Тигр (джен)

Белая простыня. Обескровленное лицо чужого мужчины. Провалы вокруг глаз. Тонкая полоска бледных губ. Абсолютное спокойствие черт. Мертвенное. Безвольные кисти сухощавых рук. Холодные.

Стремительно меркнущая в Сумраке аура Светлого дозорного. Наполовину человеческая, наполовину звериная, кошачья. Первая половина и на Третьем уже не видна…

Надя отошла от кровати и уткнулась лбом в стену. В палате госпиталя Ночного Дозора, расположенного в подвале, нет окон. А так хочется прижаться лицом к прохладному стеклу и раствориться взглядом в том, что там, за этими стенами. Растаять в городском пейзаже, мелькании Ленинградки. Не думать о Свете и Тьме, просто смотреть в окно и слушать своё сердце…

Он был равным ей. Единственное существо, которое Надя знала, равное ей по силе и по духу… Вот Костя Саушкин страдал от собственной инаковости — и натворил много непоправимого, стараясь стать, как все. Сейчас, кажется, поумнел. В отличие от него Надя в детстве не чувствовала себя изгоем. Особенной — всегда, и наслаждалась этим. Потому что её любили. Как милое дитя, как будущую надежду Светлых. Кое-кто, правда, пытался убить, но при этом ненависти она не ощущала. Не говоря о Двуедином, даже Арина, когда-то собираясь уничтожить её, вовсе не хотела этого. Бывает… Потом пришёл он, Тигр. Страшный, непобедимый. Убийца. Защитник. И сломал Надину жизнь на «до» и «после». Оставил в душе пустоту, такую глубокую, что, как ни старайся, сколько ни качай, не заполнить снова Силой.

Кто, кроме него, мог осмелиться полюбить не просто славную малышку с нулевой магической температурой, а взрослую Абсолютную? Уникальную, особенную, самую-самую. На неё смотрели будто на редкий экспонат, ею восхищались, ей завидовали, её берегли и даже украдкой жалели. От неё ждали чего-то сногсшибательного, грандиозного. Чудес. Тёмные тоже ждали. И в мешанине этих чувств просто не оставалось места для любви. Родители — совсем другое дело, их любовь иного вкуса, они любят в дочери собственное продолжение…

Кто способен наполнить её пустоту настоящим смыслом, не иной жизнью? Кто её вторая половинка?.. Кто, кроме самого Сумрака?.. С кем она сможет быть собой, не бесплотной тенью, не синим мхом, не одной из трёх лун или свинцовым туманом Второго уровня, не огненным облаком, заменяющим солнце на Третьем, не песчинкой в пустыне Четвёртого, не фиолетовым небом или чёрной звездой Пятого, а Надей Городецкой, обычной девушкой, мечтающей просыпаться на плече своего мужчины, будить его поцелуями, варить кофе на двоих, провожать и встречать, верить ему, знать, что он всегда рядом, купаться в его нежности и тонуть в страсти, сгорать на одном с ним костре, летать на его крыльях, баюкать его детей… Перестать быть одной…

«Я не Сумрак, я лишь малая его часть», — пояснял он. Но разве все мы, Иные, не часть Сумрака, если в наших жилах течёт единая Сила?

Он не любил ведьм. Говорил, что они тормошат, беспокоят, дёргают Сумрак. Обычные Иные — просят, ведьмы — требуют.

Она Абсолютная волшебница, Светлая ведьма. Стало быть, требовать…

«Верни его. Мне, — прошептала Надя в стену и поймала волну Силы. — Пожалуйста, верни в это тело. Ты можешь, я знаю».

Оглянулась на мёртвого Павла. Ничего.

Сумрак не колыхнулся.

Она посмотрела на Пятый уровень. Большой полосатый зверь под древней сикоморой спал, устроив тяжёлую голову на подстилке сухой травы. И не собирался просыпаться. Он медленно таял. Очень медленно, но когда-нибудь, придя навестить его, девочка в пышном платье и светлом шёлковом плаще обнаружит логово пустым. И не захочет больше возвращаться из Сумрака…

Вероятно, так и случится. А может, всё будет иначе. И две любящие души, слившись в одну, через несколько тысяч лет мирно покинут счастливую землю, населённую счастливыми людьми, растворяться в небытии, оставив после себя то, ради чего стоило жить — любовь. Самую могучую и чистую Силу.

— Тигр! Вставай! Ну, сколько тебя ждать? Тигр! — громко крикнула она в Сумрак. — Приходи! Возвращайся! — И ударила Силой в её же источник. Поднялся вихрь. Стены зашатались.

Большой зверь под деревом дёрнул ухом и веком…

По Сумраку прошлась едва заметная рябь — так он ходил, мягко ступая широкими лапами.

Мужчина на кровати открыл глаза и долго смотрел в потолок.

Через несколько минут сел.

— Наверное, тебе лучше лежать, — неуверенно приблизилась Надя. — Здравствуй.

— Здравствуй, девочка Абсолютная. Не знаю, что мне лучше. Пока не понял. — Он прислушивался к себе, забавно склонив голову набок. — Ты зря позвала меня.

— Разве ты не хотел приходить?!

— Хотел. Очень. Лишь этого и хотел. Прийти к тебе. Но ты всё равно зря позвала меня.

— Почему?

Вместо ответа он тяжело вздохнул и со стоном повёл плечами, разминая, осторожно покрутил шеей. Разглядывая свои босые ступни, спросил:

— Закурить есть?

Она просияла и достала из кармана пачку «Сумеречных» — содержание никотина ноль, смол «-0,6», протянула ему.

