Мир тщеславия и разочарований (гет)

Когда главные двери Хогвартса с глухим и величественным хлопком сомкнулись за моей спиной, я почувствовала… сожаление. Запала охватившей меня у раздевалок истерики хватило на какие-то жалкие десять минут. И вот уже я стояла в просторном холле замка, ногами на каменном полу, но с ощущением безвольного погружения в море раскаяния, что не имело берегов.

Не надо было… срывать на Теодоре злость. В конце концов, за что я на него так злюсь? За то, что я для него — никто? Ну а разве могло быть иначе?

Не могло. И не будет.

Никогда…

Сердце болезненно сжалось, а в носу вновь неприятно защипало. Я запуталась, погрязла в паутине, которую сама же и сплела. В паутине моих неперспективных и бесплодных фантазий, что вытягивали из меня все силы, превращая в марионетку, идущую на поводу у собственных эмоций.

И куда меня это всё привело?

Перепачканная, уставшая, заплаканная и с внушительным синяком на лице, я так и стояла под сводами громадного и пустого в этот час вестибюля. Одна, никому не нужная. Такая, что, кажется, потеряйся — никто и не заметит…

…Марти заметно воспрянул духом. Всё то время, что ему пришлось томиться в ожидании пуффендуйского отбора в команду по квиддичу, он ходил напряженный, будто у него свело все мышцы разом. Но как только новость о моем неуспехе достигла его пронырливых ушей, ему мгновенно полегчало.

— Ну и что? Чего ты добилась? А я предупреждал! — торжествовал он утром перед уроками, когда я наткнулась на него по пути на завтрак в Большой зал.

— Предупреждал? — угрюмо спросила я.

— Да, — с нескрываемым удовольствием подтвердил Марти.

— Ты не предупреждал. Ты трусливо боялся, что у меня получится! — ощетинилась я. — Ты ведь верил, что я попаду в команду. Но сам отговорить меня от участия не смог и тогда даже написал письмо домой, призывая на помощь своего отца и мою маму.

— Говори что хочешь, Ханна, — улыбнулся Марти, — но своим твердолобым упрямством ты лишь выставила себя на посмешище. Никогда тебе не стать лучше меня. Смирись уже, — самодовольно заключил он.

Я смотрела на него, на его злорадную улыбку, выражающую поистине детское торжество, и чувствовала, как внутри закипает горькая досада. Такая, которая поедала меня саму. Потому что это и была досада на саму себя. И даже ответить брату было нечего…

— Давай, беги уже строчить письмо домой, в красках описывающее, какая я дура, — не глядя на него, раздраженно сказала я.

— Обижаешь. Я ещё в субботу написал, — ухмыляясь, выдал Марти, которого сегодня, очевидно, не расстроило бы ровным счетом ничего из произнесенного мною.

— Молодец какой! — в издевательской манере похвалила я его. — Может, тебе баллов за это накинуть, а? Я же староста как-никак!

— Ты — недоразумение, а не староста, — ехидно ввернул Марти.

— Хотя ты же сам староста! Сам себя и награди! — я сделала вид, что задумалась, а потом картинно покачала головой в притворном огорчении: — Только вот незадача-то! Старосты могут только снимать баллы, но не раздавать их. Придется тебе у какого-нибудь профессора выпросить их. А, знаешь, я придумала: напиши ещё одно письмо отцу, пускай он выпросит для тебя баллов!

— Ты просто смешна, — с чувством собственного достоинства фыркнул Марти и, обгоняя меня у самых дверей, направился к столу Когтеврана.

— Да-да, правильно! Проваливай! — крикнула я ему вслед. Громче, чем следовало. Привлекая внимание сидящих вблизи пуффендуйцев, а также слизеринцев, расположившихся по соседству…

Против воли я инстинктивно обвела взглядом стол Слизерина и тут же отыскала глазами Нотта. Он сидел рядом со своими однокурсниками на другом конце стола, на внушительном от меня расстоянии, несомненно, помешавшем ему расслышать мой вопль. Убедившись, что небезразличный мне слизеринец даже и не думал поворачивать голову в мою сторону, я облегченно выдохнула, ибо мне совершенно не хотелось в очередной раз представать перед Теодором в глупом свете.

