Белое в белом (гет)

С тех пор, как по миру разнеслись новости о смерти короля оборотней, возле границ произошло несколько стычек. Тут и там вспыхивали мелкие бунты, которые подавляли силой, избегая кровопролития, и темницы постепенно наполнялись разнообразными волшебными тварями. Внезапно оказалось, что не только оборотни недовольны новой воцарившейся королевой, но и многие крестьяне и даже несколько дворян не слишком скрытно поддерживали восстания. По замку ходили слухи, что за мелкими вспышками недовольства непременно последует нечто большее, но Элион упрямо отмахивалась от них. Она приказывала никого не убивать, только сажать по темницам, и оттого осмелевшие оборотни все ближе подбирались к человеческим городам. Лес их кишел колдовством, Гидеон чуял его даже отсюда и готов был поспорить, что до серьезных действий осталось совсем ничего. Он ловил на себе косые взгляды везде, где бы ни оказался, потому что нес на себе клеймо Ее Величества Элион и ее королевской воли, и совершенно очевидно было, что мирно решить ситуацию было уже невозможно. Оборотни требовали невозможного — смерти Седрика и всех остальных, обжившихся на человеческой стороне — и непреклонно стояли на своем мнении, не позволяя выбить никакие уступки. Впрочем, Гидеон был уверен, что пойди Элион у них на поводу, они придумали бы условие еще более жестокое и беспощадное и в конце концов непременно пошли бы войной.

В последнее время в рабочем кабинете Ее Величества Гидеон работал один, Элион же то запиралась в бесконечной библиотеке, то выслушивала доклады в тронном зале. Признаться, Гидеон не был уверен, что она готова к таким серьезным потрясениям, как война: в те времена, когда они мимолетно встречались, лицо королевы казалось ему мертвенно бледным. Элион будто разом стала как две капли воды похожа на сгинувшую старшую сестру, лицо ее осунулось, взгляд растерял привычные искры, а движения стали более плавными. Элион смотрела на всех сверху вниз, вот только Гидеон отчетливо видел плещущийся в ее серых глазах отчаянный страх, и оттого, наверное, она так старательно избегала его. Сам же Гидеон то и дело выезжал к границам, потому что Эрмей, точно разом лишившись рассудка, таскался на Землю с завидным упрямством. У Гидеона не было времени выяснять, чем именно он занимался, однако обеспокоенность росла на лице старика с каждым днем. Над Меридианом будто нависли черные тучи и собиралась гроза, и оттого напряжение, коим было пропитано все вокруг, искрило на пальцах и трещало в высоких прическах.

Первые солнечные лучи пробивались сквозь распахнутые настежь тяжелые шторы, мазали по столу, выбивая перо из руки, и оседали у ног верными псами. Гидеон, до рассвета писавший доклады и планы, поморщился, потер переносицу и, поставив последнюю точку, отложил перо в сторону. Голова его гудела от напряжения, виски пульсировали, а перед глазами мелькали разноцветные пятна, так что при всем желании продолжать он не мог. Тем не менее, через несколько часов Гидеон должен был снова отправиться на границу, хотя смысла в этом решительно не было — местные стражи прекрасно справлялись и без Лорда Эрмея. Нужно было пойти отдохнуть хотя бы немного, однако Гидеон продолжал сидеть, откинувшись на спинку обитого бархатом стула. Должно быть, от усталости в голову его лезли странные мысли о том, как закончить войну побыстрее, потому что в том, что она вскоре начнется, не было никаких сомнений. Гидеон представлял себе, что можно с помощью стражниц, подружек Элион с Земли, сжечь все леса оборотней, похоронить оставшихся в земле и залить все водой, создав новое море, или же просто-напросто отделить их, создать нечто вроде завесы, окутывавшей Метамур. Впрочем, первый вариант нравился Гидеону куда как больше, потому что не придется делиться землями и следить за неверной магией, но сама Элион наверняка предпочла бы второй. Несмотря на все свои королевские замашки и подражание старшей сестре, она оставалась обычным подростком из другого, куда более мирного мира, и оттого Гидеон не мог винить ее в мягкотелости. Более того, он желал, чтобы Ее Величество оставалась такой — обычной девчонкой — навсегда, сбросив маску и перестав оглядываться на других. Элион очевидно не была создана, чтобы о ком-то заботиться, и потому действия ее выходили неловкими и неуклюжими, а сама она напоминала ребенка, нацепившего материнские туфли.

Дверь не скрипнула, отворяясь, и Гидеон, запоздало заметив незваную гостью, дернулся и едва не рухнул вместе со стулом. В первое мгновение он порадовался, что Элион не могла читать мысли, а в следующее — страшно обеспокоился. Обыкновенно уложенные в аккуратную прическу волосы ее оказались растрепаны, осунувшееся лицо опухло, а глаза покраснели, будто она рыдала в подушку всю ночь, и Гидеон едва удержался, чтобы не броситься к ней. Между ними все еще висела неловкость, звенела колокольчиком на тяжелых портьерах, и вместе с тем Гидеон ощущал, что ему она доверяет больше, чем даже себе. Поэтому он остался на месте, только склонил голову в знак приветствия, а она мазнула по нему невидящим взглядом и улыбнулась.

