Пламя (гет)

— Не смог растолкать сонную девицу? — издевательски переспрашивал Висегерт в четвертый или пятый раз, пока они шли от моста через ров к оружейной, чтобы, выбрав пару новых мечей, успеть опробовать их до начала ежедневного приема посетителей.

— Я уже несколько раз тебе все повторил, в том числе и то, что мне надоело обсуждать эту тему, — теряя терпение, проговорил Исенгрим, уходя на несколько шагов вперед. Тяжелые тучи, нависавшие над самыми зубцами башни, готовились обрушить на крепость и окрестности бессчетные запасы снега, накопившиеся в их утробах. Снова занесет дороги, и придется выделять отряды на их расчистку. Эта зима обещала плохо сказаться на состоянии казны: то разбойники, то снег, то срочная отправка дополнительных запасов продовольствия в вечно голодную столицу. Из размышлений Исенгрима вывел настойчивый голос Висегерта:

— Я тебе, кажется, вопрос задал. Что, беспокойная выдалась ночка?

— Что еще ты хочешь от меня услышать?

— Всего-навсего ответ на свой вопрос: почему просто не отправишь эту зверушку обратно папаше или хоть самому Эрфреду, раз Эримен не так сильно в ней нуждается?

— Я уже говорил тебе, что это рискованный шаг — что, если они только и ждут повода, чтобы выставить какие-нибудь требования? И с чего ты взял, что он в ней не нуждается?

— Бред это все. Какие, например, требования? А с того, что оставил ее здесь на твое попечение, хотя прекрасно знал, что ты мечтаешь свернуть ей шею. Как, кстати, и большая часть замковых жителей, если не все.

— Прежде ты не называл мои предположения бредом, и это не более бредовое, чем предыдущие. Эрфред давно намекает, что пора бы увеличить налоги, потому что ему деньги нужнее, чем нам с тобой. А граф, как тебе не хуже меня известно, считает, что неплохо было бы включить в состав вассальных ему земель берега Эйтиля, которые подчиняются баронам Фрайбурга, которые, в свою очередь…

— Выполняют твои прихоти в обмен на вино и тряпки из южных морей, я еще не настолько выжил из ума, чтобы об этом забыть — тем более, ты чуть не каждый день это повторяешь. Что касается бреда, — Висегерт помедлил, выбирая подходящий из числа мечей, разложенных на тяжелом дубовом столе посреди оружейной. Рассмотрев клинок в свете факела, висевшего на стене, и попробовав его пальцем на остроту, он удовлетворенно кивнул и продолжил свою речь:

— Что касается бреда, прежде ты не играл в куклы и не выбирал им платьица и не носился с капризными девицами, как птицы по весне со своими яйцами. Уж не влюбился ли ты в полукровку, набравшись дури от сына?

Исенгрим с досадой швырнул на столешницу меч, который придирчиво разглядывал уже несколько минут.

— Что ты такое несешь? Говори тише, хочешь, чтоб по всей округе разошлись сплетни?

— Они уже давно расходятся, вне зависимости от того, тише я буду говорить или заору во весь голос.

— Прекрати, наконец, меня злить. Я переодел эту негодницу, потому что вид у нее был, как у нищенки. Теперь она хотя бы не так сильно бросается в глаза жителям замка. И я не ношусь с ней, мы практически не видимся и не разговариваем.

— И потому она спала у тебя на кровати в одной рубашке, через которую было видно все то, чего ты не должен наблюдать ни при каких обстоятельствах?

— Откуда ты знаешь, что там было видно, а что нет? Ты вроде бы не прошел дальше порога, — сердито ответил Исенгрим, выходя на пустое тренировочное поле. Они специально выбирали это время, чтобы никто не отвлекал неотложными вопросами хотя бы здесь. С неба уже полетели первые снежинки, кружа над промерзшим песком.

