Вернуться в сказку (джен)

Элиза ждёт, летите к ней, одиннадцать диких лебедей

Сквозь ночь и день, сквозь свет и тень

Летите к ней, летите к ней!

Лучом зари пронзив восток на волны кровь пролил восход

Элиза ждёт, летите к ней

Любовь сильнее всех смертей!

Застыла времени река, растаял замок в облаках...

Колдунья имя назвала,

Крапива руки беспощадно обожгла...

Упали слёзы на алтарь, смолою чёрной стал янтарь

Сковал обет навек уста

На сердце камень, как могильная плита

Элиза ждёт, летите к ней, одиннадцать принцев-лебедей

Сквозь ночь и день, сквозь свет и тень

Летите к ней, летите к ней!

Лучом зари пронзив восток на волны кровь пролил восход

Элиза ждёт, летите к ней -

Любовь сильнее всех смертей!

Ударит колокол в набат и стены церкви задрожат

На площадь люди поспешат,

И от невесты принц стыдливо спрячет взгляд...

Она не смотрит на него и всё кружит веретено

Узор судьбы сплетён давно...

Свой тяжкий труд она закончит всё равно!

Элиза ждёт, летите к ней, одиннадцать белых лебедей

Сквозь ночь и день, сквозь свет и тень

Летите к ней, летите к ней!

Лучом зари пронзив восток на волны кровь пролил восход,

Элиза ждёт, летите к ней -

Любовь сильнее всех смертей!

И грянул с неба гром, как приговор принцессе...

Лишь только свет коснётся скал и братья птицами вновь став

Рванутся ввысь, под облака — ночь перед казнью коротка...

Элиза ждёт, летите к ней, одиннадцать братьев-лебедей

Сквозь ночь и день, сквозь свет и тень

Летите к ней, летите к ней!

Лучом зари пронзив восток на волны кровь пролил восход

Элиза ждёт, летите к ней -

Любовь сильнее всех смертей!*

В дымке величия не видно ничего. Обычно не видно. Быть может, кто-то, всё же, может бороться с этим. Но обычно... Иллюзия власти над кем-то, нужности кому-то заставляет человека забыть всё остальное, те принципы, те цели, которыми он раньше жил и которым поклонялся. В золотом роскошном аду невозможно вдохнуть воздуха полной грудью, иногда кажется, что даже небольшой глоток сделать невозможно. Воздух среди этой всей золотой мишуры кажется тяжёлым. Все эти церемонии, весь этот этикет, все эти многочисленные правила давили на человека, заставляли его чувствовать себя несвободным и несчастным. Все эти огромные дворцы, роскошные театры, мраморные храмы с позолоченными шпилями создавали у людей непосвящённых чувство некой сказочности и смотрели с упрёком на тех, кто знал обо всём, что происходит за стенами этих шедевров. Происходило там, как оказалось, очень много чего. Много чего такого, чего никому не хотелось знать — тем более тем людям, которые были каким-то образом связаны со всеми этими интригами. Из эпицентра тех событий хотелось поскорее сбежать. Альфонсу тоже хотелось сбежать. Сбежать домой — на Землю. Но при этом каждый раз он чувствовал, что не может отказаться от этого золотого ада, не сможет жить без той власти, обладателем которой он стал. Он каждый раз упрекал себя за эту жадность, но ничего не мог с собой поделать. Когда этот порок стал мучить его? Точно, что не сразу после того, как Малус притащил Брауна сюда, не сразу после коронации... Прошло какое-то время... Уже после Альфонс стал чувствовать, что находится во власти этого порока, уже после он стал ощущать, что изменился, изменился где-то глубоко внутри, а потом стал осознавать, что эти изменения вовсе не были хорошими, напротив, они должны были постепенно превратить его в такое же чудовище, какими являлись предыдущие короли Орандора. Это пугало Ала. Он никогда не был таким, пока Мария ещё была рядом. Он никогда не был таким, пока отец был рядом. Что же происходило? Что происходило с его душой сейчас? Неужели, всё это было из-за той разрушительной силы власти, о которой так часто все говорили? Неужели, дело было именно в ней? Браун никогда раньше не верил в «эти бредни», как он сам их называл, а теперь стал верить. Не только в это. Во многое, что раньше он считал лишь суевериями, пережитками прошлого. Быть может, это мир на него так влиял? Говорят, если сменить место жительства, будешь невольно подстраиваться под то место, куда переехал. Раньше король никогда не думал о том, что это возможно. Мало ли бредовых суеверий сочиняют? Да и не только суеверий. Разве мог Альфонс несколько месяцев назад хотя бы думать без усмешки о том, что во Вселенной существует не только Земля, не только Солнечная система, не только Млечный путь и другие галактики, но ещё и нечто другое — совершенно необычное, вроде Осмальлерда? Разве мог парень не усмехаться при виде книг Марии о других мирах? Разве она сама могла не усмехаться, когда мечтала попасть в один из тех миров? Да разве кто-либо другой — мог? Ал давно уже не думал об отце. О том, что с ним сейчас. Давно не думал о школе, о своих друзьях, которые были так дороги. Что происходило с ним? Может, дело было в том, кто именно добыл ему эту власть? В Малусе? Вполне возможно. Нет, скорее всего, так оно и было. Как же это могло быть иначе? Разве не из-за этого демона весь мир Альфонса Брауна покатился к... в бездну? Разве не произошли с ним все эти тридцать три несчастья после того, как он встретил маленькую девочку, демонёнка, дочку Малуса и какой-то земной женщины? Разве не после этого всё полетело в бездну? И зачем он тогда только помог этим двоим? Неужели, не мог пройти мимо, как проходили мимо все нормальные люди? Неужели, ему было так необходимо помогать тем существам? Наверное, это действительно было необходимо... Мария всегда шутила, что Ал когда-нибудь пропадёт со своей добротой, говорила, что парню стоит меньше жить для других и больше, наконец, думать о себе самом... Наверное, принцесса была права. Сколько всего могло бы не произойти, если бы Альфонс просто прошёл мимо, как делают все остальные люди? Разве он сам не был бы более счастлив в этом случае? Разве нельзя было всё делать по-другому? Разве нельзя было просто всё бросить и сбежать? Сбежать обратно на Землю, к отцу, в родную квартирку, к друзьям и обычной, нормальной жизни... Ала не покидало желание сделать это с того самого дня, как он оказался на троне Орандора.

