Осколки (гет)

Боль. У нее не было конкретного источника, она буквально пронизывала все тело, нигде не останавливаясь, пульсировала, билась, как птица в силке. Диаваль не знал, сколько времени прошло до того, как он смог разобрать хоть что-то кроме боли. Постепенно вернулось осознание, кто он, затем ощущение холода под коленями. Он с трудом открыл глаза, и встретился взглядом с собственным отражением в начищенном до блеска полу. Пол этот был ему знаком, как и потолок, в нем отражавшийся — вороном он не раз летал под его сводами. Сейчас это казалось чем-то древним, нереальным.

Он стоял на коленях в тронном зале замка Авроры. Вернее даже, висел — кто-то крепко держал его чуть ниже ворота, как за шкирку, так что ткань форменной рубахи натянулась на груди. Спасибо хоть не за сам ворот, иначе бы он давно уже задохнулся. Форма рекрута тоже была порядком подрана, и чудом не разрывалась на лоскуты, на бело-золотой ткани появились бурые разводы. Лицо его пересекало несколько свежих шрамов, все еще сочащихся сукровицей, а кое-где даже кровью. В отражении казалось, что края их из ровных переходят в рваные, разветвлялись, подобно трещинам. Диаваль не знал, откуда они взялись, но почему-то не сомневался, что подобные узоры украшают теперь все его тело.

Он, шаг за шагом, заново ощущал свое тело — холод камня под коленями, боль от натянутой ткани, бередившей свежие шрамы, связанные за спиной руки. Одна из ладоней не желала слушаться.

Он попытался вспомнить, что же случилось, отчего он теперь напоминает наскоро склеенный кувшин, но мысли путались, не в силах соперничать с болью. Он помнил башню, старуху, рассказывающую ему о фее и ее дочери и о кристалле, исполняющем желания. Кажется, потом он летел к главной башен... Летел? Но откуда взялись у него крылья? Неужели Малефисента смогла попасть в замок?

Да, смогла. От этой последней мысли голова его прояснилась, разом вернув воспоминания и выстроив их в целостную картину. Однако после столкновения с магией кристалла он по-прежнему ничего не помнил. Из этого вытекали два вопроса — почему он до сих пор жив, и смогли ли Малефисента и Аврора сбежать?

— Так кто ты — птица или человек?

Как бы ни был Диаваль слаб, он содрогнулся, услышав этот голос. Похоже, знакомство с королевой Ракара, которое так хотел организовать Фернан, и которого ворон так старался избежать, теперь неминуемо.

Диаваль молчал. Не дождавшись ответа, Дорика приказала:

— Посмотри на меня.

Диаваль упрямо глядел в пол — на гордый взгляд у него сейчас просто не хватило бы сил, а еще больше демонстрировать слабость он не хотел. Сильная рука схватила его за волосы и резко дернула вверх. Шрам на шее взорвался болью, но готовый вырваться крик так и не последовал, только сдавленный хрип. Когда оглушающая боль поулеглась, он впервые взглянул на королеву Дорику человеческими глазами, и увиденное поразило его. Никогда, даже в самые темные времена, взгляд его госпожи не был таким холодным и бесчувственным. Ему стало безмерно жаль эту женщину, и еще больше тех, кто ее окружает.

Королева молча изучала его — должно быть, пыталась понять, возымел ли ее вид свое обычное действие, и, придя к выводу, что нет, решила попробовать другой подход.

— Кем бы ты ни был изначально, зло жестоко изуродовало тебя, заставив принять форму, тебе несвойственную, — изрекла Дорика. — Я могу дать тебе шанс поквитаться с ним.

Смеяться тоже оказалось больно.

Дорика чуть наклонила голову в сторону, пытаясь понять, что означает этот смех.

— Ты не понимаешь, — изрекла она, — но поймешь, со временем. И тогда ты расскажешь мне, как ведьме удалось противостоять силам, что мне подчинены.

Диаваль встрепенулся. Из слов королевы выходило, что Малефисенте удалось сбежать. С души его упал гигантский камень, и даже боль поутихла, уступая спокойствию и легкости, охватившим его.

