Финальный отсчёт (джен)

Сознание выплыло из тревожной черноты, Гию подорвался, вскочил, дико вытаращив глаза. По ним тут же ударил солнечный свет, но поляну и заполнившие её фигуры он захватить успел.

— Привет? — раздался осторожный голос сзади. Гию обернулся, всмотрелся. Знакомое лицо… да. Да, это она. Но почему рядом она?

Взгляд в сторону. Лица. Лица. Радостные, угрюмые, усталые — все не те. Паника наполнила его тело, но где-то в душе, птицей в змеиных объятиях замерла надежда.

— Г… де, — хрипло, с трудом Гию вытолкнул из себя слова: — он?

— А, — вяло откликнулась девчонка, с наигранным увлечением поддёргивая бинт на перевязанной руке. — Твой друг. Сабито. Понимаешь, он…

Нет, быть не может.

— Он ещё не вернулся. По крайней мере, я не видела его. Но по пути мы нашли… — она протянула цветастое, запачканное кровью хаори. Гию сжал кулаки.

На небольшом каменном возвышении, залитом светом, бледный (солнце только сильнее подчёркивало его нездоровье) юноша взял слово. Он говорил, как знаменателен этот день, что он рад приветствовать выживших, ведь уцелевших обычно в разы меньше. Говорил что-то о рангах, об обмундировании и снятии мерок — Гию пропустил речь. Торжественность, ласковый голос и мягкая улыбка раздражали — Гию не мог разделить этой радости. Сабито должен стоять здесь. Сабито стоит тысячи таких глупцов, как Гию Томиока.

«Ну! Иди и забери, что по праву твоё!», — мысленно кричал он.

Плечо из-за вцепившегося ворона уз засаднило. Раздражает. Когти ворона, чересчур яркий свет солнца — будто лживое заверение, что мир тебя любит — радость остальных, с чего-то уверовавших, что они особенные.

Словно почуяв его настроение, ворон вспорхнул, перелетев на свисающую ветку цветущей глицинии.

«Где же ты? Возвращайся, вернись, ну же», — молил Гию. Он пытался успокоить себя мыслью, что Сабито просто опоздал, что его силуэт вот-вот покажется из тени, но мысли не торопились обращаться в жизнь. Может, Сабито просто устал, лежит сейчас без сознания и ему нужна помощь, его, Гию, помощь?

Гию покосился на новонаречённых мечников: те небольшими группами (там был и тот самый надменный Кайгаку, исхудавший и потрёпанный) подошли к длинному столу и копошились над ним. Гию развернулся в сторону, где аллея глициний обрывалась. Нужно проверить. Шаг, второй. Следующий сделать не позволили — девочка-надоеда вцепилась в рукав. Гию не понимал, что ей от него надо; раздражение грозилось вырваться наружу грубыми словам, однако Гию совладал с ним. Дёрнув ткань на себя, осторожно, но решительно, он пробормотал «Прости, но я должен идти».

Их суета привлекла ненужное внимание.

— Юноша, означает ли ваш уход отказ от ремесла Охотника? — прозвучало ему вслед.

Сколько ещё его будут тормозить? Нужно торопиться. Но и ответить нужно.

Отказ. Мог бы он отказаться? Нет, подобные трусость и бесчестие роскошь даже для такого заядлого слабака, как он.

— Я ищу друга, — торопливо объяснился Гию. — Его нет здесь. Он остался там, и мне нужно найти его, понимаете?

Бледный болезненный человек нахмурился. Гию поклонился ему и продолжил путь, с быстрого шага переходя на бег. В спину врезался второй голос.

— Это Рыжий его друг.

Гию замер, будто окаменел. Этот тон… высокомерно-снисходительный, вялый — Кайгаку говорил нехотя, но говорил. Он определённо что-то знал. Знал и молчал всё время.

Гию почувствовал ярость и отвращение. И вскоре оно изменило вектор обратно на себя, потому что как Гию может упрекать кого-то, когда сам отлёживался в стороне, не озаботившись ни чужим самочувствием, ни попыткой узнать новости. А ведь напарника Кайгаку — Гию ещё раз оглядел мечников — здесь не было тоже.

Болезненный господин окинул Кайгаку внимательным взором — тот не выдержал, угрюмо уставился в пол, а его уши, кажется, покраснели — после, склонив голову, вновь обратился к Гию:

— Как я сказал ранее, впервые за печальную историю этого испытания нас ждала такая непредсказуемая развязка. Никто из участников не погиб, это радостные вести. Их омрачает лишь то, что двое пострадали. Обычно никто не смеет вмешиваться в ход Отбора, но он подходил к концу, а терять двоих одарённых Истребителей мы не могли себе позволить. Поэтому ваш друг будет в порядке.

