Вернуться в сказку (джен)

Разрушатся рамки, исчезнут пределы,

Далекое станет близким...

Услышу я то, чего знать не хотела

В спешке и в шуме, и в качестве низком...

Настоящие вещи всегда так не кстати

И так постоянны, не раз и не два.

И хочется голос подальше послать,

Который достал, повторяя слова:

Пожалуйста, не сгорай,

Ведь кто-то же должен гореть

За углом начинается рай,

Нужно только чуть-чуть потерпеть...

Шагни обратно за край,

Тебе рано еще сгорать

За углом начинается рай

Нужно только чуть-чуть подождать...

Пожалуйста, не сгорай,

Спаси, все что можно спасти...

Прости, все что можно простить...

И иди, пока можешь идти...

Шагни обратно за край,

За углом начинается рай...

Такой тихий голос, он тише любых голосов,

Чем дикие таки часов, шаги и скрип тормозов.

Сражайся, борись...

Ты зачем все измяла, изгадила?..

Знать бы мне, где выключается это радио...

Такой тихий голос, изнутри, извне, но я увы во сне,

Он что-то плохое заглушает во мне.

И я закрываю глаза, выбираю из двух,

пытаюсь понять, от меня что ты хочешь, Дух?..

Пожалуйста, не сгорай,

Ведь кто-то же должен гореть

За углом начинается рай,

Нужно только чуть-чуть потерпеть...

Шагни обратно за край,

Тебе рано еще сгорать

За углом начинается рай

Нужно только чуть-чуть подождать...

Пожалуйста, не сгорай,

Спаси, все что можно спасти...

Прости, все что можно простить...

И иди, пока можешь идти...

Шагни обратно за край,

За углом начинается рай...

Мне нужно войти

В эту стену закрытых дверей,

Но пальцы разбиты,

И нет даже вмятинки в ней...

И вдруг я в обломках стою,

Побелела как мел...

Я правильно сделала, Дух?..

Это так Ты хотел...

Это так Ты хотел...

Пожалуйста, не сгорай,

Ведь кто-то же должен гореть

За углом начинается рай,

Нужно только чуть-чуть потерпеть...

Шагни обратно за край,

Тебе рано еще сгорать

За углом начинается рай

Нужно только чуть-чуть подождать...

Пожалуйста, не сгорай,

Спаси, все что можно спасти...

Прости, все что можно простить...

Иди, пока можешь идти...

Шагни обратно за край,

За углом начинается рай...*

Крупные капли скатывались по стеклу, оставляя за собой мокрые дорожки. Капли падали так часто, что кажется, что дождь идёт не маленькими своими частичками, а сплошной стеной... Колёса стучали, карета медленно ползла к тому дому. В такую погоду не слишком хочется жить... Не очень хочется верить во что-то... Не очень хочется ждать... В такую погоду не слишком хочется что-либо говорить. Да и есть ли в этом смысл сейчас? Всё равно, никто не услышит. Да это и не нужно. Зачем? Разве это, действительно, так важно? Разве важно слышать чей-то ответ на твои мысли? Разве важно знать, что думает о тебе человек? В такую погоду пропадает всякая охота кого-то слушать, кого-то слышать. В такую погоду хочется запереться дома в самом тихом месте, накрыться пледом с головой и, не произнося ни слова, читать.

Книги — лучшие советчики и слушатели. Они понимают и даже осуждают тебя — молча. И из каждой истории можно сделать абсолютно разные выводы. Из одного поступка можно сделать разные выводы. То, что один окрестит предательством, для другого — подвиг... То, чему один не может найти оправдания, для другого — лишь единственный выход... Каждую книгу нужно слушать и понимать. Но каждому одна и та же книга скажет совершенно разные вещи... И ещё они молчали. Это было их главное преимущество над людьми. Молчали всегда, если человек, конечно, не хотел их услышать. Не хотел увидеть те страны, те мыслимые и немыслимые миры, которые только возможно или невозможно было представить... В такую погоду совсем не хочется ехать в какую-то даль по работе. В такую погоду, вообще, не хочется что-либо делать. Даже спасать человеческие жизни. Тем более, спасать человеческие жизни. Иногда было так противно и обидно спасать чью-то жизнь тогда, когда своя собственная не удалась.