Его госпожа и остальные в безопасности. Более того, они нашли способ противостоять кристаллу! После таких новостей Диаваль готов был принять любые невзгоды, так что с усмешкой поинтересовался:

— А вы уверены, что силы эти все еще подчинены вам?

— Они вернули тебя к жизни, вновь обратив камень в плоть. Тебе стоило бы быть благодарным.

Диаваль с трудом удержался, чтобы вновь не рассмеяться.

— Мне очень жаль, но не имею не малейшего представления, а даже если бы и знал, вы последний человек, которому я стал бы об этом рассказывать.

Голос его был сиплым, еле слышным, но в зале стояла гробовая тишина, так что эхо донесло до королевы ответ ворона.

— Уверена, ты знаешь, — отозвалась она. — И расскажешь мне, я не сомневаюсь в этом. Если не прямо сейчас, то скоро. Уведите его, я побеседую с ним позже.

Стоявший за спиной отпустил волосы ворона и подхватил его под руку. Голова Диаваля вновь беспомощно повисла, каждое движение причиняло боль, и он с трудом понимал происходящее. Кажется, его тащили через двор к тюремной башне. Пару раз он улавливал знакомые голоса — слуги, которых он встречал здесь, когда прилетал к Авроре с поручениями, рекруты, с которыми провел последнюю неделю. Сейчас слова их сочились желчью и презрением.

Окончательно он пришел в себя только в камере. Теперь, когда оковы сняли, он смог, наконец, разобрать, почему не слушалась его рука — от ладони остался наскоро перевязанный обрубок, дань тому, что Дорика не желала его смерти. По крайней мере, быстрой.

Боль немного улеглась поле того, как он вновь смог замереть, а следом вернулась и способность мыслить.

Итак, Малефисента сумела остановить магию кристалла. Он всегда знал, что его госпожа совершенно невероятна, но в этот раз она превзошла саму себя, если, конечно, мать Дорики не преувеличивала, рассказывая о ракарском сокровище. Правда, был и другой вариант, и, вспоминая, какими безжизненными и холодными были глаза королевы Ракара, ворон почти поверил, что вариант этот более чем возможен.

Старая фея говорила, что кристалл забирает душу не сразу. Но что если у Дорики попросту нечего больше брать? Она уже не один год использует его силу, и рано или поздно колодец должен был иссякнуть. Но разве может человек жить без души? Впрочем, почему нет. Но как тогда она сумела вернуть его? Остатками своей настоящей магии, что унаследовала от матери? Но ведь магия вблизи кристалла не действовала. Диаваль вспомнил, как старая фея говорила, что кристалл обманул ее, взяв плату не с нее, а с дочери. Не могло ли и в этот раз случиться чего-то подобного — вдруг кристалл полакомился его душой? От подобной мысли Диаваля передернуло. Он углубился в мысли и воспоминания, силясь понять, изменилось ли что-то в его ощущениях и чувствах. Должно быть поэтому шаги он расслышал, лишь когда те раздались у самой камеры.

— Воин из тебя никакой, но лгун отменный.

Диаваль вновь вздрогнул. Этот голос он тоже узнал и попытался повернуться к решетке, чтобы видеть лицо говорившего. Сложно сказать, чего во взгляде Фернана было больше — ненависти, насмешки или разочарования.

— Лгать я тоже не умею — воронам нет в этом нужды.

— Так значит, все-таки ворон, — рыцарь хмыкнул, а Диаваль невольно скривился. Теперь рыцарь поспешит доложить королеве, что на один из ее вопросов пленник дал ответ, и не за горами и второй. — Это кое-что объясняет. И все же ты превзошел большинство своих родичей в искусстве обмана — даже я поверил, что ты...

Фернан замолчал. Теперь, когда ложь открылась, даже говорить о фальшивых чувствах ворона казалось ему кощунством.

— Я действительно говорил, что есть женщина, превосходящая в моих глазах всех прочих, — быть может, глупо было это говорить, но Диаваль хотел, чтобы все точки над «i» были поставлены. Фернан знает, что такое безмерная преданность, продиктованная верой и любовью. Он поймет, что ворон не предаст свою госпожу. — Но я не говорил, что женщина эта — королева Дорика.

