Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Что Мауна увидела: почти пустая комната, письменный стол, возле него прямо на полу сидела Амая, на огромной шкуре, да ещё с кучей подушек кругом, прямо у небольшого, северного окна. Подсвечники она расставила прямо по шкуре, или они так и стояли, не поймёшь. На шкуре — кроватный столик с короткими ножками, на нём — большой поднос с чём-то янтарно-зелёным. Вот это янтарно-зелёное Амая и ела. Да, и ещё: она была просто в нижнем, в шемизе, сбросив весь декорум с пласисом рядом, хвост её лежал прямо на всём этом. Сирна воткнута в поднос, в янтарно-зелёное.

— Нашла меня. Таки да, — сказала Амая, глядя на неё и увлечённо жуя. — Тебя, лису, прислали за мной разнюхивать. Я так и знала, — подняла она палец, и взяла себе ещё.

— Я не похожа на лису, — Мауна присела подле на лапы.

— Нет? На! — словно и ждала этих слов Амая, и прямо рядом, прямо на подушке рядом, валялась маска лисы, ну словно театр, как на заказ, ну прямо, так ж не бывает. Бодро подползла на коленях и уверенно, бесцеремонно она одела маску на Мауну, откинув накидку, да ещё затянула ремешок, облизывая пальцы.

— Хочешь? Садись, нямкай, — показала на всё своё, сев обратно.

Мауна поглядела и медленно вытащила сирну из этой тянущейся, очевидно сладкой (по запаху и виду) штуки.

— Пахлава, очень вкусно. Кафнская штука, эти мои новые служанки делают. С ума сойти. Одна из них умеет, когда-то была в Семье Сэнзи.

Мауна рассматривала липкое лезвие сирны Амаи. Сирной невольно резать пищу и есть с неё, кроме самой крайней необходимости — так прописано в Кодексе. Очевидно, крайняя необходимость настала.

— Это Ваалу-Сэнзалли? — Мауна взяла платок из-за пояса, что носит с собой любая андарианка. Им тоже нельзя вытирать абы что без необходимости, но такая необходимость, очевидно, настала.

— Она, родимая. Ну? — протянула ей Амая кусочек прямо под нос, и Мауна осторожно приняла, придерживая ладонь под мордашкой, храня сирну обратным хватом.

— Сладко. Очень, — отметила.

— Конечно. Орехи, мёд. Жрякай, займись делом. Будем двое обжираться. Ты будешь ещё толще, и у тебя будет дистанция о-го-го.

Мауна без проблем пропустила обиду меж ушей, это она умеет. Её, вообще-то, очень многому научили наставницы, если разобраться.

— Я пришла кое-что сказать.

— Что, тоже уезжаешь? — выдохнула Амая, утираясь тылом ладони. — Правильно. Я бы тоже уехала, блять. Но куда от себя уедешь.

— Нет, не уезжаю. Я только что узнала, что произошло две недели назад, — Мауна глядела на сирну, вытирая.

— А… Только что? — навострила уши Амая.

— Мне Мелим рассказал.

— Тебе это, что, ничего Нэль не говорила?

Мауна пожала плечами. Нет.

— Ага, угу, — чуть задумалась Амая, а потом продолжила есть.

«Куда в неё это всё влезает, Ваал мой», — подумала Мауна.

— Как тебе, не? — Амая показала на пахлаву, облизывая пальцы, когти.

— Вкусно. Очень сладко. Амая, мне так жаль. Я не знала. Пожалуйста, расскажи мне по порядку: что случилось?

— Ещё ничего. Сейчас случится. А пока я жру.

— Я о твоей Семье.

— А, это. Да нет Семьи. Ну, собрали другую, с Империи по нитке. Сёстры бесконечно добры ко мне, всё и всех мне сюда прислали, быстро. Всех. Все — отличные, все — с опытом. Я уже их люблю. Ешь уже. Мне одной, что ли, жирной ходить?

— Амая, ты худая. Ты очень стройная. Ты очень… худая, — отметила истину Мауна, сложив ладони на сирне, которую устроила на бёдрах.