— Прости, растерял хорошие манеры, пока таскался за тобой по бескрайним просторам королевства, — усмехнулся Висегерт, делая первый выпад. Клинок с лязгом ударился о клинок, и звон далеко разнесся в холодном воздухе.

К облегчению Исенгрима, неприятный разговор прервался, но, увы, ненадолго. Закончив тренировку, они отправились в помещения, отведенные Висегерту, чтобы, наскоро позавтракав, отправиться каждый по своим делам, и начальник стражи снова принялся за свои расспросы, игнорируя молчаливое раздражение командира.

— Даже если все так, как ты рассказываешь, то почему доверил ей проверять переводы? Вдруг она заодно с полукровками, и мы мало того, что поставки оружия не прекратим, так еще и в какую-нибудь переделку вляпаемся?

— Доверил, потому что никто из нас не разбирает толком эту тарабарщину, а ни один тупой крестьянин из Трада не желает почтить Aen Seidhe своим визитом. И я не думаю, что она как-то связана с соплеменниками.

— Почему ты так уверен?

— Она выросла среди людей, раз, не протянет среди полукровок и дня, учитывая ее характер, два, и Брайан собирается объявить награду за ее голову, потому что она позорит свой род, живя с эльфами — три, — объявил Исенгрим.

— Когда ты узнал?

— Позавчера, весть об этом пришла вместе с последним письмом. Интересно, чем он платить собирается, болотной жижей и лягушачьими шкурками?

— Как бы опять не взялись за купеческие караваны. Теперь придется следить не только за нарядами девицы, но и за безопасностью.

— Думаешь, я не слежу с самого начала? Мне не хочется, чтоб кто-нибудь из эльфов придушил ее в отмщение за грехи остальных полукровок, а король, ее папаша и Эримен подумали на меня.

— Ну да, тогда, пожалуй, твоя постель — идеальное место для юной леди, безопасней не сыскать, — рассмеялся было Висегерт, но осекся, взглянув в глаза собеседнику.

— Оставь эти шуточки для пьянок в таверне. Я не опущусь до того, чтоб спать с выродком. В замке она остается потому, что таков был уговор, и еще потому, что мне любопытна эта новая порода полукровок, — спокойно, без всякого выражения сказал Исенгрим, и начальник стражи понял, что рассердил его по-настоящему.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно уточнил Висегерт, отпивая большой глоток из своего кубка. — Доброе вино!

— Отвратное пойло, как по мне. Забирай себе, если хочешь, — у меня еще штук восемь бутылок. Ответь, ты когда-нибудь видел полукровку с книгой в руках?

— Ну, разве что с краденой на продажу.

— А она читала дни напролет, вломившись в мою библиотеку, судя по оставленному там беспорядку. А еще рисует и все время пялится в окно, словно видит ту красоту, которая обычно недоступна их скудным умишкам.

— И чего ты хочешь достичь, изучая ее?

— Пока хочу просто понять, что она такое. Может, мы не совсем правы насчет полукровок, и кого-то из них можно было бы использовать если не для нашего возрождения, то хотя бы для поддержания сил?

— Есть их в голодные годы, что ли? Ни один из seidhe на иной способ использования полукровок для выживания не согласится, — усмехнулся Висегерт. — Она просто воспитана в более приличных условиях, чем ее соплеменники, и отец — если он и правда отец, в чем лично я сомневаюсь, — вбил в нее хоть какие-то знания и уважение к правилам. Дай ей волю или разозли, и она быстро потеряет интерес к книгам и прекрасному, превратившись в полупомешанное ничтожество, как любая другая полукровка.

— Именно это я и собираюсь выяснить, друг.

Висегерт нахмурился и задумался на минуту, потом медленно заговорил:

— К чему тебе все это? Зачем мучить и нас, и ее? Она помогла тебе, когда ты застрял в той лесной дыре. Купи ей домик подальше отсюда и забудь о ней из благодарности.

