Дедушка-ментор (гет)

— Почему мальчишки такие противные? — всхлипывает она, обращаясь своей маме, ее слова отчетливо слышны даже на фоне всеобщей болтовни. Правда, я не должен был ее расслышать её из-за шума, но я слышу. Быть может, потому, что я так привык к ней прислушиваться. Я стараюсь не подслушивать, даром что мои пальцы стискивают горлышко бутылки у меня на коленях.

Мы на пикнике, да на таком, который я не могу просто проигнорировать, потому что он проходит прямо у моей парадной двери. Небольшое счастливое «воссоединение» из тех, что случаются каждое лето, когда Хоторны или Мэйсоны, или как там, дьявол их дери, зовут вместе куколку, красавчика и их детишек, приезжают сюда на каникулы. Девчонка обычно притаскивает из лесу обильную добычу, мальчишка наготавливает столько, что можно накормить средних размеров армию, а все собравшиеся поглощают все это с большим удовольствием.

Первые лет десять в воздухе еще витала некая неловкость. Даже после того, как девчонка и ее старый добрый… кузен вроде как примирились, всем было вполне очевидно, что даже вид друг друга причиняет им обоим сильную боль. Все остальные старались не обращать внимания на это напряжение, попросту сводя к минимуму их встречи. Но мальчишка настоял, что все должны собираться вместе хотя бы раз в году. Не знаю, может, все дело в том, что тех, кто его окружал раньше, больше нет в живых, но он был весьма убедителен и своего добился.

Джоанну же совсем не волновало, что там кто подумает о наездах в Дистрикт ее семейства — или отдельных ее членов — ей вообще чужды общественные табу. Хотя и ей бывало порой явно не по себе от того, как много проблем создавал всем вокруг ее старший отпрыск, она все равно старалась не делать ему замечаний.

Может оттого Алдер и вырос таким чертовски странным.

После того, как лет десять с лишним подряд эта колоритная семейка — куколка с кривой усмешкой, растиражированный повсеместно молодой папаша и самый странный ребенок, которого только можно представить — помаячила в Деревне Победителей, стена охлаждения между нашей девчонкой и Красавчиком постепенно стала разрушаться. Теперь, когда они приезжают, я довольно часто вижу их вместе: порой они даже смеются, а иногда спокойно разговаривают. Но неизбежно наступает момент, когда кто-то из них вспоминает, и холодок снова проползает между ними. Я думаю, между ними всегда будет хотя бы небольшой забор. Уж точно до тех пор, пока он сам не простит себя.

А это вряд ли когда-нибудь случится.

Мне не слышно, что девчонка отвечает дочери, но, следя за ней краешком глаза, я вижу, как она прикусывает нижнюю губу, и выражение ее лица при этом очень огорченное. Не сложно догадаться, что сама она в детстве всегда держалась особняком и так чертовски быстро повзрослела, что она и представления не имеет, как это бывает, когда тебя дразнят. Сама она с легкостью игнорировала в свое время других детей. Ведь ей приходилось заботиться о куда более серьезных вещах, чем о том, как поставить на место каких-то доставучих мальчишек. Но ее дочь не может себе позволить подобной роскоши и переживает из-за ерунды. По-моему, это само по себе настоящее благословение, но как, скажите мне, донести это до восьмилетней девочки?

Я смотрю на них, а где-то глубоко в душе меня подмывает вмешаться. Не знаю, как же ко мне так намертво прилипла идиотская роль наставника, которой я вовсе и не искал, но теперь я мне приходится сопротивляться внезапно возникшему желанию подойти и обрушить на них обеих ценный совет, которого у меня не просили.

Ведь малышка спрашивала не меня. Она задала вопрос своей матери.

У меня нет никакого желания вставлять свои пять копеек там, где им не место.

— Хеймитч, я разговариваю с тобой уже пять минут, а ты ни словечка не промолвил в ответ, — обижается Эффи, и с досады стегает меня по плечу ремешком сумочки. — Я думаю, ты меня вообще не слушал!

— Я бы мог и послушать, скажи ты что-нибудь стоящее, — бормочу я ей в ответ, отшвыривая бутылку. Я ее так быстро вылакал, и эта мысль меня угнетает. В подобных ситуациях мне нужно куда больше, чем всего одна бутылка. Все из-за этого скопления народу. Я не знаю, что с ним делать, пока я трезв. Я бы предпочел сидеть позади дома и швыряться едой в гусей.

Пронзительный взгляд, которым Эффи меня одаривает, заморозил бы и вулкан, но есть кое-что, в чем мы с Огненной Девочкой всегда были схожи. Охладить меня — задача не из легких. Не говоря уже о том, что я научился не обращать внимания на вспышки Эффи так много лет назад. Ее манипуляции мне до лампочки, особенно выбранная ею прямо сейчас тактика — игнорировать меня до тех пор, пока я перед ней не извинюсь. Вместо того, чтобы ублажать ее самолюбие, я направляюсь в другой конец двора к видавшей виды емкости, заполненной льдом и бутылками с новым варевом Тома. Мне удается утащить оттуда последнюю. Когда я возвращаюсь, у Эффи все еще валит дым из ноздрей, но я-то знаю, что она на грани капитуляции.

