Мир тщеславия и разочарований (гет)

Отчего нельзя приказать своему сердцу? Отчего оно, разрываемое на части, все равно продолжает любить? У меня не было ответа.

Дождь барабанил в круглые окошки пуффендуйской гостиной. Я сидела, склонившись над письменной работой по травологии, но на пергаменте моем красовались лишь две неполные строчки. Размеренный стук капель о стекло воровал мое внимание, создавая атмосферу, так хорошо подходящую для вялого уныния. Что было более пасмурным — погода или мое настроение, — я не знала. Депрессивность витала в пространстве и в моем сознании...

— Ханна, ты ещё не передумала? — самодовольно надувшись, поинтересовался шествующий мимо Захария Смит. Громко, так чтобы слышали все вокруг. Вся гостиная.

Я встрепенулась и устало отозвалась, не глядя на него:

— Нет. Представляешь себе?

— Ну-ну, — хмыкнул удаляющийся Смит.

Отбор в команду по квиддичу. Уже завтра. Неужели я действительно записалась туда? Почти две недели назад. Казалось, это было так давно. В другой жизни. В другом измерении. С другим человеком, а не со мной.

Я находилась во власти эмоционального опустошения и понимала, что отчетливого желания идти на завтрашний отбор у меня нет. Но почему-то я не могла вот так вот взять — и просто отказаться. Остатки ли гордости играли во мне на струнах самомнения, или же живущая в сердце детская мечта продолжала независимо от меня самой отчаянно пробиваться сквозь ворох неурядиц на путь к своему осуществлению? Может — первое, может — второе...

Но, скорее всего, я по-прежнему хотела отвлечься. По-прежнему хотела доказать себе, что моя жизнь не вертится вокруг... Нотта. Что есть у меня другие интересы и увлечения.

Я ведь действительно любила летать. Обожала чувство парения в воздухе, от которого возникает ощущение абсолютной свободы. Свободы от проблем, комплексов, мыслей... Полет придавал мне смелости, так что я сама себе казалась лучше, красивее, совершеннее… Но тем не менее пробоваться в команду по квиддичу я всегда боялась, хотя Сьюзен давно предлагала мне сделать это, считая, что своим страхам надо наступать на горло.

Вспомнив о Сьюзен, я рефлекторно повернула голову в её сторону. Сьюзен сидела вблизи камина и непринужденно болтала с Меган Джонс — нашей однокурсницей и соседкой по спальне. И я вдруг почувствовала… укол ревности.

Только Сьюзен всегда меня поддерживала во всей этой неоднозначной затее с квиддичем. И сейчас, когда её поддержка была нужна мне более, чем когда-либо... мы с ней не разговаривали, находясь в жуткой ссоре.

«Какая ирония», — горько усмехнувшись, подумала я.

Сочинение по травологии нещадно проигрывало битву с моей рассеянностью. Кисло взирая на пергамент, я рассудила, что лучше мне отправиться спать.

Мне приснился сон о том, как я падаю с метлы на глазах у смеющейся толпы… Но в этом сне я не смотрела на себя со стороны, как это случалось, когда сновидение в последствии оказывалось вещим. Я ощутимо падала, вниз и вниз, под вой и улюлюканье, и в конце концов проснулась, рухнув с кровати, сорвав полог с креплений и лишь каким-то чудом не перебудив всех своих соседок.

А потом некоторое время так и сидела на полу, подтянув к себе колени и ощущая накатывающее волнение из-за предстоящего отбора. Всё время, начиная с той самой минуты, как я попросила профессора Стебль записать меня в список кандидатов, моя решимость постепенно тухла, догорала, будто превращающаяся в скрюченный огарок свеча…

Утром перед отбором, когда в Большом зале я пыталась заставить себя съесть хоть что-нибудь, важная сова мистера Норрингтона принесла письмо из дома, в котором мать… запрещала мне пробоваться в команду.

— Это я написал родителям, — возвестил Марти, тут же возникший около пуффендуйского стола.

Я издала звук похожий на рычание.

— Ты надо мной издеваешься?

— Нет, я просто не хочу, чтобы ты калечилась из-за своих амбиций, — упрямо настаивал на своем Марти.