Потребовалось несколько секунд на то, чтобы на лице Фернана появилось понимание, а вслед за ним — злоба. Если бы не тюремная решетка между ними, да даже если бы Диаваль просто лежал на пару дюймов ближе к ней, рыцарь, без сомнения, бросился бы на него. Однако сейчас он только повысил голос, обращаясь к кому-то вне поля зрения ворона:

— Снимете с него форму. Это существо — человек он там или птица — не достойно носить ее.

Фернан не стал ждать исполнения приказа — дверь уже скрипнула, когда несколько безликих солдат из Ракара принялись сдирать с Диаваля оставшиеся от рекрутской формы лохмотья, в тех местах, где те особенно сильно пропитались полузасохшей кровью — вместе с кожей. Боль заглушала все прочие чувства, и к концу раздевания ворон вновь впал в то полубессознательное состояние, в котором находился, когда его вели в темницу.

Он не знал точно, сколько пролежал так на холодном полу, пока кто-то не кинул на него кучу серого тряпья — ту одежду, в которой он когда-то давно так часто ходил в городок у стен замка, чтобы разведать планы Дорики.

Одеваться не было ни сил, ни возможности, так что он просто съежился под тряпьем, как под одеялом, и провалился в спасительный сон.

* * *

— Иногда мне становится не по себе от того, что общий враг смог объединить два народа лучше, чем когда-либо удавалось мне, — Аврора наблюдала за тем, как маленький народец весело болтает с деревенскими мальчишками, которые показывали тем премудрости плетения сетей. Фейри претило подобное занятие, ведь обычно они рвали силки охотников, а не мастерили их, однако они быстро вошли во вкус. Некоторым волшебным созданиям уже не терпелось применить свои новые знания и показать иноземной властительнице, что они стоят чего-то даже без магии.

— Без тебя они бы этого не достигли, — уверенно заявил Филипп.

Последнее время они почти не отходили друг от друга. Они и прежде знали, что находятся на военном положении, но рассказы о чужом горе, хоть и заставляют сердце болезненно сжаться, остаются чем-то далеким. Когда же теряешь близкого, действительно ощущаешь, что смерть реальна и ходит совсем рядом. Отца Аврора не знала, так что Диаваль стал для нее первой настоящей потерей, и теперь она боялась потерять кого-то еще, так что ловила каждый миг рядом с любимыми. Хотя с Малефисентой выкроить подобные моменты было не просто.

Первая апатия прошла, и теперь фея начала злиться, хотя причину этой злости понимала не до конца. Ее по-прежнему терзало собственное бессилие и то, что волшебный народ вновь обречен на войну. Но еще больше ее тревожил вопрос — почему Дорика медлит?

Она уже пыталась напасть на топи, и ее солдаты зашли куда дальше, чем когда-либо удавалось людям Стефана, а значит содержимое шкатулки Малефисента не разбила. Тогда почему Дорика остановилась и даже не предприняла попытки спасти своих людей? Добиться внятного ответа от нескольких выживших в толще стены солдат, которых Бальтазар привел после неудачного нападения, не удалось — они твердили лишь, что скорее умрут, чем предадут свою королеву. После всего увиденного в городе, и того, что прежде рассказывал Диаваль, Малефисенту такой ответ не удивлял.

Фея по-прежнему держалась отстраненно, но все вокруг старались окружить ее заботой, будто какой-то хрупкий цветок. И почему они все как один решили, что она в этой заботе нуждается?

— Когда теряешь единственного друга, всегда тяжело. Не держи все в себе, — сказал как-то мистер Шантарель.

Малефисента с трудом удержалась, чтобы не придушить его.

На следующий день все болотные жители, мимо укрытий которых лежал ее путь, наперебой шептались о филине, что сидел у нее на посохе. Птица эта порой прилетала в Топкие Болота и славилась скверным характером. Он не был обязан фее жизнью, а договор их был предельно прост: Малефисента обеспечивала филину достойное существование, чтобы ему не приходилось самому летать по лесу и добывать себе пропитание, а тот в ответ выполнял мелкие поручения и всюду следовал за ней, больше для вида. Давать ему человеческий облик Малефисента не стала, только наделила даром речи, так что ее сторонились еще и чтобы не попасть под шквал насмешек, сыплющийся из клюва оказавшегося на редкость болтливым филина. Малефисенту это устраивало. Разве что взгляд Авроры — печальный, упрекающий — неприятно резанул по сердцу.