— Маленькие дети порой бывают подлыми, — наконец выдает она, а это означает, что я победил. Она знала, что огорчало меня все это время, и это грызло ее изнутри. Она куда более чувствительна, чем готова показывать, хоть это и не всем заметно. Думаю, на ней отразились все эти годы сопровождения детей на бойню.

— Такое случается. Тебе нужно просто смириться, — продолжает она фаталистичным тоном, который помогал нам обоим сохранять рассудок много лет подряд, — со временем и Хоуп сможет. Да и Пита с Китнисс это, кажется, не расстраивает.

Видя столько неловкости и боли во взгляде девчонки, я готов поспорить, хоть это и бессмысленно. Не важно, как сильно она повзрослела или изменилась, Эффи до сих пор довольно забывчива. Это такая напускная забывчивость, с помощью которой она закрывается от жестоких реалий этого мира, но они все равно никуда не деваются. Не говоря уже о том, что девчонку она понимает куда хуже меня. Мальчишка между тем выбирает удобный момент и присоединяется к беседе своих жены и дочери. Хоть я и не слышу, что он говорит, ужасная, маниакальная злоба на его лице очевидна даже Эффи.

— Ладно, может это и расстраивает его, но лишь самую чуточку. Но он просто такой... — она пытается подобрать правильное слово, — заботливый.

Думаю, этот вариант лучше, чем «сумасшедший». И да, на самом деле, так и есть. Я бы в жизни не мог прежде представить, что девчонка окажется более сговорчивым родителем — но в итоге, за исключением некоторых моментов, так и есть.

Я оглядываю двор и вижу, как она хватает его за ворот рубахи и оттаскивает подальше от их дочери, которая все еще всхлипывает и выглядит озадачено. Со своего места я вижу, как она толкает его под навес и хорошенько его встряхивает, от чего он успокаивается на несколько секунд. Потом они принимаются спорить.

Не стану лгать, что мне не нравится наблюдать за их стычками. Есть какое-то скрытое удовольствие в роли свидетеля того, как они бьются друг с другом из-за каких-то абсолютно нелепых вещей, но есть в этом и кое-что еще… Их ссоры — это так... нормально. Именно так, полагаю, и ругаются обычные пары, которым приходится каждый день разгребать дерьмо друг друга. И, кажется, меня прямо захватывает зрелище чего-то, что так похоже на совершенно нормальную жизнь.

— О мой... — начинает Эффи.

— Поверь мне, ты не захочешь наблюдать за дальнейшим развитием событий, — фыркаю я, разворачивая свой стул.

— О чем это ты? Почему?

— Потому что мой нелегкий опыт жизни в качестве их соседа подсказывает мне, что одно неминуемо приводит к другому, и после ссоры они.... Не знаю. Может, они так с его приступами справляются, я не спрашивал.

Несколько мгновений она молча моргает, и тут ее осеняет.

— Ох. Ох-х-х-х-х-. Что же. Это... едва ли... пристойно. Особенно на улице. Им бы стоило задуматься о гигиене.

— Ну, они явно не собираются трахаться под навесом, около которого толпа народу, но им еще крупно повезло, что у них пока не десять детей, вот что я пытаюсь сказать, — завершаю я свою мысль и поднимаюсь на ноги.

Эффи даже не пытается последовать за мной. Она весь день тут бездельничала, лежа на покрывале, и вставать она явно не намерена.

— Куда ты собрался? — косится она на меня.

— Хочу увидеться с моей девочкой, — бубню я.

Но стоит мне сделать всего лишь шаг, как поблизости как из ниоткуда появляется Флетчер и тут же бросается мне под ноги. Я спотыкаюсь о него и кубарем лечу на траву. Эффи хихикает.

— Смотри! — он трясет чем-то прямо у моего лица — так близко, что я даже не могу толком разглядеть, что это такое. Я сажусь, и он слегка отступает, чтобы я мог получше разглядеть этот объект. Я бы предпочел этого вообще не видеть.

— Малой, убери-ка эту лягушку от моей физиономии.

Но он даже и не пытается, наоборот, принимается ей размахивать.

— Эта самая здоровая! Я ее нашел! — чувствую, как капельки воды падают на мою рубашку и руки.

— Проклятый ребенок, да она на меня мочится.

Чертенок ехидно ухмыляется, и где-то позади себя я слышу, как голос Эффи делает мне выволочку за брань в присутствии пятилетнего ребенка.

— Иди покажи её Эффи, — бормочу я, поднимаясь с земли. — Она обожает лягушек.

Когда я уже заворачиваю за угол, до меня доносится пронзительный и тонкий женский визг, и я уже сам не могу удержаться от ухмылки.

Малышку я нахожу сидящей на крылечке ее дома, и яростно малюющей что-то на листке бумаги — свободной рукой она при этом поглаживает кота. Она морщит нос и всхлипывает каждые пару секунд.

— Что с тобой, светлячок? — спрашиваю я, а она поворачивается так, что я не могу разглядеть ее рисунок. Потревоженный кот спрыгивает с крыльца и испаряется.

— Я ненавижу Джаспера Хоторна, — хмурится она, еще плотнее прижимая к себе листок бумаги.