Небо, потерявшее свет, воссияло и перестало давить свинцовым прессом плечи. Значит, жив. Гию выдохнул и случайно поймал взгляд Кайгаку: тот смотрел хмуро, так мрачно, будто обвиняюще, что Гию растерялся от столь выраженной неприязни.

— А вы, юноша, определитесь: намеренны ли покинуть нас или продолжить дорогу с нами. Вы все, каждый, подумайте, ибо на пути Охотника вас ждут множество лишений и утрат. Отныне вы знаете, с чем столкнулись. Я буду откровенен: после Отбора в среднем выживает четверть участников, спустя год погибнет её половина. Спустя ещё два года, возможно, весь выпуск окажется в земле. Вы спросите: зачем я говорю всё это? Я отвечу: я хочу избежать лишней крови. Давайте будем откровенны, как минимум половина присутствующих выжила, потому что им помогли. И вот вы на задании, помощи ждут от вас.

Гию опустил голову, всё ещё кожей чувствуя неприязнь Кайгаку.

Да, это он — тот, кто ни одного демона так и не убил, кто лишь отбивался и уклонялся. Бежал, принимал чужую помощь. По итогу, что можно сказать о нём? Везучий кусок мяса, только и всего.

— Уровень подготовки большинства низок. Как правило, в процессе мы помогаем Охотникам отшлифовать их умения. У некоторых и отшлифовывать нечего, всё нужно нарабатывать с нуля, — он глянул на Рин, та съёжилась под его взглядом.

— Я хочу, чтобы вы задали себе вопрос: готовы ли вы снова столкнуться с этой тьмой, хватит ли ваших навыков справиться самостоятельно?

Мечники выглядели мрачно, некоторые скорчили оскорблённые лица. Кто-то втянул голову в плечи, кто-то поспешно вытирал слёзы. Кто-то, приподняв свои бесцветные брови и склонив голову набок, бесцеремонно разглядывал остальных.

Гию наверняка не знал, сможет ли он в следующий раз справиться сам. Но попробовать снова обязан.

Рядом раздался всхлип; девочка-прилипала прикрыла лицо ладонью, её плечи дрожали.

Гию пересёкся взглядом с тем беловолосым, почти седым парнем со шрамами — он выглядел расслабленным и слишком умиротворённым для того, кто в этот миг решал свою судьбу. Похоже, свой выбор он давно сделал и теперь с ленивым интересом наблюдал за остальными. Что выберут они? Он наверняка мысленно поставил на то, что Гию слаб, всё бросит.

Гию хмыкнул. Может, он и слаб, но не сбежит. Картины своей мирной жизни Гию видел только в грёзах и мечтах — там его семья была жива. В реальности места для спокойной жизни у него нет. Гию почувствовал воспылавшую в сердце мрачную решимость и расправил плечи.

— От горсти выживших к исходу третьего года может никого не остаться, — снова взял слово молодой господин. Толпа молчала, хмуро и сурово. — И всё же. Те, кто останутся, закалённые сражениями, испытанные на прочность ударами судьбы — они станут бойцами с высочайшим шансом на выживание в схватке с Врагом. Наш Недруг с каждым годом только крепнет, укореняясь в наших землях! Как знать, вдруг кому-то из вас удастся стать одним из Столпов, удерживающих наш хрупкий мир от посягательств демонов, а потом, возможно, и тем, кто свергнет их тиранию!

Мечники загудели, как улей. Их лица хоть и были угрюмы, но в то же время решительны, наверное, каждый из них почему-то посчитал, что именно ему предстоит стать тем самым Бойцом. Среди гомона всеобщего воодушевления надтреснутый голос Рин звучал, как раскат грома среди пира.

— Моих навыков… — надломлено произнесла девочка-прилипала, а затем вовсе разрыдалась: — Их… не хватит! Вы всё сказали верно. Меня постоянно спасали. Шинадзугава, — она опять прикрыла зарёванное лицо, опустилась на землю. — Сабито. Кайгаку и Юичиро. Я жива лишь благодаря им.

Гию уважительно глянул на неё, эту проклятую беспомощность он понимал.

Он почти возненавидел её там, в лесу, но сейчас какая-то часть Гию хотела встряхнуть её, похлопать по плечу и сказать, что в том, чтобы отступить назад, ничего постыдного нет. Признание своей слабости и готовность избрать иную жизненную дорогу, когда упрямо мыслил о другом — это храбрый поступок. Но всё же он не сдвинулся с места, не решившись вмешаться в диалог Рин и Главы.

А Рин, то краснея, то бледнея под пронзительным всезнающим взором господина Убуяшики, искала поддержки. Краем глаза в толпе она узнала Санеми. Тот, нахмурив брови, медленно ей кивнул; Рин скривила уголок губ в болезненной улыбке.

— Но я не хочу быть бесполезной.