— Ваше Вели…

— Гидеон, — она оборвала его взмахом руки, приблизилась на шаг и склонила голову набок, — мы ведь договаривались наедине звать друг друга по имени.

Из груди ее вырвался печальный усталый вздох, и Гидеон вздрогнул, не в силах вовремя отстраниться от чужих закипевших эмоций. Элион смотрела на него, склонив голову набок по-птичьи, и волосы ее, серебристые в первых рассветных лучах, рассыпались по плечам. Должно быть она, так и не заснувшая за всю ночь, встала с кровати и отправилась сразу к нему, натягивая на запястья рукава тонкой ночной сорочки и шлепая по полу босыми ногами. Она вся была в белом, будто светилась таинственным призрачным светом, и Гидеон не мог оторвать от этого света глаз. Дурацкие мысли бушевали у него в голове, наползали одна на другую и толкались, точно спешащие дети, а он, кажется, совсем не моргал, боясь хоть на мгновение упустить Элион из виду. Сейчас она казалась видением, галлюцинацией его уставшего разума, и Гидеон жадно всматривался в нее, блуждал взглядом по едва скрытому тонкой сорочкой телу и больше всего на свете жаждал прижать ее к себе и зарыться носом в серебристые волосы.

— Элион, — однако, вместо этого он продолжал сидеть на проклятом стуле, отделенный от нее проклятым столом, — вы выглядите уставшей. Вам стоит немного поспать.

В ответ она хмыкнула почти зло, обдав его волной обиды и ревности, подошла ближе, пересекая разделяющую их солнечную черту, мазнувшую ее по макушке, и уперла ладони в письменный стол. Элион смотрела на него пристально, будто о чем-то серьезно раздумывала, а затем, повинуясь мелькнувшей и тут же исчезнувшей игривой эмоции, стол под ее ладонями разом исчез. Гидеон остался сидеть посреди опустевшего кабинета, а Элион выпрямилась, отряхнула ладони и, приподняв уголки губ в усмешке, уселась к нему на колени. Восходящее солнце мазнуло ее по щеке, окрашивая призрачно-серебристый теплым пшеничным, и глаза ее из стальных и холодных сделались темными и искристыми. Точно призрачная рука коснулась ее волос, ресницы Элион дрогнули, голова ее опустилась Гидеону на грудь, а руки обхватили за пояс. Она протяжно вздохнула, потерлась носом о его грудь и запрокинула голову, и глаза ее заблестели.

— Ты не будешь считать меня идиоткой, если я расплачусь у тебя на груди? — Элион рвано вздохнула, не сдержала всхлип и зло фыркнула, закусывая губу.

— Я никогда не буду считать вас идиоткой, — одними губами проговорил Гидеон и, подумав, добавил, — Элион. Вам нужно отдохнуть; завтра уже наступило, а вы до сих пор не в кровати.

Она снова зло фыркнула, всхлипнула и крепче сжала ткань рубашки у него на спине, и Гидеона обдало волной усталой горечи и скрытого, спрятанного под злостью и ядовитыми колючками страха. Элион все больше становилась похожа на старшую сестру, и Гидеон, признаться, приходил от этого в ужас: не то чтобы он не любил принцессу Фобос, однако эта девочка, выдернутая из привычного мира, не должна была так быстро меняться. Гидеон помнил ее на каком-то празднике, когда она приказала забрать ее — решительную и будто разочарованную своей собственной сутью. Тогда она смотрела на него исподлобья, стояла, прижавшись к стене, точно боялась предательства, и была выше всех людишек, трясущихся под резкую музыку. Сейчас страх наполнял ее через край, плескался и переливался, и Элион удерживала его, прижимала к себе, как ручную собаку, и это дурацкое высокомерие больше не казалось Гидеону умопомрачительно восхитительным. Впрочем, принцесса Фобос, должно быть, была такой же — девчонкой, утопающей в собственном страхе — настолько, что теперь Гидеон видел ее отражение в каждой крохотной тени. Принцесса Фобос обращала собственный страх против своих же врагов, а Ее Величество Элион дрожала и плакала, неспособная ни начать, ни закончить войну.

— Мне снятся кошмары, — призналась Элион, и плечи ее задрожали.

Отданный беспечно приказ бился у Гидеона в висках. Однажды, целую вечность назад принцесса Фобос приказала ему защищать Элион, и теперь он был ее ручным зверем, готовым вцепиться в глотку любому, кто вызовет хоть капельку слез. Гидеон рвано вздохнул, то ли собираясь с мыслями, то ли напрочь от них избавляясь, опустил ладонь Элион на макушку и пальцами запутался в ее волосах. Миледи говорила, что у него много сил и потрясающий потенциал, в шутку называла собственным братом, а Гидеон, точно последний дурак, отмахивался от ее слов и прятался в кузнях, так что теперь едва представлял, что должен был делать. Он, признаться, едва ли что-нибудь понимал в дворцовых интригах и стратегиях битв, но мог ковать мечи и щиты, плести кольчуги и закалять горячую сталь и, ни много, ни мало, лучше всех в этом замке оценивал полезность металла.