Крупные капли скатывались по стеклу, оставляя за собой мокрые дорожки, за которыми так хорошо было наблюдать... Кажется — можно провести пальцем по холодному стеклу и почувствовать их, почувствовать влагу на своей руке... Ехать приходилось в полном молчании. Девушке часто приходилось выезжать в такую погоду. Ей даже оплатили содержание кареты и кучера. Приходилось приезжать в любой из домов по первому вызову... Ехать приходилось почти в полном безмолвии — да и с кем ей было говорить сейчас? Был слышен стук колёс, было слышно, как бьётся её сердце... Пожалуй, сердце билось слишком сильно. Дождь всегда навевал на неё совершенно ненужные воспоминания. О семье. О друзьях. О школе. Обо всём, что она бросила в тот дождливый день для того, чтобы поступить на медицинские курсы. И теперь, наверное, эти воспоминания были расплатой ей за то упрямство, за ту грубость в разговоре... Но теперь уже невозможно было что-то исправить и изменить. Да девушка и сама не хотела этого. Она не для этого решилась тогда на этот поступок. Она не для этого сбежала из дома, где её когда-то ждали и любили. Теперь — дороги назад нет. Просто не может быть...

Дождь сегодня был сильный. Это могло вызывать лишь желание спрятаться, укрыться, но никак не ехать через весь посёлок. Ей всё время казалось, что вот-вот она снова окажется в родном доме, откуда сбежала год назад. Ей всё вспоминался строгий голос матери, кричащей о том, что она должна быть такой же, как её старшая сестра... Ей вспоминались испуганные глаза притихших Софи и Рейчелл, которые так просили её не уезжать... Ей вспоминалось тяжёлое дыхание отца... Ей вспоминалась просьба матери ехать в Реондейм, чтобы заработать ещё денег. Ей вспоминалось, как она сама, Сара, хлопнула дверью после этой ссоры. Вспоминались худые руки матери, грубо схватившие её за запястья. Вспоминались синяки, которые долго не проходили после того разговора. Вспоминалась пощёчина, которую ей отвесили, когда поняли, что поступать так же, как и её старшая сестра, она не собирается. Вспоминался дождь, под которым она бежала к вокзалу. Вспоминались те несколько грязных медных монеток, на которые она купила билет. Только не в Реондейм. В Саторхейм, где находились женские медицинские курсы, куда ей так хотелось поступить. Саре иногда казалось, что она никогда больше не захочет возвращаться в родной когда-то Елишшил. Девушке всегда было больно вспоминать тот последний день, когда мать крикнула, что, если она не поедет в Реондейм, то может исчезнуть из дома и никогда больше там не появляться. Сара и не появлялась там больше.

На медицинские курсы оказалось довольно просто поступить. Они были бесплатными, а за отличную учёбу давали ещё кое-какие деньги. Курсы продлились почти год, и Сару направили на практику в этот небольшой посёлочек, где она теперь старалась лечить людей. Посёлок был расположен недалеко от Саторхейма, и девушка ездила туда каждый месяц, чтобы сдать ещё какой-то экзамен. Её жизнь превратилась в одну сплошную учёбу — не было ни друзей, ни родных, ни глупых обязательств и «благодарности». И Сара была этому очень рада. Не было ничего, что она была обязана сделать только потому, что должна чувствовать себя благодарной. А за что ей было быть благодарной? За жизнь, лишённую даже обычной заботы? За ночные кошмары каждую ночь? Кошмары не прекращались ни на одну ночь. Саре в лучшем случае удавалось поспать четыре часа. И каждое утро она чувствовала такую усталость...

Почему она боялась во время каждого вызова? Почему её пальцы тряслись каждый раз, когда приходилось звать Джона и ехать к тому, кто просил её приехать? Почему слёзы были готовы вырваться из глаз и покатиться по щекам, как капли дождя катятся по стеклу? Саре так хотелось, наконец, забыть... Забыть обо всём. Жить только своей жизнью и не заморачиваться каким-то долгом, вспоминать о котором от неё постоянно требовали.

Девушке до смерти надоело всегда чувствовать себя виноватой.