Гию, наблюдающий за их переглядками, отметил, как Шинадзугава насторожился от этих слов.

Молодой господин слушал внимательно. Благородный изгиб его бровей выражал сострадание, глаза смотрели с пониманием; он спустился с каменного возвышения и подошёл к ним.

— Я хочу помочь. Скажите… — Рин подняла голову и, увидев, что Глава стоит рядом, от неожиданности отшатнулась. Затем, сглотнув, торопливо поднялась и, с почтением склонив голову, продолжила: — Могу ли я как-то помочь? Смогу ли… даже я сгодиться хоть на что-то?

Глава положил руку ей на плечо.

— Всем, даже сильным, нужна поддержка. Конечно сможешь, дитя.

Сабито очнулся к вечеру. Когда он наконец открыл глаза, тот мягкий свет глициний, что в них отражался, показался Гию самым прекрасным зрелищем на свете. У мёртвых глаза не сияют — Гию знает, кошмары не дают забыть. У сломленных они тусклы. А Сабито жив и все его стремления целы.

Нежный золотистый свет залил поля. Он резал глаза. Запах свежести заполнил округу. Прохладой разъедал слизистую носа и горло. На листьях блестела роса. Неплохо бы попить. Хижина, рядом хвойные деревья и лес, уходящий в гору. Вот и добрались. Их возвращение домой приветствовали гомоном птицы. Слишком громко. Их звонкий стрёкот бил по ушам, и казалось, звучал укоряюще.

Гию неловко потоптался на пороге, Сабито привалился к его плечу. Вялость, усталость и тошнота не давали ему выпрямить спину и гордо предстать перед учителем. Хотелось просто закрыть глаза и прилечь. Они опоздали на сутки, травмы Сабито здорово притормозили их в пути. Как это сказалось на сенсее: тот, наверное, весь испереживался?

Дверь распахнулась, шарахнула Гию по лбу, Сабито оступился и шлёпнулся на землю прямо перед Урокодаки, который, неподвижный, как статуя, застыл в дверном проёме.

«Вот и предстали гордо», — с досадой подумал Сабито. Покачиваясь, он неуклюже встал, но поклон он выполнил выверено и чётко.

— Осс!* — торжественно крикнули в один голос Гию с Сабито.

Макомо, наблюдая со стороны за Урокодаки, обнимающего ребят, положила ладонь на его спину, измученную ношей рокового наставничества. Призраки невесомы, как туман, у них нет тел, в них нет воды, но у них есть воля и они тоже умеют плакать. Даже от счастья.

Впервые с Финального Отбора к Столпу Воды вернулись не обломки масок и несбывшихся надежд, а его дорогие живые ученики.

___

*В школах каратэ «Осс» значит приветствие. Оно же одновременно заменяет такие слова и фразы, как «да», «хорошо», «я буду», «извините». У нас, конечно, не школа каратэ, но здесь «Осс» также применимо))

* * *

Эмоции одержали верх.

В боку кололо, по лбу катился пот, контроль дыхания полетел псу под хвост. Зеницу рухнул у камня, возложенного к корням дерева. Отдышался; кивнул сам себе и выпрямил спину, сел ровно.

— Он смерти моей хочет, Куро, точно тебе говорю, — прошептал он камню.

Громче не сказать, пока эмоции притихли нельзя будить их звонким голосом, иначе Зеницу взорвётся изнутри, рыданиями затопит округу.

— Я не понимаю. Зачем. Чего он хочет от меня, если даже… даже Юичиро — шёпот перешёл на фальцет. Зеницу зажмурился, чтобы сдержать льющиеся слёзы и ударил кулаком по земле; с остервенением он принялся рвать траву, потом схватился за голову и стал рвать уже собственные волосы. Его лицо раскраснелось и опухло.

Юичиро одной ногой стоял в могиле. Жизнь ещё теплилась в его теле, но дух, блуждающий по грани, лекари вернуть не в силах.

Что что-то пошло не так стало ясно незадолго до возвращения Кайгаку — Дедуля стал сам не свой. Очевидно, его ворон принёс нехорошие вести, насколько — Зеницу боялся себе и представить.

С того вечера, когда Кайгаку вернулся один, мир будто погрузился под тёмные воды. Пустота в душе разрослась шире, чем небо. Под утро, искусав губы до ран и выплакав все слезы, Зеницу нашёл способ заглушить боль: он запер эмоции в подвале — воображение не скупилось на каменные, покрытые инеем стены, крепкий железный люк, что сдерживал густую черноту, о которой даже думать гадко.

Ковыряя палочками рис, Зеницу хладнокровно убеждал себя готовиться к потере — если за свою недолгую жизнь он что и уяснил, так это коварность вывертов судьбы. Чтобы молитвы, обращённые к богам, не обернулись богами ради шутки против него, Зеницу стал играть перед ними роль смирившегося.