Рыжее солнце выкатывалось из-за горизонта медленно, шаталось, будто с похмелья, и Гидеон глядел на него, не отводя взгляда. Рубашка на груди его успела промокнуть от чужих слез, а в собственном горле стоял комок горькой обиды. Гидеон так и не двинулся с места, не решился подхватить Элион на руки и спрятать в собственной спальне, так что они продолжали сидеть в кабинете, и восходящее солнце окутывало их плотным звенящим коконом. Свет забирался в углы, прогонял темноту и мерцал в стенках стеклянного шкафа, высвечивал искорки пыли и тоже гладил Элион по спине. Гидеон не заметил, когда она уснула, утомившись рыданиями, понял только, что руки ее больше не цеплялись за него крепко-крепко, и сам прижал ее ближе к себе. Это была его маленькая эгоистичная шалость: зарыться носом в волосы и прижаться губами к макушке, оставить поцелуй на виске и осторожно вздохнуть, боясь разбудить. Элион похудела настолько, что он мог пересчитать ее ребра и позвонки подушечками пальцев; острые плечи ее выпирали под ночным платьем, и Гидеон склонился, осторожно придерживая ее голову, и оставил поцелуй и на них. Утреннее солнце расцвечивало кабинет, прогоняло тьму, и та клубилась, вилась под потолком и беззвучно визжала, пока рыжие лучики не отступали испуганно. Тьма оставалась под столами и стульями, таилась под полами платьев, и свет никак не мог ее окончательно выжечь. За днем непременно наступала пора темной ночи, и тогда тьма снова накрывала мир черными крыльями, в перьях которых прятались спокойствие и прохлада.

Вздохнув, Гидеон все-таки подхватил Элион на руки, невесомо поцеловал в щеку и унес в свою спальню. До королевских покоев было слишком уж далеко, чтобы тратить бесценные минуты, к тому же в коридорах таились чужие глаза и чуткие уши, так что Гидеон опустил Элион на собственную постель, убрал с лица растрепавшуюся челку и снова поцеловал, на этот раз в кончик носа. Щелчком пальцев он задернул тяжелые шторы, отрезая пробивающиеся полоски белого света, сбросил сапоги и лег рядом, накрывая их обоих легким шелковым одеялом. Будь у него возможность, Гидеон бы выкрал Элион и спрятал где-нибудь на окраине мира, не оставляя себе времени на сомнения, но все еще сидел в замке и пытался разобраться с тем, о чем понятия не имел. Седрик был для принцессы Фобос правой рукой, и Гидеон, как самый искусный кузнец, должен был выковать из него оружие для нынешней Королевы. Он должен был защитить ее, потому что таков приказ его госпожи, отпечатавшийся взрывом под веками, а еще потому, что не было в мире ничего прекраснее его счастливой малышки.

* * *

Противный надоедливый старикашка приходил на ужин снова, снова и снова, чем очень действовал Вилл на нервы. Он вылавливал ее по дороге из школы, поджидал у бассейна или торчал у самого входа и неизменно приклеивался, провожая до самого дома и навязываясь остаться. Коллинз большую часть времени игнорировал его, а мама, в последнее время приходившая с работы позже обычного, приветливо улыбалась. Она все еще понятия не имела о другом мире, и оттого Вилл бросала злые взгляды на обоих пришельцев. Неосторожные, неизвестные маме слова они списывали на роман, который недавно читали, но она, поначалу не принимавшая их разговоров всерьез, все больше интересовалась. Мама спрашивала у старикашки, где он живет, говорила что-то о матери Коллинза, и улыбка ее постепенно делалась угрожающе хищной. Она всегда становилась такой, когда чуяла ложь, однако ни Коллинз, ни старикашка, кажется, пока не замечали ничего необычного. Вилл же без устали беспокоилась, переживала, как бы мама не разузнала о чем-нибудь страшном и в конце концов истребовала с Коллинза обещание рассказать ей всю правду. Впрочем, исполнение обещания он оттягивал уже несколько дней, продолжая улыбаться как ни в чем не бывало, и оттого Вилл ужасающе злилась. Мало того, что новоиспеченный отчим игнорировал ее слова, так и его отец прицепился к ней банным листом и таскался по городу хвостиком, так что Вилл не могла нормально ни с подружками встретиться, ни на тренировку сходить!

У них с подругами было какое-то дело, о котором Вилл периодически забывала, а присутствие старикашки настолько нервировало ее, что и оставшиеся мысли улетучивались напрочь, оставляя разве что дергающийся глаз и прокушенную губу. В школе не было лучше, потому что все они оказались постоянно заняты — приближались первые полугодовые экзамены. Несколько раз Вилл перебрасывалась парой слов с Тарани, но та быстро утыкалась в свои учебники, а Ирма с Хай Лин и вовсе зациклились друг на друге и зубрили, как невменяемые. Корнелия, и без того отстраненная после становления Элион королевой Меридиана, окончательно отдалилась. Она, кажется, начала встречаться с каким-то парнишкой, которого Вилл видела пару раз в течение прошлого года, и все время проводила с ним. Все были заняты рутинной работой, а Вилл отчего-то казалось, будто мир вращается вокруг нее, а она, как огромный магнит, равно притягивает к себе и отталкивает. Все будто замерло в оцепенении, мир точно остановился, и только маленькой бьющееся в ладони сердечко напоминало о том, что Вилл — вовсе не простой человек.