Карета остановилась напротив светлого двухэтажного домика, и Сара поняла, что это именно то место, куда её пригласили на этот раз. Накинув на голову капюшон, девушка осторожно вышла из кареты, поблагодарила кучера и направилась к этому дому. Калитка была открыта, сад казался весьма ухоженным, дорожка была мокрой, но сделанной весьма неплохо, Сара не вымазалась в грязи по дороге к месту своей работы, как это произошло неделю назад у мадам Ралли. Постучать в белую дверь нетрудно, куда труднее видеть испуганные, искажённые болью лица. Не трудно войти, куда труднее видеть лежащих в постели, страдающих больных, некоторые из которых больны безнадёжно... Но которым она просто обязана помочь!

Говорят, после долгих лет работы страх и сочувствие пропадают. Это было бы неплохо. Потому что так она сможет помочь куда большему количеству людей, действительно нуждающихся в её помощи, нежели постоянно переживая и волнуясь за них. Сара до ужаса боится сделать кому-нибудь больно, даже если это спасёт этому человеку жизнь. Это может когда-нибудь погубить её пациента. И именно поэтому она не хочет больше бояться и сочувствовать каждому, кто приходил к ней за помощью.

Её отец был тяжело болен, девушка никогда не видела его здоровым. Впрочем, может, просто уже не помнила. Прошло так много лет с того дня, когда у него начались эти постоянные приступы. Мама почти всегда плакала, и Сара завидовала младшим сёстрам, которым та уделяла куда больше внимания. Она всегда была тихой и послушной девочкой, никогда не доставлявшей родителям проблем. Только в самом конце, перед тем как она ушла, обнаружилось, насколько Сара Эливейт умеет быть упрямой. Девушка сама не ожидала от себя этого. Она просто хотела учиться на врача, а не зарабатывать деньги, кормить семью. Сара считала, что это возможно было понять...

Моника была идеальной сестрой и дочерью, послушной, верной, сильной, всегда готовой помочь Саре, Софи, Рейчелл, Дженни, Шарлотте... Моника всегда помогала им в трудные минуты. Она отправилась в чужой ей Реондейм только потому, что мать просила её туда поехать. Она каждый месяц присылала, по-видимому, большую частью своей зарплаты. Она навещала мать с отцом каждые два месяца. Присылала подарки, благодарила за каждую мелочь.

Девушке до смерти надоело чувствовать себя виноватой в любом деле, которое бы она ни начинала...

Дверь ей открывают, как и всегда, довольно быстро. На пороге появляется бледный взволнованный мужчина, тут же пропускающий её в дом и помогающий снять промокший плащ. Сара, как и всегда, просит хозяина дома объяснить, что именно произошло, чтобы сразу понять, что ей придётся делать на этот раз. И, как и всегда, ей отвечают сбивчиво и путано, так, что она не может толком понять, что произошло и что ей делать дальше.

В доме жарко затоплено. После поездки в холодной кареты это может разморить её... Но, возможно, больному сейчас лучше находиться в тепле. Правда, она до сих пор не понимает, что именно случилось с другом этого молодого человека, который её пригласил, но по взволнованному виду последнего можно сказать, что произошло что-то очень страшное.

— Жар... Идёт кровь... — выделяет она обрывки фраз из того, что ей рассказывают. — Потерял сознание...

Этого недостаточно для того, чтобы вывести точный диагноз, но достаточно для того, чтобы понять волнение этого человека. В груди самой Сары тоже просыпается волнение. Волнение, на которое она не имела права. Нужно собраться с силами. Собраться. Вдохнуть полную грудь воздуха и войти в комнату к больному, осмотреть его и как-то помочь.

Хозяин дома ведёт её на второй этаж, проводит по узенькой лестнице, потом по коридору, который устлан длинным ковром ручной работы... Девушка видела, как пару секунд назад дрожали его руки и губы. Сару и саму почти трясёт. Она не знает, чего ждать от своего пациента. Кто знает, чем он болен и может ли она помочь ему? Медсестра цепляется своими длинными тонкими пальцами за плотную ткань собственной юбки, теребит её, страшно волнуясь, страшно боясь не только не помочь, но ещё и навредить...

Она не хочет никому навредить... Наверное, плохой из неё выйдет врач, если она так боится боли в глазах пациента и крови. Наверное, следовало ей поступить так, как от неё просили. Но она куда упрямее Рейчелл, Софи, Дженни и уж тем более Моники. Она справится. Она должна справиться. В конце концов, не для того ли она сбежала из дома год назад?

— Помогите ему, сестра... — едва слышно бормочет парень, пропуская её вперёд, когда они останавливаются перед дверью.