Отрабатывая удары на соломенном чучеле, Зеницу задумался, что, если кому и можно было доверять и просить о помощи, так это Куро — болезненному котёнку, которого они с Юичиро подобрали, но так и не смогли выходить. Отголоски его присутствия Зеницу порой улавливал; а Кайгаку смеялся, считая это бестолковыми россказнями. Кайгаку оказывался прав почти во всём, но, Зеницу был уверен, в этом он промахнулся.

«Давай же, Куро, постарайся. Пожалуйста, найди его, приведи обратно», — там, откуда живому человеку вывести заблудшего нельзя, а самому сгинуть — запросто, — можно ли рассчитывать на помощь иного существа?

Дедуля выскочил откуда-то сбоку тихо и неожиданно, Зеницу почувствовал его присутствие, когда ухо обожгла боль, старик так вцепился в него, что норовил вовсе оторвать.

— Ах ты, негодник!

— Э-эй…

— Паразит! Если я говорю «тренируйся», значит ты идёшь и тренируешься. До седьмого пота! До заката!

Гневу Столпа Грома вторил рокот туч, наплывающих на ясное небо. Утреннее солнце пока ещё грело, но всё чаще его затеняли облака, чья белоснежная вата темнела на глазах, наливаясь дождевым свинцом.

Зеницу попытался вывернуться из захвата; замер, когда краем глаза зацепился за силуэт Кайгаку — тот, скрестив руки на груди, стоял, прислонившись к дереву. Уверенный, собранный, отныне всегда одетый в чёрную форму Охотника. Кайгаку насмешливо приподнял брови, взглядом говоря: «Вот и вскрылась твоя гаденькая сущность, неудачник». Какая-то часть Зеницу хотела ему врезать, другая уверяла, что упрекать Кайгаку в этой неприязни незачем, ибо в трудное время достойный ученик поддержит своего сэнсэя, хотя бы стремлением оправдать вложенные в него силы, возложенные ожидания.

Зеницу шмыгнул носом.

— Ясно?!

Как же достало. Горло драло и мерзко щекотало — так хотелось просто заорать.

Стать великим воином Зеницу не мечтал никогда, однако, чтобы отплатить за дедушкину доброту, послушно и усердно трудился.

Ладно, трудился он не совсем послушно — часто сбегал. И не от трусости или лени, как думали остальные (хотя поначалу он действительно хотел сбежать от этого чудаковатого деда подальше) — а в надежде отработать ката до идеала, при совместной тренировке поразить всех своим мастерством.

Ошибаться вновь и вновь на глазах Юичиро, разочаровывать своей глупостью Учителя, сгорать от стыда под хмыканье Кайгаку — Зеницу не хватало выдержки и самоконтроля, слёзы, сопли, сколько ни размазывай их рукавом, всё катились по лицу, и он сбегал. Подальше от позора и насмешливых глаз, в одиночестве он изводился тренировками.

Чёрная земля промёрзла. Снега нет, но прошлогодние травинки и веточки в инее. Холода Зеницу не чувствует, от кожи в морозный воздух выплёскивается невидимое облако тепла. Красным светом залил небо и землю закат; глядя на свою вытянутую причудливую тень, Зеницу тыкает в неё и, осмотревшись мельком по сторонам и убедившись, что вокруг никого, говорит негромко, но уверенно: «Ты… ты всем покажешь, кто ты есть! Пробуй стать чуток сильнее, давай». И спешит сделать ещё один подход, а потом скорей бежит домой, пока из темноты не вынырнули ёкаи и не уволокли за собой. Шихан встречает его на полпути.

Там, под сенью деревьев, в мороз или жару тренируясь до потемнения в глазах, он тешил себя представлением, как, задрав кверху нос, рассмеётся в лицо Кайгаку, когда тот от удивления дар речи потеряет.

Да, эта картина придавала сил. Он бежал за ней, как оголодавшая собака за куском мяса. Вот только после сотни неудач всё реальнее и правдоподобнее стала усмешка, коей одарил бы его Кайгаку, если бы видел все эти никчёмные потуги.

Зеницу продолжал надрываться и с каждой последующей неудачей падал лишь глубже в яму бичевания и презрения к себе. А те, кто стоял рядом, уходили всё дальше вперёд — как догнать Юичиро и Кайгаку даже и не представлялось.

— Я спрашиваю, — как через туман донёсся до него голос Дедушки, — тебе всё яс…

Дедуля был на взводе. Как пороховая бочка… скорее, плошка пороха был и сам Зеницу. Скорбь, ярость и разочарование, которые, если прислушаться, крылись в словах Шихана, резали по живому и, чтобы перенаправить этот поток боли, Зеницу закричал. Выплеснул эмоции в крике, пронзительном и избалованном, как будто он истеричный ребёнок — в голосе Зеницу слышались обида и мстительность.