— Ну уж нет. Из-за нее я и попал в ту лесную дыру, а помогала она ради похвалы Эримена. Так что леди Эллиен уйдет отсюда тогда, когда я выясню о ней все, что мне интересно. Тем более, если б ей было так уж плохо, давно бы бежала отсюда, куда глаза глядят. Видимо, статус невесты молодого господина облегчает душевные страдания от жизни среди эльфов.

После обильных снегопадов, на две недели лишивших жителей Западного края возможности перемещаться по засыпанным дорогам, с гор скатились настоящие зимние морозы. Столбы дыма, непрестанно поднимавшиеся над Рантрайтом, уходили белыми клубами прямо к побледневшему и унесшемуся ввысь небесному полотну, в котором рано — уже после обеда — появлялись первые отблески звездного света и вытаивал узкий ледяной осколок луны. Заваленные твердым снегом улицы извивались в студеном мареве, пар валил из приоткрывавшихся и тут же с сухим, громким стуком закрывавшихся промерзших дверей. Замок полыхал жаровнями и каминами, задыхался от сажи из больших кухонных печей. Факелы горели круглыми сутками. Оранжевое пламя извивалось в звенящем пустом воздухе прозрачными, почти невидимыми лохмотьями, раздираемыми на части бесконечными сквозняками. Воины кутались в плащи, прятали покрасневшие лица в складки капюшонов, спеша закончить обход, и подолгу грели руки у железных бадей, в которых выла горящая смола, распространяя по террасам, галереям и бесконечным переходам тяжелый запах, напоминавший о корабельных верфях. Сад застыл, скованный холодом и, казалось, уже абсолютно неживой. Белые от инея и морозного крошева ветви мерно покачивались на ветру, и казалось, что они вот-вот переломятся и расколоться на льду дорожек в мелкие дребезжащие осколки.

В покоях, несмотря на жар, исходивший из раскаленных утроб двух каминов, было неуютно. Нелл куталась в пуховые платки, которых у нее теперь стало несколько на выбор — Эримен прислал с первым письмом из своей северной «ссылки». К удивлению полукровки, похолодание за окном совпало с потеплением в ее отношениях и с Эрименом, и с его надменным родителем.

Жених, молчавший поначалу, — Нелл уже смирилась с горькой мыслью, что его чувства к ней остались в прошлом, — вдруг исписал пять больших листов уверениями в любви с красочными метафорами, выражавшими неизбывную тоску и страстное желание снова прижать ее к своей груди. А также бесчисленными извинениями за то, что так мало проводил с ней времени в замке и в итоге бросил там одну на попечение враждебно настроенного отца. Заканчивалось письмо кроткими жалобами на скуку и тоску унылого Севера, такого холодного, что лопались подошвы на сапогах, стоило выйти надолго из-под крыши. Нелл, поначалу читавшая исключительно из самолюбивого любопытства, под конец расчувствовалась и заулыбалась, ощущая, как от некоторых метафор у нее на щеках вспыхнул стыдливый румянец. Она отложила письмо на стол, за которым сидела, и мечтательно загляделась на далекие синие горы, на белых шапках которых уже растекались розовые закатные тени. Какой же он все-таки милый, забавный и родной! Даже удивительно, что она могла усомниться хоть на секунду в чувствах жениха, да и глупо было сердиться на то, что Эримен хорошо выполняет свои обязанности, тратя все время и силы на то, чтобы служить Западному краю. Но ничего, больше Нелл не допустит, чтобы он разрывался между нею и долгом. Она станет мудрой, понимающей, покорной женой, такой же, как ее мать, как мать Эримена … была, наверное.