Мисс Эливейт осторожно проходит в комнату, в которую её приглашают и едва удерживается от вскрика. На кровати лежит человек, бледное худое лицо, искажённое гримасой испытываемой им боли, которую он безуспешно пытался скрыть, и худые, такие же бледные, руки, цепляющиеся за простынь, которого внушают ужас. На белой рубашке этого человека присутствуют красно-бурые пятна, а по лбу его сползают капельки пота. Хозяин дома вздрагивает, как только входит в комнату, а Сара испытывает такой прилив жалости, что сама не знает, что ей делать дальше... Однажды её водили в в военный госпиталь, и раненые, лежащие на бедных койках, стонущие от нестерпимой боли, вызывали в ней столько же страха и сострадания, как и этот человек.

Мужчина, лежащий на кровати, открывает глаза и устало смотрит сначала на Сару, а потом на того парня, который её привёл. В его глазах столько боли и столько... нежелания как-либо противиться произошедшему с ним, что медсестре хочется заплакать от бессилия, но она прекрасно понимает, что сейчас не должна это делать.

Хозяин дома трусливо прячется за её спиной и что-то показывает руками. Сара Эливейт не видит этого. Она смотрит только на больного, на человека, которого ей нужно спасти. Которого она обязана спасти. Девушка видит его искусанные губы, кровь на его рубашке, глаза, в которых можно разглядеть, насколько сильно он измучен своей болезнью. Медсестра не знает, что именно это за болезнь. Не похоже ни на одну из тех, о которых ей рассказывали на курсах.

— Эрик... — словно собираясь с последними силами, говорит пациент. — Зачем ты притащил её сюда? Она не сможет мне помочь...

Сара вздрагивает от нахлынувшего на неё чувства обиды. Человек, названный Эриком, пожимает плечами и исчезает, тихо шепнув, что, если понадобятся какие медикаменты или что-то ещё, он будет находиться внизу. Девушка медленно, пугаясь каждого своего шага, подходит к кровати больного, всё так же строго и устало оглядывающего её. Она подходит ближе, подумав, садится на стул, который стоит перед самой кроватью.

Мужчина смотрит на неё и усмехается, словно знает что-то, чего Сара не знает. Как же он похож на тех, кого она видела тогда в военном госпитале! А потом этот человек заходится в кашле, и ей приходится помогать ему сесть. И именно тогда девушка замечает тёмное пятно у него на запястье. Она чуть задирает рукав его рубашки и видит очень знакомый ей по курсам знак. Этот человек вовсе не болен. Проклят. А проклятья вылечить невозможно. Их возможно только снять. Сара не была магом. А если бы и была? Была бы она сильнее того человека, который наложил на этого мужчину проклятье такой силы? Вряд ли.

На руке этого человека появляется кровь. Девушка не знает, что удерживает её от того же истошного вопля, который она издала год назад, увидев подобное. Наверное, и правда, после долгой работы с такими пациентами врач привыкает к этому ужасу. И перестаёт обращать внимание на это.

Когда кашель прекращается, и мужчину удаётся снова уложить, Сара осторожно выходит в коридор, спускается по узенькой лестнице и натыкается на человека, который пригласил её в этот дом. Эрик, кажется, так его зовут, взволнованно, с какой-то отчаянной надеждой, смотрит на неё. Мисс Эливейт хочется сказать ему, что тот, больной мужчина был прав, и её, действительно, не за чем было приглашать. Это бесполезно.

Девушка снова ловит себя на том, что теребит зелёную ткань своей юбки, пытаясь собраться с силами и рассказать Эрику о природе болезни его брата или друга. Скорее всего, он, если и не знает об этом, то догадывается. Сара чувствует себя ужасно неловко. Будто именно она виновата в том, что не может сейчас помочь...

— Вы ведь знаете, что он проклят... — шепчет девушка строго. — Зачем вы позвали меня?

Эрик протягивает к ней руки, смотрит с таким отчаяньем, что в ней снова просыпается желание помочь, помочь хоть как-нибудь. Но, вполне возможно, что облегчить страдания того мужчины можно лишь одним способом — убить его сейчас. Быстро и настолько безболезненно, насколько это только возможно. Невозможно снять проклятье, не зная, кто именно его наложил. И очень опасно ехать к тому магу, который это сделал. Сара плохо разбиралась в проклятьях. На курсах об этом мало говорили. Проклятьями занимались ведуны и лекари, которые владели магией, а вовсе не простые медсёстры, какой была Сара...

