Fatum (гет)

Чаадаев хохлился и смотрел на свою хозяйку сумасшедшим взором, пока она, неловко управляясь со слишком короткой для ее крупных рук веревочкой, привязывала письмо к его лапе.

Наступил декабрь, время поджимало, а ингредиент так и не был найден.

Мысли Алисы чаще и чаще обращались к Люпину, как к все более вероятному кандидату на роль спасителя, но прежде нужно было попытать счастье с Мирой Светозаровной.

Доктор траволого-зельеварческих наук была женщиной тихой, спокойной. От ее негромкого, убаюкивающего голоса, разносящегося по классу сквозь дым и испарения, ученики принимались зевать и тереть глаза. Но стоило прорваться через эту одурманивающую пелену к сути речи, к интеллигентным мягким жестам, к полуприкрытым, полным библейской глубины и мудрости серо-голубым глазам, как Мира Светозаровна преображалась, становясь для ученика небожителем.

К каждому заданному ей вопросу она подходила основательно, серьезно и неординарно. Любопытствующий без зазрения совести мог прийти к ней посреди ночи, спросить, что же такое алоэ — вечнозеленое растение семейства лилейных или же дерево, напоминающее внешним видом тую, и отправиться совместно в библиотеку, чтобы обосновать полученные ответы отрывками из научных трудов.

Мира Светозаровна не просто знала значения и свойства трав, она чувствовала их энергию. Бережно подержав в руках веточку, лист или травинку, она делала вывод, годится ли это растение для заживляющего бальзама, или на нем лежит некий энергетический брак, отклонение.

«Падшие травы», — назидательно, с некоторой горечью произносила Мира Светозаровна и убирала в отдельный, предназначенный для таких бракованных растительных ингредиентов, шкаф.

Большинство студентов РМА называли ее «блаженным растаманом», остальные деликатно помалкивали. Алиса так никому, кроме Вано, и не смогла признаться, что практически с первого урока зельеварения и с первого опыта работы с травами начала интуитивно различать исходящие от них энергии. Она нарезала одни ингредиенты и безотчетно откладывала в сторону другие, которые хоть внешне ничем не отличались, вызывали у нее отторжение. Проявление такой взыскательности, конечно, не осталось незамеченным.

С этого и начались теплые, вскоре переросшие в близкие, отношения между Алисой Циммерман и Мирой Светозаровной. Они часто беседовали, тайно экспериментировали в лаборатории (Часлав Радимович — директор Академии — строго-настрого запретил Алисе самодельничать) и гуляли по территории РМА вместе со скрюченным, пожизненно привязанным к инвалидному креслу, сыном Миры Светозаровны.

Каждый день рождения она дарила своей любимой студентке пышный венок, в который были подобраны травы и цветы согласно символике и значениям, уходящим корнями в язычество и раннее христианство, что являлось само по себе своеобразным зашифрованным пожеланием.

Алиса неспокойно вздохнула, провожая глазами улетающее на родину пернатое недоразумение. Нехорошее предчувствие накатывающими волнами разливалось по организму, уходя дрожью в руки и подкашивающей слабостью в ноги. Перед расфокусированным взором маячила перекошенная сгорбленная фигура в инвалидном кресле, уставившаяся точно такими же серо-голубыми глазами, как у матери, в пространство.

Ответ Алиса получила через полторы недели. К скомканному по содержанию письму, объясняющему несвойственную доселе забывчивость внимательной Миры Светозаровны болезнью сына, была приложена посылка. В ней оказались несколько бутыльков с необходимым ингредиентом и припозднившийся ко дню рождения венок. Каркасом ему служили ветки осины.

* * *

Наступил последний день семестра. Практически весь Хогвартс разъезжался по домам.