Он вырвался, используя замешательство сэнсэя, и попятился, гнев осел в уголках побелевших губ брезгливой гримасой. И всё же в Зеницу не было ненависти, в судорожном изломе бровей читалась горечь.

— Почему? Наш Юичиро… они и меня убьют. Демоны, только от их вида внутри злобный звон… всё рвёт! Не могу я это слышать. И вас… тоже! — и он побежал.

Он бежал долго, прочь, не разбирая дороги и не замечая ничего вокруг. Остановил его удар по челюсти — на мокрой траве Зеницу поскользнулся, отбил о землю все кости, голову и извазюкался в грязи.

Нужно уйти с тропы.

Чёрные занозы пульсируют тупой болью под ногтями. Мокрый заплесневевший ствол дерева. Подошвы сандалий скользят. Опять он чуть не упал.

Зеницу кряхтел, пыхтел, но упрямо лез выше и, в конце концов, добрался до верхушки, затаился среди густых ветвей. Мышцы тянуло неприятным жаром. Теперь можно выдохнуть: погони, вроде, не было. Переборов удушающее одиночество тем, что «так даже лучше», он твёрдо решил: пути назад нет. Да и вперёд путь представлялся слабо, поэтому Зеницу остался на дереве — вдруг здесь его найдёт просветление. Или какая-нибудь тварь выползет к вечеру и его сожрёт.

Кожа заледенела, намокшая одежда отбирала тепло. Проклятый гром затихал, потом снова гремел резко, остро, будто тучу одним ударом вспороли, и из неё высыпался этот надтреснутый режущий звук; Зеницу от неожиданности пару раз чуть не свалился. Зубы стучали от холода. Пришлось сжаться в комок, чтобы согреться. На просторе дремлющего сознания Зеницу размышлял: как, всё же, много Дедуля для него сделал. Хотя его никто и не просил. Было ли это жестом доброй воли, благородством, а может старик рассчитывал сделать из него должника, а потом им крутить-вертеть? Подлость и фальшь тогда бы он услышал. Но их не было. Зачем же он выбрал его? Неужели разглядел в нём что-то, присущее воину?

…Ну что за глупость — факт, что отплатить за добро Зеницу было нечем, ибо в ремесле Охотника его бесполезность ясна как день, а если Шихан и разглядел в нём что-то, это оказалось миражом, и Дедуле стоило бы проверить глаза.

Вот Юичиро и Кайгаку были другими, на них и смотреть необязательно, ты просто слушай, как чисто и размеренно бьются их сердца во время исполнения ката, как насыщенна энергией поступь и как уравновешен каждый выдох, каждый взмах и рывок. Даже сам Юичиро восторгался той гармонией, что струилась по его собственным венам — Юичиро выдавал его же счастливый взгляд и любовь к миру, что читалась в жестах. Это было больше, чем махание клинком, — единение с природой, резонанс с окружающим миром. А Кайгаку был жёстче, с миром в связь он не входил — он его рассекал, точечно и чётко двигался вперёд.

Высшая услада для ушей — глубокий, выверенный звук Дедули, который не замолкал ни на секунду: он звучал и в повседневных делах, и в покое глубокой ночи, и в бою. Нет, в бою даже острее, ярче — восхитительная стальная гармония. Сам же Зеницу слышался как котомка с железной посудой, которую уронили с горного обрыва, сплошной диссонанс.

Стук. Зуб на зуб не попадает. Тук-тук. Эта дрожь скоро зубы ему выбьет. Стук.

— Слезай, болван этакий!

Зеницу распахнул глаза, еле успел зацепиться за ветку — так бы и свалился прямо на голову Учителя. Шихан стоял внизу, продолжая ругаться и колотить своим деревянным посохом по дереву.

Зеницу был почти рад видеть его и одновременно видеть его не желал. Обрывать связь больно. Эта ещё недорвалась.

— Времени, чтоб провести его наедине с собой, подумать да выпустить пар, я выдал тебе достаточно. Поревел и хватит, пора обратно, — Дедуля ожидаемо пытался уговорить его вернуться.

Слова не сработали. Шихан хмыкнул, повертел в руках посох да отложил его в сторону.

Потёр ладони друг о друга.

Кулаки Зеницу потерпит. Но назад не вернётся.

Кровожадность, мелькнувшая в улыбке Дедушки, Зеницу напрягла. Тем, что в ней не было жестокости — наигранная злость, фальшивое веселье. А усталость в глазах настоящая. Шихан играл с ним, как с бестолковым карапузом, пытаясь перевести внимание и отвлечь.

Слёзы опять заструились по лицу.