Вестающая смерила ученицу взглядом, давая понять, что такая чудовищная ложь недостойна её. Мауна глядела на неё, неподвижная, ровнодышащая, в маске лисы, уже невидимые миру чёрные точки _дистанции_ под её глазами, струи подвесок по шее, струи накидки по спине.

— Красиво. Ты бы вышла отсюда. Сейчас будет некрасивая часть, — Амая отставила столик подальше.

— Не уйду, — напрочь отказалась Мауна.

— Нет, уйди. Я — твоя наставница теперь. Всё! Буду из тебя верёвки вить. Как там… Теперь именуй меня наставницей. Это, с этого дня, Ваалу-Мауна, из рода Нахт-Сераи, становится ученицей Ваалу-Амаи, из рода Аргаи, этой ещё подданной Внутренней Империи. Восславим этот день, Ваал.

«Наставница»? Ладно. В это время, в это месте — Амая взяла и сказала это.

— Нет, не пойду.

Вестающая пожала плечами, а потом махнула, ну его всё.

— Ладно, что. Свидетельствуй.

Амая встала и разделась, догола. Ну, почти — оставила амулет Ваала.

— Амая-настав… — по привычке сказала Мауна, и прикусила клыком уста. — Это как, _игнимара_ будет? — молвила торопливей, чтобы она не заметила этого предательски-преступного, даже подхалимного «наставница». Только сейчас Мауна начала думать, что «наставница»— слово преступное и подхалимное; она так ждала наставничества, а тут вот такое вот, это всё. Раньше в этом слове были и уважение, и страх, и всё такое, и всё такое…

Искренний смех Амаи, ей действительно смешно. Она вообще не заметила преступления.

— Ага, игнимару зажгу. Игнимара от наставницы, зацени, — весело ответила.

— Зачем? Она силы крадёт… — осторожно заметила Мауна, удивлённо наблюдая, как Амая берёт из-за стола вместо чаши Ваала какой-то таз, в котором обычно бельё стирают, носят, всё такое.

— Чья бы мычала, эмпатка ты наша.

— Наставница, а эмпатия крадёт силы посильнее игнимары? — вдруг спросила Мауна о практичном, решив всё же увидеть в Амае наставницу: и из реального интереса, и чтобы направить всё в русло дискурса получше.

Вместо ответа Амая, поставила таз перед собой, и возвратилась сидеть на коленях и на полу, церемонно и вполне грациозно. Мауне подумалось, что она хорошо танцует, должна быть хороша во всех танцах, что полагаются для всякой Ашаи-Китрах: фромал, сунгмтари, может даже ааш. Ей бы подошло.

Того, что последовало дальше, Мауна совершенно не ожидала, и просто застыла. Она вообще особо не ожидала ничего, любопытствуя, но вот такое. Какое? Такое: Амая взяла, засунула себе пальцы в рот, глубоко, страшно глубоко, и начала блевать в таз. Обычно блюют громко, Мауна ненавидела и боялась блевать, даже слышать боялась; такое с ней бывало, когда болела или ей давали лёгкую _сому_ или сильно надышаться _аррой_, ну это обычное дело для учениц Вестающих, им иногда (часто) надо, это ведь путь Вестающих, и… Амая делала это очень тихо, аж неправдоподобно, и как-то даже легко, словно и делала такое каждый день, не было никаких растерянных движений или ненужных заминок, всё чётко, выражение спокойное. Самое главное — методично; отдых и дыхание — рассчитаны, темп предприятия — ритмичен. Не закончила, пока всё не вернулось.

Да, словно и делала такое каждый день.

Потом Амая отпила воды из кувшина, прополоскалась, выплюнула. Мауна глядела то на неё, то в таз. Сплюнув ещё раз, Амая жестоко (к себе? к ней? к миру?) поглядела на Мауну.

— Я ж говорила: здесь ты ничему хорошему не научишься, — тихо сказала она, и со силой отодвинула таз. — Уезжай, пока не поздно.