— Что он натворил на этот раз? — спрашиваю, устраиваясь возле нее. Этот деятель не впервые доставляет ей неприятности. Когда они были помладше, он частенько кидался чем-то ей в лицо, а она регулярно вцеплялась ему в волосы. Однажды я обнаружил ее плачущей во дворе под деревом, на котором сидел Джаспер — она весь день пыталась уговорить его положить птенчика обратно в гнездо, а он в ответ лишь швырял в нее орехами. В прошлом году он умудрился связать за лапки всех моих гусей. Когда она обнаружила свое гусиное семейство галдящим и клюющим друг друга в попытке освободиться, она поставила парню фонарь под глазом.

Как бы мне ни хотелось так думать, но я все же сомневаюсь, что паренек хотел таким образом обидеть её или кого-нибудь еще. Каждый раз, когда я его вижу, он смеется, и ему, похоже, просто нравится внимание, даже негативное. Например, он просит свою сестру забраться по стене дома и кидаться в него оттуда чем-нибудь, чтобы он мог от этого уворачиваться. Когда она соглашается, и он неизбежно получает в лоб, это его только заводит. Похоже, у него такое вот извращенное чувство юмора в сочетании с полной нечувствительностью к боли — эмоциональной и физической.

Просто он сам по себе очень странный ребенок. Весь в свою мамашу на самом деле. Но Хоуп пока еще слишком мала, чтобы оценить их чувство юмора, а Джаспер, думаю, еще просто не понимает, какой же он пока что изрядный кусок дерьма.

Я готов ему это доходчиво объяснить.

Девочка какое-то время просто молчит, просто не отрывает взгляда от рисунка и покусывает нижнюю губу. На ее запыленных щеках — они у нее почти всегда такие — заметны дорожки от высохших слез.

Я тоже ничего не говорю. Вообще не уверен, что мне пристало здесь находиться.

— Он назвал меня нехорошими словами.

— Ну, он идиот. На всем белом свете не найдется нехороших слов, которые бы к тебе подходили.

— Он назвал меня «крошкой-луной», — она буквально выплевывает это словосочетание, и я трясу головой в полном замешательстве. Это определенно очень глупо, я только не понимаю, что в этом такого обидного.

Она вздыхает, будто это вполне очевидно.

— Ну, знаешь, потому что у меня круглая голова и светлое лицо — как у луны. Он сказал, что я, наверное, оттуда.

Не успеваю я ответить, как она продолжает, швырнув свой рисунок на землю:

— Почему я просто не похожа на всех остальных?

Вот оно что.

— Никто не похож на всех остальных, светлячок, — говорю я и пытаюсь шутить. — А ты же собиралась стать художницей, ты должна была и сама подмечать такие вещи…

— Но он ведь прав. Я ни на кого не похожа, даже на Флетчера. Я бы хотела выглядеть как мама.

Не знаю даже как объяснить ей такие вот вещи. В ее мире больше нет места для некоторых прежних понятий. В моем же мире ее бледная кожа означала привилегии и заметный налет благополучия и власти, присущих ее обладателям по праву рождения. Ведь не считая ее темных волос, она выглядит так, как Торговцы. У нее такое же телосложение как у бабушки по отцовской линии, нос — как у ее дяди, и овал лица как у тети. А то, что она больше ни на кого не похожа, объясняется тем, что все они мертвы.

Но я могу проследить историю ее родителей в каждом ее движении и каждом сказанном слове. Когда она плачет — она похожа на девчонку, а когда лжет — на малыша. У нее материнская манера хмуриться и отцовский смех. Она так же дружелюбна, как бывает ее отец в светлые свои моменты, но с налетом очаровательной неуклюжести — ведь она выросла, наблюдая за тем, как взаимодействует со всеми ее мать.

Она вовсе не чертов изгой. Нет никого, кто бы был настолько плоть от плоти этого Дистрикта, как она. Но я не думаю, что тот мальчишка вообще имел все это ввиду. Он же живет во Втором. И ничего не смыслит в Шлаке и Торговцах и не знает о напряженности, что была между ними, хотя девочке о ней известно. Он просто докучный мальчишка, который дразнится лишь бы дразниться.

К сожалению, полагаю, он подметил при этом кое-что, что действительно задело нашу девочку.

— Мама похожа на многих, — продолжает она сиротливо. — И она такая красавица, никто не назовет ее «крошка-луна».

Полагаю, другие маленькие детки считают ее маму не красивее черта, ну то, что ее дочь считает маму при этом обычной и похожей на других — было бы даже забавно, не разговаривай мы об этом в таком контексте.

— Светлячок, если тебя и можно как назвать, то только «лучиком света». Пройдет не так уж много лет, и Джаспер Хоторн станет сходить по тебе с ума и локти кусать, что называл тебя как-то иначе.

Стоило мне сказать это, и я об этом уже жалею. Я могу только надеяться, что когда парень подрастет, он просто оставит мою девочку в покое.

— Ты понятия не имеешь, как это бывает, — протестует она. — Ты же старый.

Я лишь фыркаю.

— Ты думаешь, старых людей никогда не дразнят? Да меня и сейчас довольно часто называют «старым пьяницей». А ведь я существенно старше восьми лет от роду.

От моих слов она, мне кажется, вот-вот снова расплачется. Неверную я, видно, выбрал тактику.

— Я просто хочу сказать, что не надо обращаться внимание на тех, кто говорит что-то плохое, — я прочищаю глотку. — Ты резве хочешь дружить с этим парнем?