— Я люблю тебя, Дедуль, правда! — признался он, отбросив взбурлившую недавно в нём обиду. — Ты заботился обо мне. Никто и никогда так не заботился. Я понимаю, что ты подобрал меня не просто так, а чтобы вырастить из меня мечника себе на смену, и я был бы рад стать тебе полезным, но не могу, — слёзы уже душили. — Ну не могу я оправдать твоих ожиданий! Я тренируюсь, днём и ночью, а результата нет! Я скорее помру от перенапряжения, чем выйдет у меня что-то путное. А если не помру от тренировок, то демонам пойду на корм!

Зеницу сжал кулаки, пора уже побыть откровенней. И слова полились рекой. Были и благодарности, и упрёки, признания, как разочарован он в себе, стыд и просьба за всё простить. Дедуля опешил от напора, в растерянности он махал руками, головой, и в конце концов, перебил его излияния:

— Вот же горемыка! Придумал себе проблему и сам себя в гроб гонишь! Ну незачем распыляться на множество приёмов. Я уже понял, что для тебя методика обучения прежних учеников не подходит. Мы пойдём другой дорогой: доведём до совершенства что-то одно, — Зеницу приподнял брови: от демонов что ли его драпать научат? Потому что единственное, что он умеет, это сбегать. — В конце концов, бояться нужно не того, кто разучил тысячи различных ударов, а того, кто разучил один удар тысячи раз, — Дедуля улыбнулся, в этот раз по-настоящему, замученно, но тепло. — Слезай давай, болван.

Внутри надежда подняла понурую голову, но Зеницу стукнул её железным «Да не выйдет ничего».

Конечно, ничего не выйдет у того, кто так слаб.

«Тебе не хватает воли и стремления», — подсказал насмешливый голос внутри. Но биться бараном о непрошибаемую стену так же глупо и смешно. Нет, не сокрушить врага одним только упрямством. Было бы так, то Юичиро не проиграл бы.

Риск, риск. Почему на свете нельзя просто спокойно жить?

Дурацкие законы природы, было бы легче, если бы Дедушка о них промолчал. Да-да, душа требует, чтобы её во что-то вложили — таким образом человечество веками движет планету вперёд. Да-да, так были созданы те изобретения, которые Зеницу, разинув рот, разглядывал, когда увязался с Дедулей в город. Стальная вытянутая машина — поезд. Машина, что печатает газеты. И он знал, есть и такая: машина, что создаёт ручные молнии (он упрашивал Дедулю найти такую и купить, это ведь здорово — мечнику, владеющему стилем Грома, машина ручных молний).

Да, так удерживается натиск демонов — людьми, что горят своим стремлением защищать (Зеницу не из таких, его бы самого кто защитил).

Да-да, рискнув и вложившись всей душой в дело, Зеницу может отправиться в канаву, как и многие Охотники до него.

Но, что самое паршивое, в канаву Зеницу рискует отправиться и без дела — твари с каждым годом всё наглее, жрут людей без разбора, не боясь быть раскрытыми. Хотя люди слепы и предпочитают верить, чему желают, всячески отрицая наличие угрозы. И всё-таки… быть может, Зеницу просто не хватает совсем капельки напора? Вдруг ещё чуть-чуть…

Что-то здесь не так. Что-то странное. Подозрительно тихо. Мгновение, чтобы осознать: внутреннюю перепалку прервал… огонь? Разряд пробил каждое волокно мышц судорогой; в глазах потемнело от боли. Последнее, что удалось вырвать из картины жизни затухающему сознанию — треск грома, вонь чего-то подпаленного и вопль:

— Зеницу!

* * *

Седая ночь. Дремлющие птицы растворились в уголках ночи — ни уханья совы, ни кукушкиных пророчеств не услышишь. Размытые туманом деревья, их здесь много — это лес, зловещий в своём безразличии. Затопленный, воды здесь по щиколотку. Она холодная и тёмная, ни отблеска луны на поверхности, ни чёрточки собственного отражения не видать; она черна, как бездна. Аж в жилах стынет кровь. Того и гляди, покажется из водной глади когтистая лапа демона и… Уже?!

От прикосновения к ноге Зеницу подпрыгнул. Эхо зазвенело по округе.

— Нет! Не ешь меня! — завопил он, хотя знал, что толку от его просьбы мало. Когда демоны были милосердны к своим жертвам? «Не хочу. Я ж жизни толком не видал! Я… — пронеслось у Зеницу в голове. — Мурчание?»

— А? — он приоткрыл глаз. — Котёнок?

Знакомый изгиб крючковатого хвоста.

— Куро. Так это ты! — Зеницу взял котёнка на руки, шерсть мокрую вытер рукавом. Пожурил, поругал. Куро в ответ только мурлыкнул, ткнувшись ушастой макушкой Зеницу в плечо. — Вот же. Замёрзнешь и разболеешься опять, маленький дурак, потом с твоими соплями возиться.