Не ответив, Мауна взяла платок, он прячется в самом поясе; надо сказать, у каждого андарианского платка, у каждой львицы свои узоры, и у каждой провинции Андарии свои узоры, у каждого уголка земли этого старого прайда Империи. Она взяла Амаю за шею, надёжно, и ей утёрся подбородок, уголок рта, утёрся нос, внимание уделилось шее с амулетом Ваала; потом она мягко положила платок в безвольную ладонь Амаи. Для андарианок это _жест_; наверное, Амая не совсем оценит, она ведь не андарианка (это точно), она ведь… «Хм, а кто она по прайду, действительно?», — подумалось Мауне, когда глядела ей в глаза.

— Не научусь. Но, по крайней мере, помогу кому-то утереть мордашку, — сказала она, спокойно и серьёзно.

Всё это, оказывается, изумило Амаю ещё больше, чем Мауну — экзерсисы её новой наставницы.

— Только не говори, что ты тоже вытворяешь эту херню, — вдруг резко, встревоженно сказала Амая.

Редко когда Мауна слышала такую встревоженность, и впервые — насчёт себя. Насчёт неё мало тревожились. На неё можно положиться, она старательна и пытается делать всё правильно. Так всегда было.

— Я в первый раз такое вижу. Я даже никогда не слыхала о таком. Знаю, что при отравлении… Зачем это?

Амая сразу поверила, и вмиг успокоилась. Конечно же, взяла свою трубку и закурила.

— Хорошо, — выдохнула.

Надумавшись, Мауна встала, осмотрелась по комнате. Заметила на шкуре ножны, взяла их, и вогнала в них сирну Амаи, и заткнула её сбоку на своём поясе, потому что сирны не любят лежать вот просто так, без хозяйства Ашаи-Китрах. Амая наблюдала за ней. Затем Мауна показала наставнице «сиди, не двигайся» и пошла к двери.

— Служанку сюда, — сказала телоохране, приоткрыв дверь, и захлопнула.

Вернулась и снова села, как сидела.

Амая, действительно повинуясь, сидела и ничего не делала, даже не одевалась, только валялась на подушках, грызя трубку. Служанка пришла очень быстро, это оказалась Тайра. От своей Ренаи Мауна слыхала, что та очень закрыта и малоразговорчива; юнианка, возраста силы, и у неё есть куча детей, и часть тут, а часть уже в Баше, и она не замужем и никогда не была; думали, что она немая, как вот Маунина служанка, Шэзи, но нет. Полезно, полезно, это полезно.

Тайра не удивилась, что Мауна в маске и превратилась в лису, и тому, что Амая — нагая, и тазу тоже не удивилась. Опыт служения Вестающим не даст чересчур удивляться.

— Это — убрать, — показала Мауна на таз. — И принеси две чесалки: крупную и мелкую.

Тайра кивнула в полупоклоне, ушла.

— Так что же случилось, Амая? Я об убийстве Семьи. Что, как, зачем, что дальше? Давай это рассмотрим, — безжалостно говорила Мауна, требуя.

Вестающая закрыла глаза, её исказила боль.

— Я не знаю… — пораженчески ответила. — Я даже не знаю, моя ли вина.

Не надо идти дальше, поняла Мауна. Сейчас не надо, ничего об этом не надо.

Неправдоподобная на скорость, Тайра возвратилась и протянула Мауне, именно ей, всё что потребовалось. Мауна села сзади Амаи, на что та никак не отреагировала, и начала её чесать крупной чесалкой, оставив меньшую у её лап.

— Когда я что переживала, то мама меня чесала, — отметила Мауна.

— Лиса ты, Муниша. Лисуня. Всё-то ты знаешь. Привяжусь я к тебе. Не отцепишь… Подумай, зачем оно тебе… Ты поступи как-нибудь правильно, что ли…

Захотелось отметить и попорицать все эти штуки Амаи с обжорством и тазиками; Мауна этого не понимала до конца, никогда не видела такого и никогда не слыхала о таком, но суть (Ашаи-Китрах же) уловила — нервное, расстройное, тоска, ловля ускользающих удовольствий и мгновенное самонаказие со страхом. Но Мауна не стала отмечать и поучать; так-то её саму за сегодняшних клиентов можно отметить и порицнуть, но Амая ж не. Она же, Амая, ничего не говорила, и только очень-очень тихо мурчала, но с страхом, что Мауна услышит (смешно, это ж ладонями чуется). Мауна чесала её внимательно, следуя взглядом за путешествием чесалки по спине, загривку.