Алисе очень не хотелось оставаться на зимние каникулы в чужой стране, но выбора у нее не было. Правда, за день до отъезда в гостиной Слизерина вокруг нее подозрительно навязчиво нарезал круги мистер Малфой:

— Ты остаешься? — небрежным тоном осведомился платиновый блондин, ловко подбрасывая и ловя на лету один из родительских перстней, что он надевал на Хэллоуин.

— Угу, — Алиса боковым зрением видела все эти показные трюкачества, но упрямо не отрывалась от книги.

— А я вот не знаю еще, остаться ли на Рождество в нашем особняке, — Малфой очень четко выговорил это словосочетание, — или съездить на какой-нибудь курорт.

— М-м-м… Решай давай. А то родители, небось, в смятении. Не знают, что и предпринять.

— В каком смысле? — насторожился Малфой.

Алиса захлопнула книгу и недоуменно поглядела на сокурсника:

— Что?

Он нахмурился:

— Что ты имела в виду, говоря о родителях?

Они сидели на кожаном диване. Потрескивания камина практически не было слышно, так как студенты Слизерина, поглощенные сборами, суетливо носились по гостиной, создавая фоновой шум.

— Я имела в виду только то, что сказала, Драко, — спокойно ответила Алиса, про себя отмечая недюжую интуицию своего собеседника. — То есть, что твои родители ожидают твоего решения.

— Да! — подтвердил Малфой. — Они ждут моего решения, — и рывком поднялся с места, продолжая подбрасывать массивное кольцо.

— Слушай, Драко, — вдруг крикнула Алиса, развернувшись на диване, — а у тебя есть братья или сестры?

Сокурсник одним резким движением схватил перстень и, не оборачиваясь, буркнул:

— Нет.

* * *

Рождественский обед для немногочисленных оставшихся обитателей Хогвартса проводился в Большом зале, и так как отсутствие кого-либо не могло остаться незамеченным, идти туда было необходимо.

Алиса снова чувствовала дурноту и обещала себе со следующего месяца прекратить пить Переводящее, хотя такой эффект от длительного употребления зелья был неожидан. Помимо этого, побочное действие в виде постепенного стирания из памяти родного языка, ей не улыбалось.

Припудрившись, чтобы не сливаться со своим деканом цветом кожи, Алиса направилась на обед.

Под волшебным потолком Большого зала кружили озорные снежинки, на стенах висели гирлянды и венки, а на возвышении — где обычно стоял учительский стол — красовалась гигантская пушистая елка с большой звездой на верхушке.

Алиса вспомнила свое первое впечатление от Большого зала школы Хогвартс, но сейчас произведенный эффект был куда сказочней.

— Веселого Рождества! — раздался сзади хор голосов — в зал входили Гарри, Рон и Гермиона.

— У тебя слезы? — встревожено спросила внимательная Гермиона.

Алиса несколько раз моргнула:

— Я не выспалась.

Факультетские столы были сдвинуты к стенам, а посреди зала был накрыт один общий стол на тринадцать человек. За ним уже сидели Дамблдор, Макгонагалл, Снейп, Стебель, Флитвик и завхоз Филч в старомодном поношенном фраке вместо обычной куртки, двое робких первокурсников и мрачного вида слизеринец-пятикурсник.

«Где же Римус?» — подумала про себя Алиса и нахмурилась.

Тем временем директор пошел вразнос:

— Хлопушки! Берите, Северус. — Дамблдор протянул Снейпу большую серебряную.

Снейп неохотно протянул руку. Дернул ее за шнурок, хлопушка взорвалась, и в руке у Снейпа очутился островерхий колпак, на верху которого красовалось чучело грифа. Алиса рефлекторно закрыла лицо рукам, шокированная намеком директора, а Снейп изобразил корявое подобие улыбки и передал колпак Дамблдору, Дамблдор тут же нахлобучил его вместо своей обычной шляпы волшебника.

Конечно, гриффиндорцы тоже оценили тонкий юмор директора. Более того, остальные преподаватели, видимо, наслышанные о боггарте Долгопупса, заулыбались, пряча улыбки в ладонях и салфетках.