Девушке вспоминается её собственная семья, которую она оставила год назад. Сара совсем не была идеальной дочерью. Идеальной дочерью была Моника. Она поступала так, как велел ей её дочерний долг, она устроилась работать в Реондейме, она даже не спорила, когда ей сказали туда ехать... Молодая медсестра чувствовала, что сама никогда не смогла бы так.

С Моникой она больше ни разу не переписывалась. Точнее, Сара писала однажды в Реондейм, но... Моника не ответила ей. Кажется, сестра не была настроена говорить с ней после того дня. Наверное, это было объяснимо, но... Весьма обидно. Сара чувствовала, что повторного письма ни за что на свете не пошлёт. В конце-концов, кто Моника такая, чтобы осуждать её? Да и за что? За нежелание жить в нищете, в которой прозябала семья Эливейт? За нежелание всю жизнь провести в лачуге, с едва хватающими на скудную еду и отсыревшие спички деньгами? За нежелание гнить от болезни, которую можно было бы вылечить, если заняться чем-то более... прибыльным... Саре всегда хотелось вырваться из этого замкнутого круга. И разве теперь кто-то может обвинять её в том, что ей это удалось?

— Помогите, пожалуйста, помогите! — шепчет ей в ответ хозяин дома с такой болью, что девушка не знает, куда ей деться от этого снова возникшего чувства стыда. — Я не знаю, к кому ещё мне обратиться за помощью!

Сара смотрит на него и качает головой. Она не может помочь! Это не в её силах! Если бы только этот Эрик знал, кем может быть наложено проклятье... Тогда можно было бы кинуться в ноги к этому человеку с мольбой о пощаде, упросить его как-нибудь снять это заклинание... Но Сара не знала... И ей казалось, что вряд ли Эрик знает об этом. Девушка не знала, почему именно ей так казалось... Зато, скорее всего, проклятый прекрасно об этом знал. Или, во всяком случае, догадывался. Кого мог так разозлить обычный житель посёлка вроде того, в котором теперь жила Сара?

Впрочем, не ей решать это.

Девушка не знает, что ответить Эрику. Он, видимо, действительно надеялся на её помощь, но... Разве в её силах было помочь тому человеку? Сара теребит свою старую поношенную юбку, почти касающуюся подолом пола, от волнения и от невозможности хоть что-то сделать. Ей вспоминается всё тот же госпиталь, в котором она побывала тогда и помогала делать перевязки. Вспоминаются искажённые болью лица, люди, котором оторвало руку или ногу во время сражений... Теперь война уже закончилась. Как с герцогством Урино, так и с королевством Орандор. Со вторым закончилось, едва успев начаться. И Сара была очень рада этому. Она совсем не хотела снова столкнуться с необходимостью работы в госпитале. Это было слишком тяжело для неё. Эливейт казалось, что она никогда в жизни не забудет глаза того молодого солдата, которому в одном из сражений оторвало обе ноги. Она помнила, как часто не хватало обезболивающего на всех раненых, и от этого проводить операции врачам было куда сложнее. Она не была врачом... Пока только медсестрой, обычной девушкой, которая должна была делать перевязки и назначать сельским жителям лекарство от обычной простуды... Но ей хватало и тех обязанностей, которые были возложены на неё сейчас...

Сёстры тоже часто смотрели на неё так — ожидая помощи и поддержки, как будто именно она была виновата во всём, что происходило, и как будто только к ней нужно было обращаться за помощью. Девушка не знала, почему именно, но такое отношение ей даже нравилось иногда. Она была нужна всем. Хотя бы в некоторые дни своей жизни. На неё всегда смотрели так — словно она обязана была помочь. Эливейт и самой иногда казалось, что всё обстоит именно так — она обязана помогать всем, кто бы не обратился к ней за помощью...

С самого раннего детства она привыкла к этому. Привыкла, что её всегда обо всём просят. Привыкла, что она никому никогда не отказывает в этих просьбах... Отказала лишь однажды. Тогда, когда она должна была уехать в Реондейм. Саре так часто вспоминался тот день, и хоть девушке порой и казалось, что она — жалела об этом, она ни за что на свете не хотела бы что-то в жизни поменять.