Альфонс с каждым днём чувствовал себя всё более другим, непохожим на самого себя. Каждую ночь молодой король просыпался от тревожащих его кошмаров, вскакивал с постели и не мог больше заснуть... Ему постоянно виделось чьё-то лицо, отражающееся в зеркале, долго парень не мог понять — кому именно оно принадлежало. А потом стало ещё страшнее. Ведь это было его лицо. Его лицо, поражённое какой-то неизвестной ему болезнью и искажённое в страшной гримасе. Он видел белые и гноящиеся пятна на своём лице, видел горящие бешенством глаза и не мог понять, как это существо, даже не человек, могло являться им... Нет! Это был просто глупый кошмар, который ни за что на свете не исполнится! Правда, ведь?

Теодор вернулся в Орандор вчера вечером. Передал королю какую-то записку и ушёл, сказав, что хочет немного отдохнуть перед приездом послов из королевства, с дочерью правителя которого Траонт хочет Ала. Записка, которую передал министр королю, была от Марии. От его Марии. Она писала, что у неё всё хорошо, что она теперь в королевстве, которое является родным графу Георгу Хоффману, что он поможет ей в материальном плане, писала, что очень рада за Альфонса, что всегда говорила, что из него получится неплохой государственный деятель, что будет рада как-нибудь навестить его... Ал не знал — вздохнуть ли ему с облегчением от того факта, что его подруга была жива и здорова, или разозлиться на неё за то, что она скрыла этот факт. Впрочем, то, что Мария была жива, его радовало. Она была для него тем небольшим лучиком надежды, что всегда вытягивал его из любых передряг...

Так же оказалось, что Теодор Траонт заперся у себя в покоях и никак не соглашался пускать короля к себе. На что он только не ссылался! На плохое самочувствие, на какие-то очень личные обстоятельства, даже на плохое настроение, на важную работу, от завершения которой зависела судьба Орандора... В конце концов, Ал пожал плечами и ушёл. Ещё не хватало поссориться с первым министром — единственным человеком в этом королевстве, который, кажется, был не против кандидатуры Брауна на троне и активно ему помогал укрепиться на этом месте.

Леонард очнулся тоже не так давно, весь дрожал от ужаса и шептал о том, что во дворце кто-то за ним следит. Нет, Ал всегда предполагал, что в королевском дворце обязательно обнаружатся какие-нибудь шпионы, целью которых является какая-нибудь очередная сплетня или интрига, почти всегда предполагал, что в королевском дворце обязательно обнаружится так же и кто-то, кто захочет убить короля или приближённого к королю, но... Раньше это не слишком волновало его. Раньше он не был королём, его это ни в коем случае не касалось. Да он скорее бы поверил в то, что он сам оказался бы таким шпионом. Не королём. Это Мария всегда думала, что Альфонсу подойдёт что-то этакое. С чем сам парень, разумеется, никогда не соглашался.

Кто бы мог подумать, что эта противная девчонка снова окажется права?!

Король одёргивает себя. Раньше он никогда не называл её так... Раньше он, вообще, был совсем другим. Менее раздражительным, менее злым, менее скупым... Он всегда был достаточно щедрым. Чего бы не потребовалось Марии, Розе, Бэсси — он всегда предоставлял им это. Он был куда лучше. Ал постоянно чувствует упрёк себе во всём, что только его окружает. Этот упрёк видится ему в каждом человеке, что проходит мимо него за день, в почти каждом предмете — в каждой вазе, так неудачно расположившейся около двери, в каждом подсвечнике, так неудачно оказавшемся на столе... Этот упрёк появляется словно из ниоткуда, терзал его... Нужно было как можно скорее успокоиться, перестать нервничать по пустякам. В конце концов, теперь он король, и только от него зависит, что будет дальше с королевством Орандор. Глупое название... Кто его, вообще, придумал?! Ал раздражался всё больше и больше, и уже сам плохо понимал — из чего проистекало его раздражение.

— Что со мной происходит? — спросил Ал своё отражение в зеркале. — Вот объясни мне — что со мной такое?

На этот вопрос так давно хочется найти ответ... Поскорее бы его найти... Поскорее бы сообразить, как власть влияла на него и что с этим делать! Была бы где-нибудь по близости Мария, она бы обязательно что-нибудь придумала. Хоть что-нибудь... Пусть это не сильно бы помогло юному монарху, но хотя бы отвлекло его от пагубных мыслей и желаний, сделав хоть чуточку лучшим королём, чем он в данный момент являлся. Он готов был спрашивать это у каждой вещи, что его окружало, разумеется, не ожидая ответа, но не был готов обратиться к кому-либо из людей, живущих здесь. Ни одному человеку он больше не мог довериться полностью.

Отражение, как и следовало ожидать, ему не отвечало.

Это молчание почему-то казалось новому королю чем-то похожим на приговор. Он уже довольно давно ощущал себя неуютно. Впрочем... Нет, теперь он уже почти успел привыкнуть ко дворцу, к шикарной спальне, к постоянным советам, делам, к режиму, к непонятной еде на столе, он ведь даже не знал, с какой стороны к ней притрагиваться, к этикету... Это уже не стало таким необычным и непонятным. Уже не удивляли молодого монарха ни роскошные камзолы, ни великосветские разговоры... Теперь он сам был частью этого мира. Частью мира с балами, танцами, изысканной музыкой... Возможно, это было не так плохо, как ему казалось сначала... Возможно, это было и не так уж плохо — жить в богатом доме, в довольствии. Возможно, это было даже хорошо — чувствовать себя достаточно нужным и важным в жизни других людей.

