагалл кивнула, соглашаясь со мной. Та версия событий, которую я сочинил, выглядела убедительной. Права была бабушка, говоря: «Если хочешь солгать — скажи правду. Только под таким углом, какой выгоден тебе».

— Но она не проснулась. — Профессор сцепила руки за спиной в замок и отвернулась от меня.

Я кивнул в знак согласия. Гермиона действительно не проснулась ни в тот день, ни в следующий.

— Мистер Лонгботтом, вы должны понять, что мы не сможем помочь Гермионе, если не узнаем причину ее нынешнего состояния, — устало произнесла декан.

Я вновь кивнул, как болванчик, не в силах ответить ни слова. Уже прошло больше недели с нашего памятного разговора, во время которого она стребовала с меня то нелепое обещание. А я все ломал голову над тем, как ей помочь.

Что же с ней случилось на самом деле? То, что Гермиона мне тогда рассказала, еще больше запутало меня. Я никогда не умел решать сложные задания. Проще было всегда попросить помощи у кого-то более умного и смышлёного.

А еще я волновался за подругу. Мне отчаянно хотелось вытащить ее из этой передряги, ведь защитить Гермиону я не смог. Не знал, как надо защищать. Я вынужден был признать, что профессор МакГонагалл права — мы ничем не могли помочь Гермионе. По крайней мере, сейчас. Оставалось только ждать и наблюдать, пока она медленно угасает.