Справившись с лицом и убрав от него руки, Алиса исподтишка глянула на Снейпа — тот сидел чернее тучи, натянутый как струна, и изо всех сил делал вид, что не замечает неловкости ситуации.

Дернул головой, поправил лежащую на столе вилку, сжал и разжал губы, снова сложил руки на коленях, расправил плечи, вздернул подбородок…

«Сложно живется людям, не умеющим быть смешными, — грустно подумала Алиса, наблюдая эту картину, — Он совершенно не видит разницы между смешным и высмеянным. Когда боишься первого, непременно станешь жертвой второго».

Но порассуждать всласть не дала вплывшая в зал Трелони. На ней было длинное зеленое платье, расшитое блестками, в котором она походила на стрекозу-переростка.

Трелони довольно своеобразно извинилась за опоздание, приплетя к извинению свое видение, шитое, на взгляд Алисы, белыми нитками, и уже хотела было сесть, как в ужасе вскрикнула:

— Вас…вас… — залепетала профессор прорицания, подергивая нижней губой. — Вас тринадцать!

— Кхм-кхм, — одновременно прокашлялись Грейнджер и Макгонагалл.

— Когда вместе обедают тринадцать человек, кто первый встанет, тот первый и умрет!

Первокурсники испуганно похлопали ресницами, слизеринец презрительно скривился, Трио сидело с таким видом, будто призывало Мерлина, дабы он восстал из мертвых и заткнул эту сумасшедшую женщину.

— А если встать, а потом обратно сесть? — тихонько поинтересовалась Алиса, чтобы сказанное не вышло за пределы стола.

— Вероятно, проклятие распространится на всех сидящих за столом, — едко процедила Гермиона.

— Лучше садитесь скорее, Сивилла! — добродушно посоветовал Дамблдор. — Тогда нас станет четырнадцать!

Едва ее усадили и облегченно вздохнули, как Трелони вновь ляпнула неудобность:

— А где же профессор Люпин?

— Ему опять нездоровится, — ответил Дамблдор и жестом пригласил всех начинать трапезу. — Бедный Люпин, надо же заболеть на Рождество.

Тут раздался звон — это Алиса выронила чайную ложку, занесенную над ягодным тортом. Присутствующие обернулись на шум, но как только русская скрылась под столом, продолжили беседовать.

«Господи боже…», — застыла Алиса на четвереньках под столом, сжимая в руках быстро найденный столовый прибор: «Я чертова идиотка!»

— …профессор Люпин пробудет с нами недолго, — продолжала свою шарманку Трелони, пока Алиса с кряхтением выбиралась из-под стола. — Я раскладывала карты, они показали некую двойственность, страх и желание… Я как-то предложила ему поглядеть в магический кристалл, так он просто сбежал…

— Его можно понять, — сухо отозвалась Макгонагалл.

— Едва ли профессору Люпину в ближайшее время что-то грозит, — вмешался Дамблдор приветливым, но все же слегка повышенным голосом, что положило конец пререканиям профессоров.

«Конечно, он знает!»

— Северус, вы ведь сварили ему еще одну порцию зелья?

— Да, господин директор.

«Леший дери весь преподавательский состав!!! А этот варит ему Ликантропное зелье! Я же видела его своими глазами, но благополучно проигнорировала! И тогда на отработке аконит был не намеком на меня, а попыткой разоблачить Люпина!»

— Вот и прекрасно! Стало быть, он скоро поправится. Дерек, вы еще не пробовали свиных сарделек? Попробуйте, очень рекомендую, — обратился Дамблдор к первокурснику. Тот отчаянно покраснел и дрожащими руками приблизил к себе миску с сардельками.

— Моя дорогая, а вы почему не ходите на мои занятия?

Алиса даже не сразу поняла, что профессор-стрекоза обращается к ней.