После исчезновения Марии стало тошно, невыносимо тошно ото всего, что окружало Альфонса Брауна. Нестерпимо хотелось что-то делать, действовать, но руки неизменно опускались, порой он не мог заставить себя даже подняться с постели. Нет, разумеется, Теодор присылал слуг и Альфонс отправлялся на очередное собрание, но... Он не привык долго валяться без дела, а тут... После того, как Мария пропала, силы будто покинули его, будто бы именно она вселяла их в него. Каждый раз, когда Ал пытался что-то сделать, перед его глазами вставало улыбающееся лицо Марии Фаррел, самого странного человека, которого он встречал на Земле. После Бэсси, разумеется. Каждый раз он думал о том, чтобы сказала или сделала она и... сразу же сдавался. Она была тем человеком без которого он раньше и не представлял своей жизни. Человеком, с которых он лет с пяти или шести практически никогда не расставался. Максимум, на пару часов... А тут... Он очень привык к Марии и почти ничего не мог сделать, не зная, что с ней в этот момент всё в порядке. Теперь он знал... Она была жива, здорова и работала на того странного графа Хоффмана, который так не понравился Альфонсу в их первую встречу. Нужно было отдать этому человеку должное — именно он спас их обоих. Хотя после того, как набросился на него Ал, мог бы точно не спасать Брауна. Марию можно было вывести и одну. Это было бы даже наиболее правильно, реально, выгодно... Но Хоффман спас их обоих от ужасной смерти — либо под ногами революционеров в тот день, либо от казни на следующий — и не потребовал, кажется, ничего взамен. Альфонс видел ранее подобных графу людей и мог с уверенностью сказать, что такие люди ничего не делают просто так. Неужели, он знал, что потом всё получится именно так? Неужели, исчезновение Марии и воцарение Ала — его рук дело?

После гибели Алесии стало нестерпимо горько. Просто горько, смерть Алесии, вообще, казалось, не вызвала у короля почти никаких эмоций. Кроме горечи. Он вспоминал её улыбку, её глаза, её руки... Становилось почти больно от того, что ещё один человек покинул его, что ушёл, но... Альфонс, пожалуй, всегда понимал, что примерно так всё и закончится — её смертью в каком-нибудь грязном переулке. Он, пожалуй, всегда знал, что именно так всё закончится, что он не будет иметь возможности даже побывать на похоронах — насколько он знал от Теодора, такое было бы возможно только в том случае, если бы было объявлено о помолвке между Альфонсом Брауном и Алесией Хайнтс. Конечно же, ни о какой помолвке не могло быть и речи. Траонт был куда более опытным во всех этих придворных дрязгах, он куда лучше понимал, что можно делать, будучи королём, а что нельзя. Пожалуй, ещё лучше бы с ролью советника короля справилась сестра Теодора — Джулия. Джулия Траонт — самая необыкновенная и самая сильная женщина, которую Ал видел за всю свою жизнь. Но она ещё в день коронации Альфонса заметила, что не хочет занимать должности в правительстве.

Ал вряд ли мог понять — почему именно герцогиня так решила. Впрочем, он никогда и не пытался с ней спорить — понимал, что в споре она скорее всего сможет его обойти. Она была куда более умна, начитана, образована... В последнее время, правда, Альфонс и сам стал куда больше читать, возможно, потому что иных развлечений у него попросту не было. В королевской библиотеке было много чего. И пусть приключенческие романы уже закончились... его затянуло чтение. Впрочем, он почти ожидал этого — всё-таки, не могли же пройти бесследно те двенадцать или тринадцать лет, сколько они с Марией Фаррел были знакомы. А в королевском дворце почти нечем было заняться в свободное от приёмов и советов время. Не было ровным счётом ничего из тех вещей, которыми занимался Альфонс в обычное время. Да, конечно, Леонард пытался научить нового короля стрелять из лука, но пока это было, во-первых, куда менее интересно, нежели чтение книг, чем-то похожих на земные, а, во-вторых, это занятие не слишком хорошо ему удавалось.

А в тот день, когда Леонарду внезапно стало плохо, король почувствовал страх, какого, пожалуй, не испытывал ни разу в жизни. Впрочем, за время жизни во дворце все страхи Альфонса как-то обострились. Пожалуй, никогда в жизни он не чувствовал себя настолько востребованным и одновременно настолько ненужным. А болезнь Леонарда, его ужас, его слова о том, что кто-то следит за Кошендблатом — это всё лишь подстёгивало ту неуверенность, что была присуща молодому монарху.

— Ваше Величество! — окликают его.

Голос кажется королю незнакомым. Он оборачивается к источнику звука. Перед ним стоит Кая. Побледневшая, исхудавшая Кая. Её почти невозможно узнать. Эти ужасные синяки под глазами, почти пожелтевшая кожа... Кажется, в тот день, когда она находилась под заклятьем Паула, решившего сбежать, произошло ещё что-то. Альфонс видел это в её глазах. Нужно сказать, он давно считал, что Джулия, Мария, Теодор, почти все, кто его окружали, сильно недооценивали его. Всегда считали его намного глупее. Да, конечно, он не был так начитан и образован, как они, не увлекался науками, живописью, музыкой, литературой... Но ведь это не означало, что в людях он разбирается хуже?

Кая едва держалась на ногах. Она почти падала от истощения. Стояла — лишь потому, что в присутствии короля никто не имеет права сидеть. Её руки дрожали, а глаза не смотрели на него теперь. Теперь служанка была одета более хорошо, чем в их первую встречу, но выглядела куда хуже. Её волосы чуть отросли и теперь были ей где-то до плеч. Она попыталась заплести их в коротенькую косичку. Часть волос была заметно короче и вылезала из этого «шедевра» парикмахерского искусства. Девушка была заметно ниже Брауна и раньше, но сейчас она почему-то казалась особенно миниатюрной. Ал видел покусанные ногти на её руках и думал о том, что до этого никогда не замечал этой детали. Это было немаловажно. Это Мария грызла ногти почти всегда, почти в любой ситуации. Но ни Бэсси, ни Роза, ни Джулия, ни тем более Кассандра или Алесия себе такого не позволяли.

Кая будто нервничала, будто боялась... Чего? Она ведь была другом короля? Она ведь была тем человеком, за которого он так беспокоился после происшествия с Паулом... Она ведь была одним из тех, кто появился с ним во дворце с самого начала, кто помог ему... Ал не понимал... Не было ничего такого, из-за чего Кая должна была бы бояться его! Но она, в отличие от Леонарда, кажется, боялась именно его, а не какого-то непонятного человека, постоянно следящего за ней. Но она, кажется, чувствовала себя спокойно, когда короля рядом не было. Общалась с другими служанками, вышивала... Ведь у неё же не было ни малейшего повода бояться Альфонса! В конце концов, она же не была виновата в той ситуации с Паулом. Она сама пострадала, была под заклятьем...

Или нет?