Старая серая кофта велика ей, и поэтому её возможно только запахнуть, а не застёгивать на четыре деревянные пуговицы... Сара чувствовала себя удобно в такой одежде, на такой работе... Ей нравилось так жить... Она, действительно, жила всеми этими вызовами, растерянными пациентами, путающими всё подряд, жила этими старыми изношенными вещами, которые были такими удобными... Сара никогда не пренебрегала возможностью помочь кому-то ещё. Пожалуй, не стоит пренебрегать и возможностью помочь этому несчастному перепуганному Эрику. Пусть она не сможет всё сделать так, как нужно, но... Разве не стоит попытаться?

Говорят, от долгой жизни в одиночестве, душа черствеет... Говорят, человек от этого становится грубым, раздражительным, усталым, куда меньше переживает за беды и несчастья других — живёт своей жизнью. Саре хотелось, чтобы это состояние повлияло и на неё, чтобы она куда меньше стала пытаться спасти тех, кого спасти невозможно, чтобы она куда меньше переживала из-за каждого несчастного случая или смерти, которые случились даже не с тем, кто хоть как-то был связан с ней...

За окном дождь льёт как из ведра. Крупные капли скатываются по стеклу, оставляя за собой мокрые дорожки. Они падают так часто, что кажется, что дождь идёт не маленькими своими частичками, а сплошной стеной... В такую погоду пропадает всякая охота кого-то слушать, кого-то слышать. В такую погоду хочется запереться дома в самом тихом месте, накрыться пледом с головой и, не произнося ни слова, читать. Рейчелл так и делает. Она забирается на подоконник — оттуда всё кажется немного светлее — и пытается читать. Девочке хотелось бы уже заснуть, но она не могла оторваться от безумно увлекательной истории о молодом маге, которую подарила ей Сара не так давно... История о том, как кто-то занимается не спасением мира, а научными исследованиями, как ни странно, Рейчелл нравится.

Сара любила такие истории... Она любила истории, в которых рассказывалось не о героях, чьей доблести мог бы позавидовать любой. Она любила истории об обычных людях, с обычными проблемами, пороками, увлечениями... Девушка всегда казалась многим странной. Слишком тихая, слишком покладистая, она никогда не грубила, не огрызалась в ответ на какую-то просьбу, была слишком идеальной во всём — в учёбе, в рукоделии, в умении разговаривать со взрослыми... К ней всегда относились по-особенному. Она всегда и во всём была лучшей. С самого детства. Рейчелл было четырнадцать сейчас, а Саре, следовательно, шестнадцать, и она помнила те дни в детстве, когда их семья приходила в праздничный день в церковь, и маленькая Рейчелл вместе с маленькой Софи и чуть менее маленькой Моникой носились по двору, пытаясь выплеснуть скопившуюся энергию. Сара всегда стояла или сидела где-нибудь в сторонке, тихо читала что-нибудь или просто разглядывала цветы...

Сара всегда любила читать. Рейчелл нравилась эта серьёзность старшей сестры, вечное понимание и возможность в любой момент что-то попросить у неё. Игрушек у сестёр Эливейт было не слишком много — родители потеряли огромную сумму денег, когда были ещё только Моника и Сара, и теперь приходилось выкручиваться с тем, что было. Моника и Сара старались сделать игрушки своими руками, что получалось, конечно, не слишком хорошо. Да и сделать их, если так подумать, было не из чего.

Рейчелл тихо сидела на подоконнике и слушала, как капли бьют стеклу, пыталась читать, пыталась заснуть, но... Нет, заснуть прямо здесь было бы не слишком хорошо — завтра мама опять будет недовольна этим. В комнате, где сидит сейчас девочка, три двухэтажных кровати... Дженни и Шарлотта, как самые маленькие, спят всегда слишком крепко. Их почти невозможно разбудить, когда они сами не желают проснуться. Рейчи не раз приходилось выливать на них по стакану воды, чтобы эти две девчонки проснулись... А вот Софи спит чутко. Достаточно любого не слишком тихого звука. чтобы она проснулась... Моника давно уехала в Реондейм, а Сары пока нет в комнате. Она не поднималась наверх после ужина, на который был какой-то противный суп, сделанный, очевидно, из самых дешёвых продуктов, которые только можно было найти...