— Покажи-ка мне, — старикашка вновь появился из ниоткуда, когда Вилл, спрятавшись в узком проходе между домами, разглядывала подаренное женщиной в белом сердце.

Он склонился над ней, уперев одну руку в бок, а второй прижимая к лицу платок. Он все время ходил так на улице — дышал через тряпку, и Вилл готова была поспорить, что нахождение на Земле причиняет ему неописуемые страдания. И все-таки он торчал здесь, преследовал Вилл по пятам уже пятый день и лез в каждое ее дело.

— Нет, — буркнула Вилл, и сердце исчезло, растворившись под ее кожей.

Показывать его кому-то, тем более этому противному старикашке решительно не хотелось, будто так она могла выдать страшную тайну, из-за которой умрет целый мир. Не то чтобы Вилл верила своим абсурдным ощущениям, скорее чувствовала себя эгоисткой, но сердце все-таки не показывала даже девочкам. Пару дней назад Тарани даже укорила ее в том, что Вилл закрылась в себе, и они едва не разругались, обвиняя друг друга.

— Совсем не уважаешь приказы старших, — старик вдруг нахмурился, продолжая склоняться над ней, и Вилл показалось, что он собирается ударить ее. — Ну да ладно. Назовешь меня дедушкой, и обещаю отстать.

Настроение его разом сменилось, и из хмурого угрожающего старикашки он враз превратился в интеллигентного джентльмена. Вилл видела таких, когда они ездили на экскурсию в Лондон, не хватало разве только цилиндра и золотых часов в кармане отглаженного пиджака. Старик, в отличие от Коллинза, вообще одевался достаточно стильно: никаких тебе мешковатых свитеров и джинс, только брюки со стрелками и накрахмаленные рубашки, так что окружающие наверняка принимали его за заехавшего в их глушь миллионера, разбавляющего скуку. В школе уже ходили дурацкие слухи о том, что старик положил на Вилл глаз, однако она даже не пыталась с этим что-нибудь сделать, при каждой возможности бросая на Коллинза злобные взгляды. Вилл считала дни и часы, когда дурацкое развлечение всем надоест, и ее новоявленный назойливый родственник наконец-то исчезнет, а те все тянулись, превращаясь в медленные секунды, от которых икота рождалась в груди.

— Ты не мой дедушка, — Вилл фыркнула и отвернулась, намереваясь хотя бы сегодня дойти до бассейна, чтобы позаниматься.

Он не впервые приставал к ней с этой глупой просьбой, и Вилл каждый раз отбрехивалась, отмахивалась и находила кучу причин, чтобы посильнее обидеть. Однако старик продолжал улыбаться одними глазами, прижимал к лицу чертов платок с вышивкой наверняка из чистого золота и соглашался с каждым сказанным словом. И Вилл, признаться, рассчитывала, что и сегодня он воспримет ее слова так же легко, однако старик вдруг перестал улыбаться, задумчиво склонил голову и затолкал платок в карман. Он сделал глубокий вдох, закашлялся, упрямо тряхнул головой и стал разом похож на Коллинза. Лицо его сделалось мягче, опустились напряженные плечи, и что-то такое мелькнуло в глазах, отчего Вилл сделалось стыдно безо всякой причины. Коллинз тоже умел смотреть укоряюще, и сейчас, если налепить на лицо старика такие же усы, невозможно будет отличить одного от другого.

— Ну разумеется. Анадин ведь тебе не отец, — он повел плечами, переступил с ноги на ногу и разве что губы не пожевал, — хочешь познакомиться с бабушкой?

Тщательно выстроенный, собранный по кирпичикам образ разрушился, рухнул карточным домиком, и Вилл вздрогнула, отступая на шаг. Вот чего он хотел от нее все это время, а она, дура не догадалась! Маленькая эгоистичная просьба ставила его в неловкое положение, но тем не менее он просто стеснялся идти один! Вилл стоило догадаться, что где-то на Земле жила его сбежавшая с сыном жена, и теперь он хотел окончательно впутать ее, затолкать по самые уши в собственные проблемы. Старику нужен был кто-то, поддерживающий его образ, потому что при упоминании «бабушки» он сам едва не расплылся, растеряв весь свой натянутый аристократизм. Вилл смотрела на него снизу вверх, видела, как постепенно возвращается потерянное самообладание, и едкая жалость бурлила у нее в животе. Впрочем, вместе с жалостью закипала и злость, и Вилл готова была провалиться сквозь землю, только чтобы не отвечать на провокационный вопрос. Она не собиралась ввязываться в чужие проблемы и тем более налаживать давно испорченные отношения, и оттого, едва не споткнувшись, сделала еще пару шагов назад. Мама уже ездила знакомиться с матерью Коллинза, но у Вилл тогда было важное задание, и она смогла отвертеться. Теперь же старикан припер ее к стенке, втерся в доверие и подставил, и Вилл запомнила это, чтобы использовать в самый подходящий момент.

— Могли бы просто сказать, что боитесь идти к ней один, — Вилл протяжно вздохнула и пожала плечами, выбрасывая белый флаг, — но лучше бы пошли со своим сыном, а не со мной.

— Тогда я оказался бы в меньшинстве, — он хохотнул, вытянул из рукава новый платок и прижал его к носу, — а так мы один на один и ты — нейтральная сторона.