— Тогда вот что: почему мне ничего не сказали о гибели твоей Семьи? — нарушила ученица тишину.

— А кто должен был сказать?

— Нэль, когда отправляла. Хирана, когда ехали. Твой вилиус, который сегодня убежал. Ты.

— Я думала, тебя за мной следить прислали. Вот же какие: прислали такую, что ничего не знает.

— Зачем за тобой следить?

Амая пожала плечами.

— Возможно, я лишь притворяюсь, что не знаю, — ирония Мауны.

— Не… Неа. Я о тебе сначала одно думала. Теперь передумала.

— Почему?

— Ты меня зачесала, купила. Лисуня.

— Теперь всегда буду носить с собой чесалки, и всех чесать.

— Это только со мной работает, другим батонов подавай. Пальцем показывать не буду.

— Слитки ушли в твою казну, — хмыкнула Мауна.

— Вот же лисуха! — возмутилась Амая.

Она повела плечами, и Мауна взяла её хвост, придирчиво осмотрев.

— Нэль и Хирана, — живо продолжила Амая, — и все-все-все: а кто их знает, мутят-мутят, баламутят, так решили, что-то сообразили, забыли, наверное. Ты ж в ссылке, не забывай, а тут в ссылках и тюрьмах не пойми что творится, не? Бывала в тюрьмах? Та не бери в голову. Нермай — трус, всегда был таков. Стал бояться, что и его-де убьют, хоть мы уже в Империи, и никуда не едем. Пока… Я не знала, что ты не знала. А если бы и знала, что ты не знала, то… это… как это… ай, не бери в голову. Я не сильна во всём этом, Муниш. Я ничего не понимаю, кроме как вестать.

— Я не согласна.

— «Я не согласна!» — сказала хустрианская, эм… ладно. Я даже шутить не умею. Я не умею издеваться, не умею видеть интриги, не умею считать деньги, я даже не знаю, как приказать прислуге принести мне этой кафнской дряни с изюмом.

— Наставница, а что с моим стампом делать на Вести? Я виновна.

— Эй, я думала, это только я делаю абы что абы как. А зачем ты это сделала?

Так-то не сразу и ответишь. Но Ашаи должна отдавать отчёт в том, что делает, и что не делает; потому Мауна разобралась:

— Инсайтный порыв. Быстродействие, что не прошло через ум.

— А. Ну значит, Ваал так велел, — легко согласилась Амая. — Всё, спеклась ты, Муниш, — повернула к ней голову, её мордашка в профиль. — Стамп на бумаге — клятва. В данном случае клятва — передать Весть. А ты что? А ты должна следовать своим клятвам, иначе никак. Ты должна следовать своим клятвам. Это очень важно.

Она внезапно повернулась к Мауне.

— Ты не понимаешь. Я имею в виду, я реально имею в виду, понимаешь? — смотрела наставница ей из глазу в глаз. — Это самая важная штука для Ашаи, она держит волю, а воля нужна для всего, что мы там делаем, Ремесло… — хмурилась она, подбирая слова; подбор давался ей как-то непросто. — Никогда не нарушай обеты, особенно Вклятву, — легонько забила её по груди. — Вклятва обязует защищать и беречь Семью, и гляди теперь: где — я, а где — они. Вместо того, чтобы быть, где положено, я что? Я валялась пьяная в дилижансе.

Мауна выслушала, спокойная, а потом направила её снова сидеть хвостом, спиной.

— Ты не виновата. Виноват твой прежний глава телоохраны, пусть обнимет его Нахейм, — медленно говорила, осматривая свою чесальную работу. — Он не должен был ехать без Гвардии Палаты, ему надо усесться там, расставить лапы, воткнуть меч в землю и требовать её. Или требовать кого-то из Легаты.

— Я ценю твою попытку отбросить змей вины от меня. Но нет. Я уже укушена. Я виновна, — и снова Амая повернулась, резко.