Всё-таки, что-то не то было с Паулом. Чернокнижник смог сбежать позднее, да и Джулия говорила, что для него не было смысла привлекать служанку к побегу. Проще было сделать всё тихо, так, чтобы никто не привлекал внимания и не узнал. К тому же, как заметила герцогиня Траонт, Паул был достаточно силён, чтобы снять те магические оковы, которые на него наложили, самостоятельно. Не было ровным счётом никакого смысла заколдовывать Каю и пытаться сделать так, чтобы она что-то выкрала, тем самым привлекая внимание к камере Паула охранников. Чернокнижник был достаточно умён, чтобы понять это. Он, вообще, никогда не был глуп и такую оплошность допустить никак не мог. Маг был не тем человеком, который совершает такие глупые ошибки. Он был вовсе не глуп и вовсе не горяч. Такую оплошность мог допустить скорее Теодор, так легко впадавший в панику при любом удобном и неудобном случае. Такую оплошность могла допустить Мария, которая часто сначала действовала и лишь потом думала. Пожалуй, такое мог бы совершить тот же Эрик, если бы, конечно, владел магией... Но Паул всё придумывал слишком тщательно, не позволял себе допустить даже малюсенького просчёта... Не мог же он просчитаться в таком простом, как говорила Джулия Траонт, деле?

Но тогда почему Кая помогала ему? Неужели, это всё-таки было совершено по доброй воле? Неужели, виноват был вовсе не Паул, которому было бы куда проще и реальнее сбежать без этой медвежьей услуги?

Ал содрогнулся от этой мысли. Во дворце и так было достаточно недоброжелателей, а этот шаг со стороны Каи мог расцениваться только как удар в спину. Было до жути обидно, горько, больно от этого. Он ведь хотел помочь ей, желал ей добра, пытался как-то облегчить её жизнь... Леонард почти не нуждался в его услугах, будучи выходцем из довольно богатой семьи. Правда... Сколько у него там было братьев? Двенадцать? Тринадцать? Уж точно больше десяти... И все — старшие. А, следовательно, претендующие на большую долю наследства.

Всё-таки, странно всё это — всё что происходило с молодым королём в последнее время. Он уже и не понимал толком, кто был прав, а кто виноват. Не понимал — что именно делает на троне... Не понимал — зачем ему это было нужно... Не понимал — что с ним происходит... Всё-таки, нужно было хорошенечко разобраться в той ситуации, которая существовала в последнее время. Понять — что от него хотят народ и министры, что из этого важнее и что из этого может подождать. В последнее время многое происходило. Не все перемены королю нравились, конечно, но нужно было двигаться вперёд, забыв всё то, что было до этого. Впрочем... Не забыв. Кое-какие выводы стоило сделать. Хотя бы из того, что произошло с Леонардом или Алесией. Правда, Ал с трудом понимал, что может связывать этих двоих, но... Что-то же должно было их связывать? Браун очень надеется на то, что связывающим звеном является не он.

Только бы это был не он! Альфонс мог бы отдать за это очень многое. Ему совсем не хотелось быть одиноким, каждый день знать, что он — единственная причина всех несчастий, происходящих с его близкими. Совсем не хотелось... Знать, что, возможно, именно из-за него распался брак родителей, мать начала пить, отец стал так много времени уделять своей чёртовой работе, Роза пропала, погибли Кассандра, Генрих и Алесия, Мария куда-то исчезла, а Леонард оказался ранен... Знать, что, возможно, именно из-за него погибли все те люди, что из-за него Кая оказалась в таком состоянии в день неудачного побега Паула... Ал всё на свете бы отдал, чтобы снова не знать всех этих мыслей, гложущих его, рвущих на кусочки его душу...

— Что-то случилось, Кая? — спрашивает король почти удивлённо. — Тебе что-то нужно?

Он уже примерно знает, что произойдёт дальше — она покачает головой, сделает книксен и, извинившись, уйдёт к себе дальше вышивать... Так происходило со всеми, кто его окружал в этом проклятом дворце! Разве что Теодор чувствовал себя почти как дома, но... Да что там говорить! Дворец и был домом для Теодора Траонта! Он был братом покойного короля — Генриха! Он был сыном того короля, который правил до Генриха... Он имел на дворец и на трон куда больше прав, чем Браун, но... почему-то отказался от престола.

Что там говорить — Альфонс Браун, первый король своего имени, вообще, никаких прав на престол не имел. Был обычным узурпатором. И уж конечно не таким блестящим и умным, как, например, Наполеон Бонапарт, тот человек, на которого Ал ужасно хотел быть похожим в далёком детстве. Браун чувствовал себя ужасно неловко во время всех этих церемоний, хотя, следует признаться, уже почти привык к ним, стал относиться к ним как к чему-то безусловно необходимому.

Мария бы с ним не согласилась... Смела бы нафиг все церемонии, установила бы что-то своё, что-то эдакое, на что у Альфонса просто не хватало фантазии. Но Мария уж точно не стала бы терпеть того, что ей бы не нравилось. Она даже в раннем детстве ничего, что ей не нравилось, не терпела. Заходилась криком, дралась, пыталась ударить, даже укусить, но никогда не терпела.

Девушка неуверенно кивает и делает небольшой шаг назад. В её глазах отражается такой ужас, что Ал невольно задаётся вопросом — во что он успел превратиться за эти несколько месяцев, если его так боятся даже его друзья. За свою жизнь Ал выделил для себя пять видов страха, отражающихся в глазах людей. Один он постоянно видел в глазах отца, постоянно переживающего на тот счёт, что сын от него отдаляется, этот же страх присутствовал и в глазах герцогини Джулии Траонт. Второй он видел проскальзывающим в глазах Марии или того же Теодора, когда случалось что-то непонятное. Третий, тоже постоянный, как и первый — замечал у Розы, Кассандры, даже той же Хельги, что, хоть и старалась отличаться от первых двоих, но оставалась абсолютно такой же. Четвёртый был сродни тому беспокойству, которое ощущают преступники, боясь быть разоблачёнными. Пятый Ал впервые увидел не так давно — в глазах сначала Алесии, потом Леонарда. И в том, и в другом случае, что-то привело к весьма плачевным последствиям. Альфонсу оставалось только надеяться на то, что Лео, хоть и был оглушён чем-то, не повторит судьбу мисс Хайнтс... Оставаться в одиночестве в королевском дворце совсем не хотелось молодому монарху... Страх Каи был не похож на те предыдущие пять видов, который Ал знал и видел ранее. Будто бы она боялась не за себя... Или, по крайней мере, не только за себя... Но что такое могло произойти? Может, кто-то из её родственников был болен, и только Паул мог помочь тому человеку? Тогда понятно было бы, почему она попыталась его спасти. И... как-то менее больно или обидно, что ли? Хотя, если так подумать, почему она не попробовала рассказать Алу об этом? Он же не зверь какой-то...