— Ты нормальный вообще?

Мои нервы и так были на пределе, а тут ещё и он!

— Тоже самое хочу спросить у тебя, — прищурился он. — Ты и так разозлила папу, получив наказание на прошлой неделе. Неужели после всего этого ты пойдешь наперекор воле родителей? Они не хотят, чтобы ты участвовала в отборе.

— Они не хотят или ты не хочешь, а? — спросила я, мятежно вскинув голову.

— Мы все не хотим, — после непродолжительной паузы ответил брат.

— Значит так, — с расстановкой проговорила я, — как бы ты ни старался посеять в моей душе сомнения, какие бы письма ты ни писал своему отцу, что бы ты мне ни говорил, я все равно не откажусь от своей идеи! Понял?! Теперь уже хотя бы просто назло тебе и родителям! — меня захлестнула яростная досада, которая неожиданным образом придала мне храбрости. — Твой стол там! — махнула я рукой, прогоняя Марти.

Они не верили в меня. Никто. Ни брат, ни Захария Смит, ни отчим, ни даже собственная мать… Вместо поддержки они все, как сговорившись, убеждали меня в неминуемом провале.

Ну что ж? Посмотрим, кто кого! И на стадион я отправилась с намерением во что бы то ни стало проявить себя с самой лучшей стороны.

На отборочные в пуффендуйскую команду по квиддичу явилось не очень много народа. Наш отбор, в отличие от гриффиндорского и слизеринского, не пользовался популярностью ни у зрителей, ни даже у потенциальных претендентов. На трибунах сидели редкие студенты, которым, вероятно, было совсем нечем заняться в выходной. Но меня абсолютно устраивало такое положение дел, ибо излишняя публика никогда не шла на пользу моему самообладанию.

Я подошла к длинной лавке около кромки поля и уселась с краю. Постепенно, кроме меня, здесь собралось примерно три десятка других кандидатов, причем, как стало понятно из разговоров ребят, около половины из них пришли с целью занять крайне популярную позицию ловца. У меня же в планах было пробоваться на охотника.

Я сидела, глубоко вдыхая прохладный воздух, ощущая прилив адреналина из-за собственной смелости и наслаждаясь необычайно благоприятной для конца сентября погодой. Рваная дымка молочных облаков медленно двигалась в сторону Запретного леса, гонимая холодным, но не порывистым ветром. Солнце иногда всовывало свои лучи в просветы облаков, озаряя площадку и подбадривая сидящих на скамейке пуффендуйцев.

— Итак, — начал свою речь Захария Смит. — В команду я отбираю только профессионалов, — на этих словах он самоуверенно выпятил грудь и задрал нос, видимо считая себя до ужаса профессиональным. Я скептически изогнула бровь, а Смит тем временем продолжал: — Поэтому призываю вас показать всё, на что вы способны, в противном случае пеняйте на себя. Вратари идут первыми! — скомандовал Смит.

Смит быстро отобрал прежнего вратаря, занимавшего это место уже второй год подряд. Вскоре команда также пополнилась и ловцом — юрким парнем, поймавшим снитч в эффектном пике. Потом Захария определился с двумя загонщиками, причем выбирать пришлось всего-то из трех кандидатов.

— Теперь охотники! Но не забывайте, что в команде имеется только два вакантных места на эту позицию! — наконец крикнул Смит, который сам являлся охотником.

От желающего сделаться охотником требовалось для начала пролететь круг над полем, потом забить по мячу по очереди в каждое кольцо. Потом ещё раз, но уже когда кольца охраняет вратарь — только что избранный широкоплечий Артур Фокс. И напоследок нужно было две минуты уворачиваться от беспорядочно летающих агрессивных бладжеров.

На слегка онемевших от волнения ногах я проследовала ближе к центру поля, провожаемая взглядом усмехающегося Захарии, и оседлала метлу. Оторвавшись от земли, я почувствовала, как ветер изгоняет из головы дурные мысли, а из тела — робость и скованность. Глубоко вздохнув, я позволила себе на несколько секунд прикрыть веки, радуясь нарастающему в груди восторгу и захватывающей легкости.