— Нет, — девочка заметно сглатывает.

— А почему нет?

— Потому что он обзывается. И играет очень грубо. И гоняется за мной, даже когда я прошу, чтобы он прекратил. И ужасно злит папочку.

— Так почему же тебя волнует, что он там говорит? Мне вот сразу ясно, что он просто идиот.

Сначала она мне ничего не отвечает. Она поднимает рисунок и прижимает его к груди, взгляд же ее уперт в колени.

В конце концов, она произносит:

— Просто, может, они все так считают.

— Кто это они? — задаю я наводящий вопрос, чувствуя себя как полный дурак, но уже не в силах отступиться.

— Все остальные ребята. Может быть… может, они все думают, что я смешно выгляжу, но только Джаспер осмелился сказать это вслух.

— Ты правда думаешь, что твои друзья могут так считать? — надеюсь, когда она вырастет, она не будет думать о старом Хэймитче и моих наводящих вопросах с тем же отвращением, с которым я их сейчас задаю.

— Может, они так и думают про себя, но просто не говорят, чтобы было с кем играть, чтобы была компания.

Ладно, может, так и есть. Полагаю, все возможно.

Вот в чем суть нашей проблемы. Как доказать ей, что люди в основе своей хорошие, что они не хотят причинить ей вреда, использовать ее или кого-нибудь еще. Не знаю даже, отчего это вообще меня волнует. Как я дошел до жизни такой: сначала просыпаться каждую ночь в холодном поту от страха, что ее выберут на Жатве, а теперь вот еще и сидеть с ней на крыльце и страдать оттого, что кто-то думает, что она выглядит странно?

Самое смешное, что это очень даже много для меня значит. Переживания, которые показались бы смешными на фоне тех смертельно опасных ситуаций, с которыми я всю жизнь имел дело, сейчас уже не кажутся смешными только оттого, что когда-то давно людям случалось гибнуть. Мысли о том, что она плачет — не важно, по какому поводу, достаточно, чтобы я лишился сна.

И я так ужасно плохо сплю, напуганный до чертиков, что она может попасть на Игры, хотя реальность красноречиво говорит об обратном.

— А ты-то что думаешь? — вот все что мне удается выдавить…

Ее нижняя губа начинает трястись, и она почти задыхается:

— Да! Я и правда выгляжу смешно!

— Во-первых, ничего подобного, и я больше не желаю от тебя этого больше слышать. А во-вторых, я вообще не об этом спрашивал. Я хотел спросить: ты-то считаешь, что твои друзья смешно выглядят?

— Ну… нет… но они-то на меня не похожи.

— Так значит они выглядят одинаково? — с притоком к нам людей из Тринадцатого и других Дистриктов, понятия «вылитый обитатель Шлака» больше не существует. Большинство детишек по цвету кожи гораздо ее темнее, и у многих темные волосы, но в целом разнообразие довольно велико.

— Нет. У них разный цвет волос и всего прочего, но я самая бледная, и у меня самая круглая голова.

— А ты решаешь, кто тебе нравится, а кто нет по тому, как человек выглядит? По цвету кожи и форме головы?

— Нет! — она трясет отрицательно головой, расстроенная, что я мог даже предположить такое.

— Таким образом, ты никогда и не думаешь об этом, когда ты думаешь о них?

— Нет!

— Тогда что заставляет тебя думать, что они таким образом думают о тебе?

— Ну… Джаспер так и делает… — замешкавшись, отвечает она.

— А Джаспер твой друг?

— Нет, — ее косы стегают воздух, так ясно она мотает головой.

— Тогда, светлячок, я вообще не вижу логики…

— Просто мне от этого так грустно! — заливается слезами она.

И я ее обнимаю, хотя я и не уверен, приемлемо ли обнимать детей, когда им уже перевалило за пять лет. Она плачет, а я, черт побери, понять не могу, почему это так ее заботит, потому что она уже сейчас очаровательна, а в будущем обещает стать настоящей красавицей. Но ведь я стар и был рядом с ней всю ее жизнь, так что я знаю, что бы я ей ни сказал, она сейчас не станет меня слушать.

— Это нормально, что тебе грустно, — говорю я. Не знаю, что еще тут скажешь. Надеюсь, что, когда она вырастет, она не начнет меня за это ненавидеть.

Она отстраняется и глядит на меня большими глазами, полными слез.

— Это правда нормально? Мамочка говорила… говорила, что я должна просто не обращать на него внимания и не должна расстраиваться.

— Это тоже правильно. Но если уж тебе грустно, то тебе грустно. И нет смысла страдать из-за того, что ты страдаешь.

— Ладно, — вот и все, что она говорит, но она тесно ко мне прижимается и не хочет меня отпускать. И я прижимаю ее к себе, пока она мочит слезами мою рубашку. Что еще я могу сделать?

— Хоуп? — с заднего двора раздается голосок другой маленькой девочки. Не знаю точно, кто это может быть, тут развелось столько чертовых детишек, что разве всех по голосу упомнишь. — Где ты?

— Я здесь, — откликается она, и голос ее ломается. Она тихонько кашляет, пытаясь это скрыть.

Голос становится громче и его обладательница — кем бы она ни была — идет к нам вокруг дома:

— Мы собираемся играть в прятки на Луговине. Хочешь с нами?