Спектакль закончился, подумала Вилл, вздергивая подбородок, и хмыкнула про себя. Старик снова стал важным и напыщенным, только небрежно засунутый в карман платок выдавал прошедшие мгновения слабости. Впрочем, Вилл, кажется, больше не злилась: теперь она видела в нем человека со слабостями, а не страшного инопланетянина, только и ждущего момента, чтобы слопать ее с потрохами. Она уже представляла его жену, такую же мягкую, как и Коллинз, милую улыбчивую женщину, живущую где-нибудь на окраине Хитерфилда в маленьком домике, поросшем мхом и плющом. Она непременно должна была быть чуть полноватой, чем-то похожей на мадам Рудольф, ее бывшую учительницу математики, и с такими же кудряшками и, может быть, еще веснушками на лице. О, Вилл уже была в нетерпении, переминалась с ноги на ногу и кусала губы, готовая сорваться с места в любую минуту.

— Вы хотя бы знаете, где она? — дурацкий вопрос пришел запоздало, и Вилл покраснела, когда старик посмотрел на нее укоряюще.

Конечно, он знал, где она, иначе бы не звал Вилл с собой так просто и легкомысленно. Вилл закусила губу и тряхнула волосами, скрывая пылающие щеки, и пошла за вывернувшим из-за угла старикашкой. Он, оглянувшись на нее всего один раз, пошел куда-то, петляя в проулках, точно всю жизнь прожил в Хитерфилде и досконально знал каждый его закоулок. Однако уже пару минут спустя стало ясно, что идут они, вопреки ожиданиям Вилл, вовсе не на окраину — старик бодро шагал в самый центр Хитерфилда, где жались друг к другу стеклянные высотки, точно отгораживающиеся от старой застройки высокими заборами и зелеными изгородями. В одном из таких же домов жила Корнелия, но сейчас попадаться ей на глаза не хотелось: мало того, что в последнее время Вилл чувствовала отстраненность девочек, она ужасно смущалась компании старикашки. Не то чтобы он в самом деле выглядел подозрительно, просто его постоянный недовольный бубнеж и дыхание через платок ужасно нервировали, так что Вилл постоянно оглядывалась, опасаясь встреть хоть кого-то знакомого. Впрочем, до нужного дома они дошли так быстро, что она и моргнуть не успела, как вместо асфальта под ногами у нее оказалась сияющая мраморная плитка. Дзынькнул подъехавший лифт, и Вилл запоздало задрала голову, разглядывая подвешенную под потолком роскошную люстру. От блеска у нее зарябило в глазах, так что пришлось тряхнуть головой, отгоняя назойливые черные мушки, отчего Вилл едва не врезалась в старикашку плечом.

— Осторожнее, юная леди, — он, отходя в сторону, обдал ее таким уничижающим взглядом, что у Вилл по спине поползли мурашки.

Пока они ехали в лифте, таком же сияющем, как и холл, она успела с десяток раз пожалеть о собственной импульсивности. Помогать ему совершенно не стоило, думала Вилл, разглядывая их отражение в большом начищенном зеркале, потому что самодовольное, снобистское выражение теперь никак не желало сползать с лица старикашки. Он же на Вилл не смотрел, разглядывал нечто на стыке потолка и стены с таким интересом, будто в этой маленькой щели мог прятаться портал в другую вселенную. Впрочем, по опыту Вилл портал мог прятаться вообще где угодно, так что она на минутку задумалась: а не заманивают ли ее в ловушку. Старик старательно втирался в доверие, обхаживал маму, а теперь потащил Вилл черт-те куда в самый центр города, где жили всякие богатеи и не совсем честные люди. Хотя отступать было решительно поздно, Вилл принялась прокручивать в голове пути отступления, и выходило так, что просто сбежать у нее не получится, придется так или иначе использовать магию.

Когда лифт звякнул и раскрыл двери, Вилл вовсю воображала грандиозную битву добра со злом и неизвестно, к чему бы успела еще прийти, не встречай их высокая черноволосая женщина. Черты лица ее были жесткими, слишком сильно выпирались острые скулы, а губы, казалось, превратились в тонкую белую линию — настолько сильно она их сжимала. И Вилл ни за что бы не подумала, что это та самая «бабушка», если бы при виде них лицо ее на мгновение не изменилось, сделавшись едва не испуганным. Женщина вздрогнула и отступила на шаг, разом растеряв весь свой воинственный вид, и только при взгляде на Вилл лицо ее резко смягчилось, точно снова щелкнул какой-то переключатель. Они со стариком буравили взглядом друг друга несколько бесконечных мгновений, а затем, когда двери лифта начали закрываться, он остановил их, подставив предплечье. Пауза затянулась, и Вилл сделала первый шаг — вынырнула из-за плеча старика, нажала на кнопку вызова лифта и замерла, забыв вдруг, что собиралась дальше предпринимать. Женщина, очевидно, смотрела ей в спину, а старик буравил хмурым взглядом лицо, и от такого пристального внимания Вилл окончательно растерялась.

— Зачем ты пришел? — нарушила тишину женщина, когда двери лифта со скрипом снова начали закрываться.

— Решил познакомить с новоявленной внучкой, — старик ответил ей слишком быстро и наконец-то сделал шаг в коридор.