— Ээ…Я не записалась.

— Позвольте поглядеть на вашу руку, — прорицательница потянулась к кисти Алисы.

— Алиса, девочка моя, ты сегодня очень бледна. Не стоит ли сходить в больничное крыло? — ни с того ни с сего спросил Дамблдор.

Его вопрос окончательно привел Алису в чувства после новости «Люпин — оборотень». Отдернув руку, она повернулась к директору:

— Плохо спала, профессор. В подземельях немного душновато, — Алиса особо «нажала» на последнюю фразу, при этом бросив колкий взгляд на декана.

Тот шумно выдохнул через нос.

* * *

На каникулах Алиса решила вновь взяться за загадочное VITRIOL.

Библиотека стала привычным местом для проведения послеобеденного и послеужинного времени, а мадам Пинс, спустя несколько дней ежедневных посещений, уже перестала пристально следить за студенткой — лишь кивала и снова утыкалась в свои дамские романы.

Так как простые словари Алиса перешерстила, она решила обратиться к более оригинальным фолиантам.

В одном из словарей архаизмов она встретила очень похожее слово — Vitriolum, что означало «купоросное масло». Что это такое, она понятия не имела, но выяснить это было несложно — словосочетание присутствовало во всех словарях и энциклопедиях:

«В XVIII-XIX веках так называли серную кислоту, которая, как правило, являлась кристаллогидратом, по консистенции напоминающим масло. Отсюда и пошло название кристаллогидратов — купоросы».

В конце предложения стояла сноска, которая вела к двум фамилиям: Парацельс и Жоффруа.

Первый Алисе был знаком еще со школы — его фамилия упоминалась в учебнике химии. Правда, в каком контексте, она не помнила. Но еще Парацельса частенько цитировала Мира Светозаровна: «Всё — яд, всё — лекарство; то и другое определяет доза».

Когда Алиса спросила у преподавательницы об этом ученом, та лишь отмахнулась: «Не стоит расспрашивать о нем. Он внес большой вклад в науку, но пошел не по тому пути».

Естественно, такая рекомендация не могла не заинтересовать.

Алиса еще в РМА нашла и прочитала краткую биографию швейцарского алхимика и врача, но кроме зубодробительно длинного имени — Филипп Авреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм — ничего уголовного о нем не обнаружила. К тому же сразу стала понятна природа неприязни доктора траволого-зельеварческих наук к этому ученому — она крайне отрицательно относилась к алхимии, предпочитая работать с растительными ингредиентами.

Подумав, что Парацельс, как ученый, просто не мог не приложить руку к кристаллогидратам, Алиса решила поискать в библиотеке Хогвартса Жоффруа. Но тут возникла проблема: этих Жоффруа история насчитывала более тридцати. Среди них были и виконты, и графья, и зоологи, и монахи.

До начала учебы оставалось два дня, когда Алиса обнаружила того самого представителя этой фамилии — Клода Жозефа Жоффруа — аптекаря и химика, который посвятил свою жизнь исследованию эфирных масел.

К Vitriolum он имел самое прямое отношение:

«В 1728 г. Жоффруа сообщил, что вещества, которые называются Vitriolum, чаще всего содержат в своем составе серную кислоту и по своим свойствам принадлежат к солям; с тех пор название «купорос» стали применять для обозначения сернокислых солей, и мало-помалу перестали выделять соли тяжелых металлов в особую группу».

Таким образом, Алиса зашла в тупик.

Даже если слова Vitriol и Vitriolum являлись одним и тем же, то раскрытие их значений все равно не давало никакой разгадки. Все пути вели к ранней химии. А химия и Алиса — вещи несовместимые, потому напрашивался вывод, что та надпись в лесу была предназначена не ей.

Алиса разочарованно закрыла массивный пыльный фолиант и протерла глаза.

В тишине библиотеки отчетливо слышалось тиканье настенных часов с маятником — они показывали половину седьмого.