И всё-таки Зеницу был рад, вместе с Куро не так страшно. Даже тот огонёк, что забрезжил впереди, сейчас вселяет в его изнурённое тело надежду, а не ужас кровавых картин того, что там пируют демоны — а ведь так бы он решил пару минут назад.

— Тише, тише, — шептал Зеницу себе под нос, делая шаг, второй. — Осторожно, — Зеницу вертел головой во все стороны, чтобы уследить, откуда придётся удар. Он должен успеть увернуться, ведь брести в воде бесшумно всё равно не получилось, а демоны на слух чутки.

Здесь было тихо. Ни шелеста листьев, ни чириканья птицы, ни ветра, пространство будто замерло. Или умерло вовсе. Из звуков всей округи только бултыхание воды под ногами да благодарное урчание замёрзшего Куро.

Когда показалась земля, Зеницу выдохнул. Если твёрдо стоишь на ногах, шанс убежать от врага выше, жаль только остров невелик и бежать особо некуда.

В переплетении травинок виднелись мелкие блеклые цветки, в своей простоте очаровательные; в центре островка горел костёр. Бесшумное движение тумана вокруг острова давило на затылок, стоило прислушаться к этому движению, как в висках стальной нитью натягивались сосуды и череп сводило волной боли; тошнило. Зеницу решил держаться ближе к костру.

Свет, мягкий, рассеянный, вызывал странное чувство в груди. Настоящие костры горели золотом, оранжевыми всполохами и красным жгучим языком пламени у основания. Этот же, беловато-молочный, был чуть теплее лунного серебра, вместе с жаром от него исходило ощущение воздушной мягкости, уюта. Зеницу выдохнул. Сердце успокаивалось, пульс пришёл в норму.

Движение сквозь всполох белого огня — сердце снова подскочило к горлу, когда Зеницу заметил, что некто сидел на бревне, лежащем по другую сторону костра.

Фигура сжалась в комок, раскачивалась, было вовсе не похоже, что этот кто-то наслаждался здесь теплом. Ему было… больно? Потихоньку его тихая истерика стала передаваться и Зеницу.

— Э-эй-э-а… — полуокрик, полукрик вырвался из груди, когда Куро спрыгнул с рук и побежал, задрав хвост, к фигуре. Зеницу поспешно захлопнул рот ладонями, но некто уже поднял голову. Лица не разглядеть, его черты оказались смазаны, скрыты вуалью рассеянного света, того же самого, что и у костра.

— Зачем ты здесь? — спросил он с оттенком равнодушия. Он вытянул ноги, позволяя Куро удобнее расположиться на коленях. Вот же предатель хвостатый. — Как ты здесь оказался? — повторил он вопрос.

— Ну я шёл… шёл… а тут костёр. И я сюда…

— Ясно, — вздохнули в ответ.

— Юичиро-сэмпай… — обратился к нему Зеницу и замер, не зная, что сказать дальше.

Это странное ощущение воздушности, будто он во сне, сбивало с толку. Пауза затягивалась.

Юичиро вздохнул.

— Не мешай, пожалуйста, мне нужно подумать, — он отодвинул Куро и снова забрался на бревно с ногами, сжался в комок, обхватив себя руками.

О чём он думал, Зеницу не знал — чтение мыслей всегда выходило бесконтрольно, стихийно. В тот момент Зеницу был слишком уж взбудоражен, чтобы сосредоточиться на чём-либо, потому что звук, исходящий от Юичиро, подействовал на него как удар по голове. Звук был мрачный, отдавал горечью, тоской и страхом, злобной решимостью и одновременно безразличием.

Ему бы растормошить Юичиро, подойти, схватить за плечи и встряхнуть, но Зеницу замер, как зажатый в угол зверёныш, он испуганно ждал, к какому результату приведут Юичиро его размышления.

Костёр погас. Паника сжала ледяными руками шею Зеницу. Это место ему не нравилось, сбежать бы, но куда. Зеницу запрокинул голову, не позволяя слезам скатить по лицу, и увидел: в тусклом серо-белом мире показалась капля цвета. Наконец-то что-то живое в этом выцветшем стылом месте. Глядя на набирающую силу зарю, Зеницу почувствовал в себе надежду, мир вокруг был по-прежнему в сером тумане, но их островок осветило золото расцветающего дня, указывая им дорогу навстречу солнцу. Навстречу жизни.

— Юичиро… — радостно начал было Зеницу, вот только Юичиро пропал.

Жалобное мяуканье раздалось где-то с краю и Зеницу, спотыкаясь, рванул туда, чтобы увидеть, как Куро вцепился когтями в штанину Юичиро, а сам он стоял на границе острова и смотрел в наступающую на него темноту. Он вытянул руку, наощупь пробуя туман, растирая его пальцами.