— Это я виновата... — вдруг бормочет девушка неожиданно для Альфонса. — Не стоило наказывать охранников, мой король... Это я была виновата... Простите меня...

Брауну кажется, что будь в его руках что-то сейчас, он обязательно выронил бы это. Кая призналась в том, что побег Паула был ей фактически организован... Во всяком случае, тот, на момент совершения которого она ещё была в сознании и не лежала в постели больная... Она смотрела на него, и в её глазах почти не видно было того чувства вины... Ал чувствовал, как что-то словно рухнуло в его груди. Он вдруг подумал, что ни разу в жизни не казался себе настолько жалким... Парень чувствовал себя преданным. Почему все те, кого он так любил, к кому так хорошо относился, делали что-то, с чем он никогда не мог смириться, чего до жути боялся и не хотел?

Кая не выглядела виноватой. Она держалась и говорила так, что будто бы Альфонс был виноват... Будто бы это он помог преступнику сбежать, будто бы это он убил Генриха и Кассандру... Да — о, боги — ему в самых страшных кошмарах будет сниться казнь короля Генриха, то с каким спокойным лицом он взошёл на плаху, как достойно принял смерть... Но что-то в этой смерти было такое, что пугало его до жути... Может, дело было в том, что теперь он сам стал королём, что та ситуация — или как можно назвать казнь — могла произойти с ним когда-нибудь? А теперь всё выглядело так, будто бы Ал был виноват во всём, что произошло после коронации! Бывшие друзья смотрели на него кто с подобострастием, кто холодно, а кто, вообще, почти зло. Как сейчас Кая. И молодой монарх никак не мог понять, что именно происходит в его окружении.

Даже в её извинениях он не чувствует ни капли раскаяния. Она считает, что сделала правильно, предав своего короля... Она считает, что сделала правильно, совершив тот крайне опрометчивый поступок... Она считает, что он — недостоин трона. Что же... Король сам так иногда считает, но... Он так надеялся, что хоть кто-то будет на его стороне. Так — чего доброго — он начнёт совсем сомневаться в людях, полностью перестанет тем доверять, как доверял раньше...

Он станет ещё более ужасным человеком, чем тот, которым он являлся сейчас.

Это не могло не злить, не расстраивать и не пугать одновременно. Королю иногда хотелось кричать от отчаяния и разочарования. Все люди, окружавшие его, будто намеренно пытались выкачать из него всё добро, что в нём ещё осталось... Ему так не хочется меняться, так не хочется становиться злым королём из тех сказок, что рассказывал Алу отец в детстве... Впрочем, если он потеряет в себе всё хорошее, что ещё оставалось, он станет не злым королём из сказок. Он станет злым королём в реальности, что намного, намного хуже... Ему так не хочется осознавать, что его никто не хочет принимать...

— Почему? — спрашивает Альфонс.

Ему страшно хочется услышать какую-нибудь слезливую историю о безнадёжно больном родственнике, которому так нужна была помощь чёрного мага. Он почти надеется на оправдания, на уверения, на слёзы... В таком случае, он поймёт и то, что Кая не чувствует себя виноватой — на её месте он бы и сам не чувствовал себя виноватым, если бы от его решения зависела, скажем, жизнь его отца... Он бы и сам сделал, что угодно ради жизни близкого человека. Пусть у него, Альфонса Брауна, и натянутые отношения с отцом, они всё равно друг друга любят. И молодого короля уже почти не заботит всё то, что было между ними раньше. Сейчас он был бы рад любому человеку, который готов был бы бескорыстно поддерживать его не смотря ни на что, который был бы готов в любой момент помочь ему, который сказал бы хоть одно доброе слово, глядя на старания Ала как-то справиться с королевством.

Кая некоторое время молчит. Только смотрит на короля своими огромными глазищами... Смотрит настолько холодно, будто с вызовом, что Алу хочется сделать что угодно, лишь бы избежать этого взгляда. В то же время, он прекрасно понимает, что ничего делать в данном случае не будет — гордость просто не позволит ему сбежать сейчас. Он не для того столько старался, чтобы пасть под взглядом противной девчонки-служанки... Теперь в её глазах вовсе нет того страха, который он заметил в её глазах ранее.

Какой же он был идиот! Джулия пыталась намекнуть молодому королю, что именно Кая была виновата в побеге Паула, что не в чернокнижнике было дело! Да какое там «намекнуть» — прямым текстом говорила ему об этом! Разве виновата герцогиня Траонт в том, что Альфонс Браун был таким болваном?! Ну почему Ал не захотел услышать её тогда? Быть может, сейчас не было так больно от мысли, что его предали. И предал человек, которого он считал если не другом, то по крайней мере союзником! Пожалуй, и правда, власть вовсе не такая простая штука, как он считал когда-то! Следовало послушать тех умных и опытных людей, которые говорили, что во дворце не стоит кому-либо доверять... А Ал не слушал! Надеялся на лучшее, пытался найти причину в себе, а не в других... Стоило заканчивать с этим. Всё-таки, теперь он не тот человек, который отвечает только за себя. Теперь он отвечает за целое государство... А он, он не соизволил обратить внимания на сущие мелочи, которые, как говорил один известный сыщик из любимых им книг, может быть, даже более важны, чем всё остальное.

— Вы были неправы, — словно удивившись, произносит Кая тоном, не терпящим возражений, — а я сделала то, что должен был сделать любой человек, столкнувшийся с несправедливостью!

Ал чувствует, как краска сходит с его лица, как холодеет в груди. Парень не смеет поверить себе, своему слуху... Он переводит взгляд на служанку. Видимо, всё, что он чувствует в этот момент, отразилось в его взгляде, поскольку та отшатывается от него, а в её глазах снова появляется страх — правда, уже не тот, что был до этого — и снова исчезает через долю секунды. Король пытается снова вернуть себе былое спокойствие. Впрочем... Что уж тут говорить — он не был спокоен и раньше, а после такого признания... и подавно.

