Толкование сновидений (джен)

С приказом духа-покровителя милостивое небо решает сжалиться над сыном семьи Линь. Едва гость исчезает с прошелестевшим порывом ветра, Линь Шу весь сжимается в тугой узел, ожидая, что вот-вот вопль призраков резанет ему по ушам и ввинтится в душу — но вокруг по-прежнему тихо. Тихо. Тихо… Лишь полотнище дождя, зашуршав, опадает на вздрогнувшую в лихорадочном ознобе гору…

Стенания призраков покидают его сны, зато чем дальше, тем сложнее ему делается отличать эти сны от яви или больного морока.

Если бы не разговоры с ночным гостем, Линь Шу давно бы потерял счет времени. Каждый второй день слуги, вежливо отгородив ложе страдальца ширмой, убираются в покоях; иногда приходит цирюльник — подстричь ногти больного и начисто промыть длинную белую шерсть, до сих пор заменяющую сыну генерала прическу. С ним иногда является человек в длинном синем халате, скромно сидит у стеночки, мух считает. А на четвертый или пятый визит ожидатель вдруг возмущается, что ему рука не по размеру. Раскричавшись, что местные служители не уважают ветерана тысячи битв и вообще, он на этот Архив управу найдет, до небожителей доберется, а найдет, Синий Халат отрывает себе свою левую руку, выбрасывает прочь и, решительно открутив у занятого делом цирюльника предплечье с кистью, вставляет себе в левый рукав, да так и удаляется сквозь стену.

Цирюльник как ни в чем не бывало продолжает жонглировать плошками, бритвами и мыльным камнем, не замечая пропажи. «Или у него запасные припрятаны?» — догадывается Линь Шу, решает посчитать у того конечности, но окончательно сбивается к концу третьего десятка.

В присутствии старого Хозяина Архива духи ведут себя чинно, стараясь не привлекать лишнего внимания. А может быть… нет, это точно духи, а не живые люди. Маловероятно, чтобы в Архиве Ланъя одновременно служили несколько старцев, различающихся между собой только… Да ничем они не различаются. Одинаковые длинные белые одежды, одинаковые прически, одинаковые узкие, спускающиеся до середины груди бороды. Разве что у некоторых еще и брови кустистые, у одного срослись на переносице, а еще один нервно подергивает правым плечом. Почтенные патриархи суют носы в снадобья, которые старый Хозяин готовит для Линь Шу, иногда ссорятся между собой, обсуждая пропорции рецептуры и отстаивая преимущества прогорклого конопляного масла перед свежесобранным собачьим жиром, но в целом ведут себя прилично.

Не то что серебристый карась, передвигающийся на хвостовом плавнике. Разрисованный сверху донизу кокетливыми завитками, он в первый же свой визит к Линь Шу, не проявляя никакого почтения ни к мудрецам, ни к страдальцу, закричал: «Верни мухобойку!» — и попробовал отобрать у мальчишки, прислуживающего Старому Хозяину, расписную мушью смерть из оленьего хвоста. Не преуспел, только нырнул рыбьей мордой в пол и канул из виду. Но потом повадился выныривать из стен и требовать искомое от самого Линь Шу. Одно спасение от него — жиденькая ушица, которой отпаивают немощного. Карась, учуяв ее, обычно бледнеет плавниками, нервно шевелит жабрами и уплывает в стены или потолок подобру-поздорову.

Порой снадобья молодого хозяина Архива и вовсе дарят Линь Шу несколько часов блаженного забытья в волшебных местах. Там он танцует в облаках с золотыми журавлями или покатывается со смеху, глядя, как толстый медведь-панда, тигрица, гадюка, богомол и обезьяна оттачивают боевые искусства.

А последний сон уводит Линь Шу из палаты исцеления в бамбуковую рощу.

Покрытая травой и опавшими листьями почва пружинит под ногами — сильными, здоровыми ногами. Линь Шу вдыхает полной грудью — и ощущает сырой после недавнего дождя воздух, опьяняющую свежесть, сотню запахов, но только не боль и жжение под грудиной. И, обретя забытую уверенность в своих силах, он идет вперед — туда, где прямо в воздухе висит облитый голубым лунным сиянием свиток. Стоит его коснуться, и воздух раздвигается, точно шелковый занавес.

Линь Шу благоговейно падает на колени, увидев перед собой существо, подобное небожителям. Цилинь, которого дано лицезреть только избранным, предвестник добра и счастья — чудо в сине-зеленой чешуе, с рогатой драконьей головой и ногами оленя. Но, отважившись поднять голову, Лишь Шу видит, что существо переживает не лучшие времена: бока запали, вокруг грустных желтых глаз высыпали многочисленные гнойнички, один рог надломан, оба колена передних лап разбиты до крови.

— Что ты такое? — изумляется он. Еще один дух, посланный предками? Сперва — хромой горбун-карлик, а теперь вот — издыхающий цилинь?

Не снизойдя до ответа, цилинь фыркает презрительно и жалостливо и дергает рогатой головой, отчего мир вокруг Линь Шу то ли схлопывается пугливой раковиной-тридакной, то ли выворачивается наизнанку, как шелковый халат с богатой подкладкой, и…

Воздух вокруг него залит неестественным бледно-голубым светом. Резкий скрипучий звук насилует слух.