Звук бьющегося стекла. Громкие всхлипывания, причитания... Звук удара. Чей-то тихий вскрик. Девочка лет одиннадцати-двенадцати вскакивает с кровати, бежит по коридору и останавливается у лестницы. Рейчелл видит это со своего подоконника. Она и сама встаёт, тихонько идёт туда же, где сейчас оказалась и Софи. Сара стоит внизу в своих привычных истёртых чуть ли не до дыр серой кофте и зелёной юбке, и почему-то едва не плачет. Рейчелл редко видела её такой.

А рядом стоит босая, в мятой потрёпанной одежде мать, которая пристально смотрит на Сару, которая почему-то отводит взгляд. Рейчелл осторожно подзывает к себе напуганную Софи. Та не понимает, что именно происходит. Впрочем, Рейчи сама не совсем понимает это. Она ни разу не видела мать и сестру такими... Сара всегда была послушной и тихой, она ни разу за всё то время, когда Рейчелл стала хоть что-то понимать, не сделала ничего дурного, что могло бы разозлить родителей. Это Рейчелл была непослушной. Ещё Дженни с Шарлоттой, но уж точно не Сара, не тихая, гордая, правильная Сара, никогда в жизни не позволившая себе чего-то лишнего, того, что было бы запрещено родителями и учителями, всегда всё делавшая очень хорошо, учившаяся, беспрекословно выполнявшая всю работу по дому, которую её только просили сделать...

Одежда девушки идеально выглажена. И эта старая истёртая серая кофта, которая когда-то принадлежала Монике, и эта старая материнская юбка, когда-то бывшая более яркого цвета, чем сейчас... Волосы Сары заплетены в привычную косу. Рейчелл думается, что Сара даже в таком простом наряде выглядит благороднее многих богатых барышень...

— Почему ты не можешь хоть раз сделать то, о чём тебя просят?! — кричит мать срывающимся от рыданий голосом. — Почему ты не можешь понять, насколько это важно?!

Софи прижимается к Рейчелл и беззвучно всхлипывает, девочке хочется спуститься вниз, попросить мать и Сару не шуметь, но она чувствует, что не может этого сделать, чувствует, как ей становится страшно от одной этой мысли... Девочка толкает младшую сестру в направлении их комнаты и шёпотом просит сидеть там тихо, пока она посмотрит, чем всё закончится. Мать рыдает. А Сара пока просто молчит, не произносит ни слова.

Стоять босыми ногами на полу довольно холодно, и девочка присаживается на корточки, чтобы растереть ступни. Сара продолжает молчать. Упрямая! Упрямая, гордая Сара! Она всегда была такой — даже выполняя порученные ей задания, в школе или дома. Рейчелл пытается дышать как можно реже и тише, чтобы не обращаться на себя внимания со стороны взрослых. Не хватало ещё того, чтобы её заметили! Ладно, хоть Софи удалось уложить обратно спать...

Рейчелл прислушивается — Дженни и Шарлотта, кажется, спят. Как хорошо, всё-таки, что Софи их не разбудила! Их ещё не хватало тут! Слишком маленькие они ещё, чтобы лезть во взрослые проблемы... Тем более, такие серьёзные, как эта.

— Это очень важно! — продолжает мама, громко всхлипывая. — Сара! Ты хочешь уехать не в Реондейм, а в Саторхейм, но к кому ты там пойдёшь?! Сара! Подумай, пожалуйста! Езжай ка в Реондейм, к сестре, к тётушке...

Со своего укрытия Рейчелл видно красный след на лице Сары и то, как сильно дрожат её губы. Сестра молчит. Это так обычно и естественно для Сары — молчать, когда её обидели. Просто гордо молчать. В те мгновения, когда обидчик уже не знает, что делать с переполняющим его гневом — молчать. Рейчелл видит красные следы на тоненьких запястьях старшей сестры. Останутся синяки. У Сары они долго не проходят.

Мать рыдает. Она вымотана той жизнью, которой ей приходится жить. Моника всегда говорит так, когда приезжает. Кажется, Моника сама вымотана той жизнью, которой приходится жить ей самой, но об этом девушка не говорит никогда. Мать рыдает. Она всегда рыдает, когда кто-то из дочерей её не слушается. Просто Сара никогда не делала ничего, за что на неё могли бы кричать...