Почему-то в голове всплывает мысль, что Мария обязательно сразу сказала ему то, что он не прав. Возможно — отвесила бы так же подзатыльник, наорала бы... Сделала бы это сразу же — в первый день. Она не терпела недосказанности. Не терпела намёков. Считала это уделом слабых и подлых людей. И Ал почти был с ней согласен... Он начинает смотреть в пол. Да... Пожалуй, так намного проще — всматриваться в узоры на каменном полу и думать над тем, что ему теперь делать.

Кая считает молчание хорошим знаком и подходит поближе, пытается взять его за руку, но на этот раз отстраняется он. Король чувствует, что не хочет видеть служанку больше, что всё беспокойство о ней, которое он испытывал за неё до недавнего времени из-за её болезни, выветрилось в мгновение ока. Альфонс всё пытается вглядываться в узоры на каменном полу и как можно меньше думать о том, что сейчас произошло между ними. Впрочем, нет. Ни в коем случае нельзя думать об этом меньше — эта проблема весьма важна. Важна, может быть, даже больше, чем какая-либо другая. Почему Кая решила, что может сделать это, может предать его и не получить никакого наказания за это?

— Уходи! — говорит Ал, стараясь чувствовать себя хоть немного увереннее.

Кая смотрит на него с сочувствием. И это заставляет его чувствовать себя всё более разозлённым. Ему не нужно её сочувствие. Он прекрасно справлялся и без него. Раздражение нарастает, словно снежный ком. Альфонс уже почти не может с ним справляться.

Боги! Ему не хочется потерять самообладание сейчас и сказать всё, что он думает! Ему не хочется закричать, ему не хочется показать то, что сейчас творится у него в душе! Ни в коем случае нельзя допускать этого! Он ведь не выходил из себя даже общаясь с таким непростым человеком, какой была Мария Фаррел! Он ведь умудрялся сдерживать себя даже тогда, когда его кузина Бэсси была рядом и выкидывала чёрт знает что! И от этого выйти из себя сейчас будет ещё более обидно...

— Вы были неправы, — неловко улыбнувшись начинает говорить Кая. — Долг любого друга исправить ту несправедливость...

Кажется, девушка пытается гладить его по руке, и король чувствует, как что-то словно ломается в нём, чувствует, как эмоции всё же начинают брать верх над разумом, который и без этого жеста не мог удержать своё превосходство. Ему давно хочется кричать, почти плакать от бессилья, но он ещё хоть как-то пытался сдерживаться...

Кая пытается гладить его по руке, и Альфонс начинает чувствовать, как нервы не выдерживают. И в следующее мгновенье он отталкивает служанку от себя, да так сильно, что та не удерживается на ногах. Смотрит непонимающе... Как будто тут нужно что-то понимать! Ал в последнее время постоянно чувствует, как ярость захлёстывает его с головой... Разве это так трудно понять?! Разве трудно понять, что ему очень тяжело справляться с такой огромной страной, постоянно чувствуя вместо поддержки и помощи тычки и смешки в спину?! Разве трудно понять, что ему не нужны все эти чёртовы нравоучения о «справедливости, чести и долге»?! Разве нельзя просто помочь советом, не прибегая к нравоучениям?! Разве нельзя сказать, просто сказать, в чём конкретно он ошибся?! Отчего-то сразу вспоминается безукоризненно красивая и женственная герцогиня Джулия Траонт с её безупречными манерами и умением помочь, не выставив при этом полным идиотом человека, которому эта помощь была нужна...

Ал вдруг думает, что в данном случае не права Кая — любой предатель заслуживает наказания. И Паул не был исключением. Он предал нового короля, явившись спасать того странного паренька, из-за которого погибли Генрих и Кассандра... Он предал... А потом предала Кая.

Альфонс чувствует, что страшно злится на эту девушку, что ненавидит её всей душой, что... хочет её смерти... Он уже почти представляет её там — на плахе. И это почти успокаивает его. Он почему-то чувствует какое-то доселе неизвестное ему удовлетворение... Подумать только — сейчас он имеет полное право убить её. Никто не посмеет сказать даже слова. И то, будет ли эта девчонка жить или нет дальше, зависит только от его милости...

— Убирайся! — уже орёт он почти срывающимся от накатившей злобы голосом, почти не ожидая от самого себя такого. — Я — твой король! И я не могу быть не прав. Убирайся из дворца! Я тебя здесь больше видеть не хочу! Убирайся и не смей больше приближаться ко мне! Я казню тебя, если посмеешь ослушаться! И я не посмотрю ни на что! Тем более, на чёртову справедливость!

Нет. Он не казнит её. Во всяком случае — сейчас. Может быть — после. Сейчас этого делать ни в коем случае нельзя. Не перед приездом послов. Это могут посчитать дурным тоном, и удачной помолвки ему не видать... Стоит обождать с этим делом. Успокоиться... Обождать... Лишняя казнь ему ни к чему. Даже предательницы... Скоро приедут послы из королевства Ранторем. Кажется, король Джон рад выдать за Альфонса свою единственную дочь, Марию. Ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы помолвка не состоялась из-за какой-то служанки...

Альфонс разворачивается и быстро уходит. Кажется, Кая начала реветь. Пусть... В конце концов, именно она сейчас виновата в той ситуации, что произошла, а не он. Это должно послужить ей хорошим уроком... Он не оборачивается. В конце концов, сейчас важно вовсе не то, плачет Кая или нет. Сейчас

Маленькая девочка лет пяти-шести сидела на самой толстой ветке старого дуба, что находился совсем рядом с детской площадкой. Она сидела на ветке дуба и что-то чиркала в своём блокноте, что месяца два назад подарила ей мама. Девочка иногда задумчиво смотрела куда-то в сторону, потом снова принималась что-то писать. Волосы этого ребёнка были светлыми, сама девочка казалась бы ангелочком, если возможно было бы не обращать внимание на разбитые коленки и порванную, запачканную одежду.

Мальчик, подошедший к девочке через несколько минут, был очень похож на эту девочку внешне, разве что, был немного худее — короткие светлые спутанные волосы, заинтересованный взгляд синих глаз, бледная кожа, ссадины, синяки... Мальчик быстро забрался на ту же ветку и стал внимательно наблюдать за тем, что пишет девочка. Она мелким и корявым почерком исписала, наверное, страниц десять...

— Привет, Ал! — буркнула девочка, не отвлекаясь от своего блокнота.