Пройдя к пуффендуйскому столу, я намеренно села спиной к слизеринскому. Обыкновение садится именно так — чтобы не было соблазна пялиться на Нотта — выработалось у меня после библиотечного наказания. Поначалу таким способом я сама для себя выражала обиду на Теодора, который насмехался надо мной во время уборки книг. Теперь же к этому примешался ещё и смутный страх, что Теодор перехватит мой взгляд и неправильно его расценит…

Или, наоборот, правильно?

«Что ты ходишь за мной, а?» — застряла в мозгу сказанная Ноттом фраза. Возможно… он уже стал что-то замечать, подозревать, угадывать. Я слишком окружила его своим пристальным вниманием, я слишком зациклилась на нем. И мне вдруг стало по-настоящему плохо от мысли, что мой интерес к Нотту мог быть очень заметным для окружающих. Ведь Сьюзен же когда-то быстро меня раскусила…

* * *

Пасмурный сентябрь сменился промозглым и ненастным октябрем. Каждый день тянулся мучительно медленно, словно старательно пережевывая меня и наконец нехотя выплевывая на кровать, в которую я еле доползала поздними вечерами.

Уроков задавали очень много, и моя успеваемость скатилась на катастрофически печальный уровень. Я отчаянно взывала к своей сосредоточенности, но та где-то бесследно исчезла. Рассеянность же прочно обосновалась в моей голове, объединившись там с хандрой и апатией. Я плохо спала, потеряла аппетит, клевала носом и постоянно боялась расплакаться... Из-за сообщений в «Пророке» о новых нападениях на маглов и волшебников, из-за одиночества, из-за постоянного давящего ощущения пустоты внутри.

Мне не давали покоя мои мысли. Невнятные, смешавшиеся в запутанный клубок, они распирали мой мозг, воспаляли сознание, пульсировали в висках, отдавались тупой болью во лбу. В них было много Нотта и много грусти. В них была и Сьюзен, отделенная от меня стеной глупой ссоры…

К середине октября установилась череда крайне мутных и непогодливых дней. Ветер завывал в коридорах замка, отрывая от каменного пола обрывки брошенных учениками пергаментов, газет или обертки из-под конфет. В окна барабанил дождь, и иногда к стеклу липли маленькие комки из размазанных, мокрых снежинок. Потолок в Большом зале нависал над столами сплошной мрачной тучей. И даже всегда солнечная пуффендуйская гостиная сделалась тоскливой и невзрачной.

Шел урок прорицаний с профессором Трелони. В классе на пуфиках расположились около дюжины учениц. Мальчишек не было, ибо никто из парней-шестикурсников не изъявил желания постигать тонкости провидения и дальше. Поддавшись влиянию осенней меланхолии, которая в этот день почему-то чувствовалась особенно остро, девушки сидели вялые, заторможенные и не хотели лишний раз двигаться. В башне, где и проходили уроки, как всегда было душно от густого аромата благовоний. Комната утопала в пряной дымке, которая более заволакивала сознание и усыпляла, нежели способствовала открытию внутреннего ока, о котором без устали трещала Трелони.

В этом семестре мы проходили гадание на картах. Каждый урок, разделившись на пары, мы пытались предсказать друг дружке будущее на ближайшую неделю. Причем для достижения наилучшего практического опыта напарница постоянно менялась.

Сегодня напротив меня сидела Падма Патил. Она медленно тасовала свою колоду, а я, смутно глядя на то, как карты скользят в её тонких, смуглых пальцах, снова размышляла о невозможности обучения кого бы то ни было способности заглянуть в будущее. Эти уроки не имели смысла. Или у человека был дар прорицателя, или его не было… Хотя, может быть, предполагалось, что эти занятия должны выявить одаренных и помочь разжечь настоящий огонь из тлеющих угольков их таланта?

Много-много огоньков. Вверху, над головами. Это волшебные палочки… А на кончике каждой — зажжен свет…

— Что тут у вас, мои дорогие? — вдруг произнесла профессор Трелони прямо мне на ухо, вырывая меня из оков дремоты. Я вздрогнула и разлепила тяжелые веки, на несколько секунд потерявшись в пространстве. Потом пришла в себя и ощутила сильную головную боль. Мне было дурно, и ароматическая дымящаяся вонь в комнате сильно усугубляла моё самочувствие.