— Похоже, наши пути расходятся? — со смешком сказал Юичиро. Зеницу в ужасе смотрел, как туман всё смелее подбирался к другу, готовый вот-вот его поглотить. Его тело стало прозрачнее. Это не к добру.

— Пойдём со мной, — туман пугал до дрожи, но Зеницу сделал шаг. Довольно храбрый для его-то натуры, жаль Юичиро не оценил. — Пожалуйста.

— Зачем? — равнодушно спросил Юичиро. Обернулся и повторил: — Зачем? — Он вздохнул и покачал головой. — Я устал, Зеницу. Рваться куда-то, рвать жилы. Этот мир, это всё не моё, понимаешь? Я почти ненавижу его, я чувствую, как он меня отторгает. Я здесь лишний, навсегда чужой паршивый чужестранец. Но ты, если утрёшь сопли и будешь меньше ныть, далеко пойдёшь.

— Ты не чужой. Дедуля ждёт тебя.

Юичиро невесело рассмеялся.

— Незаменимых нет. Я благодарен, что мне не дали сгнить на улице в канаве под дождём, но я знаю, что всего лишь инструмент. Быть чьим-то клинком почётно, лучше, чем быть игрушкой, которую сломают, изуродуют и выкинут. Я благодарен. Меня сделали сильнее и научили себя защищать, я достиг некоторых успехов. И всё же это не мой путь. Да здесь вообще нет ничего моего! — Юичиро схватился за грудную клетку, оттягивая ткань одежды, будто бы она давила и мешала дышать. — Внутри всё выжжено. Душа горит, мои никчёмные успехи лишь заставляют этот костёр гореть ярче. Это невыносимо. Все тренировки, мечты, планы, демоны и люди — не привели ни к одной подсказке. Незнание и глухая стена вместо прошлого. Я как болванка, наспех слепленный голем, я… Я устал, — закончил он шёпотом.

— Твои поиски только начались, — промямлил Зеницу в робкой попытке переубедить. — И подсказки ещё будут. Ну неужели ты готов сдаться сейчас, в самом начале?

— Я устал. Устал смертельно. Наверное, глупо: желать вспомнить и одновременно забыться… Не хочу больше думать ни о чём. Раствориться вовсе не так уж и плохо, как считаешь?

Туман начал пожирать его фигуру. Зеницу, сжав кулаки, выкрикнул:

— Юичиро, которого я знаю, никогда бы не позволил опустить руки! Кто ты вообще такой, а?

Слишком отчаянный и грубый выпад. Юичиро расценил его как обвинение.

Ядовитый смешок и не менее отравленное «…А ты уверен, что знал меня?» — не то, чего Зеницу хотел добиться.

«Не ненавидь меня, пожалуйста», — молился он про себя, от ужаса широко распахнув глаза.

Куро сидел в сторонке, с острым прищуром рассматривая то одного, то второго.

— Хватит. Не желаю ссоры напоследок. Проживи яркую жизнь и лей поменьше слёз, ты ведь всё-таки мужчина, — Юичиро хмыкнул и лениво махнул рукой, которая стала совсем прозрачной. — Найди свой путь. Прощай.

Зеницу вытер слёзы рукавом. Он был уверен, если сейчас ничего не сделать, это конец. Нужно ли вообще что-то делать? Это выбор Юичиро.

Да, Юичиро, у которого напрочь отсутствует чувство меры и который не может вовремя остановится, готовый угробить себя, взяв себя же на слабо. Сейчас нужно его огорошить, а затем, пока не оклемался, осторожно переубедить.

— Выбор слабака, меня сейчас стошнит, — Зеницу и вправду мутило. От волнения и этого проклятого тумана.

На самом деле Зеницу не считал Юичиро слабым. Просто он был запутавшимся идиотом.

— У тебя болит душа. Здесь есть то, что поможет избавиться от боли? — от Юичиро повеяло ещё большим раздражением. — Да здесь даже находиться мерзко, это вонючий склеп. Там, — Зеницу махнул себе за спину, — ещё есть шанс что-то исправить. А если ты станешь туманом, то что вообще можно будет сделать? Только скитаться здесь, по-прежнему в мучениях. Вы ещё меня обвиняете в нытье, сами-то ушли недалеко.

Неплохо было бы Юичиро чем-нибудь треснуть, но страшно — Юичиро больше не было видно, его полностью укрыл туман. Как погребальным саваном. Несколько робких шагов. Зеницу судорожно сглотнул. Получится ли вытянуть?

— Зубки прорезались, а, Зеницу?

Порыв смелости сдуло окончательно. Зеницу расслышал ноту мрачного торжества, завибрировавшую в воздухе; от страха он застыл.

Из-за стены тумана вынырнула рука. Зеницу закричал.