Женщина, услышав его ответ, снова мазнула по ней взглядом, и на этот раз он почудился Вилл куда более тяжелым. Длинные черные волосы ее ниспадали на плечи крупными локонами, а карие с золотистым оттенком глаза прожигали дыру не хуже прожектора. Вилл поежилась под ее взглядом, оглянулась на старика и вздрогнула, когда в глазах его мелькнуло злое опасное торжество. Что-то такое было у него на уме, отчего у Вилл опять поползли мурашки по коже, однако она быстро решила, что это касается совсем не ее, а его бывшей жены. Они все еще стояли в коридоре у лифта, и Вилл чувствовала себя ужасающе неуютно, словно застряла под ногами у несущегося стада бизонов, и ее в любое мгновение могли растоптать.

— Идемте, — женщина, вздохнув, развернулась на каблуках и быстро зашагала в сторону самой дальней двери на этаже, — не будем стоять посреди коридора.

В квартире у нее оказалось так же роскошно, как и в холле, и в лифте. Прямо в прихожей висела хрустальная люстра, от которой по стенам рассыпались яркие отблески, а чуть дальше, должно быть, в гостиной, стоял белоснежный рояль. Картины в позолоченных рамах висели на стенах, а в дальнем углу стояла самая настоящая пальма, тянущаяся почти до самого потолка и раскрывшая листья на добрых два метра. За полупрозрачными занавесками виднелся балкон с видом на город, и вид его так сильно контрастировал с убранством внутри, что Вилл снова вздрогнула. Ей на мгновение почудилось, будто она оказалась на Меридиане в королевском дворце, где повсюду стояли облаченные в доспехи стражники, а по залам разгуливали разодетые в пух и прах средневековые лорды. Впрочем, стоило помнить, что старик таким лордом и был, и его жена, очевидно, привыкая к роскоши, должна была выглядеть как-нибудь подобающе. Вот только образ этот все еще не вязался с мягким неуклюжим Коллинзом, работающим учителем в средней школе. Вилл просто-напросто не могла представить его в обстановке вопиющей роскоши точно так же, как не могла представить и этих двоих на кухне их с мамой обыкновенного дома.

— Со Сьюзан мы уже познакомились, а ты, стало быть, Вильгельмина, — женщина жестом предложила ей сесть, ласково улыбнулась, и Вилл на негнущихся ногах прошествовала к дивану, — меня зовут Патриция, можешь звать просто по имени.

Она была, подумалось вдруг, чем-то похожа на маму, и Вилл послушно кивнула, убеждая себя, что похожая на ее прекрасную мамочку женщина не может сулить никаких неприятностей.

— Не думала когда-нибудь увидеть тебя на Земле, — эта фраза предназначалась уже старику, и Вилл перевела на него рассеянный взгляд, — мне казалось, ты терпеть не можешь эту планету.

Старик же, наконец-то отнявший от лица дурацкий платок, пожал плечами и остался на месте — ему садиться не предлагали. Вилл смотрела на него рассеянным взглядом, отчего-то не могла сосредоточиться ни на чем и часто моргала, прогоняя мутную пелену.

— А я не думал увидеть тебя живой, — старик дернулся, поплыл перед глазами, и Вилл уперлась ладонью в сиденье.

Он сказал что-то еще, но Вилл не услышала, в ушах у нее зашумело, в нос ударил запах гнили и сырости, и закружилась голова. Отблески люстры рассыпались бликами под ногами, качнула листьями пальцами, и чье-то лицо вдруг оказалось прямо перед глазами. Карие глаза ярко сверкнули, точно полыхнул гром у самого горизонта, и стало легче дышать. Вилл сидела на диване в роскошной гостиной матери Коллинза, а отец Коллинза склонялся над ней и обеспокоенно хмурился. Сердце ее бешено колотилось, к горлу подкатывала тошнота, и все еще пахло гнилью и сыростью, от которых желудок норовил вывернуться наизнанку. Ловушка захлопнулась, Вилл попала в капкан, сама же застегнула оковы и теперь могла только тупо трясти головой и дышать сквозь плотно сжатые зубы. Женщина, Патриция Коллинз, хотя Вилл теперь не была уверена, действительно ли она мама Дина, коснулась ее лба прохладной ладонью, и тело бросило в жар. Нечто щелкнуло в голове, и надломленный звон утих — теперь Вилл слышала грохот собственного сердца в груди. Ее волшебство жгло ладони, будто ругалось, било и пинало ее изнутри, и Вилл готова была выплюнуть его только чтобы избавиться от противного чувства.

— Она стражница, — послышалось у самого уха, и Вилл моргнула, пытаясь собрать двоих сидящих у ее ног стариков в одного, — на нее ведется охота… оба мира…

В голове опять зашумело, ладони обожгло, и Вилл рывком поднялась, едва не спотыкаясь о собственные кроссовки. Магия бушевала в ней, требовала выхода, и оттого Вилл сходила с ума, умирала и возрождалась, окончательно утратив рассудок. Она, пошатнувшись, шагнула в сторону, отмахнулась от протянутой руки Патриции, и горячая волна вырвалась из ее пальцев, снося все на своем пути. Впрочем, ни криков, ни грохота Вилл не услышала, только увидела краем глаза, как обратилась в пыль высокая пальма, и продолжила собственный путь. Она, признаться, понятия не имела, зачем идет именно на балкон, вовсе не думала, поглощенная пульсацией в кончиках пальцев и шумом крови в ушах. От опустившейся на плечо горячей ладони она опять отмахнулась, моргнула и наконец смогла сфокусировать взгляд. В груди больно кольнуло, Вилл всхлипнула и бросилась на балкон, проходя прямо сквозь занавески и начищенное до блеска стекло.