— Ха! Как ты можешь спускать им подобное неуважение? — верещал филин после того, как очередная стайка фей-малюток исчезла за деревьями, стоило им заметить Малефисенту. Совсем как в былые времена... — Нет, разве можно игнорировать королеву?

— Я больше не королева, — ответила фея устало.

— Но ведь была ей! А бывших королев, как говорят, не существует. Когда я был в Мирингеме, королеве-матери, уже много лет не сидевшей на троне, возносили почести даже больше, чем нынешней женушке монарха.

— Я и не мать, филин, — иначе как филином своего нового слугу она не называла — на вопрос об имени тот выдал сочетание звуков, казавшееся непроизносимым даже фее, а ведь среди волшебного народа длинные и трудные имена не редкость. Причем на сокращения филин был категорически несогласен, а Малефисента и не спорила. Так меньше шансов привязаться и вновь испытать быль.

— Но ваше положение этому титулу вполне соответствует, так что на вашем месте я бы требовал к себе...

— Пошел прочь! — яростно бросила Малефисента, и филин от удивления даже заткнулся.

Чуть помедлив — а не передумает ли госпожа? — он гордо взмахнул крыльями и улетел. Как ни странно, молча.

Впрочем, Малефисента прогнала филина не из-за его вечного брюзжания — оно ей даже нравилось: он не пытался ее утешать, не видел в ней жертвы. Не вспоминал Диаваля. Поэтому она и выбрала эту несносную птицу — он отвлекал ее, не давал утонуть в воспоминаниях и чувстве вины. Однако к Черному Пруду она его подпускать не желала. Теперь это было только ее место.

Она до боли сжала осколок каменного крыла в ладони. Ей даже показалось, что она услышала шорох крыльев. Или не показалось?

Малефисента оглядела ближайшие деревья.

— Что именно в словах «пошел прочь» тебе не понятно? — спросила она, физически ощущая растущую внутри злость. Забавно, когда Диаваль плевал на ее запреты и так же нагло вторгался в святая святых, это раздражало куда меньше. Даже успокаивало.

Филин недовольно нахохлился, но злить госпожу еще больше не решился и послушно слетел с ветки.

— Я только не могу взять в толк, если ты боишься, что с помощью содержимого ларца можно будет разрушить стену, почету не забрала его, пока королева Ракара была без сознания? Ты могла бы использовать ее же оружие против нее самой, а не дрожать здесь в ожидании нападения. — Филин видел, как сузились глаза феи, так что предпочел не подливать больше масла в огонь. Однако от презрительного комментария все же не удержался. — Ладно-ладно, улетаю.

Малефисента проводила его отсутствующим взглядом. Филин прав, теперь это было очевидно, но она позволила сиюминутному страху за Аврору затуманить разум и не дать заметить куда большей опасности.

Но новый слуга подсказал ей и новое решение. Если Дорика будет использовать ларец, в открытом противостоянии жителям топей не выстоять, но, быть может, у тайной вылазки шансов больше? Ларец для Дорики — что-то вроде предмета культа, значит, он так и останется в маленькой комнатке-молельне, дорогу к которой она уже знает. Если удастся выкрасть его, Топким Болтам перестанет угрожать опасность, а у Малефисенты появится возможность отомстить: сначала лишив Дорику возможности использовать эту силу, а позже и направить ее против самой Ракарской правительницы.

Впервые за несколько лет над топями разнесся ее смех — такой же, что сопровождал ее много лет, когда она представляла лицо Стефана после того, как ее месть свершится.

Перед внутренним взором феи возникла Аврора, глядевшая на нее без осуждения, но невообразимо печально, и смех оборвался. За ним в памяти возник образ Диаваля, неведомым образом ухитрявшегося смотреть одновременно с неодобрением и покорностью. Малефисента поглубже втянула воздух.

Ворон вряд ли обрадовался бы, узнав, что месть вновь стала главным в жизни госпожи, но больше ни о чем она думать не могла.

Комментарий к Глава 8. Оттенки боли

Сюжет слегка завяз в рефлексии, и я вместе с ним.

И простите за филина. Я не удержалась от соблазна)