Мальчик поприветствовал её в ответ и вдруг спросил, про что именно она пишет. Девочка на секунду перестала писать, задумалась и начала сбивчиво рассказывать об этом... Рассказывать о том, какие у неё были мечты, чего бы она очень-очень хотела в ближайшем будушем...

— Так не бывает! — усмехнулся мальчик беззлобно. — Мария! Ну неужели ты не понимаешь, что всё то, что происходит в книжке — выдумка? Не бывает выдуманных королевств! И выдуманных королей тоже не бывает...

Девочка разозлёно посмотрела на него. Потом ударила по голове своим блокнотом и слезла с ветки, успев при этом ободрать ещё и свой локоть. Ранка стала кровоточить, но Марии, казалось, было не до этого. Она направилась к своим любимым качелям. Согнав какого-то незнакомого мальчика с них, Мария уселась и снова стала что-то писать. Ал пошёл за ней. Он уже давно привык к такому поведению подруги. Они познакомились уже давно, как им казалось, и могли спокойно называться старыми друзьями... Сейчас Мария слишком злилась, и оставлять её одну было опасно. Так что, Ал старался не отставать...

Если с этой упрямой девчонкой что-то произойдёт, то он будет виноват. А быть виноватым совсем не хотелось... А Мария, оттаяв, начала снова рассказывать о всяких легендарных королях и героях из её книжек... Альфонс старался слушать её и не перебивать, про себя думая о том, какая же Мария, всё-таки, глупая! Разве могут быть параллельные миры, сказочные королевства, а уж тем более — короли этих сказочных королевств?

История мира часто вершится в кабинете одного лишь человека. В небольшой комнатке, которая вряд ли особенно больше какой-либо другой. В комнате с большими окнами, тяжёлыми гардинами и монолитными стульями и столами... В комнате, где редко бывает слишком темно или слишком светло — всегда царит некий полумрак, что-то среднее между так называемыми «темно» и «светло»... Нередко, история вершится в богато украшенных кабинетах королей, герцогов, графов... Нередко именно в этих комнатках происходит то, что можно считать как началом войны, как началом мира... Не всякий человек может выдержать тот спёртый тяжёлый воздух этих душных кабинетов, в которых, кажется, происходит вся жизнь и вся жизнь пролетает, будто бы зря... Иногда кажется, что стены начинают давить на человека, заставляют его чувствовать себя не только не защищённым от всех внешних опасностей, но и как будто бы ещё более уязвимым. Ковры с яркими причудливыми узорами, после некоторого времени кажущиеся до ужаса раздражающими. Дубовые грубые столы, слишком простые, но зато очень крепкие.

Теодор Траонт предпочёл что-нибудь несколько менее долговечное, но более красивое и изысканное. Пожалуй, тут сказывались детские годы, проведённые в поместье сестры, всё старавшейся делать красиво. Теодор ненавидел вещи, которые хоть как-то выбивались из его понятий об изысканности. Кажется, будет неплохо полностью сменить интерьер этого кабинета.

Теодор в который раз перечитывал письмо Кассандры. Она писала ему о том, что, возможно, не будь он таким эгоистом, а она такой наивной дурой, у них всё бы могло получиться... Кажется, покойная принцесса искренне сожалела о том, что не сложилось тогда... Пожалуй, Теодор и сам переживал из-за этого. Не из-за Кассандры. Из-за Марии. Быть может, будь он рядом с девочкой все эти годы, всё сложилось бы иначе... Разумеется, всё сложилось бы иначе! Мария не ненавидела бы его, они жили бы мирно и счастливо, возможно, не произошла бы революция... Все бы только выиграли от того, что отношения Кассандры и Теодора не закончились бы, почти не начавшись.

За стеной слышится какой-то шум, и Теодор поднимается из-за стола, откладывает в сторону перечитанное раз двадцать письмо, идёт к двери... Стоит узнать, что же такое там происходит и попросить слуг не шуметь, когда он работает.

— Убирайся! — кажется, кричит не какой-то там слуга, а король. — Я казню тебя, если посмеешь ослушаться! И я не посмотрю ни на что! Тем более, на чёртову справедливость!

Да... Думается Теодору, перезанимался всё-таки мальчик. Стоило больше внимания уделять тому, как он проводит отдых. Всё-таки, нервы короля для королевства, возможно, вещь даже более дорогая, чем его же мозги. Нужно было давать Алу побольше свободного времени. Всё-таки, такое резкое изменение образа жизни, которое молодому королю устроил Теодор. Ал не был приучен ко всем этим церемониям и тонкостям... И пока Теодор занимался самым важным — политикой, Альфонсу приходилось изучать то, что он не имел возможности изучить, родившись на Земле. Всё-таки, определённо стоило относиться к мальчику более снисходительно.

Впрочем, когда Теодор вышел из своего кабинета, Ала на месте уже не было. Зато была сидящая на полу рыдающая... Марта? Сара? Кэтрин? Джейн? Клара?Как там звали эту бестолковую горничную? Кажется, она на него когда-то работала... Может, Рейчел? Или... Лея? Что-то определённо похожее...

— И что такого ты ему сказала? — почти брезгливо спросил мужчина. — И перестань реветь! Раздражает...

Обычно ему редко приходилось общаться с простыми служанками. Для этого всегда был управляющий, бравший на себя все хлопоты по ведению хозяйства. Можно было и не беспокоиться на тот счёт, что что-то пропадёт или будет сделано не так... Нейл был человеком опытным и серьёзным, к тому же, был весьма преданным. Ему можно было доверять. Так что, Теодор, вообще, имел весьма смутное представление о том, как говорить со слугами. Тем более — с ревущими.

Девчонка долго бормотала что-то о несправедливости Альфонса к какому-то Паулу, хотя нет, не к какому-то Паулу, Теодор кажется знал этого чернокнижника, о том, что она сказала королю об этом... Министр едва сдержался от того, чтобы не зашипеть на эту глупую девчонку...

Паул был весьма опасным магом и весьма опасным человеком, и его устранение было, пожалуй, самым правильным решением молодого короля, которого служанка обвинила в несправедливости. Теодор сам был бы рад придушить чернокнижника, только бы не видеть больше его самодовольной рожи. Но дело, кажется, было в другом. И... Кажется, Теодор Траонт начинал догадываться, кого именно прокляла Джулия. Да. Это было вполне в её стиле.