Милый, отчего-то непозволительно позабытый Мэтт стоял, раскинув руки для крепких объятий, и Вилл влетела в него, повисла на шее и громко расхохоталась. Позади нее осталась разрушенная магией чужая квартира, но Вилл ее вовсе не видела — вся разом сосредоточилась на образе впереди. Ласковый шепот на ухо она тоже не слышала, сама бормотала нечто едва ли связное и облегченно вздохнула, когда все наконец-то исчезло.

* * *

Накрапывал мелкий дождик, слишком незначительный, чтобы доставать зонтик, но тем не менее раздражающий. Перерыв на обед почти закончился, и школьники принялись расходиться по классам, обмениваясь новыми слухами и только что созданными горячими сплетнями. Они не оглядывались назад, не смотрели по сторонам и оттого совершенно не замечали, как мир постепенно меняется — хлюпает под ногами трава, наползает на дома туманная дымка и совсем исчезает за тучами солнце. Школьники утыкались в учебники, зубрили слова и правила и лениво поглядывали сквозь окна на пустующий двор, посреди которого разыгрывалась почти театральная сцена. Они видели только дождь, фыркали и отворачивались или сосредотачивали внимание на стекающих по стеклу каплях, вырисовывающих причудливые узоры. Мерный голос учителя убаюкивал, и они все чаще поглядывали на часы и на дверь, однако время не переставало тянуться. Каждая упавшая капля — крохотная доля секунды, отдающаяся в ушах ударами сердца; каждый лучик неверного солнца — еще один вздох. Время тянулось так медленно, будто кто-то снизил скорость до минимальной, при которой можно было часами разглядывать кружащую в свете желтых светильников пыль. Мир погрузился в тяжелую сонную дрему, в которой не отличишь реальность от выдумки, и оттого никто из глядящих в окно не обращал внимания на одинокое дерево на школьном дворе, под которым от дождя прятались два не совсем человека. Высокие кроны не скрывали их от любопытных глаз, однако внимание школьников совсем не задерживалось на сложившем на груди руки парне, которому за последний день признались в любви уже трижды, и незнакомой девице, вычерчивающей ровные круги на траве. О чем они разговаривали, и разговаривали ли вообще, тоже никто не слышал, словно пять человеческих чувств не способны были уловить их, точно укрытых плотной завесой.

Не то чтобы Фобос в самом деле попала в ловушку — магия, которую плела обратившаяся девицей старуха едва ли могла как-нибудь ей навредить. Она стояла, укрываясь от моросящего дождя под деревом, и лениво разглядывала виднеющихся в окнах школьников, нисколько не обращая внимания на разворачивающееся колдовство. Пелена отвода глаз, созданная колдуньей, образовывала вокруг них купол, так что Фобос могла делать что угодно, однако вступать в сражение не хотелось. Это тело все еще было слабым, накопленная магическая сила испарялась слишком уж быстро, а показывать собственные козыри в самом начале было бы вопиющей глупостью. Так что Фобос стояла, сложив на груди руки, и следила за ложащимися одни на другие чарами. В прошлый раз колдунья предстала перед ней в образе дряхлой старухи, а теперь волосы ее были черны, а кожа свежа, так что любопытство разбирало совершенно невольно. Фобос не знала подобной магии, возвращающей молодость, и оттого заинтересованно щурилась, разглядывая в мелькающих вспышках плетение чар. Сама она пропускала не слишком интересный урок физкультуры, который из-за дождя должны были перенести в зал, и никто из стражниц до сих пор ее не хватился — так силен был наползший покрывалом туман. Впрочем, колдунья пришла к ней, очевидно, вовсе не для того, чтобы просто напасть, так что можно было еще немного потянуть время, незаметно разрывая окутывающую ее плотным коконом магию.

Тень, нашедшая пристанище в ее теле, оказалась очень полезной, если не считать того, что она, как и Свет, постепенно убивала носителя. Впервые в жизни, кажется, Фобос не ощущала себя удушающе слабой, способной разве что отдавать приказы и колдовать мелкие, совсем незначительные заклинания. Тогда она всеми силами пыталась остановить наступающую Тень, лишившуюся собственного антагониста, а теперь эта же первозданная сила сжирала ее изнутри, кормилась остатками магии и пускала толстые корни, выкорчевать которые мог разве что самый искусный садовник. Это была чужая сила, почти первозданная стихийная магия, и Фобос жадно лелеяла ее, прижимала к груди, точно младенца, и кормила собственной плотью. И если ей суждено было навсегда остаться в этом мире и в этом теле, она собиралась устроить переполох такой силы, что позволит ей взойти на престол и занять пустующий трон в замке посреди облаков.

— Ах, Ваше Высочество, простите мою неучтивость, — колдунья, закончив, растянула губы в улыбке и опустилась перед ней в реверансе, — меня зовут Нерисса, я была стражницей до того, как меня свергли и опозорили.