И в этот момент поток ее слез останавливается, как будто закрутили вентиль.

— Я сейчас! — кричит она, практически мне в ухо.

Она спрыгивает со ступенек и бежит обратно к людям, оставляя меня сидящим на веранде с одним лишь ее рисунком у моих ног. Я поднимаю его и, стоит мне увидеть что там, я принимаюсь смеяться так сильно, что захожусь в приступе мучительного кашля. Когда он, наконец, стихает, я встаю, складываю рисунок и кладу его в карман.

Я непременно должен показать это малышу.

Его я нахожу в кухне, где он яростно набрасывается на большой круглый ком теста. У него на лбу выступили капли пота. Ясно, что, увидев Хоуп в расстроенных чувствах, он оказался на грани приступа, и что он пытается успокоиться. Возле него стоит Ник, судя по виду которого, кто-то просто взял и растоптал его сердце. Что, видимо, и впрямь недалеко от истины.

— Я просто… не знаю, Пит, — говорит он сокрушенно. Теперь, когда он вполне повзрослел, он оказался довольно красив. Так же, как был его отец, хотя он и выглядит пока полным придурком из-за подернутого поволокой, влюбленного взгляда, что он нацепил прямо сейчас. Не хочу слышать ничего о его дурацких порывах. Правда, мне сейчас вовсе не до душевных терзаний парнишки двадцати одного году от роду. Я сам в его годы уже так реально настрадался, что для меня, что бы он сейчас ни сказал, все будет звучать нелепо.

Странно, но всего десять минут назад я вовсе так не думал, когда выслушивал и утешал девочку, плакавшую оттого, что ее дразнят.

Малыш же явно успевает слушать Ника очень внимательно, не переставая при этом яростно месить тесто. За тем же кухонным столом сидит и Алдер, и увлеченно решает какое-то уравнение или еще что-то заумное. Он, кажется, ничего говорить не собирается — и почему же я не удивлен?

— Она просто… она не понимает! Я люблю ее, — выкрикивает Ник.

— Кого любишь? — спрашиваю я, удивленный, что дела у него идут столь прискорбным образом. Он симпатичный, обеспеченный парень — при этом сын знаменитости. Казалось бы, у такого, как он, не должно быть проблем с привлечением женского внимания к своей особе.

— Мою тетю Пози, — говорит Алдер пренебрежительно.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Ника, который прислонился к столу, являя собой картину чистого страдания.

— Может быть, ты этого и не заметил, но она на семь лет тебя старше, — кто-нибудь более совершенный, чем я, возможно, и смог бы промолчать, но я чертовски точно все равно не смог бы удержать рот на замке. Меня не так-то легко удивить, но то, что сын Финника Одэйра влюблен в сестру Гейла Хоторна — одна из самых смехотворных вещей, которые мне доводилось в жизни слышать. Ведь она же ему подгузники в младенчестве меняла.

Я так ему и говорю, и он покрывается таким роскошным румянцем, который мог бы поспорить со знатным румянцем самого Пита.

— Хэймитч, полегче, — говорит мне малыш, пытаясь удержаться от усмешки, бросает тесто в миску и чем-то его сверху обсыпает. Наверное, мне бы стоило его послушать… Ник и так пережил достаточно, ведь он же рос без отца. Без очень-очень знаменитого, героического отца. Могу себе представить, как это было нелегко видеть, как твоему отцу воздвигают памятники в Четвертом, где живет Ник.

Так что я затыкаюсь и достаю пиво из холодильника. Потом я усаживаюсь за стол, потому что даже если мне придется помолчать, послушать, что тут твориться, все равно интересно.

— Если собираешься остаться, — говорит Пит, — займись чем-нибудь полезным.

— Да я как-то не разбираюсь в выпечке, малыш. Вообще.

— Вот. Возьми это, — он сует мне в руки миску, — это мука и масло. Возьми вилку и смешай. Не так, чтобы совсем, просто, чтобы получились хлопья, чтобы ими можно было обсыпать сверху пирог для хрустящей корочки.

Понятия не имею, о чем он толкует, но, полагаю, я могу пойти ему навстречу. В любом случае, будет чем занять руки.

Ник уже открывает рот, чтобы продолжить излияния насчет своего разбитого сердца, когда открывается дверь и в нее шагает Рори.

— Там выпили уже все пиво, — бормочет он, кода все взгляды устремляются на него.

Ну, и как тут промолчишь?

— Ты очень вовремя, сынок! Тут как раз в разгаре буря эмоций, — я поднимаю свою бутылку пива в шутливом приветствии, одновременно ломая голову над тем, как превратить муку и масло в хлопья.

Ник явно пугается и быстренько мотает головой, пытаясь дать мне понять, чтобы я заткнулся.

— А в чем вообще дело? — спрашивает Рори.

— Ну, тут выяснилось, что присутствующий здесь мистер Одэйр влюблен в твою сестру, — на заднем плане Ник громко стонет. А Пит не может сдержать смех, но маскирует его кашлем.

Рори пожимает плечами и потом буркает что-то вроде:

— Да? Почему бы и нет?

— Ты не… ты не возражаешь что ли, Рори?

— Не-а. Она довольно хорошенькая, полагаю, — говорит он, направляясь к холодильнику.

— Она немного старше, Ник… — начинает малыш осторожно, одной рукой разбивая яйцо.