Будь что будет, думалось мне. В крайнем случае меня просто не возьмут в команду.

И Марти в очередной раз посмеется надо мной.

И я снова буду обычным зрителем.

Но зато я попробую.

Без проблем я облетела стадион по кругу и даже успела заметить впечатленное лицо Захарии, которому он, однако, тут же вернул привычную гримасу надменности. Попасть в пустые кольца на шестах также не составило особого труда. Но всё это отлично получалось и у моих пятерых конкурентов… Решающими раундами должны были стать броски в охраняемые кольца и опасная стычка с разъяренными бладжерами…

— Аббот, ты первая! — с предвкушением сказал Смит.

— Эй, Смит, закругляйся! — послышался с земли сиплый бас… слизеринца Монтегю.

Я недоуменно посмотрела вниз. И увидела стаю игроков Слизерина, облаченных в зеленые мантии. И среди них — о, немилостивая судьба! — был Теодор Нотт… Сердце мое екнуло, руки затряслись, дыхание сбилось. Захотелось стать невидимой. Куда-нибудь испариться. Трансгрессировать, несмотря на то, что я не умела…

— Что-то я не понял! — резонно возмутился Смит, спустившись к слизеринцам. Он слез с метлы и направился к ним. — У нас тут отбор в команду вообще-то, и это время было забронировано за нами ещё в начале учебного года.

— А у нас тренировка, — нагло оскалившись, заявил Монтегю и помахал перед носом Смита листком: — Профессор Снейп подписал. Видишь ли, чтобы хорошо играть, надо усердно тренироваться, — добавил он под одобрительный гогот слизеринцев.

— Я знаю, что надо тренироваться, — огрызнулся Смит. — Но ваша тренировка начнется не раньше, чем я наберу в команду игроков…

— Ну тогда шустрее, умник, — грубо перебил его капитан слизеринской команды. — Даю тебе полчаса. Время пошло, — объявил Монтегю, злобно сверкнув глазами.

К моему ужасу, слизеринцы потянулись в сторону лавок. А это значило, что они вознамерились наблюдать за нами… Меня мгновенно объяло плохое предчувствие.

— Полчаса он мне дает! — недовольно пыхтел Смит минуту спустя, крутясь в воздухе около меня. — Давай, Аббот, лети к кольцам! — обратился он ко мне таким тоном, словно это я пригласила слизеринцев и выписала им разрешение на тренировку.

Нервно сглотнув и косясь в сторону слизеринцев, я полетела к охраняемым кольцам, безнадежно осознавая, что мне не попасть ни в одно из них.

Практически зажмурившись, я швырнула квоффл вперед, в кольца, не целившись конкретно в какое-либо из них. Словно в замедленной съемке я успела увидеть, как вратарь кулаком отбил мяч, и тот полетел… прямиком на меня. А потом ощутила удар в лицо, такой сильный, будто мне залепили сотню пощечин подряд…

— Ой! — взвизгнула я от боли и покачнулась на метле, чувствуя, что вот-вот упаду. Но меня подхватил под локоть подоспевший Артур Фокс, но сделал это так неловко, что мы едва не рухнули с метел вместе.

— Прости, пожалуйста! Я не хотел! — испуганно оправдывался он, балансируя в воздухе.

Но ответом ему был мой всхлип. Там, внизу, надо мной смеялись. И Нотт тоже.

Я заплакала. От жгучей боли, пульсирующей в голове, прожигающей кожу лица. От едкой обиды, сдавливающей грудь, колотившей сердце.

— Так, всё! Аббот не прошла. Кто там следующий? Скоткинс! — нервно проорал Смит, которому, видимо, не хотелось позориться перед… аудиторией. — Фокс, вернись на место!

Я спустилась на землю. В прямом и в переносном смысле. И поплелась прочь с поля, провожаемая гоготом с трибун…

Вот так оборвалось мое сказочное утро. Несколько необычных часов, наполненных верой в себя. Несколько счастливых моментов, когда я почти гордилась собой. Несколько шагов на пути к мечте, которую я так и не смогла осуществить.