— Не говори, — вырвалось у Мауны андарианское, патрицианское (несогласие, запрет, обрыв разговора, отрицание). Тон невозможно передать, если ты не из Андарии и ты не высокого происхождения. Он уничтожающ.

Сложно себе представить, какой ещё наставнице она могла бы сказать «не говори». Вообще любой Вестающей, или Предвестающей, или даже просто сестре.

— Вот и не буду, — кажется, Амая не очень знала, что значит андарианское «не говори», или просто не заботилась. — Вот и пошлёшь Весть, ты ж сама свой стамп поставила. Теперь над тобой тоже висит меч нарушенных слов. Мы обе знаем, что слова — это сила, особенно _там_; слова — стрелы.

Да, тут поскромнеешь, подумала Мауна. Всё верно.

— Я попытаюсь, Ваал мой, дай мне сил. Тем более, я теперь открыла…

Мауна вовремя поймала себя, она чуть не обмолвилась: «…свою эмпатию, дорвалась до неё, и оттого слабею». Слабость, трещинка, помарка, точка влияния, недоговорка и даже ложь, ведь Мауна доселе давала знать, что-де эмпатия у неё издавну, со времён _найси_ или _сталлы_, как оно и положено Дару; а недоговорочки и привирания, они нехороши, дают иным возможность уцепиться; Амая, несмотря на всё своё, показала, что она может («Вот и пошлёшь Весть!…»). С иной стороны, думала Мауна, возможно, сказать правду здесь и сейчас будет правильным, практичным ходом: Амая может знать, что всё это значит, эта поздняя манифестация, и как не дать эмпатии сожрать все силы, и прочие практичные вопросы.

— Ца, что-й открыла? — выждала Амая, причём долго.

— Амая-наставница, я должна признаться, раз уж ты меня приняла в ученицы.

— О, давай, всё давай, — заёрзала Амая, и как взмахнёт хвостом, и он прям шмякнул Мауну по лапе. — Ещё не всё вчера призналась? Давай.

— Я эмпатию открыла, лишь когда приехала сюда. Открыла на тех двух дхаарках, в самом начале. У меня до этого не было никакого Дара эмпатии, я её не испытывала, и почти ничего о ней не знаю, кроме самых общих вещей.

— Ты как, серьёзно?

Мауна кивнула. Да.

— Ух, ничосебе.

И всё.

— Наставница, есть советы? — выждав, спросила Мауна.

Амая повернулась боком, растянула лапы по шкуре, мило задумалась, медленно почесала голую шею. Озадачилась, глядя в сторону и вниз, отражался свет настольных подвечников, что Амая без зазрения расположила на полу, и Мауна вдруг отметила её глаза, взгляд сновидицы, она теперь безошибочно и так ясно его свидетельствовала. Мауна пару раз слыхала от Хираны о взгляде сновидицы, и не только от неё: он важен, когда найси выбирают в ученицы Вестающих, его высматривают; но она никогда не ощущала, о чём речь, хоть и сама уж ученица Внутренней Империи (у неё должен быть такой!), и большую часть жизни провела в компании Вестающих, так или иначе, тех или иных.

— Не знаю. Я вообще с эмпатией не это, не ку-ку, — просто ответила Амая, легко. — Ты это, ты её не выпускай там очень, слабеть будешь. Вообще, пока за неё забудь. Не, совсем пока забудь. Нам сновидение нужно: вход, все дела, поиск, связь, вестание, — Амая говорила каждое слово трудно, задумываясь, не желая изрекать их. Вход. Поиск. Связь. Вестание.

Мауна покрутила чесалки, посоединяла их так и сяк.

— Да… И это то всё, в чём я не блистаю, кроме входа, он оценивался Нэлью неплохо. А теперь ещё эмпатия…

Амая схватила шемизу и напяливала её через голову.

— Тааак, ну всё, посерьёзничали и хватит, чё-то придумаем, — отозвалась она там, ещё не надев полностью, голос приглушился. — Ты уже стампанула, куда деваться, натянем лису на глобус, — вынырнула в мир, уже не голая.