— И что? — резко перебивает Рори. — Думаю, люди могут найти счастье где угодно.

Нам остается только заткнуться. Никто не может поставить более жирную точку в такой дискуссии, чем парень, который уже двадцать три года к ряду оплакивает свою погибшую возлюбленную.

— Слушай, мне бы правда хотелось помочь, — Пит поворачивается к Нику, — но я не уверен, что правильно понял, что там у вас случилось.

Ник пытается еще раз рассказать все с начала, но все это сводится к всеобщему замешательству, когда Алдер, подперев рукой подбородок, весело излагает все сам.

— Несколько недель назад я обнаружил, что Пози и Лени Картрайт исчерпали свою романтическую связь. Видимо, он хочет перебраться в Капитолий, а она в переезде не заинтересована. Ей ближе перспектива завести семью, детей и все такое, а его явно привлекает жизнь в большом городе и всяческие развлечения, которые он может предложить. Вот они, как они сами и сказали, расстались.

— Правда? Разве они не были вместе, наверное, уже лет пять? — припоминает Пит, бросая другие ингредиенты еще в одну миску.

— Да, вроде того, — бормочет Рори себе в бороду.

— В любом случае, как только Ник узнал об этом, он тут же загорелся идеей, что его давняя тайная влюбленность может превратиться во что-то, — он дает паузу, чтобы что-то записать, — востребованное.

— И что? — я кашляю, стараясь не смеяться, поняв, к чему он клонит. Ник же выглядит так, будто готов сквозь землю провалиться.

— Он взял на себя смелость сочинить письмо. Оно было очень длинным и подробным, судя по наброску, который я обнаружил, и очень… слюнявым. Он его ей отослал и ждал, что она будет ждать его с мамой на перроне, когда он сюда приедет. А теперь он в диком отчаянии, потому что пока она на него даже не взглянула.

— Неужто ты и впрямь это сделал, — говорит Пит растерянно.

— Ну, да, — подтверждает Алдер, не отрываясь от своей математики.

— Твою же мать, малыш…

— Слушай! У меня нет отца, чтобы с ним советоваться, — выплевывает в ответ Ник. — Я знаю, он был потрясающе обаятелен, и все его обожали, но от этого я не научился свободнее разговаривать с женщинами! Я только с Пози и могу говорить. С ней мне так… просто. И у нее такая улыбка, которую я заметил сразу, как только вообще стал замечать, что девочки умеют улыбаться…

— Нам было по девять лет, — уточняет Алдер. — Это и тогда-то было утомительно, а сейчас — вообще невыносимо.

— Спасибо, — говорит Ник, полностью игнорируя этот подкол. — И она всегда была так добра и всегда так полна любви. И даже Лени был на пять лет ее старше! Вокруг нее никогда не было никого ее возраста. Они все без исключения погибли во время бомбардировки. Это так безумно с моей стороны думать, что она могла бы… может быть… хотеть…

И в этот момент мы все одновременно понимаем то, что сам Ник понял лишь секунду назад.

Высокий, Темноволосый и Отсутствующий собственной персоной входит в кухню, а следом за ним — Том, который явно сдерживает улыбку.

— Что тут происходит? — спрашивает Гейл, хотя лично мне ясно, что он уже и сам слышал достаточно.

— О, ничего! — отвечает Ник, нервно смеясь. — Просто болтаем! Болтаем и печем! — он хватает со стола миску с тестом, тянет у меня из рук вилку и начинает энергично перемешивать.

— Не трогай это! — шлепает его Пит по рукам. — Это должно подняться!

— Так мы тут просто… печем? — спрашивает Гейл и поначалу Ник даже вздыхает от облегчения.

Потом старый добрый Красавчик улыбается той самой улыбкой, которую теперь у него на лице не часто увидишь. Той самой, по которой девицы в Котле с ума сходили. Даже Оторва замирала с бутылкой ликера в руке, когда он так улыбался, и приходилось какое-то время ждать, пока она придет в себя и обратит внимание на покупателя.

— Печем и болтаем о том, как сильно ты влюблен в мою сестру?

Челюсть Ника заметно отвисает.

— Разве она для тебя не старовата? — добавляет Гейл довольно небрежно, учитывая, то он сам эту девочку вырастил, когда погиб их отец.

Коротышка поднимает голову от своей математики, и в его глазах мелькает столь нетипичный для него огонек.

— Пап, возраст в данном случае действительно не имеет большого значения, они оба в таком возрасте, что способны и к деторождению и к взаимодействию друг с другом.

— Сын, я не хочу обсуждать способность к деторождению моей сестры.

Алдер роняет карандаш, встает и пересекает комнату, продолжая говорить:

— Я просто говорю, что при наличии необходимого в таких случаях взаимного интереса, нет никаких преград для дальнейшего развития их отношений кроме некоторых социальных условностей.

— Ну, иногда и условности имеют значение, — Гейл уже практически рычит. Отец и сын стоят так близко друг к другу, что чуть не сталкиваются лбами. Ведь они теперь одного роста, хоть Алдер и выглядит как странноватая версия Джоанны мужского пола. Полагаю, ему такое сходство вовсе не мешает.

— Я с такими не знаком, — говорит он прямо.