Она замолчала, но фраза о том, что они сейчас находились в одном положении, повисла между ними невысказанным обвинением, и Фобос мимолетно подумала, что, находись здесь полноправный хозяин этого тела, он бы вышел из себя раньше, чем она успела договорить. Вот только Фобос вовсе не была в таком же, как они, положении, потому что никто не свергал ее с трона, и оттого кривая ухмылка сама собой растянулась у нее на губах.

— И ты, я полагаю, хочешь им всем отомстить? — Фобос склонила голову набок, и волосы ее рассыпались по плечу. — Отобрать их силу и ввергнуть в отчаяние? Или ты успокоишься, вернув себе то, что у тебя отобрали?

Мелкий дождь продолжал моросить, но сквозь густую крону пробивались разве что несколько капель. Нерисса же стояла по ту сторону нарисованного ею же круга, и дождь впитывался в ее волосы и стекал по щекам, точно слезы, бил по плечам и тянул к земле длинное платье. Она была красивой в своей накопленной за десятилетия ярости, однако Фобос все равно испытывала жгучее отвращение. Эта женщина, молодой она была или старой, охотилась за тем же, то нужно было и ей, и оттого Фобос не могла простить ее вопиющую наглость. Впрочем, именно благодаря этой наглости она выбралась из надоедливой клетки, вот только с пропажей настоящего Фобоса все несколько усложнилось.

— А ты разве не хочешь? — вся ее вежливость рассыпалась дождевыми каплями. — Мы в одном положении и могли бы помочь друг другу.

Фобос был там, внутри камня, висящего на ее шее, она отчетливо ощущала это, как ощущала собственное дыхание и капли дождя на кончиках пальцев. Там же была и Элион из этого мира, вовсе не полная того самого Света, но тоже оглушительно сильная. Это была их ловушка, маленькая тюрьма из старых воспоминаний, в которой они отбывали одно на двоих наказание. Ее тело, чужое и инородное, тянулось вперед, желая воссоединиться с настоящим хозяином, и Нерисса знала об этом, и оттого улыбка ее была хитрой и завлекающей. Нерисса знала о ее силе, расставляла сети, точно настоящий охотник, и Фобос ступила в них и запуталась напрочь. Впрочем, ловушка работала в две стороны, так что стоило сделать лишь пару ловких шагов, чтобы переменить ситуацию.

— Хочу, — Фобос ступила вперед и раскинула в сторону руки, точно собиралась обнять целый мир, — жажду того же, что хочешь ты, так что не сомневайся, я убью тебя сразу, как только сердце Кондракара попадет в мои руки.

Теперь она была совершенно уверена, что прошлые королевы умирали не из-за безуспешной борьбы с притаившейся Тенью. Свет паразитировал на них, пожирал и укоренялся в следующей, и так должно было продолжаться бесконечно долго, до тех самых пор, пока мир, надломившись, не рухнул бы, похоронив под обломками всякую жизнь. Такая же участь ждала и Фобос, как носителя Тени, собственноручно запечатавшего ее в собственном теле, однако был и другой выход. Она могла протянуть свои руки, воспользовавшись убивающей ее силой, и ухватиться за то единственное, способное ее усмирить. Фобос нужен был Кондракар целиком, а никакой не трон в ее жалком маленьком мире, и Нерисса, такая же жадная, стояла у нее на пути. Она отшатнулась, когда Фобос перешагнула возведенные преграды, вскинула руки, но сделать ничего не смогла. Камень, в котором был запечатан настоящий Фобос, Фобос из этого мира, у которого никогда не было возможности забраться так далеко, откликался на ее зов и надрывно пел, повинуясь собственной участи. Крупная трещина прорезала его точно посередине, Нерисса пронзительно завизжала, и дождь на мгновение замер. Вся ее магия лопнула, как мыльный пузырь, охватившее школу оцепенение спало, и хлынул сплошной стеной сизый ливень.

— Но я буду до смерти благодарна, — Фобос склонилась над рухнувшей на колени Нериссой, провела ладонью над ее головой, — если ты решишь мне помочь. Мы ведь в одном положении.

Тень клубилась у нее под ногами, ластилась к рукам, точно кошка, и Фобос гладила ее, пропускала сквозь пальцы и колдовала незримо и незаметно, надежно укрытая стеной ливня. Сквозь окно она видела наблюдающую за ней светловолосую стражницу, которой не мешали ни дождь, ни туманное колдовство. Ее глазами было дерево посреди двора, и Фобос хмыкнула, пуская темные ручейки к скрытым глубоко под землей хрупким корням. Оно должно было погибнуть не сразу, но медленно умереть, сбрасывая сперва листья, а затем кору и тонкие ветви, и так же медленно Фобос приближалась к собственной цели, маячившей на расстоянии вытянутой руки.

— Не понимаю, — она покачала головой, когда стражница наконец отвернулась, — как можно быть настолько неосмотрительной идиоткой.

Впереди ее ждал урок земной истории, но сперва стоило зайти внутрь и высушиться. Фобос крутанулась на пятках, отбросила волосы за спину и зашагала ко входу в школу, намеренно попадаясь на глаза всем, кому только возможно.