Нелл задумалась о том, почему он никогда не рассказывал о своей матери. Ни одного упоминания о прожитых совместно годах, о ее судьбе, даже имени... Эримен говорил только, что долгое время не знал, кто был его отцом, и встретился с Исенгримом, будучи уже взрослым. Впрочем, если поразмыслить, ничего странного в том не было. Видимо, эльфийка, влюбившаяся в Исенгрима, через пару-тройку лет поняла, с кем связалась по собственной глупости, и сбежала, прихватив с собой ребенка, о котором отец не вспоминал, пока не вздумал, что тот может ему пригодиться. Нелл поморщилась: она вообще не могла вообразить, что кто-то жил с таким угрюмым и своенравным существом под одной крышей, готовил ему еду, засыпал с ним рядом каждый вечер. Она бы точно и пяти минут в качестве его супруги не выдержала. Но память тут же услужливо подбрасывала девушке воспоминания, которые она тщетно пыталась похоронить на задворках своего сознания. Каким же эльф был красивым, притягательно-опасным и … беззащитным в ту ночь.

Нелл, забыв и о женихе, и о его таинственной матери, в очередной раз углубилась в мысли об Исенгриме. Ее отношение к нему ей самой казалось до странности противоречивым. Если эльф, против обыкновения, пребывал в добром настроении, то рядом с ним Нелл чувствовала себя просто и спокойно, как никогда в жизни. Словно она снова обрела что-то давно потерянное, но необычайно для нее значимое, и теперь ничто более не могло ее встревожить или огорчить. И тем горше и обиднее было, когда Исенгрим снова становился холодным и грубым с ней, заставляя вспомнить о том, что добрые отношения между ними невозможны в принципе, потому что он эльф, а она, к несчастью для самой себя, полукровка. Нелл изо всех сил старалась быть к нему безразличной и не обращать внимания на перемены в его настроении, но это давалось ей с огромным трудом. Наверное, Исенгрим так никогда к ней и не привыкнет, и Эримену придется разрываться между отцом и женой.

Устав от невеселых размышлений, Нелл горько вздохнула и снова взяла в руки письмо Эримена, согревавшее ее, словно бумага, исписанная мелкими, замысловато украшенными буквами, хранила тепло того, кто передал ей свои мысли. Неважно, что там говорит и думает Исенгрим. Неважно, что надменные эльфы заставляют ее чувствовать себя полным ничтожеством. Эримен выбрал ее, любит такой, как есть, и они будут счастливы, даже если небо обрушится на землю в день их свадьбы, а его отец поперхнется со злости, произнося родительское благословение.

Однако в следующие недели предмет грустных размышлений полукровки, словно прочтя ее мысли и решив пойти наперекор, не только прекратил донимать ее переменами в своем настроении, но и стал вести себя гораздо миролюбивее. Нелл сначала не обращала внимания на новые тональности их общения, считая, что скоро все вернется на круги своя, однако вскоре перемены стали слишком явными. Вернулись совместные трапезы, во время которых эльф перестал попрекать ее дурными манерами и начал усиленно угощать разнообразными лакомствами. Первые дни Нелл кусок хлеба в горло не лез от таких метаморфоз, не то, что рыба по новому рецепту или печеная с карамелью и диким количеством пряностей замороженная ягода из какой-то там области. Но мало-помалу полукровка освоилась, тем более что холода увеличили ее аппетит до пугающих размеров, и шла в их общую столовую без нервной дрожи и предвкушения всевозможных несчастий. Дальше — больше. Вежливые дежурные вопросы о ее самочувствии и вкусе подававшихся блюд расширились сперва до кратких комментариев относительно погоды и вида из большого окна во всю стену. Потом превратились в небольшие остроумные рассказы о случаях, происходивших на приеме посетителей. А дальше переросли в долгие беседы, начинавшиеся за завтраком и с перерывами продолжавшиеся до самого ужина, после которого эльф предлагал ей помочь с разбором бумаг, если, конечно, не было других планов. Планов у девушки неизменно не оказывалось, и пару-тройку часов она теперь проводила в кабинете, сортируя послания от купеческих голов, держателей кабаков, крестьянских старост, хотя эти каракули можно было бы правильнее назвать рисунками, а не посланиями.