— Гейл, возьми-ка, — Пит посылает ему по стол миску в попытке его отвлечь, — взбей-ка этот крем.

Гейл берет миску и принимается неожиданно энергично работать запястьем, так что даже зависть берет. Я смотрю на масло и муку перед собой, которые пока представляют собой некую твердую, густую массу, а вовсе не хлопья, и выцепляю свою вилку из теста, на которое так неосторожно покусился Ник.

— И что? — говорит Гейл пренебрежительно, не бросая работы. — Ты слегка втрескался в мою сестру? Тоже мне, большое дело. Она хорошенькая. Когда я навещал ее во время её учебы в Пединституте, в нее половина сокурсников были влюблены. Они как-то с этим справились. И тебе тоже придется.

— Прошу прощения, мистер Хоторн, но для меня это больше чем легкая влюбленность, — отвечает Ник.

Надо отдать должное его смелости. Я не много знаю людей в нашей стране, которые готовы открыто возражать Сенатору Гейлу Хоторну.

Но вместо того, чтобы разозлится, Красавчик только смеется.

— И поэтом ты одиннадцать лет так тщательно скрывал свое большое чувство?

Пит громко бросает на стол свою деревянную ложку.

— Гейл, не надо принижать его переживаний.

— Я просто говорю, что раз он испытывает что-то к девушке, он должен был в этом признаться уже давным-давно.

— Когда? До того, как она стала встречаться с Ленни? Пять лет назад? Когда ему было пятнадцать?

Гейл не сразу находится, что на это ответить, но бросает на Пита ледяной, древний как мир взгляд.

— Я просто говорю, что, возможно, долго скрываемым детским влюбленностям порой придают слишком большое значение, — в итоге поясняет он.

Неожиданно все присутствующие остро ощущают себя так, будто перенеслись куда-то еще.

— Ты сейчас говоришь уже не о Нике, правда ведь? Я думал, мы с этим покончили.

— Мы с этим покончили. Но от этого мои слова не стали менее правдивы, — Они наклоняются над столом, пристально глядя друг на друга. Стоит на них взглянуть, и становится ясно, как нелепы на самом деле эти разборки. У Гейла волосы уже припорошила седина, а у Пита волосы надо лбом уже начали медленно, но неуклонно редеть. Припоминая, как в его возрасте выглядел его отец, я могу удивляться, что он до сих пор еще не облысел. И вот они цапаются. На кухне. По поводу девушек. Гейл продолжает ожесточенно взбивать крем, а малыш достал комок теста из миски и колотит его так, что грохочет столешница.

— Ну… раз стало ясно, что мы говорим теперь уже вовсе не о том, о чем я начал говорить… — встревает Ник, но затыкается, когда они оба буравят его глазами.

— Гейл, остынь уже, черт возьми, и возьми выпей пива, — бормочет недовольный Рори, со стуком водружая бутылку на стол перед братом.

На минуты воцаряется полнейшее молчание. Можно услышать, как скрипит, царапая по бумаге, карандаш Алдера.

Затем Гейл смеется, открывает бутылку прямо о край стола и явно отпускает ситуацию.

Еще минуты через три атмосфера на кухне уже существенно теплее. Былые соперники позабыли о разногласиях и принялись кидаться комочками тестами в мишени, развешанные Томом по всей кухне. Алдер пытается объяснить суть математических упражнений своему дяде, который, кажется, сейчас охотнее бы согласился, чтобы ему повырывали ногти. А Ник бросает долгие тоскливые взгляды в окно на дом Хэйзелл.

— А где все остальные? — спрашивает Том, издает громкую отрыжку и хихикает сам над собой. Хотя он сам и варит это пиво, оно ему явно идет не впрок.

— Да наверняка погрязли в разных бабьих штучках, — буркает Рори. Он говорит немного больше, когда ему случается выпить. При этом я не берусь утверждать, что даже тогда он разговорчив.

— Ну, я не знаю за Джоанной склонности к бабьим штучкам, — замечает Гейл.

— Определенно что-то из них у нее все-таки должно быть, раз уж у вас с ней трое детей, — смеюсь я.

— Ты понял, что я имел в виду.

— Да ладно, они наверняка болтают о садоводстве или о чем-то в этом роде, — замечает Ник, усилием воли отстраняясь от заднего окна и падая в кресло.

Но громкий рев, который мы слышим, совсем не похож на болтовню о садоводстве, и он заставляет всех нас быстренько припасть к окну.

Остальные женщины куда-то попрятались, но нам видны Китнисс, стоящая с луком за плечами, и Джоанна, которая прислонилась к дереву и истерически хохочет, прикладываясь время от времени к горлышку винной бутылки. Возле них, подогнув под себя ноги, сидит Энни — ее бокал с вином стоит на земле, а сама она плетет длинную цветочную гирлянду. Картина довольно привычная.

Точнее, она была бы такой, если бы рядом не стояла Эффи, неловко сжимающая топор, и, очевидно, приготовившись швырнуть им в стену сарая.

Джоанна принимается голосить что-то в ее поддержку.

Добром это не кончится.

— Ух ты! — выдыхает Пит, после того, как мы насладились зрелищем дрожащей в стене рукоятки топора. — Вот уж бы в жизни не подумал, что у Эффи такая твердая рука.

— О, ей есть чем удивить, малыш, — говорю я, и у всех вытягиваются физиономии.