Служанка смотрела на него полными обиды и надежды на сочувствия глазами, и Теодор удержался от смешка. Что за глупая девочка! Впрочем, сочувствия она нисколько не вызывала. Глупость, вообще, редко вызывает какое-либо сочувствие. Разве что смех. Или презрение. В данном случае легче было испытывать последнее.

— Вот и дура... — пробормотал Траонт. — Ну неужели трудно было промолчать? Или выдумать какую-нибудь историю о Пауле, чтобы Ал сам понял, что он был несправедлив?

Какое-то время он помолчал, словно думая над тем, что теперь делать дальше. Честно говоря, насколько же ему это всё надоело... И как Джулия со всем этим справлялась? Он так уже едва мог что-то сказать или сделать... По правде говоря, он бы многое отдал, чтобы снова оказаться в своём поместье, на мягком диване... Впрочем, нет. Такая жизнь тоже была не для него. Да... Пожалуй, стоило перестать винить всех и вся в своих неудачах и плохом настроении. Нужно было что-то делать. При том, делать срочно. Нынешняя ситуация во дворце не терпела каких-либо отлагательств.

Служанка почти удивлённо смотрит на него, будто ожидала другого ответа. Что же... Тогда, эта ситуация заслуживает только смеха. Она как будто даже не осознавала, в чём её главная ошибка... Глупая девчонка, которая даже внимания то не заслуживала... Или заслуживала? Её действия могли быть весьма опасны для действующей королевской власти. Пусть Паул не имел целей захватывать трон или свергать правящую династию, но... он мог представлять ощутимую угрозу.

— Знаешь... Уезжай-ка ты отсюда... — сказал он, немного подумав. — Король злится на тебя, а, значит, ты не должна в ближайшее время попадаться к нему на глаза.

Теодор развернулся и ушёл обратно к себе в кабинет. Письмо Кассандры было куда более забавной и интересной вещью, чем разговоры со всякими глупыми служанками. И куда более важной. Она, кажется, писала, что как-то нашла очерки Георга Траонта, отца Генриха, Джулии и Теодора, во дворце. А они могли быть весьма полезны для нового короля. Насколько Траонт знал с рассказов сестры, отец просто обожал покрасоваться, раздавая направо и налево бесплатные советы...

Стоило, пожалуй, поговорить с Алом и как-нибудь осторожно намекнуть ему на то, что нужно немного отдохнуть. Или устроить какой-нибудь праздник, который понравился бы королю на время приезда послов... Это было бы вполне неплохо. И менее хлопотно, чем уговаривать короля даже на время отказаться от дел и приёмов. Но, что нужно сказать в пользу молодого монарха, он всё-таки девчонку не казнил, видимо, понимая, что сейчас казни королевству Орандор ни к чему.

* * *

За окном лил дождь. Капли стучали по оконным стёклам, по крышам. Пожалуй, было бы неплохо запастись чаем, печеньем и прочей приятной ерундой до того момента, когда природа решила излить на людей свой гнев. Впрочем, гнев ли? В этой непогоде, как часто любят говорить люди, было что-то необычное, таинственное, что и пугало, и завораживало одновременно. Это было словно какое-то таинство, непонятное человеку. Сверкали молнии. Их вспышки озаряли небо... Было достаточно красиво. Дэвид только сейчас начинал понимать это. Он только сейчас будто бы очнулся от того сна, в котором пребывал практически всю предыдущую жизнь.

Сейчас вдруг начинало казаться, что и не было ничего — ни того огромного дома в небольшом посёлке, ни вечно усталого взгляда такой покорной и порядком поднадоевшей за время их брака Элис, ни падения с лестницы десятилетней Аннэт, ни того ужасного крика в день смерти Мари, ни смерти Маргарет, ни той жгучей ненависти в глазах Джорджа... Дэвиду хотелось бы верить в то, что то, что произошло с его семьёй — лишь дурной сон, плод его больного воображения... Ему иногда кажется, что его жизнь была бы куда счастливее без этой погони за счастьем, кажется, что стоило отпустить Элис, дать ей построить отношения с Джимом, которого она любила, в отличие от него, от Дэвида... Тогда, быть может, и у самого Дэвида Блюменстроста жизнь сложилась бы удачнее. Он бы приезжал раз в месяц в гости к брату, к ораве шумных племянников... А, может быть, и сам обзавёлся бы семьёй — в конце-концов, не одна же Элис была на свете. Было полно самых разных женщин, красивых и не слишком, любой из которых он мог бы сделать предложение. И быть при этом счастливым...

Джим слушает и пьёт чай. Пожалуй, в этом весь младший брат Дэвида — никакого движения по жизни, лишь размеренные и спокойные завтраки, обеды и ужины... Он всегда был спокоен, никогда не горячился, не нервничал, не спешил... Наверное, именно поэтому у него такие крепкие нервы в то время, когда Дэвид успел уже полностью поседеть и заимел проблемы с сердцем.

— Брат, что ты думаешь по этому поводу? — почти потерянно спрашивает старший из братьев Блюменстростов. — Лично я уже совсем не понимаю, что теперь будет...

Джим, как и следовало ожидать, лишь пожимает плечами. Он всегда только разводит руками и пожимает плечами. Иногда кажется, что его почти ничего не интересует... Лишь свой чай и свои карандашные рисунки... Интересно, Элис он тоже рисовал? Да рисовал, конечно! Она же была любовью всей его жизни... Он любил её... Любил... Чего нельзя сказать о Дэвиде. Тот свою жену почти презирал. О какой тут любви можно говорить? Презирал её вечно испуганные глаза, её дрожащие тонкие пальцы, её неспособность постоять за себя и за своих детей, за нежелание как-то сопротивляться... Быть может, у Джима с Элис был бы крепкий брак с множеством здоровых детей, бегающих по лужайке перед домом, но брак Дэвида и Элис доставил разочарование и несчастье всем — Джиму, который так влюблён был в эту девушку, самому Дэвиду, не получившему почти ни капли обещанного приданного и почти ненавидевшему за это жену до конца её дней, Элис, которая так и не смогла стать для его, Дэвида, детей хорошей матерью.

— Я думаю, что тебе стоит ещё раз попробовать помириться с Джорджем, — говорит, подумав. Джим. — Он уже давно — твой единственный ребёнок...

Примечания:

Unreal — Дикие Лебеди