Рейчелл вспоминается, что сестра молчала всегда, когда её пытались обидеть. Отходила, никогда больше не заговаривала на ту тему, на которую был разговор в тот раз, снова садилась под большим дубом с книжкой. Но не отвечала. Но не дралась. Но не плакала. Даже никогда не жаловалась старшим на это...

Она и сейчас молчит. Сердит мать ещё больше. Уж кому, как не Рейчи знать об этом? Та ещё больше раздражается, когда ей не отвечают. А Сара молчит. Просто молчит. Не плачет. Не ходит нервно по комнате, не грызёт ногти. Просто стоит и молчит, будто находясь выше этого глупого спора. Впрочем, возможно, она, и правда, находится выше этого. Девочка уже хочет спуститься вниз, чтобы хоть как-то прервать это тягостное повисшее в воздухе молчание, когда Сара начинает говорить...

— Попрошу лорда Чаттерли предоставить мне временный приют, — очень тихо говорит девушка, но её голос будто звенит на весь холл, Рейчелл слышит каждое слово. — Объясню ему ситуацию.

Девочка замирает, сползает на пол и прикрывает рот руками от страха. Только этого ещё не хватало. Упрямица Сара! Она всегда была такой... Тихой, но очень и очень гордой. Словно родилась не в семье обычного рабочего, а в семье какого-нибудь герцога или графа. Про себя девочка молится, чтобы только всё это поскорее закончилось, чтобы всё обошлось, чтобы всё стало, как было до этого рокового разговора.

Мама вскрикивает. Буквально подлетает к дочери. Снова хватает Сару за запястья, отчего та вздрагивает, и шепчет той что-то прямо в лицо. Рейчи знает, что именно. Имя лорда Чаттерли запрещено в их доме. Девочка не знала — почему. Зато знала, как сильно будут сердиться родители, если она скажет хоть слово про него.

— Посмеешь обратиться к нему — больше не смей появляться в моём доме! — кричит мать, отпуская дочь. — Неблагодарная! Да как ты...

Сара смотрит на мать, молчит, просто серьёзно смотрит. Рейчелл хочется спуститься туда, но она очень боится. Тогда ей достанется очень сильно, а Сара... Сара всё равно сделает всё так, как ей хотелось... Девушка кивает, так же молча хватает свою старую куртку с вешалки, одевает и выскакивает за порог. Прямо в этот ужасный дождь...

Мама оседает на пол рыдая. Рейчи слышен каждый её всхлип. Девочка смотрит на входную дверь, за которой только что исчезла её сестра, и думает, что ей совсем не хочется, чтобы Сара ушла навсегда, совсем-совсем не хочется, как бы неинтересно с ней играть было... Имя лорда Чаттерли, как и следовало ожидать, сыграло роковую роль. Кем был этот человек, чтобы его так не любили в семье Эливейт? Рейчелл не знала, да и не хотела знать...

— Вон! — орёт мать, уже не сдерживая рыданий, вслед Саре, исчезнувшей в этом ужасном ливне. — Вон, неблагодарная! Никогда больше не возвращайся!

Несчастная женщина плачет, закрывает лицо руками. Девочке видно, как вздрагивают её плечи. Ей хочется спуститься вниз, обнять мать, заплакать вместе с ней об ушедшей Саре, но что-то подсказывает ей, что мама плачет вовсе не об этом. Скорее о том предательстве, которое в её глазах совершила дочь, решившись обратиться за помощью к ненавистному лорду Чаттерли...

Рейчелл чувствует, как ей хочется во весь голос зареветь, чтобы стало хоть немного легче, но до ужаса боится. Не здесь. Не при маме, которая, вероятно, не хотела бы, чтобы её кто-то увидел в таком состоянии. Девочка как можно тише встаёт и прошмыгивает в комнату, где сейчас спят Дженни и Шарлотта и тихонько, свернувшись на кровати калачиком, плачет Софи.

— Ты всё слышала? — шепчет Рейчелл сестре. — Ты ведь слышала?

Софи кивает и начинает плакать ещё горше... Девочка ложится рядом с сестрой, обнимает её и тоже начинает плакать. Теперь дождь уже не кажется ей таким прекрасным. Теперь он словно олицетворяет её душевное состояние...

Примечания:

* Fleur — Голос

Да, глава какая-то странная, получилось немного не то, что задумывалось...

Автору очень стыдно просить об отзывах ввиду того, что есть человек, который комментирует всегда, но автор, всё-таки, об отзывах просит.