— Ну… Надеюсь, ты не очень дорожил этим сараем, — вздыхает Гейл, — Потому что, Джоанна, кажется, готова порубить его в щепки.

— И часто она этим занимается? — хмыкает Рори под аккомпанемент громких возгласов и треска древесины, доносящихся снаружи.

— Когда у нее бывает определённое настроение, то да.

Том тихонько хихикает, к нему присоединяется малыш. И уже через пару секунд вся кухонная компания заливается шумным смехом, не исключая Алдера, который обменивается с отцом многозначительными взглядами — как будто все помнят о чем-то очень специфическом.

Когда смех, наконец, стихает, дверь открывается, и к нам вламывается Вик.

— Я что опять пропустил мальчишечьи увеселения? — он вздыхает и поправляет очки. Не дождавшись ответа, он фыркает. — Ну, конечно, пропустил. Вечно меня не бывает, когда все так тусуются. Может, все-таки позовете меня в следующий раз? Правда, разве я о многом прошу — просто хочу побыть со всеми хотя бы разок.

Примерно через час малыш каким-то образом умудряется создать из бестолково смешанных мной муки и сливочного масла аппетитный пирог с хрустящей корочкой — она украшена вишнями и покрыта кремом, который Красавчик взбил самостоятельно от и до.

Сарай превратился в кучу бесформенных деревяшек, и девчонка планомерно скармливает его обломки огню. Когда малыш не нее смотрит, подняв брови, она только пожимает плечами и говорит, что он так и так скоро собирался рухнуть.

Энни навеселе, а Джоанна так просто в стельку — и они, привалившись друг к другу, травят самые смешные байки о Финнике, которые мне доводилось слышать. Ник от имени своего покойного отца густо покрывается румянцем, может быть, еще и потому, что Пози наконец появилась как из ниоткуда, и злобно пялится на зефирку, которую она поджаривает над костром. А так как зефирка явно ни в чем не виновата, ясно, что злится она на что-то другое.

Флетчер и другие малыши устроили бои в грязи, за которыми Хэйзелл и Рут Эвердин наблюдают со смущенным интересом, а Эффи — так просто с ужасом. Я допиваю свое пиво и откидываюсь в кресле, набравшись, наконец, достаточно, чтобы расслабиться.

Я уже наполовину сплю, когда слышу, как какой-то мальчик икает, всхлипывает и что-то мямлит. Слова разобрать трудно, как и понять, кто же именно говорит, но, кажется, он рассказывает какую-то безумную историю о падении с горы.

Слышу, как вскрикивает девчонка, а малыш подскакивает на ноги, как раз, когда я открываю глаза — он бежит через двор и падает на колени возле своей дочери, слабое тело которой поддерживает никто иной как Джаспер Хоторн.

— Что произошло? — орет он, мягко касаясь ее окровавленного колена.

Джаспер ее отпускает и уносится прочь. Почти сразу же он присоединяется к Флетчеру и прочим мелким детям в их грязевой битве. А я поворачиваюсь назад.

Хоуп, икая, произносит:

— Я уп-уп-упала.

— Откуда ты упала? — интересуется малыш осторожно, но я-то знаю, что в душе он уже подозревает, что ее толкнули.

— Я сп-споткнулась о ска-калу, когда мы играли, — выдавливает она сквозь слезы. — Дж-Джаспер прин-н-нес меня домой, чтобы больше н-н-никто н-не видел, как я п-п-плачу.

— Правда? — тупо уставился на нее малыш.

Она кивает.

— Хорошо, изюминка, давай твоя бабушка посмотрит твою ногу.

Через несколько часов я обнаруживаю, что сижу у огня вместе с малышом и девчонкой. Все остальные уже давно уснули, но они по некоторым причинам все еще бодрствуют даже после того, как уложили детей. Они думают, что и я сплю, так что говорят они свободно, и главная тема их беседы все еще Джаспер Хоторн.

— Я не понимаю, — говорит малыш, наверное, уже раз в пятидесятый. — То есть сначала он самый противный мальчишка на всем белом свете, а потом он вдруг провожает ее домой и рассказывает ей истории.

Девчонка тихонько смеется.

— Думаю, она ему нравится.

— О чем ты вообще говоришь? Почти при каждой их встрече он ее доводит до слез!

— Ему десять, Пит, — смеется она еще сильнее. — Он еще не знает, что творит.

— Ну, я так не был таким, когда мне было десять, — бормочет он.

— Никто не был таким, как ты, когда ему было десять, — говорит она невозмутимо. Он слегка ворчит, а потом я слышу, как они целуются.

— Ради бога, может человек поспать без того, чтобы вы тут друг друга лапали? — ворчу я.

— Заткнись, Хэймитч, — гневно вскипает девчонка.

Я думаю, мне в любом случае уже пора, так что я кладу руки на бедра и пытаюсь встать. И тут я чувствую шорох бумаги у себя в кармане и припоминаю, что я хотел сказать Питу чуть раньше.

— Кстати, малыш, — бросаю я ему. — Я думаю, твоя жена была права насчет этого парнишки. Может быть, тебе пора начать это планировать…

Уже направляясь к себе домой, я слышу, как девчонка говорит:

— Постой-ка… Она что, нарисовала, как ты запекаешь Джаспера внутри пирога?