Он вынул одну сигарету, недоуменно повертел:

— Не зажигается.

Щёлкнув пальцами, Надя зажгла на кончике указательного крошечный Файербол.

Он слегка наклонил голову к оранжевому язычку, чтобы пламя захватило нежную капсуль. И вдохнул только сухой запах папиросной бумаги. Торопиться не хотелось, но и курить, в общем-то, тоже... Прикусив фильтр, чтобы уже первая затяжка была настоящей — обдала лёгким першением носоглотку, он прикрыл глаза, выдохнул... И сдавленно булькающе рассмеялся.

Не очень приятный смех, подумала Надя, усаживаясь рядом. Но ничего. Тигр любит всё человеческое и легко научится смеяться правильно.

Она тронула его за руку. Он накрыл её ладонь своею и прижался горячими губами.

* * *

Офис Ночного гудел. Семён травил байки об утренней операции в Орехово-Зуево. Обступившая его молодёжь слушала, разинув рты, завидовала и захлёбывалась вопросами. Антон похлопал друга по плечу и вернулся к себе на минус шестой.

В темноте архива что-то светилось. Спина мгновенно взмокла. В руку скользнул защитный амулет, другая рука потянулась к сигнальному. Кто-то вскрыл двери, проник в секретное хранилище!..

За стеллажом, где последний раз читала Надя, чихнули.

— Ну и пылища у тебя тут, Городецкий! — Гесер громко высморкался. — Скажи Светлане, пусть поколдует, а то дышать нечем.

Антон шумно выдохнул и убрал амулеты, заглянул за стеллаж.

Гесер спрятал во внутренний карман пиджака толстую книгу, странным образом туда поместившуюся (ту самую, в которой Антон на днях видел интересовавшие дочь иллюстрации похожих на Хену оборотней), и очень серьёзно посмотрел на архивариуса Городецкого:

— Будем считать, этой книжки тут никогда не было? Договорились?

— А карточка учёта? — обалдело промямлил тот. И тут же разозлился — ну и дурак же он задавать такие глупые вопросы.

Гесер, словно прочитав его мысли, расслабился и довольно хлопнул себя по коленям:

— Вот и славно! Чайком угостишь? У тебя ведь «Краснодарский» водится?

Антон, насупившись, молчал, буравя шефа упрямым взглядом.

Тот не выдержал:

— Ну чего ты хочешь? Сам же знаешь, со всеми этими котами Инквизиция нагрянет.

— Борис Игнатьевич. Вы обещали, что никогда не будете вмешивать Надежду!

— Да кто её вмешивал? — фыркнул Гесер. — Сама вмешалась! Пойди, сладь с ней, останови! Попробуешь сам или мне предлагаешь? Не успел я вмешаться, старею. Темнейший опередил. Пришлось на финише догонять.

— Догнали и, конечно, перегнали? — Антон ехидно хмыкнул. И заявил буднично, без апломба: — Я вам не верю. Это вы приказали Семёну быстрее доставить мёртвого оборотня в наш госпиталь, а восьмёркой жертв заниматься потом. Это вы срочно вызвали Надьку.

— Да какой он мёртвый? — возразил Гесер. — Аура…

Антон отрицательно покачал головой:

— Я не Иной, но не идиот. Ауру вы за сто кэмэ разглядели? Знали, что его можно оживить, заранее знали, что котолака с короной можно оживить.

— Нельзя было его оживить, — отрезал сухо Гесер. — Белухин Пётр Дмитриевич, Светлый, умер геройской смертью, задержав озверевшего вампира.

Антон поморщился:

— Не играйте словами, тошнит! Вы прекрасно понимаете, о чём я. Не оживить, так… Не знаю, как это называется. То, что сделала с ним Надежда. То, что сейчас лежит там, в палате, и вполне так бодро дышит. То, от чего моя дочь не отходит и держит за руку.

Гесер встал и оправил пиджак.

— Может, это называется любовь? — спросил тихо куда-то в сторону, будто у самого себя.

— Что? — опешил Антон.

— Говорю, ты, Городецкий, чаем меня угощать собираешься или нет? Сто лет пряников не ел.

Антон было хотел бросить в невозмутимое лицо Пресветлому, магу вне категорий, победителю демонов и Сыну Неба Ольджибаю, герою Тибета и Монголии, Берл Глайхгевихту, Богорису Пресиановичу, главному персонажу народного эпоса Гесериада, почитаемому калмыками и удостоенному огромного конного памятника в Бурятии, единственному, использовавшему Белое Марево, со своим опытом достойному возглавлять Инквизицию руководителю Ночного Дозора Москвы, а значит, и всей России, очередное справедливое обвинение, стукнуть кулаком, наконец, а лучше — дверью. Но вгляделся в морщины, в тёмные мешки под усталыми глазами. Совершенно некстати вспомнил его слова о том, что Гесер ожидает чуда. «Однажды все мы будем делиться не на людей и Иных, а на хороших и плохих. И когда это случится, я предпочту быть на стороне Ночного Дозора».

Он подумал: «Надька, кажется, своё чудо получила… Интересно, а сам я смог бы ждать чуда две тысячи лет? Своего… Может, стоит хотя бы попробовать? И когда оно случится, оказаться на правильной стороне…» И пошёл заваривать чай. Распечатывая упаковку свежих пряников, пробурчал:

— Ваш ход, господа Тёмные?

Гесер, делая вид, что не расслышал, уселся напротив, откусил от пряника.

— Мятные? — И показал большой палец.