— Эм… У Ханны будет встреча с давним другом, — заключила Падма, вглядываясь в лежащие перед ней карты.

Взяв колоду и даже не перемешав её, я сняла сверху пять карт и машинально разложила их на столе.

— А Падма… найдет несколько галлеонов, — неубедительно выдумала я.

Профессор Трелони, стоявшая за моей спиной, нагнулась и всунула голову поверх моего плеча, обдавая меня неприятным запахом… спиртного:

— Дайте-ка мне взглянуть, моя милая! Вот, видите, — она ткнула пальцем в одну из карт, — карты говорят, что мисс Патил в ближайшее время добьется успехов в учебе, — заговорщицки объявила Трелони, а потом, прошелестев шалями, двинулась за спину радостно хихикнувшей Падме и воззрилась на карты, по которым та только что предсказала мне встречу с давним другом.

— Встреча? Да, встреча. Несомненно. Но не с другом, а с тем, кто занимает все ваши мысли, мисс Аббот! — нагнетающим и дрожащим голосом возвестила Трелони. От её слов у меня замерло сердце... — А ещё я вижу вот тут, — она указала на крайнюю слева карту, — что вам нехорошо, деточка, — сочувствующе заключила Трелони и уставилась на меня своими огромными, пугающими глазами.

Я смотрела на неё в замешательстве, изумлении и тревоге. Потому как, если она была права, то…

— У меня… голова болит, — едва смогла я пошевелить языком.

— Бедная девочка! — заботливо запричитала профессор. — Отправляйтесь в больничное крыло, золотце. Прямо сейчас.

— Да. Конечно… — воспользовавшись случаем, я немедля поднялась на ноги и, слегка шатаясь, направилась к выходу и, когда закрывала крышку люка, ведущего из кабинета, услышала слова Трелони:

— За почти верное предсказание мисс Падмы Патил пять очков Когтеврану!

Пол уплывал из-под моих ног. Я шла в больничное крыло, окутанная слабостью и страхом грохнуться в обморок где-нибудь в коридоре.

«Нет же. Нет же... Не покидай меня, сознание!» — уговаривала я себя. Привычка беседовать с собой уже давно стала частью меня.

Отчего же так плохо?

Оттого, что нервы не на месте. Они шалят, трясутся в диком танце на самом острие, каждую секунду готовые соскользнуть вниз и разорваться, напоровшись на блестящее металлическое лезвие.

А вот и нужная дверь, а за ней — помощь. Но вы не спасете меня, мадам Помфри. Вы не вылечите меня от моей... болезни. Моя болезнь — это дыра внутри, это гвоздь в самом сердце.

Рука сама толкнула дверь, словно конечность мне не принадлежала...

— Мадам Помфри! — голос хриплый и глухой, и он тоже как будто чей-то, но не мой.

— Иду-иду! — целительница приближалась, плыла ко мне, пока я отчаянно пыталась сфокусировать взгляд. — Что такое, мисс Аббот?

— Голова болит. Очень, — выдавила я из себя заплетающимся языком.

— Хм... Присядьте, — мадам Помфри приложила ладонь к моему лбу. — Температуры нет. Значит, не простуда. Как давно болит?

— С утра... А на уроке стало совсем невыносимо, — ответила я, почему-то не признавшись, что головные боли с переменным успехом мучают меня уже несколько недель.

— Уроки. Конечно, уроки. Нагрузка на учеников очень высока на старших курсах. Но вы же понимаете, мисс Аббот, что вы не первая и не последняя, кто через это проходит? Соберитесь! — подбодрила меня мисс Помфри, улыбнувшись и даже как-то подпрыгнув на месте. — Вы со всем справитесь! А сейчас я дам вам успокаивающей настойки. Вы выпьете, пойдете к себе, ляжете и поспите, договорились?

Я кивнула, прикрыв веки.

Настойка растеклась по телу приятным теплом. Я провела в больничном крыле ещё минут десять, сидя на кушетке с закрытыми глазами и отчего-то вновь вспоминая предсказание Трелони.