— Попытка взлома!

— Обесточить систему!

— Ща я ему!..

— Ловите!

— Это цеты?! Комаррцы? Не вздумайте сразу уничтожать, надо изучить и запротоколировать!!!

Из всех криков Линь Шу различает только «Ловите!» и, опешив, растерянно прижимается к стене — но, как оказалось, напрасно. Множество мужчин, различных годами и телосложением, но одинаковых или почти одинаковых одеяниями — зеленые, до неприличия тесные штаны, простые куртки с узкими руками, — пробегают мимо, не замечая его. Должно быть, здешние слуги.

Несколько их столпилось у высокого стола из черного полированного камня. Светящиеся свитки парят над столом, свиваются и разворачиваются, мелькают тонко выписанные знаки, а мужчины тычут в них пальцами и что-то обсуждают, без малейшего почтения вспоминая чью-то мать и девять колен предков неведомого злодея.

Не потому ли никто не обращает на Линь Шу никакого внимания, что он одет в серое, неброское одеяние, подобающее простолюдину, а не одному из знатнейших вельмож Столицы? Возможно. Но как не шагнуть прочь с дороги спешащего навстречу человека? Линь Шу уже готов ощутить камень стены лопатками, но вместо этого… проваливается сквозь нее.

Он оказывается в покоях, просторных, но обставленных с монастырским аскетизмом, и двое солидных мужей сидят там за высоким столом из драгоценного гематита и ведут неспешную беседу, попивая чай.

Один из них строен и даже худощав, с безупречной осанкой и спокойным лицом, лишь иногда освещаемым улыбкой; что это обличие государственного мужа, видно и по самообладанию, и по золотой вышивке на кафтане военного образца. На лице его нет ни бороды, ни усов; сперва Линь Шу принимает его за юношу персикового возраста, но, приглядевшись, различает серебряные нити лет на висках среди светлых волос. Сановник держится как хозяин и угощает чаем своего собеседника.

Тот же, напротив, нестар и склонен к уютной полноте. Этот господин надел белый халат совсем без вышивки и спрятал глаза за диковинным украшением из золотой проволоки и хрусталя, которое то и дело поправляет пальцем, словно боится потерять. Его манеры, однако, более подходят исполненному мудрости патриарху; молодой хозяин Архива иногда напускает на себя такой же загадочный вид.

Линь Шу, подивившись забавному сходству, замирает, невольно подслушивая не предназначенные для чужих ушей речи.

— Меня несколько смущают результаты лейтенанта Форкосигана, капитан, — говорит толстячок.

— И чем же, доктор Смитсон? Разве они выходят за границы психопрофиля? — уточняет худощавый господин (чином не меньше сановника третьего ранга, прикидывает Линь Шу). — Да вы берите бутерброд.

Толстенький господин Сми Сун хватает квадратный «брод» с серебряной трехэтажной тарелки и кусает его так торопливо, будто это извивающийся снежный жук. От воспоминаний Линь Шу передергивает.

— В этом-то и дело! — горячится толстячок, едва прожевав. Зачем-то схватив пустую чашку, он начинает ей жестикулировать: — Смотрите сами. Для начала — Дагула. Где он несколько недель провел в концлагере.

— План был несколько другой, — морщится, как от кислой сливы, худощавый сановник.

— Ни один план не выдерживает… ну, вы знаете. Три недели разнопланового стресса: ограничение в пище, нарушение личного пространства, телесная угроза, круглосуточный свет, и на верхушку — резкий эмоциональный шок.

— Смерть той женщины?

— Именно. Одного этого хватило бы, чтобы Форкосиган качнулся от полюса маниакальности к субдепрессии… — плетет свои словесные письмена Сми Сун. — Но смотрите далее. Земля: покушения, похищение, очередная доза унижений, угроз и побоев. Тау-китянский лайнер: травмы и напряжение спасательной миссии. Наконец, здесь, дома: сложная хирургическая операция и служебное расследование с весьма серьезными обвинениями. Я ничего не забыл, Иллиан?

— Тяжелая нагрузка. Однако Майлз поразительно вынослив для своих физических данных, — отзывается сановник с показным безразличием.

Линь Шу, почти убаюканный незнакомыми словами толстячка в белом, встряхивается, внезапно поняв, что именно услышал.

«Май Лзы? Они говорят о моем духе-хранителе?!»

Он дергается вперед, желая не пропустить ни слова, но тут же под потолком что-то воет, как злющий голодный гуй, а задорный голос из воздуха возвещает с настойчивостью боевой трубы:

— Вторая волна вирусной атаки! Сэр, под угрозой система самообеспечения здания.

Худощавый господин (Иль Ань, вот как его зовут!) прикасается к широкому браслету на запястье, и над гематитовым столом всплывает волшебный свиток. Должно быть, в нем записаны волшебные заклятия даосов, потому что упирающегося Линь Шу сразу выталкивает за стены сановной палаты обратно в скопище слуг в зеленом.