Мауна даже поискала взглядом глобус по комнате, вдруг есть? Его не оказалось, но лиса — вполне; оказывается, она сидела всё это время в маске. Даже взяла зеркальце, чтобы увериться. И правда, всё правда.

— Как тебе твои новые покои? Спится хорошо, входится хорошо? Шум, _иглы_ есть? Воздух, как дышится? — деловито осведомилась Амая, собирая свой декорум обратно в нестройную кучку: зеркальце, пояс, пласис, стамп, венец.

— Спится хорошо. Игл не заметила, шума — нет. Подушки отличные, постель мягковата. Я не _входила_ ещё, держу три дня. Воздух хороший, запахи не вязнут в носу.

«Иглы» — это всё, что мешает спать.

— На самом деле, нормальная обитель, наспанная, люблю её. Если сплю, то как дохлая, — Амая что-то искала по шкуре, на полу рядом, а потом начала трясти пласис. — Хвостня, где моя сирна? В пахлаве забыла, что ли.

Мауна молча вытянула её из-за пояса и протянула, всё ещё сидя на лапах.

— Прошу. Не теряй, пожалуйста, сирна не любит теряться.

— Ай, Мяуниша, сирна — это просто ножик. Главное, чтобы моя лисуня не потерялась, — постучала Мауну по длинным, красным лисьим ушам.

Мауна закрыла глаза.

— Я сделаю всё, что смогу, — тихо молвила она, больше себе, чем ей.

Но не тут-то было: Амая безошибочно определила, о чём речь:

— Муниша, Ваал мой, — беззаботно надевала она пласис, в добром настроении, — не бери в голову. Я ж те сказала: расслабься, а то порвёшься на этом самом глобусе.

— Это я всё-таки лиса, значит.

— Ну ты в зеркало-то смотрелась-то? Это ж не овца там, не корова.

Амая продемонстрировала её отражение в своём зеркальце. Всё так.

— Ты, короче, спи и балдей три дня, никаких эмпатий, никаких аумланов.

— Аумлан — сборка метанойи, концентрация, — попробовала Мауна защитить свою медитацию. Ей аумлан нравится.

— Да ничё он не даёт для твоего дела, мёртвому припарки, — расправляла Амая подол пласиса, крутилась на лапах. Застыла, затягивая пояс: — Эй, стой. Стой! Какое три дня, тебе сегоночь надо отправить Весть. Тот судья так-то торопился, ему срочно, деньжищи уплочены. Поторописька! — взмахнула она руками, а пояс не затянула, и тот упал. — Ну ты даёшь, Муня.

— Это вне моих сил, и мы обе это знаем.

— Мы обе знаем, что ты пошлёшь и сдохнешь, или там заболеешь, — весело говорила Амая, нагибаясь за поясом, — что поделать, у тебя нет выхода уже. Ты всё ищешь-ищешь, ищешь-ищешь: как от этого убежать, как стать предвесточкой. Есть большааая разница между: попытаться что сделать, а потом квакнуть, что не получилось; и вот прям действительно взяться и сделать то, что надо сделать.

Подошла, застёгивая стамп на поясе и глядя сверху вниз, аж озорная:

— Ты себя уже знаешь, ты хорошая Вестающая. Просто надо квадратное в квадратную дырку засунуть, а не в круглую, не в круглую, ладно? — управлялась Амая с непослушным зеркальцем на поясе.

Начала ходить по комнате, занятая, что-то брать, что-то искать.

— Я те помогу как-нибудь там.

— А как? — поднялась ровно Мауна.

— Та не знаю, я ж не имела учениц, я ж говорила. Будем это, пилить телегу на ходу, или как там правильно сказать… выпиливать колёсики и прикручивать… не знаю как.

Трубку взяла, та выскользнула из руки, еле поймала; а второй что-то отчаянно поправляла в ушной подвеске, и там ей всё запуталось.

— Думала здесь отсидеться, в Предвестающую жабу превратиться? Не выйдет. Мы всем покажем, и сдохнем.

У Амаи всё одно: все то что-то жрут, то дохнут, никак иначе.

— Так, уже под вечер дело. Идём, займёмся, — уставила она руки в бока.

— Чем именно, наставница?

— Дров наломаем.