— Спасибо, мадам Пинс, я на сегодня все, — подойдя к столу библиотекарши, сказала Алиса.

Мадам Пинс, не отрываясь от своей книги, приподняла руку с вздернутым указательным пальцем, призывая подождать. Наконец, она с шуршанием деловито перевернула страницу и подняла глаза:

— Вы все поставили на место?

— Как и всегда.

— Хорошо, — и библиотекарша вновь погрузилась в текст.

В коридоре царил полумрак и такая же неестественная тишина.

Неспешно ступая по ковру, поглощающему шум шагов, Алиса скользила взглядом по расставленным у стен доспехам и развешанным картинам.

«Римус… Римус… Римус…» — непрестанно вертелось у нее в голове.

Резко затормозив, и сощурено уставившись на изображенного на картине толстого монаха с пинтой в руках, решительно сказала:

— Ну и чудненько!

Отчего монах испуганно дернулся и разлил на свою рясу содержимое кружки.

Преодолев пару движущихся лестниц и несколько пустынных коридоров, в одном из которых неспешно, заложив руки за спину, прогуливался Дамблдор, Алиса притормозила напротив двери в кабинет профессора ЗОТИ. В сложившейся ситуации дверь перестала быть формальным предметом для проникновения внутрь комнаты. У нее обнаружились прожилки, трещинки, бронзовая потемневшая ручка — подробности, которых обычно не замечаешь.

«Вот какое-то пятнышко. По нему можно постучать. А можно вообще не стучать», — размышляла Алиса и нервно приглаживала волосы и покусывала губы.

Внезапно вспомнив про подаренный Сашей блеск для губ, она нырнула в свою сумку: в маленьком боковом кармашке рядом с неизменной пудрой покоился тюбик. Алиса нанесла блеск на губы и, еще раз поправив волосы, постучала.

— Да-да?

Люпин стоял около стола, заваленного несколькими томами книг, держа навесу один из увесистых фолиантов.

— Привет, — рука Алисы сама тянулась к волосам — на этот раз она заправила их за ухо.

— Привет, — измученно улыбнулся Люпин.

В воздухе снова летала неловкость, которая с недавнего времени стала третьим членом их дружеских посиделок.

Алиса глубоко вздохнула и рывком подошла к столу. Люпин опустил руки с книгой и внимательно посмотрел на студентку, пройдясь по волосам, глазам и губам, задержав взгляд на последних.

— Я знаю, — тихо, почти шепотом, произнесла Алиса.

Она могла вообще не произносить ни звука — Люпин неотрывно смотрел на губы и мог бы спокойно по ним читать.

— Что знаешь? — так же тихо, только на пару октав ниже, спросил он.

— Что ты… что у тебя… — Алиса выдохнула и облокотилась на стол. — Полнолуние, — в итоге закончила она.

Люпин на мгновение сморщил нос.

— Откуда? — не повышая голоса, но с заметно прибавившейся прохладой поинтересовался он.

— Догадалась.

— Ну конечно…

Алиса обошла стол и приблизилась к Римусу вплотную:

— Хочешь, я тебе кое-что расскажу? Может, тебе станет легче…

— Легче? — Его брови взлетели. — Я живу с этим много лет, думаешь, мне внезапно может полегчать?

— А я только два года.

— «Два года»?..

— Живу с этим.

Люпин нахмурился.

— Римус, — прервала его Алиса, — помнишь, ты в первый урок спросил о моей встрече с оборотнем? — Профессор утвердительно кивнул. — Так вот. Меня тогда укусили.

В кабинете стало тихо-тихо. Люпин серьезно и болезненно смотрел в лицо Алисы из-под сдвинутых бровей.

— Ты… пахнешь этим. Очень слабо, почти неразличимо, — наконец выговорил он. — Я это уловил еще на первом ЗОТИ.

— Так ты знал?!