Притянувшись в раздевалки, я сдавленно рыдала там, уткнувшись в ладони. А потом, стоя у зеркала и рассматривая огромный синяк на скуле под левым глазом, долго и мучительно пыталась воскресить в памяти заклинание от подобных травм, но тщетно... Поэтому перед тем, как отправиться в замок, мне пришлось распустить волосы, чтобы хоть как-то спрятать лицо.

Я шла вниз по лестнице, ведущей из раздевалок, глядя себе под ноги, расстроенная, разбитая, уставшая. Мечтая попасть скорее в свою спальню, преисполняясь какой-то дикой уверенностью в том, что плотный желтый полог над кроватью дарует мне защиту, спрячет меня от невзгод. Нужно лишь добраться до него.

— Эй! — у подножия лестницы я наткнулась на кого-то… в зеленом. И этот голос я сразу же узнала…

Теодор Нотт схватил меня за обе руки выше локтя и легонько оттолкнул от себя, но я пятками врезалась в нижнюю ступеньку и от этого покачнулась. Не поднимая лица, я перевела взгляд на Теодора.

— Опять ты, — промолвил он, вздернув бровь и рассматривая меня.

Опять ты, Теодор. Постоянно ты. Моя жизнь, вся моя жизнь разваливается. Потому что сердцу нельзя приказать.

— Что ты ходишь за мной, а? — вкрадчиво спросил он своим бархатным голосом, чуть улыбаясь половиной лица.

Ты на что-то намекаешь, Теодор? Сказать тебе правду? Унизиться перед тобой? Ты ведь, наверное, будешь рад поиздеваться надо мной.

И я решительно вскинула голову, тряхнула волосами, обнажая перед ним огромный, уродливый синяк. Я видела, как он слегка удивившись, взглядом скользит по нему. Как выражение его лица приобретает некую задумчивость.

Задумался? Всё же так просто — это из-за тебя. Всё из-за тебя.

— Извини, — сказала я, едва сдерживая дрожь в голосе, хотя мне хотелось кричать ему это прямо в лицо.

— За что? — спокойно спросил он, не отрывая взгляда от меня. И это его спокойствие мне почему-то нравилось выдавать за издевку.

— За то, что не смотрела, куда иду, и задела тебя.

Видишь, ты снова насмехаешься надо мной.

А он смотрел на меня, и на лице его — ни тени улыбки. Лишь странная сосредоточенность. И я даже мысленно укорила его за то, что он не ухмыляется.

Это из-за тебя я здесь. На этом дурацком стадионе. После своего предсказуемого провала. И это ты толкнул меня на эту глупость.

Он не ответил, продолжая внимательно смотреть на меня, словно оценивая... или меняя обо мне мнение, которое успел составить ранее.

Ну что? Что ты так смотришь? Первый раз меня видишь? А ведь так и есть — должно быть, ты впервые соизволил по-настоящему увидеть меня.

Я злилась. С каждой секундой всё сильнее. Это разрывало меня изнутри, лишало благоразумия, трезвости, самоконтроля.

Нельзя. Нельзя кричать на него. Что он подумает?

Да какая уже разница? Пускай думает, что угодно!

— Ты ведь этого хочешь? Извинений? — почти срываясь, почти рыдая у него на глазах.

— Нет... — осторожно произнес он, как будто даже... слегка растерявшись.

— Ха! — истерически фыркнула я. Почти всхлипнула. — Но ведь ты же такой! Ты же любишь, когда люди склоняются перед тобой, рассыпаются в извинениях! — слезы, горячие и предательски неудержимые хлынули из моих глаз...

Ничего больше не было: ни его лица, ни пережитого час назад позора, ни покалывания вспухшей кожи лица, там, где в неё пощечиной врезался мяч. Ничего. Только горькое, отравляющее разочарование, вновь принимавшее меня в свои до боли знакомые объятия.

Уходи. Пожалуйста. Последний рывок. Хватит рыдать перед ним.

Порывисто дернувшись с места, я прошла мимо Нотта. Но он вдруг остановил меня, схватив за руку.

— Не надо срывать на мне свою злость! — с хриплой угрозой прошипел он. — Глаза разувай, когда подаешь мячи и когда ходишь.

Резко брыкнувшись, я вырвалась из его хватки и зашагала к замку. Молча.