К удивлению Нелл, поначалу с трудом заставлявшей себя переступить порог кабинета, Исенгрим вел себя, как ожившая иллюстрация к старым сборникам легенд о прекрасных рыцарях. Ни одного грубого слова, ни единого упрека или напоминания о позорном происхождении. Теперь Нелл даже слышала краткие слова одобрения, когда быстро разбирала кучу нудных писем, деля их на срочные, несрочные и вообще не требующие ответа в соответствии с заранее озвученными эльфом критериями. Ни одного резкого движения или неучтивого поступка. Исенгрим придерживал перед ней дверь, отодвигал стулья, подавал перья с чернильницами и, к ужасу девушки, пару раз даже похвалил ее выбор нарядов. Сама его манера держаться наедине с ней неуловимо, но явственно изменилась, словно теперь она была не ходячим недоразумением, чужачкой, вторгшейся против воли хозяина в замок, а желанной гостьей, к которой относились с уважением и которой оказывали сдержанный, но радушный прием. Апофеозом невероятных чудес стало краткое извинение за резкие слова и допуск в личную библиотеку господина в любое время дня и ночи. И просьба сообщать ему тотчас же, если там не окажется нужных ей книг.

Все эти перемены одновременно радовали и пугали Нелл до дрожи. Она никак не могла привыкнуть к новому Исенгриму и тому, как теперь изменились их отношения, не понимая, что у него на уме. Она размышляла, анализировала его взгляды, жесты, слова, поступки, ища в них издевку или признаки надвигавшейся бури, но не находила. Да, эльф по-прежнему был насмешлив и всегда прямо указывал на то, что казалось ему неправильным, не делая скидки на ее слабость, молодость, неопытность или что-то там еще. Да, он остался требовательным и скорее отдавал приказы, чем высказывал просьбы, и ее подавляла его самоуверенная манера держаться. Однако презрение и враждебность, которые Исенгрим так красноречиво выражал прежде, теперь, казалось, остались лишь в воспоминаниях Нелл.

И это мало-помалу привело к закономерному, но весьма неутешительному результату: Нелл оказалось совершенно очарована тем, кто еще недавно был главной причиной ее огорчений. Она разглядела в нем, помимо красоты и странной, словно колдовской, физической притягательности, целый список достоинств, среди которых значились внутренняя сила, ум, благородство, храбрость, мудрость и еще многие другие. Все они в совокупности составили в ее чересчур живом воображении восхитительный образ, преисполненный совершенства. Даже его надменность, самоуверенность и безразличие к чувствам других — было оно напускным или нет — не возмущали Нелл больше, а превратились в дополнительные штрихи, ярче оттенявшие нарисованный ею прекрасный портрет. Слишком глубокая симпатия заставила поблекнуть даже чувства Нелл к Эримену. Она смотрела только на Исенгрима, слышала только его и старалась выполнить его прихоти еще до того, как он их озвучивал. Господину нужна была помощь с письмами — Нелл оставалась с ним до глубокой ночи, размышляя, правда, насколько ее присутствие на самом деле было необходимо, ведь прежде он без труда справлялся со своей почтой сам. Зеленый цвет ему явно нравился больше, чем бордовый — бордовые платья были убраны в дальний угол шкафа. Господин хотел, чтобы полукровка усвоила должным образом, как себя должна вести образцовая леди из народа Aen Seidhe — Нелл училась плавности движений, искусству поддержания изысканной беседы (разумеется, на эльфийском) и оттачивала манеры за столом.

Это было не только нелегко, но и абсолютно не свойственно Нелл, и часто она задумывалась о том, почему молчаливое одобрение Исенгрима стало для нее так много значить. Но, едва девушка погружалась в свои мысли, как нужно было бежать на занятие. Дальше следовало привести себя в порядок перед обедом, чтобы не оскорбить какой-нибудь непродуманной деталью своего облика взыскательного эльфа, а еще хотелось вздремнуть пару часов перед вечерним визитом в кабинет… Ей даже не хватало времени и сил отвечать пространными посланиями на настойчивые письма Эримена, потому что все ее внимание было поглощено его отцом.