— Догадывался, — тень грустной улыбки проскользнула на его лице и исчезла.

— Тогда почему не спросил напрямую? Мы же могли об этом поговорить с самого начала!

— Я догадывался, но не знал. А подобный вопрос не дает права на ошибку.

Алиса тяжело дышала и не то обиженно, не то свирепо смотрела на Люпина.

— Но ты ведь не реагируешь на фазу? — Осторожно поинтересовался он. — Я имею в виду, не реагируешь так, как на нее реагирую я.

— Это длинная история, — немного остыв, ответила Алиса. — Мне быстро успели промыть рану травяным раствором и заговорить, пока ген не прижился в организме, чтобы я не превращалась в полнолуние. Но недостаточно быстро, чтобы я не чувствовала изменений.

— Но как? Абсолютного лекарства от ликантропии нет!

— Моя преподавательница — мастер зелий и наговоров, — самодовольно улыбнулась Алиса. — Правда, время тоже сыграло роль. Еще чуть-чуть, и даже такой профессионал, как она, был бы бессилен.

— В таком случае, — все еще не веря в услышанное, проговорил Люпин, — тебе очень повезло.

— Конечно, но мне тоже плохо в эти дни…

— Тебе плохо? — Резко переспросил он и вновь нервно скользнул взглядом по Алисиным губам. — Это, поверь мне, ничто, пока твое «плохо» не станет чем-то плохим для кого-то другого.

— Но ты же пьешь зелье, чтобы оставаться в рассудке!

— Я его пил не всегда. — И после короткого вздоха, уже мягче Люпин добавил: — К сожалению…

— Я знаю, его изобрели не так давно — в 1970(1) году.

Римус усмехнулся и даже улыбнулся.

— Я сказала что-то смешное?

— Вовсе нет, — он заулыбался еще шире, будто умилялся милому зверьку.

— Тогда к чему усмешки?

Но собеседник, казалось, совершенно не слушал, а был поглощен созерцанием губ напротив.

— Так… почему ты пришла? — Продолжая гипнотизировать эту часть лица, спросил Римус.

— Сказать, что я в курсе происходящего. И…поддержать.

Он протянул руку и осторожно, подушечками шершавых пальцев, дотронулся до Алисиной щеки:

— Не можешь спокойно жить… — он чуть склонился вперед, — если кто-то мучается?..

И мягко прильнул к губам.

Это было волнительно, мягко, тепло. Начав с кроткого, целомудренного прикосновения, и затем, рвано набрав в легкие воздуха, Римус продолжил углублением поцелуя, так сочетая в нем деликатность и болезнь, как это свойственно только ему.

Поворот головы, кратковременные отстранения на десятую долю миллиметра, дрожь горячих пальцев на щеке — он вел диалог от имени тела, благородно соблюдая все негласные параграфы императива.

Алисино сердце отбивало экзальтационный набат, который, ей казалось сквозь всю пелену происходящего, должен быть слышен даже у самой границы Туманного Альбиона.

В ушах гудело, а ощущения и мысли сузились и были в одной единственной точке — точке соприкосновения губ.

Алиса старалась, как могла, отвечать на поцелуй правильно, естественно, соблазнительно… Но на деле выходили неумелые рывки и непоспевание за партнером на какие-то мили-секунды.

От стыда ее щеки горели еще яростнее, но отстраниться — значило признать свою некомпетентность. Значило струсить.

Мышцы Алисы напряглись от щек до икр, и она чувствовала себя как каменное изваяние. Мысли обрели форму, отойдя от одурманивающего аффекта, и крутили, как заевшая пластинка, одну и ту же мольбу:

«Хоть бы это закончилось… Хоть бы это закончилось…».

И Алисины молитвы были услышаны. Потому что раздался голос, подействовавший как ведро ледяной воды:

— Что. Здесь. Происходит?

__________

(1)В каноне не указана точная дата: лишь 1970-е годы.