Потом, следуя наставлению мадам Помфри, я отправилась в гостиную Пуффендуя. Медленно брела по коридору, неся свое только что обретенное прояснение в голове словно хрупкую, до краев наполненную чашу, опасаясь расплескать его на каменные плиты.

— ...стопроцентные шансы. Поттер набрал себе такую убогую команду, что удивительно будет, если они займут хотя бы третье место в чемпионате, — неожиданно раздался из-за ближайшего поворота грубый, раскатистый голос Грэхэма Монтегю из Слизерина.

— Я бы не утверждал так категорично, Грэх, — возразил ему другой голос, размеренный и спокойный, принадлежащий Блейзу Забини.

Разговор слизеринцев становился все громче и громче. Ещё чуть-чуть — и они вынырнут из коридорного рукава…

— Да уж. Если ты не заметил, Грэх, мы проигрываем им каждый год, — хмыкнул третий голос, и у меня перехватило дыхание, а пол под ногами снова начал раскачиваться.

Теодор Нотт… Вот она — предсказанная встреча, не заставившая себя долго ждать... И, кажется, меньше всего на свете мне хотелось сейчас сталкиваться со слизеринцами!

Я едва успела юркнуть за ближайшую колонну, боковым зрением увидев, как из-за поворота в тот же миг показались три мальчишечьи фигуры.

«В другую сторону. Пожалуйста, идите в другую сторону!» — мысленно молилась я.

— И что? — громыхнул Монтегю, отправляя свой вопрос эхом разноситься в пустоте коридоров. — Я этого избранного размажу. Впечатаю его очкастую рожу в газон, — злобно пообещал он.

Я затаилась в своем укрытии, прижавшись к холодной стене, практически влипнув в неё и борясь с вернувшейся вдруг внутренней слабостью. Голова опять сделалась тяжелой, тело словно налилось свинцом, стало не хватать воздуха.

— Было бы неплохо, — весело согласился Забини, и я с облегчением отметила, что слизеринцы отдаляются от меня.

Они уходили, вероятно, к мраморной лестнице, чтобы потом спуститься в холл, а оттуда — в свои подземелья. Когда их голоса и шаги окончательно стихли, я, выждав ещё пару минут, осторожно высунулась из-за колонны и, убедившись в том, что мой путь свободен, на дрожащих ногах потопала вперед по коридору.

У второй развилки повернула налево и… обомлела, увидев перед собой вальяжно прислонившегося плечом к стене Теодора.

— От меня прячешься? — хитро поинтересовался он.

— Нет, — ответила я, пятясь назад и стараясь глубоко дышать, чтобы не потерять сознание.

— А я думаю, от меня, — Нотт склонил голову набок. — Даже более того: у меня такое чувство, что ты следишь за мной, — бархатным голосом пропел он.

— Чушь какая. Зачем мне это надо? — слабо выдохнула я, дрожа всем телом и отступая чуть левее, к стене, в которой искала опору.

— Вот и объясни: зачем? Я видел, как ты спряталась за колонной, — он продолжал буравить меня изучающим взглядом. У меня подкашивались ноги.

Ну почему ты здесь? Мне же так плохо. Мерлин, хоть бы не упасть!

Я опустила глаза к полу, с силой зажмурилась, потом опять. Бесполезно… Дурнота не отступала.

— Мне показалось, ты ушел… с друзьями, — во рту словно был ком ваты.

— Значит, всё-таки следила, — ухмыльнувшись, подытожил Нотт, а потом добавил: — Я сказал им, чтобы шли в подземелья без меня, сославшись на внезапные дела.

— Я… не... — невозможно было вздохнуть.

Вспышка. Я снова была посреди толпы. В зловещей темноте. Под мрачной тучей.

— …следила. Честное слово… — собственные слова донеслись будто из подвала.

Вспышка. Вперед. Вперед. Там что-то важное. Сквозь шепчущую толпу. Кажется, здесь вся школа. Те, кто впереди, уже зажгли огоньки на палочках.

— Теодор… — еле выдохнув, позвала я.

И последним, что увидела, было растерянное лицо Нотта. А потом меня поглотила бездна.